Владелец велосипедной мастерской 1 страница

 

Итак, собираясь жениться на девушке, стоящей выше него по рождению, Киппс стал готовиться к этой трудной задаче. На следующее утро он совершал туалет в суровом молчании, а за завтраком, на взгляд прислуги, был непривычно важен. В глубокой задумчивости он поглощал копченую рыбу, почки и бекон. Он собирался в Нью‑Ромней – поведать своим старикам о великом событии. Причем любовь Элен придала ему смелости, и он решился на поступок, подсказанный ему Баггинсом; тот однажды уверял, что на месте Киппса непременно так бы и поступил, а именно – на полдня нанял автомобиль. Он не стал дожидаться обеда, перекусил пораньше на скорую руку, хладнокровно и решительно надел кепи и пальто, купленные нарочно для этого случая, и, пыхтя, зашагал к гаражу. Все устроилось неожиданно легко, и уже через час, в огромных очках, укутанный пледом, он мчался в автомобиле через Димчерч.

Машина с шиком подкатила к дядиной лавке.

– Погудите малость, будьте так любезны, – попросил Киппс.

Автомобиль дал гудок. Потом еще один – подлиннее, погромче.

– Во‑во. Это мне и надо.

Из лавки вышли дядя с тетей.

– Батюшки, да это никак Арти! – воскликнула миссис Киппс.

Для Киппса настала минута торжества.

Он пожал им руки, откинул плед, снял очки и сказал шоферу, что «отпускает его на часок».

Дядя придирчиво оглядел автомобиль и на миг смутил Киппса, спросив тоном знатока, сколько с него содрали за эту штуковину. На зависть соседям дядя и племянник постояли, разглядывая автомобиль со всех сторон, и пошли через лавку в крошечную гостиную промочить горло.

– Нет, эти машины еще не первый сорт, – сказал старик Киппс в расчете на соседей. – Мудрят над ними, мудрят, а хорошего‑то пока не видать. В каждой какой ни то изъян. Послушайся совета, мой мальчик, не спеши покупать, лучше обожди годик‑другой.

(А Киппс‑младший и не помышлял о такой покупке.)

– Ну как, понравилось вам виски, что я прислал? – спросил Киппс, привычно увертываясь от пирамиды детских ведерок, по‑прежнему стоящих на самом ходу.

– Виски первый сорт, мой мальчик, – тактично ответил старик Киппс. – Виски что надо, отличное, и выложил ты за него, небось, немалые денежки. Да только не тешит оно меня, будь оно неладно. В него подбавляют шипучку, мой мальчик, и оно меня вон где мучит. – И он ткнул пальцем себя под ложечку. – Изжога у меня от этого, – прибавил он и горестно покачал головой.

– Виски первый сорт, – сказал Киппс. – Я слыхал, его даже пьют директора, какие в Лондоне заправляют театрами.

– А как же, мой мальчик, конечно, пьют, – согласился старик Киппс, – так ведь они все печенки себе посжигали, а я нет. У них натура будет погрубее. А у меня сроду желудок больно нежный. Бывало, ну прямо ни капли не принимает. Но это я так, между прочим. А вот сигары твои больно хороши. Вот сигар этих, пожалуй, пришли еще…

Нельзя же заговорить о любви сразу после разговора о пагубном действии шипучки на желудок, и Киппс принялся благосклонно рассматривать литографию со старой гравюры Морленда (в отличном состоянии, если не считать дыры посредине), которую дядюшка недавно приобрел для него на торгах; потом заговорил о переезде стариков.

Как только Киппс разбогател, он задумал позаботиться о них, и они втроем часто и подолгу это обсуждали. Порешили, что племянник обеспечит их до конца дней, и в воздухе витало предложение «удалиться на покой». В воображении Киппса вставал премиленький домик, увитый цветущей жимолостью, в тихом уголке, где неизменно светит солнце, и не дуют ветры, и двери домика всегда гостеприимно раскрыты. Очень приятное видение! Но когда дошло до дела и старикам стали предлагать на выбор разные домики и коттеджи, Киппс с удивлением убедился, что они цепляются за свой домишко, который всегда казался ему никудышным.

– Нечего нам пороть горячку, – сказала миссис Киппс.

– Уж переезжать, так раз и навсегда, – поддержал ее Киппс‑старший. – Я и так на своем веку наездился с места на место.

– Вон сколько здесь терпели, можно и еще чуток потерпеть, – сказала миссис Киппс.

– Ты уж дай мне перво‑наперво оглядеться, – сказал Киппс‑старший.

Он оглядывался, приглядывался и получал от этого, пожалуй, куда больше удовольствия, чем если бы уже владел самым распрекрасным домиком на свете. В любой час он закрывал лавку и отправлялся бродить по улицам в поисках нового предмета для своих мечтаний; пусть дом был явно слишком велик либо чересчур мал, – все равно он с видом заправского знатока дотошно его осматривал. Дома занятые были ему милее пустующих, и, если разгневанные жильцы возмущались, когда он совал нос в самые интимные помещения, он замечал:

– Ведь не век же вам здесь жить, все одно не заживетесь.

Возникали и совершенно неожиданные затруднения.

– Если у нас будет дом побольше, – вдруг с горечью сказала тетушка, – без служанки не обойтись. А мне все эти вертихвостки без надобности. Станет надо мной хихикать, да фыркать, да во все совать свой нос, да насмешничать! Нет уж, не бывать этому! А купим дом поменьше, так и плюнуть негде, – прибавила она.

Да, тут уж ничего не попишешь. Это очень важно, чтобы в доме было где плюнуть. Необходимость в этом приходит нечасто, но все же приходит…

– Хорошо бы поблизости было где поохотиться… – мечтательно сказал Киппс‑старший. – И я не желаю отдавать дом и лавку за гроши, – продолжал он. – Сколько лет обзаводился… Я вот выставил в окошке билетик «Продается», а толку чуть. За весь вчерашний день только и пришел один покупатель, чтоб им пусто было, – духовое ружье ему, видите ли, понадобилось. Уж я‑то их насквозь вижу: пришел разнюхать, что к чему, а ушел и, небось, еще хихикает над тобой в кулак. Нет уж, спасибочки! Вот как я смотрю на это дело, Арти.

Они еще и еще толковали о том, где и как они заживут, и чем дальше, тем трудней было Киппсу найти удобный повод и перевести разговор на величайшее событие в его жизни. Правда, в какую‑то минуту, желая уйти от опасного разговора о переезде, Киппс‑старший спросил:

– Ну, а ты там чего поделываешь у себя в Фолкстоне? Вот скоро приеду и погляжу на твое житье‑бытье.

Но Киппс и рта не успел раскрыть, а дядя уже вещал, как надо обращаться с квартирными хозяйками, какие они все хитрющие, как ловко обсчитывают, и удобный случай был упущен. Киппс решил, что ему только и остается пойти прогуляться, на досуге придумать, с чего бы начать, а вернувшись, с места в карьер объявить им все со всеми подробностями. Но даже на улице, оставшись один, он никак не мог собраться с мыслями.

 

 

Он бессознательно свернул с Главной улицы на дорожку, ведущую к церкви, постоял у калитки, до которой когда‑то бегал наперегонки с Энн Порник, и не заметил, как уселся на ограду. Надо поуспокоиться, думал он; душа его была сейчас, точно потревоженная ветерком гладь озера. Образ Элен и великолепное будущее разбились на мелкие кусочки, к ним примешались отражения далекого прошлого, и добрый старый Мафусаил – три звездочки, и давно уснувшие воспоминания, которые пробудила в нем Главная улица игрой предвечернего света…

И вдруг совсем рядом раздался приятный, звучный голос:

– Здорово, Арт!

Вот те на, да это Сид Порник! Облокотился на калитку, ухмыляется во весь рот и дружески протягивает Киппсу руку.

Он был вроде совсем прежний Сид – и какой‑то другой. Все то же круглое лицо, усыпанное веснушками, тот же большой рот, короткий нос, квадратный подбородок и все то же сходство с Энн, только нет ее красы; но голос совсем новый – громкий, грубоватый, и над верхней губой жесткие белобрысые усики.

Они пожали друг другу руки.

– А я‑то сижу и думаю про тебя, – сказал Киппс. – Сижу и думаю: свидимся ли еще когда… доведется ли? И вдруг ты тут как тут!

– Надо же иной раз понаведаться в родные места, – сказал Сид. – Как поживаешь, старик?

– Лучше некуда, – ответил Киппс. – Я ведь получил…

– Ты не больно изменился, – перебил Сид.

– Да ну? – Киппс даже растерялся.

– Я как вышел из‑за угла, сразу признал тебя по спине. Хоть на тебе и шикарная шляпа. Провалиться мне на этом месте, если это не Арт Киппс, говорю. И впрямь ты.

Киппс повернул было голову, словно хотел проверить, каков он со спины. Потом поглядел на Сида.

– Ишь, какие усы отрастил! – сказал он.

– Ты чего, на побывку, что ли? – спросил Сид.

– Да вроде того. Я еще тут получил…

– Я вот тоже гуляю, – продолжал Сид. – Только я теперь сам себе хозяин. Когда хочу, тогда и гуляю. Свое дело открыл.

– Здесь, в Нью‑Ромней?

– Еще чего! Дурак я, что ли! У меня предприятие в Хэммерсмите, – небрежно, будто он вовсе и не раздувался от гордости, пояснил Сид.

– Магазин тканей?

– Еще чего! Я механик. Делаю велосипеды.

Сид похлопал себя по грудному карману и вытащил оттуда пачку розовых рекламных листков. Вручил один листок Киппсу и, не давая времени прочесть, принялся объяснять и тыкать пальцем:

– Вот это наша марка… верней сказать, моя. Красный флажок… вон, гляди. Вот и документ на мое фамилие. С покрышками Пантократа – восемь фунтов… да, а вот, гляди – системы Клинчера – десять, Данлопа – одиннадцать, дамский – на фунт дороже – вот он. За такую дешевую цену лучше машины не сыщешь. Никаких тебе гиней и никаких скидок – дело чистое. Я их делаю на заказ. У меня на счету… – он задумался, глядя в сторону моря, – уже семнадцать штук. Считая еще не выполненные заказы. А сейчас вот приехал пошататься по родным местам, – перебил себя Сид. – Мамаша нет‑нет да и пожелает на меня поглядеть.

– А я думал, вас всех и след простыл…

– Это после смерти папаши? Где там! Мамаша вернулась обратно и живет в коттеджах Маггета. Ей морской воздух на пользу. Ей тут нравится, не то, что в Хэммерсмите… ну, а мне это по карману. У ней тут подружки закадычные… Языки чешут… Чайком балуются… Слышь, Киппс, а ты, часом, не женился?

Киппс помотал головой.

– Я вот… – снова начал он.

– А я женатый, – сказал Сид. – Третий год пошел, и малец уже есть. Парень – лучше некуда.

– А я позавчерашний день обручился, – наконец удалось вставить Киппсу.

– Да ну! – беззаботно воскликнул Сид. – Вот и хорошо. Кого осчастливил?

Киппс очень старался говорить небрежным тоном. Он засунул руки в карманы и начал!

– Она адвокатская дочь. Живет в Фолкстоне. Из хорошей семьи. В родстве с графами. С графом Бопре…

– Врешь! – воскликнул Сид.

– Понимаешь, Сид. Мне повезло. Я получил наследство.

Сид невольно скользнул взглядом по костюму Киппса.

– Сколько?

– Тыщу двести в год, – еще небрежнее сказал Киппс.

– Ух ты! – чуть ли не со страхом воскликнул Сид и даже отступил на шаг.

– Это мне дед завещал! – прибавил Киппс, изо всех сил стараясь говорить спокойно и просто. – А я и знать не знал про этого деда. И вдруг – бац! Когда старина Бин – это поверенный его – сказал мне про это, я прямо ошалел.

– Так сколько, говоришь? – резко переспросил Сид.

– Тыщу двести в год… вроде этого.

Сиду потребовалось не больше минуты, чтобы совладать с завистью и изобразить на лице искреннюю радость. С неправдоподобной сердечностью он пожал Киппсу руку и заявил, что ужасно рад.

– Вот это повезло так повезло, – сказал он. И повторил: – Везет же людям! – Его улыбка быстро увяла. – Хорошо, что эти денежки достались не мне, а тебе. Нет, я не завидую, старик. Мне бы их все равно не удержать.

– Это почему же? – спросил Киппс; явная досада Сида огорчила его.

– Видишь, какое дело: я социалист, – ответил Сид. – Богатство я не одобряю. Что есть богатство? Труд, украденный у бедняков. В лучшем случае оно дано тебе на хранение. Я по крайней мере так считаю.

Он призадумался.

– Нынешнее распределение богатств… – начал он и вновь замолчал. Потом заговорил с нескрываемой горечью: – Где ж тут смысл? Все устроено по‑дурацки. Кто станет работать да еще думать о пользе общества? Вот работаешь, работаешь какую‑никакую работу, а получаешь вроде как шиш, а потом вдруг говорят: можешь сидеть сложа ручки… и платят за это тыщу двести в год. Ведь это разве настоящие законы да порядки? Глупость одна. Какой дурак станет их уважать?

И, переведя дух, повторил:

– Тыща двести в год!

Поглядел на расстроенное лицо Киппса и смягчился.

– Да ты тут ни при чем, старик, это система виновата. Уж лучше пускай тебе досталось, а не кому еще. А, все равно… – Он взялся обеими руками за калитку и повторил:

– Тыща двести в год… Ну и ну! Ай да Киппс! Заважничаешь, небось!

– Нет, – без особой убежденности сказал Киппс. – Еще чего!

– При таких‑то деньгах как не заважничать? Ты, гляди, скоро и разговаривать со мной не станешь. Я ведь кто? Как говорится, простой механик.

– Еще чего! – на сей раз убежденно возразил Киппс. – Я не из таких. Сиди.

– Э! – недоверчиво отмахнулся Сид. – Деньги сильней тебя. И потом… ты вон уже заважничал.

– Это как же?

– А девчонка, твоя невеста, это как называется? Мастермен говорит…

– Это кто ж такой?

– Один знакомый, парень первый сорт… снимает у меня комнату на втором этаже. Мастермен говорит, тон всегда жена задает. Всегда. Жене всегда надо лезть вверх: хочется занять положение получше.

– Ну, ты ее не знаешь! – с чувством произнес Киппс.

Сид покачал головой.

– Видали! – сказал он. – Арт Киппс – и вдруг на тебе… тыща двести в год!

Киппс попытался перекинуть мост через эту зияющую пропасть.

– Сид, а помнишь гуронов?

– Спрашиваешь! – откликнулся Сид.

– А помнишь тот разбитый корабль на берегу?

– Да уж вонища была… и сейчас в нос ударяет!

Киппс, захваченный воспоминаниями, глядел на все еще озабоченное лицо Сида.

– Сид, слышь‑ка, а Энн как поживает?

– Что ей делается! – сказал Сид.

– Где она сейчас?

– В услужении она… в Ашфорде.

– Вон что!..

Лицо Сида еще больше потемнело.

– Понимаешь, какое дело, – сказал он. – Не больно мы с ней ладим. Не по душе мне, что она живет в прислугах. Конечно, мы люди простые, а все равно мне это не по душе. Почему это моя сестра должна прислуживать чужим людям? Не желаю я этого. Будь у них хоть тыща двести в год.

Киппс попытался направить его мысли по другому руслу.

– А помнишь, мы тут бегали с ней наперегонки и ты сюда заявился?.. Она хоть и девчонка, а неплохо бегала.

И при этих словах он вдруг ясно увидел Энн; он и не ждал, что она встанет перед ним вот так, совсем как живая; и образ ее не потускнел даже через час‑другой, когда Киппс вернулся в Фолкстон.

Но никакие воспоминания об Энн не в силах были отвлечь Сида от горьких и ревнивых мыслей, которые породило в нем богатство Киппса.

– И что ты будешь делать с этакими деньжищами? – вслух размышлял он. – Что хорошего ты с ними сделаешь? И вообще можно ли с деньгами сделать что‑нибудь путное? Вот бы тебе послушать Мастермена! Он бы тебя надоумил. К примеру, достались бы они мне, что бы я сделал? Государству возвращать их при нынешнем устройстве нечего: добра от этого не будет. Фабрику, что ли, завести бы, как у Оуэна, а прибыли чтоб всем поровну. Или новую социалистическую газету открыть. Нам нужна новая социалистическая газета.

В этих давно взлелеянных идеях он пытался утопить свою досаду…

 

 

– Мне пора идти к моему автомобилю, – сказал наконец терпеливо слушавший его Киппс.

– Чего?! У тебя автомобиль?

– Нет, – виновато ответил Киппс. – Просто нанял на денек.

– Сколько отдал?

– Пять фунтов.

– Пяти семьям хватило бы на неделю! Тьфу, пропасть! – Сид был возмущен безмерно.

И, однако, не устоял перед искушением – пошел поглядеть, как Киппс садится в автомобиль. Он с удовольствием отметил про себя, что машина не из самых последних моделей, но это было слабое утешение. Киппс судорожно подергал звонок при лавке, чтобы предупредить стариков, что отбывает, и поспешно взобрался в автомобиль. Сид помог ему завернуться в отделанное мехом автомобильное пальто и с интересом осмотрел очки.

– Бывай здоров, старик, – сказал Киппс.

– Бывай здоров, – эхом отозвался Сид.

Дядя и тетя вышли проститься. Киппс‑старший весь так и сиял.

– Ей‑богу, Арти, мне и самому охота прокатиться! – крикнул он. И вдруг вспомнил: – Да ты же можешь прихватить ее с собой!

Он заковылял в лавку и скоро вернулся с дырявой литографией с гравюры Морленда.

– Береги ее, сынок, – наказывал он. – Отдай в хорошие руки, пускай зачинят. Это штука ценнейшая, ты мне поверь.

Автомобиль взревел, зафыркал, попятился и чихнул, а Киппс‑старший беспокойно вертелся на тротуаре, словно ожидая неведомых бедствий, и твердил шоферу: «Все в порядке, сейчас пойдет».

Он помахал своей толстой палкой вслед племяннику и обернулся к Сиду.

– Ну‑с, молодой Порник, если бы ты завел себе такое, ты бы уж звонил по всему свету!

– Я еще и не того добьюсь, – буркнул Сид и засунул руки поглубже в карманы.

– Где уж тебе! – с презрением отозвался Киппс‑старший.

Автомобиль истошно взвыл и скрылся за углом. Сид долго стоял неподвижно, словно не слышал, что там еще язвил Киппс‑старший. В этот час молодой механик понял, что собрать семнадцать велосипедов, считая еще не выполненные заказы, не такая уж большая удача, как ему казалось, а подобные открытия – тяжкое испытание для мужчины…

– А, ладно! – сказал он наконец и зашагал к дому матери.

Она приготовила для него сдобные булочки и обиделась, что сын едва ли замечает их вкус – такой он хмурый и озабоченный. А ведь он сызмальства любил сдобные булочки, и она‑то старалась, пекла, а он и не рад даже.

Сид ни словом не обмолвился матери – да и никому другому – о встрече с Киппсом‑младшим. Ему пока вовсе не хотелось говорить о Киппсе.

 

Влюбленный ученик

 

Когда Киппс задумался обо всем, что произошло в этот день, он впервые начал догадываться, как много несообразностей и помех оказалось на пути его любви. Он ощутил, еще не понимая, как несовместимо с представлениями дяди и тети то, о чем он хотел им сообщить. Он ведь хотел поделиться с ними своей радостью, а промолчал, пожалуй, как раз оттого, что почувствовал: приехав из Фолкстона в Нью‑Ромней, он из круга людей, которые считают его помолвку с Элен поступком вполне разумным и естественным, попал к людям, которые отнесутся к этому шагу подозрительно и недоверчиво и иначе отнестись не могут. Думать об этом было очень неприятно, а тут еще и Сид – ведь старый друг, а как сразу переменился, услыхав о богатстве Киппса, как враждебно сказал: «Ты, небось, скоро так заважничаешь, что и разговаривать не захочешь с простым механиком вроде меня!» Для Киппса была горькой неожиданностью прискорбная истина, что путь из низов в верхи общества усыпан обломками разбитых дружб, и это неизбежно, иначе не может быть. Впервые столкнувшись с этой истиной, он пришел в смятение. А ему скоро предстояли куда более неприятные столкновения с нею – из‑за приятелей по магазину и милейшего Читтерлоу.

Со дня прогулки к Лимпнскому замку его отношения с Элен стали другими. Вначале он мечтал о ней, точно верующий о рае, и, как все верующие, не очень понимал предмет своих мечтаний. Но время, когда он униженно прятался в тени алтаря в храме своей богини, осталось позади; сбросив покрывало таинственности, богиня спустилась к нему с высот, завладела им, завладела прочно и безраздельно и пошла с ним рядом. Он ей нравился. Самое поразительное, что она в скором времени трижды поцеловала его и, что забавно, – в лоб (так ей вздумалось), а он не поцеловал ее ни разу. Киппс не умел разобраться в своих ощущениях, он только чувствовал, что весь мир вокруг чудесно изменился; но хоть он по‑прежнему боготворил ее и трепетал, хоть он безмерно, до смешного гордился своей помолвкой, невесту свою он больше не любил. То неуловимое, чем полна была его душа и что сплетается из тончайших нитей себялюбия, нежности, желания, незаметно исчезло, чтобы уже никогда больше не возвращаться. Но ни Элен, ни сам Киппс и не подозревали об этом.

Она добросовестно взялась за его воспитание. Она учила его правильно говорить, правильно держать себя, правильно одеваться, правильно смотреть на мир. Острой рапирой своего ума она проникала в самые чувствительные местечки его души, в заповедные уголки тайного киппсова тщеславия, и на гордости его оставались кровавые раны.

Он пытался предвидеть хоть часть ее выпадов, всячески используя Филина, и не подставлять себя под удары, но это удавалось далеко не всегда…

Элен находила особую прелесть в простодушной готовности Киппса учиться всему на свете. Да, чем дальше, тем он все больше ей нравился. В ее отношении к нему было что‑то материнское. Но его воспитание и окружение были, по ее мнению, просто ужасны. Нью‑Ромней едва ли ее заботил: это дело прошлое. Но при инвентаризации – а Элен делала опись душевных качеств и свойств Киппса так хладнокровно и основательно, точно ей достался не человек, а дом – она обнаружила более поздние влияния: ее поразило, что Киппс по вечерам с увлечением распевает песенки. Какой стыд – петь под банджо! А чего стоят пошлые сентенции, позаимствованные у какого‑то Баггинса! «Да кто он, собственно, такой, этот Баггинс?» – спрашивала Элен; а эти неясные, но определенно вульгарные фигуры – Пирс, Каршот и в особенности страшный бич общества – Читтерлоу!

В первый же раз, как Элен и Киппс вышли вместе на улицу, он обрушился на них как снег на голову во всем своем назойливом великолепии.

Они шли по набережной в Сандгейт на школьный спектакль – в последнюю минуту оказалось, что миссис Уолшингем не может их сопровождать, – и тут над новым миром, в котором ныне обитал Киппс, угрожающе навис Читтерлоу. На нем был костюм из полосатой фланели и соломенная шляпа, купленные на аванс, который он получил у Киппса за курс красноречия; руки он глубоко засунул в карманы и поигрывал полами пиджака, и по тому, с каким вниманием он разглядывал прохожих, по улыбке, чуть тронувшей губы, по дерзкому носу, ясно было, что он изучает характеры – для какой‑нибудь новой пьесы, надо полагать.

– Эй, там! – воскликнул он, увидев Киппса, и, снимая шляпу, так широко размахнулся своей ручищей, что перепуганная Элен вообразила, будто он фокусник и на ладони у него сейчас окажется монетка.

– Привет, Читтерлоу, – стесненно ответил Киппс, не снимая шляпу.

Читтерлоу замялся было, потом сказал:

– Секундочку, мой мальчик, – и придержал Киппса, упершись рукой ему в грудь. – Прошу прощения, дорогая, – прибавил он, отвешивая Элен изысканнейший поклон (так кланялся в его пьесе русский князь), и одарил ее улыбкой, которая могла бы и за милю поразить женщину в самое сердце.

Он отошел немного с Киппсом, доверительно наклонился к нему – ясно было, что у них свои секреты, – а Элен, ошарашенная, осталась в стороне.

– Я насчет той пьесы, – сказал Читтерлоу.

– Как она? – спросил Киппс, всей кожей ощущая присутствие Элен.

– Дело на мази, – заверил его Читтерлоу. – О пьесе пронюхал синдикат и создает ей рекламу. Похоже, что ею заинтересуются, очень похоже.

– Вот и хорошо, – сказал Киппс.

– Только пока незачем болтать об этом всем и каждому, – сказал Читтерлоу, приложив палец к губам, и выразительно повел бровью в сторону Элен, так что совершенно очевидно было, кто это «все и каждый». – Но, по‑моему, дело верное. Да, но что ж это я вас задерживаю? До скорого! Заглянете ко мне?

– Беспременно, – ответил Киппс.

– Сегодня вечерком?

– В восемь.

И, отвесив церемонный поклон, достойный уже не какого‑нибудь там князя, а самого наследника русского престола, Читтерлоу удалился. Он бросил быстрый, победительный и вызывающий взгляд на Элен и сразу признал в ней аристократку.

Некоторое время наши влюбленные молчали.

– Это Читтерлоу, – сказал наконец Киппс.

– Он… он ваш друг?

– Вроде того… Видите, какое дело: я на него налетел. Вернее, он на меня налетел. Велосипедом на меня наехал, ну мы и разговорились.

Киппс старательно делал вид, что ничуть не смущен. Элен сбоку испытующе смотрела на него.

– Чем же он занимается?

– Он из артистов. Вернее сказать, пьесы сочиняет.

– И продает их?

– Кое‑что.

– Кому же?

– Разным людям. Он паи продает… Тут все по‑честному, вот ей‑ей!.. Я давно собирался вам про него рассказать.

Элен обернулась, чтобы взглянуть на удаляющуюся спину Читтерлоу. Нет, эта спина не внушала ей особого доверия.

И спокойно, властно, тоном, не допускающим возражений, она сказала жениху:

– Расскажите мне об этом Читтерлоу. Сейчас же, не откладывая.

И Киппс принялся объяснять…

Когда они наконец подошли к школе, Киппс вздохнул с облегчением. В суетне и толкотне при входе он мог на время забыть о своих титанических, но безнадежных попытках объяснить, что же его связывает с Читтерлоу, а во время антрактов он тоже изо всех сил старался не помнить об этом. Однако на обратном пути Элен мягко, но настойчиво возобновила свои расспросы.

А попробуйте объяснить, что за человек Читтерлоу. Вы даже и не представляете, каково это!

Но Элен упорно допытывалась, что же все‑таки связывает Киппса с Читтерлоу, допытывалась чуть ли не с материнской тревогой и в то же время с неумолимой твердостью классной дамы. Вскоре уши Киппса пылали огнем.

– А вы видели хоть одну его пьесу?

– Он мне одну рассказывал.

– А на сцене видели?

– Нет. Их еще не представляют. Но беспременно будут представлять.

– Обещайте мне, – сказала в заключение Элен, – что вы ничего не предпримете, не посоветовавшись со мной.

И Киппс, конечно же, горячо обещал.

Некоторое время они шли молча.

– Надо быть разборчивее в своих знакомствах, – подытожила Элен.

– А ведь без него я, может, и не узнал бы про наследство.

И Киппс путано и смущенно поведал Элен историю с объявлением.

– Мне не хотелось бы так сразу взять и раззнакомиться, – прибавил он.

– Мы переедем в Лондон, – помолчав, неожиданно ответила Элен. – Так что все это ненадолго.

То были ее первые слова об их совместном будущем.

– Снимем славную квартирку где‑нибудь в западной части Лондона, не слишком далеко от центра, и там у нас будет свой круг знакомых.

 

 

Весь конец лета Киппс оставался воспитанником‑влюбленным. Он не скрывал, что стремится к самоусовершенствованию, напротив, Элен даже пришлось намекнуть ему разок‑другой, что его скромность и откровенность чрезмерны, а все новые знакомые Киппса каждый на свой лад старались облегчить задачу Элен и помочь Киппсу обрести непринужденность, освоиться в том более цивилизованном обществе, куда он теперь стал вхож. Главным учителем‑наставником по‑прежнему оставался Филин – на свете столько всяких мелочей, о которых мужчине гораздо легче справиться у мужчины, нежели у любимой женщины, – но и Филин и все прочие добровольные помощники были уже, так сказать, сверх штата. Даже девушка с веснушками сказала Киппсу однажды, мило улыбаясь: «Надо говорить не так, как пишется: не „антре нус“, а „антр ну“[7], – а ведь он позаимствовал это выражение из «Правил хорошего тона».

Придравшись к случаю, она попыталась дать ему урок правильного произношения и долго толковала о разных хитроумных тонкостях грамматики, так что он окончательно запутался.

…Мисс Филин занялась художественным образованием Киппса. Она чуть не с первой встречи решила, что он обладает незаурядным художественным чутьем; его суждения о ее собственных работах показались ей на редкость разумными, и всякий раз, как он навещал Филинов, она непременно показывала ему какое‑либо произведение искусства: то иллюстрированное издание, то цветную репродукцию Ботичелли, то Сто лучших картин, то «Академическую школу», то немецкий справочник по искусству, то какой‑либо журнал с рисунками и чертежами мебели.

– Я знаю, вы любитель таких вещей, – говорила она.

– Оно конечно, – отвечал Киппс.

Вскоре у него образовался кое‑какой запас хвалебных присловий. Когда Уолшингемы взяли его с собой на выставку Искусств и Ремесел, он вел себя безупречно. Сперва осторожно помалкивал, потом вдруг остановился у какой‑то цветной репродукции.

– Очень миленькая штучка, – сказал он миссис Уолшингем. – Вон та, поменьше.

Он всегда предпочитал высказывать подобные суждения не дочери, а матери; к Элен он обращался, лишь когда был совершенно в себе уверен.

Миссис Уолшингем нравилась Киппсу. Его подкупали ее несомненные такт и утонченность; она казалась ему воплощением истинного аристократизма. В этом его убеждала педантичная тщательность ее туалета, не допускавшая ни малейшей небрежности, и даже то, что ее лицо, волосы, манера держаться, проявления чувств – все словно тронуто было увяданием. Киппс был невелик ростом и никогда не чувствовал себя крупным мужчиной, но рядом с миссис Уолшингем ощущал себя огромным и неуклюжим, точно землекоп или дровосек, который еще и отравился каким‑то непонятным ядом и раздувается прямо на глазах – вот‑вот лопнет! И ему все чудилось, будто он вывалялся в глине и волосы у него слиплись от смолы. И голос‑то у него скрипучий и резкий, и говорит‑то он бестолково, неправильно и нескладно – ни дать ни взять ворона каркает. От всего этого он еще сильнее уважал и почитал будущую тещу. И рука ее, которая частенько мимоходом касалась его руки, была такая прохладная и такой удивительно красивой формы. И с самого начала она называла его просто «Артур».