Лавчонка в Нью‑Ромней 7 страница

– Говорите, что хотите, а совпадения существуют, – сказал он в пространство и снова гулко захохотал.

Киппс начал читать. «Уодди или Киппс, – было напечатано большими буквами. – Если Артур Уодди или Артур Киппс, сын Маргарет Юфимии Киппс, которая…»

Читтерлоу ткнул пальцем в обрывок газеты.

– Я просматривал эту колонку и выуживал имена, будь они неладны, искал подходящие для своей пьесы. Никогда не нужно выдумывать имена. Я уже вам говорил. Тут я вполне согласен с Эмилем Золя. Чем документальное, тем лучше. Я их беру горяченькие, прямо из жизни. Понимаете? Кто этот Уодди?

– Почем я знаю.

– Не знаете Уодди?

– Да нет же!

Киппс снова поглядел в газету, но тут же махнул рукой.

– Что все это значит? – спросил он. – Я никак не пойму.

– Это значит, – принялся, наконец, объяснять Читтерлоу, – насколько я понимаю, вы напали на жилу. Бог с ним, с Уодди, это мелочь. Что такие вещи обычно означают? Вам сообщат нечто… очень для вас приятное. Я тогда совершенно случайно взял эту газету, чтобы подыскать имена для пьесы. А тут заглянул в нее еще раз – и мигом понял, что это вы и есть. Я верю в совпадения. Говорят, совпадений не бывает. А я говорю: бывают. Все на свете сплошные совпадения. Только умей видеть. И вот, пожалуйста. Вот вам совпадение! Невероятно? Очень даже вероятно! Понимаете? Это вы Киппс! К черту Уодди! Вы вытащили счастливый билет. Моя пьеса несет удачу. Хлоп! Вы в ней, и я в ней. Мы оба в ней по уши. Хватай! – Он громко щелкнул пальцами. – И плевать на этого Уодди.

– Чего? – отозвался Киппс, тревожно косясь на пальцы Читтерлоу.

– Все в порядке, – сказал Читтерлоу, – можете биться об заклад на свои единственные штаны. И не волнуйтесь из‑за Уодди… все ясно, как божий день. Правда на вашей стороне… как пить дать. Ну что рот разинули, дружище? Нате, прочтите сами, если мне не верите. Читайте!

И он потряс клочком газеты перед носом Киппса.

В эту минуту Киппс заметил, что из витрины на них глазеет второй ученик. Это помогло ему немного собраться с мыслями.

– …который родился в Восточном Гринстеде. И верно, я там родился. Я слышал, тетушка говорила, что…

– А я и не сомневался, – сказал Читтерлоу; он ухватил край газетной вырезки и уставился в нее, щекой к щеке Киппса.

– …первого сентября тысяча восемьсот семьдесят восьмого года…

– Все в порядке, – сказал Читтерлоу. – Все в полном порядке, теперь вам только остается написать Уотсону и Бину и получить его…

– Чего получить?

– А кто его знает… Что б там ни было.

Киппс нерешительно потрогал свои чуть заметные усики.

– А вы бы написали? – спросил он.

– Еще бы!

– А чего там может быть?

– Так это же самое интересное! – воскликнул Читтерлоу, проделав три па какого‑то фантастического танца. – В этом же вся штука. Там может быть что угодно… ну, хоть миллион. Вот бы хорошо! А что там очистится для Гарри Читтерлоу?

Киппса стала бить легкая дрожь.

– Но… – начал он и задумался. – А вы бы на моем месте… – опять заговорил он. – И как же насчет этого Уодди?..

Он поднял глаза и увидел, что второй ученик, глазевший на них из витрины, молниеносно скрылся.

– Что там такое? – спросил Читтерлоу, но не получил ответа.

– Господи! Хозяин! – произнес Киппс и в мгновение ока нырнул в дверь.

Он ворвался в магазин, когда Шелфорд в сопровождении младшего ученика проследовал к остаткам хлопчатобумажных плательных тканей, чтобы рассортировать их, и уже требовал Киппса.

– Ага, Киппс! Прогуливался.

– Вышел поглядеть, в порядке ли витрина, сэр, – ответил Киппс.

Шелфорд только хмыкнул.

Некоторое время Киппсу, занятому по горло, было не до Читтерлоу и не до скомканного в кармане брюк обрывка газеты. Но в какую‑то минуту он с тревогой заметил, что на улице за стеклом витрины возникла какая‑то суматоха. И совсем перетрусил, когда за стеклянной дверью, ведущей в его отдел, замаячил знакомый любопытный нос и яркий карий глаз: Читтерлоу искал причину внезапного бегства Киппса – потом, должно быть, углядел лучезарную плешь мистера Шелфорда, мигом все понял и удалился.

Киппс облегченно вздохнул и опять занялся своими неотложными делами, объявление же по‑прежнему лежало у него в кармане.

Не сразу он сообразил, что Шелфорд спрашивает его о чем‑то.

– Да, сэр, нет, сэр, совершенно верно, сэр. Завтра буду сортировать зефир, сэр.

Но вот, наконец, он улучил минутку и, укрывшись за только что распакованным тюком с летними кружевными занавесями, достал из кармана обрывок газеты, разгладил его и перечел. Поди разберись, что тут к чему. «Артур Уодди или Артур Киппс» – один это человек или два? Надо бы спросить Пирса или Баггинса. Только вот…

Тетка с детства внушала ему не отвечать ни на какие расспросы про мать: видно, было в ее жизни что‑то, требовавшее тайны.

– Станут спрашивать – знай помалкивай, – наказывала тетушка. – Ничего, мол, не знаю, и все тут.

Так вот оно что… Так, может быть, она?..

Лицо у Киппса стало хмурое и озабоченное, и он энергично подергал свои усики.

Он всегда утверждал, что его отец был «фермер из благородных». «Но ферма не оправдывала себя», – говорил он обычно, и при этом ему представлялся измученный заботами и преждевременно состарившийся аристократ из какого‑нибудь грошового журнальчика. «Я круглый сирота», – объяснял он как человек, хлебнувший горя на своем веку. Он рассказывал, что живет с тетей и дядей, но умалчивал об их лавчонке, и уж, конечно, у него хватало ума скрывать, что дядюшка в прошлом был дворецким, то есть, попросту говоря, слугой. Да и все младшие служащие в заведении Шелфорда говорили о своих родителях туманно и сдержанно, избегая вдаваться в подробности: ведь это так постыдно, если тебя причислят к простонародью! Спросить, что значит это «Уодди или Киппс», – значит разрушить невинную легенду о своем происхождении и сиротстве. В сущности, Киппс и сам очень смутно представлял, каково его положение в мире (да, по правде говоря, он вообще все на свете представлял себе довольно смутно), но он знал, что в его положении есть что‑то… незавидное.

А если так?..

Взять, что ли, да и разорвать это объявление, не то хлопот не оберешься.

Но тогда придется все объяснить Читтерлоу!

– Нет уж! – выдохнул Киппс.

– Киппс! Киппс, живо! – скомандовал Каршот, который сегодня исправлял должность старшего.

Киппс скомкал обрывок газеты, снова сунул его в карман и поспешил к покупательнице.

– Мне бы хотелось что‑нибудь такое, чем можно покрыть небольшую скамеечку. Ничего особенного, какой‑нибудь остаточек, что угодно, – говорила покупательница, сквозь очки рассеянно глядя по сторонам.

На долгих полчаса Киппс оторвался от мыслей о газетном объявлении, и к концу этого получаса скамеечку все еще нечем было покрыть, а на прилавке у Киппса образовалась богатейшая выставка тканей, которые ему предстояло вновь убрать на полки. Он так разозлился на злосчастную скамеечку, что совсем позабыл о скомканном в кармане объявлении.

 

 

В тот вечер Киппс сидел на своем жестяном сундучке под газовым рожком и листал сборник «Ответы на все вопросы», составлявший справочную библиотеку Баггинса, – надо же найти имя Юфимия и узнать, что оно значит! Киппс надеялся, что Баггинс по своему обыкновению спросит, что это он ищет, но была суббота, и Баггинс собирал белье в стирку.

– Два воротничка, – бормотал он, – один носок, две манишки. Рубашка?.. Хм… Где‑то должен быть еще воротничок.

– Юфимия, – не выдержал наконец Киппс; он не мог не поделиться осенившей его счастливой догадкой о своем высоком происхождении. – Юфимия… ведь правда, в простой семье так девочку не назовут?

– В простой, – фыркнул Баггинс, – ни в какой порядочной семье так не назовут, – заявил он.

– Вот тебе и на! – воскликнул Киппс. – Это почему?

– Да потому, что, когда у девчонки такое имя, она почти наверняка пойдет по дурной дорожке. С таким имечком только собьешься с панталыку. Была бы у меня дочка, чего там – десять дочек, я бы всех назвал Джейн. Всех до одной. Самое распрекрасное имя. А то – Юфимия! Выдумают тоже… Эй, слышь! Там у тебя под кроватью, случаем, не мой воротничок?

– А по‑моему, не такое уж плохое имя, – сказал Киппс, доставая из‑под кровати воротничок.

Но после этого разговора он уже не мог успокоиться.

– Вот возьму и напишу письмо, – сказал он; видя, что Баггинс, занятый своим бельем, ничего не замечает и не слышит, он добавил про себя: – Напишу – и все тут.

Итак, он достал пузырек с чернилами, одолжил у Баггинса перо и, не особенно раздумывая над правописанием и стилем, сделал, как решил.

Примерно через час он вернулся в спальню; он немного запыхался и даже побледнел.

– Где пропадал? – спросил Баггинс, проглядывая «Дейли Уорлд Мэнеджер», который по заведенному обычаю перешел к нему от Каршота.

– Ходил на почту, опускал письма, – ответил Киппс, вешая шляпу.

– Насчет места?

– Само собой, – сказал он и прибавил с нервным смешком: – Чего ж еще?

Баггинс снова углубился в газету. А Киппс сел на свою койку и задумчиво уставился на оборотную сторону его газеты.

– Баггинс, – решился он наконец.

Тот опустил газету и посмотрел на Киппса.

– Послушай, Баггинс, чего это такое, когда в газете помещают объявление: такого‑то и такого‑то, мол, просят зайти туда‑то в его собственных интересах?

– Разыскивают людей, – ответил Баггинс, снова углубляясь в газету.

– А для чего? – спросил Киппс. – Чтоб передать им наследство? Или еще что?

Баггинс покачал головой.

– Долги, – сказал он. – Чаще всего долги.

– Какой же тогда человеку интерес?

– А на эту удочку скорей клюнешь, – объяснил Баггинс. – Обычно это жены стараются.

– Как так?

– Ну когда брошенная жена хочет вернуть мужа из бегов.

– А все‑таки бывает, что это и наследство, правда? К примеру, кто‑нибудь отказал кому‑нибудь сто фунтов?..

– Очень редко.

– Ну, а как же… – начал было Киппс, но его вновь одолели сомнения.

Баггинс вновь погрузился в газету. Его взволновала передовая о положении в Индии.

– Господи боже мой! – воскликнул он. – Да разве можно давать этим черномазым право голоса!

– Они, небось, и не дадут, – сказал Киппс.

– Это ж какой народ! – горячился Баггинс. – Ни тебе английского здравомыслия, ни характера. И они всегда готовы мошенничать, лжесвидетельствовать и всякое такое… У англичанина этого и в мыслях нет. У них прямо возле суда сидят свидетели и ждут, чтоб их наняли… Верно тебе говорю, Киппс, истинная правда. Такая у них профессия. Ты идешь в суд, а они тебе кланяются, перед тобой шляпы снимают. Англичанину такое и в голову не придет, уж можешь мне поверить… А у них это в крови. Больно они трусливые, откуда ж им быть честными. Характер у них рабский. Они не привычны к свободе, не то, что мы; дай им свободу, а они и не знают, – что с ней делать, и ничего хорошего не получится. А вот мы… А, черт!

Газовый рожок неожиданно погас, а Баггинсу оставалось прочесть еще целую колонку светской хроники.

Теперь Баггинс уже вовсе не слушал Киппса, он принялся честить Шелфорда: сквалыга, в этакую пору выключает газ! Он не пожалел для хозяина самых язвительных слов, разделся в темноте, ударился босой ногой о сундучок, выругался и мрачно, злобно умолк.

Киппс попытался уснуть, прежде чем все связанное с письмом, которое он только что отправил, вновь завладеет его мыслями, но это ему не удалось. И, вконец измученный, он принялся вновь обдумывать все с самого начала.

Теперь, когда первоначальный страх утих, он все‑таки не мог решить, рад он или не рад, что отправил письмо. А вдруг он получит сто фунтов!

Конечно же, сто фунтов!

Если так, он продержится целый год, – чего там, даже два, три года, пока не найдет себе места.

Даже если только пятьдесят фунтов!..

Баггинс уже мерно дышал, когда Киппс снова заговорил.

– Баггинс, – окликнул он.

Притворяясь спящим, Баггинс задышал громче, и даже стал похрапывать.

– Послушай, Баггинс, – немного погодя снова окликнул его Киппс.

– Ну, чего еще? – весьма нелюбезно отозвался Баггинс.

– Вдруг бы ты увидал в газете объявление и свою фамилию: дескать, тебя приглашают зайти к какому‑то человеку, и он тебе сообщит что‑то такое, очень тебе интересное… Ты бы что сделал?

– Удрал бы, – буркнул Баггинс.

– Но…

– Я бы удрал и носу не высовывал.

– А почему?

– Спокойной ночи, старина. – Баггинс произнес это таким тоном, что стало совершенно ясно: разговоры кончены, пора спать.

Киппс надолго притих, потом тяжело вздохнул, повернулся на другой бок и снова уставился во тьму.

Дурак он, что отправил это письмо!

Господи! Вот дурак‑то!

 

 

Ровно через пять с половиной дней после того, как был выключен свет, что помешало Баггинсу дочитать газету, на набережной появился бледный молодой человек с широко раскрытыми горящими глазами. На нем был лучший его костюм, и, несмотря на хорошую погоду, в руках – зонтик, словно он шел из церкви. Он приостановился в нерешительности, потом повернул направо. Он пристально вглядывался в каждый дом, мимо которого проходил, и вдруг резко остановился. «Хьюгенден» – было выведено строгими черными буквами на воротах. «Хьюгенден» – гласили золотые буквы, выписанные на стекле полукруглого окна над дверью. Прекрасный оштукатуренный дом, прямо дух захватывает, и балкон дивного цвета морской волны да еще с позолотой. Молодой человек, задрав голову, оглядывал этот прекрасный дом.

– Боже милостивый! – благоговейно прошептал он наконец.

Во всех окнах нижнего этажа богатые темно‑красные портьеры, а над ними – жалюзи на медных карнизах. В окне гостиной в большом, изящной работы вазоне – пальма. На двери – добротный бронзовый дверной молоток; были тут и два звонка, под одним табличка – «Для прислуги».

– Боже милостивый! Прислуга, а?

Молодой человек отошел в сторонку, не сводя глаз с дома, потом возвратился на прежнее место. Нерешительность совсем одолела его, он отошел еще дальше, к морю, сел на скамью, облокотился на спинку и опять уставился на «Хьюгенден». Тихонько насвистывая какую‑то песенку, он склонил голову направо, потом налево. Затем некоторое время хмуро, в упор смотрел на дом.

Тучный краснолицый пожилой джентльмен с глазами навыкате сел рядом с Киппсом, снял панаму с необыкновенно лихо изогнутыми полями и, шумно отдуваясь, отер пот со лба. Потом стал вытирать панаму изнутри. Киппс глядел на соседа, пытаясь сообразить, какой у него годовой доход и где он купил такую необыкновенную панаму. Но скоро «Хьюгенден» снова завладел его мыслями.

– Послушайте, – поддаваясь внезапному порыву, сказал Киппс, обратившись к пожилому джентльмену.

Пожилой джентльмен вздрогнул и обратил взор на Киппса.

– Что вы сказали? – свирепо спросил он.

– Вы, небось, не поверите, а ведь этот вот дом мой. – И Киппс ткнул пальцем в сторону «Хьюгендена».

Пожилой джентльмен повернул голову и поглядел на дом. Потом обернулся к Киппсу, налитыми кровью глазами человека, которого вот‑вот хватит апоплексический удар, уставился на его плохонький «парадный» костюм и вместо ответа лишь запыхтел.

– Правда, мой, – повторил Киппс, уже не так уверенно.

– Не болтайте глупостей, – сказал пожилой джентльмен, надел панаму, глаза сразу скрылись под ее полями. – И так жарко, – возмущенно пропыхтел он, – а тут еще вы со своими глупостями.

Киппс перевел взгляд с пожилого джентльмена на дом, потом снова на пожилого джентльмена. Пожилой джентльмен поглядел на Киппса, фыркнул, отвернулся к морю и снова, фыркнув весьма презрительно, посмотрел на Киппса.

– Не верите, что он мой? – опросил Киппс.

Пожилой джентльмен вместо ответа через плечо мельком взглянул на дом, а потом сделал вид, будто тут и нет никакого Киппса, будто рядом с ним пустое место.

– Нынче утром я получил его в наследство, – сказал Киппс. – И этот дом и еще кое‑чего.

– Ох! – выдохнул пожилой джентльмен с видом вконец измученного человека. Казалось, он ждет, чтобы прохожие избавили его от Киппса.

– Да, получил, – сказал Киппс.

Он помолчал, неуверенно поглядывая на дом, словно его все сильнее одолевали сомнения.

– Я получил… – снова начал он и осекся.

– Да нет, чего ж говорить, раз вы не верите, – сказал он.

После нелегкой внутренней борьбы возмущенный пожилой джентльмен решил на сей раз обойтись без апоплексического удара.

– Знаю я эти штучки, – пропыхтел он. – Вот сдам вас в полицию!

– Какие штучки?

– Не первый день живу на свете, – сказал пожилой джентльмен, отдуваясь. – Достаточно на вас поглядеть! – прибавил он. – Знаю я таких…

Пожилой джентльмен кашлянул, покивал головой и снова кашлянул.

Киппс поглядывал то на дом, то на пожилого джентльмена, то снова на дом. Похоже, разговаривать им больше не о чем.

Вскоре он поднялся и прямиком через газон медленно зашагал к внушительному подъезду. Остановился и неслышно, одними губами произнес волшебное слово: «Хьюгенден». Домик первый сорт! Он поглядел через плечо, словно призывая пожилого джентльмена в свидетели, потом пошел своей дорогой. Такого разве убедишь?

Он шел медленно, очень медленно, словно какая‑то невидимая нить тянула его назад. Когда с тротуара дом перестал быть виден, Киппс сошел на мостовую. И наконец, сделав усилие, оборвал нить.

Завернув в тихую боковую улочку, он украдкой расстегнул пиджак, вынул конверт с тремя банковыми билетами, посмотрел на них и положил обратно. Потом выудил из кармана брюк пять новеньких золотых и полюбовался ими: вот каким доверием прониклись к нему мистеры Бин и Уотсон; а все потому, что он точная копия портрета его покойной мамаши!

Да, все верно.

Так оно и есть.

Он бережно спрятал золотые и вдруг повеселел – и радостно зашагал дальше. Все чистая правда: у него есть свой дом, он богатый человек и сам себе хозяин. Он уже свернул было за угол, направляясь к Павильону, но передумал и повернул назад: сейчас он пойдет в магазин и все им расскажет!

Далеко впереди кто‑то переходил дорогу, кто‑то, с кем до странности связано его нынешнее настроение. Да это же Читтерлоу! Тот самый Читтерлоу, от которого все и пошло! Драматург бодро шагал по перекрестку. Голова высоко вскинута, велосипедный картузик сдвинут на затылок, в веснушчатой ручище два романа из библиотеки, утренняя газета, завернутая в бумагу новая шляпа и корзинка, полная лука и помидоров…

Надо его догнать и рассказать о поразительной перемене, только что совершившейся в мире, решил Киппс, но в эту минуту Читтерлоу скрылся за винным магазином на углу.

Киппс уже окликнул было его, но прикусил язык и только помахал зонтиком. Потом, ускорив шаг, заторопился вдогонку. Повернул за угол – а Читтерлоу уже и след простыл, почти бегом дошел до следующего угла – и тут Читтерлоу не оказалось. Тогда Киппс повернул назад, напрасно отыскивая глазами еще какой‑нибудь таинственный угол, за которым мог исчезнуть Читтерлоу. В недоумении он прижал палец к губам, постоял на краю тротуара, озираясь по сторонам. Но Читтерлоу как сквозь землю провалился.

Нет как нет!

А между тем для его смятенной души оказалось целительно даже мельком увидеть Читтерлоу – все сразу стало на свои места, а это было ему сейчас так необходимо!

Все правильно, все хорошо.

Его вдруг взяло нетерпение рассказать о том, что с ним случилось, в магазине, всем и каждому. Это как раз то, что требуется. Вот тогда он наконец и сам поверит, что все это чистая правда. И, подхватив зонтик как попало, он скорым шагом направился к магазину.

Вошел он через хлопчатобумажный отдел. Стремительно распахнув дверь, сквозь стекло которой еще так недавно со страхом следил за любопытным носом Читтерлоу, он увидел второго ученика и Пирса, занятых разговором. Пирс ковырял булавкой в зубе и между делом вещал о том, что такое хороший тон.

Киппс подошел к прилавку.

– Слышь, – сказал он. – У меня новости!

– Чего еще? – отозвался Пирс, не вынимая изо рта булавки.

– Угадай.

– Ты смылся, потому что Тедди в Лондоне.

– Лучше.

– Тогда чего?

– Получил наследство.

– Рассказывай!

– Вот ей‑ей!

– Ври больше!

– Верно говорю. Получил наследство – тыщу двести фунтов. Тыщу двести в год!

И он двинулся к маленькой дверце, ведущей из магазина в жилую часть дома, точно regardant passant[1], как говорят герольды.

Пирс застыл, разинув рот, с булавкой в руке.

– Врешь! – вскрикнул он наконец.

– Вот ей‑богу, – сказал Киппс. – Я ухожу из магазина.

И шагнул через половик, постеленный перед дверью из магазина в жилую часть дома.

 

 

В это время мистер Шелфорд как раз был в Лондоне – закупал товары для летнего сезона и, надо думать, беседовал с претендентами на место Киппса.

И вот слух о необычайном происшествии вихрем пронесся из конца в конец магазина. Мужчины все до одного, встречаясь, первым делом спрашивали: «Слыхали про Киппса?»

Новая кассирша узнала о событии от Пирса и ринулась в отдел безделушек, спеша всех поразить. Киппс получил наследство – тысячу фунтов в год, нет, двенадцать тысяч фунтов! Киппс получил наследство – миллион двести тысяч фунтов в год. Цифры назывались разные, но суть была верна. Киппс пошел наверх. Киппс укладывает вещи. Киппс сказал: он и за тысячу фунтов не останется в этом заведении больше ни одного дня! Передавали даже, что он вслух честил старину Шелфорда.

Киппс спустился вниз! Киппс в конторе! И тотчас все кинулись туда. (Бедняга Баггинс занимался с покупательницей и не мог понять, какого черта все словно с цепи сорвались. Да, да, Баггинс ровно ничего не знал!)

Он видел, что в магазине поднялась беготня, слышал, что то и дело поминается имя Киппса. «Динь‑динь‑динь», – надрывался звонок, возвещая обед, но никто не обращал на него внимания. У всех горели глаза, все были возбуждены, всем не терпелось поделиться новостью, хоть тресни, найти кого‑нибудь, кто еще ничего не знает, и первым выпалить: «Киппс получил наследство, тридцать, сорок, пятьдесят тысяч фунтов!»

– Что?! – вскричал старший упаковщик. – Он? – И стремглав кинулся в контору, словно ему сказали, что Киппс сломал себе шею.

– Тут один наш только что получил наследство – шестьдесят тысяч фунтов, – сказал старший ученик покупательнице, которая давно уже его дожидалась.

– Неожиданно? – спросила покупательница.

– В том‑то и дело…

– Уж если кто заслужил наследство, так это мистер Киппс, – сказала мисс Мергл и, шурша юбками, поспешила в контору.

На Киппса градом сыпались поздравления. Он стоял весь красный, волосы растрепались. В левой руке он все еще сжимал шляпу и свой лучший зонтик. Правой он уже не чувствовал: ее все время кто‑нибудь пожимал и тряс. «Динь‑динь‑дон, дурацкий дом, все вверх дном», – надрывался всеми забытый обеденный колокол.

– Дружище Киппс! – говорил Пирс, тряся его руку. – Дружище Киппс!

В глубине конторы Буч потирал свои бескровные руки.

– А вы уверены, что тут нет никакой ошибки, мистер Киппс? – спросил он.

– Я уверена, что нам всем следует его поздравить, – заявила мисс Мергл.

– Господи помилуй! – воскликнула новенькая продавщица из отдела перчаток. – Тысяча двести фунтов в год! Господи помилуй! Вы не собираетесь жениться, мистер Киппс?

– Три фунта пять шиллингов и девять пенсов в день, – сообщил мистер Буч, чудесным образом подсчитавший это прямо в уме.

Все твердили, что они рады за Киппса, все, кроме младшего ученика: единственный сынок любящей матери‑вдовы, привыкший и считавший своим правом получать все самое лучшее, он стал чернее тучи: его терзала зависть, он не мог примириться с такой явной несправедливостью. Все же остальные и в самом деле радовались от души, радовались в эту минуту, пожалуй, больше самого Киппса, которого ошеломило это нежданное‑негаданное счастье…

Он спустился в столовую, бросая на ходу отрывочные фразы: «Ничего такого не ждал… Когда этот самый Бин сказал мне, я совсем ошалел… Вам, говорит, оставили в наследство деньги. Но я и тут не чаял такого, думал, может, фунтов сто. Это уж самое большее».

Пока сидели за обедом и передавали друг другу тарелки, общее возбуждение поулеглось. Домоправительница, разрезая мясо, поздравила Киппса, а служанка чуть было не залила кому‑то платье: загляделась на Киппса, – где уж тут было ровно держать полные тарелки! Удивительно, как она все их не опрокинула. Казалось, новость прибавила всем проворства и аппетита (всем, кроме младшего ученика), и домоправительница оделяла всех порциями мяса с небывалой щедростью. В этой комнате, освещенной газовыми рожками, было сейчас совсем как в добрые старые времена, поистине как в добрые старые времена!

– Уж если кто заслужил богатство, – сказала мисс Мергл, – передайте, пожалуйста, соль… да, уж если кто заслужил богатство, так это мистер Киппс.

Шум поутих, когда в столовой раздался лающий голос Каршота.

– Ты теперь заделаешься важной персоной, Киппс, – сказал он. – Сам себя не узнаешь.

– Прямо как настоящий джентльмен, – сказала мисс Мергл.

– Мало ли настоящих джентльменов со всей семьей живут на меньшие деньги! – сказала домоправительница.

– Мы еще увидим тебя на набережной, – сказал Каршот. – Лопни моя… – начал было он, но поймал взгляд домоправительницы и прикусил язык. Она уже раньше выговаривала ему за это выражение. – Лопни мои глаза! – покорно поправился он, дабы не омрачать торжественный день препирательствами.

– Небось, поедешь в Лондон, – сказал Пирс. – Станешь настоящим гулякой. Сунешь в петлицу букетик фиалок и будешь эдак прохаживаться по Берлингтонскому пассажу.

– Я бы на твоем месте снял квартирку где‑нибудь в Вест‑Энде, – продолжал он. – И вступил бы в первоклассный клуб.

– Так ведь в эти клубы разве попадешь, – сказал Киппс, вытаращив глаза и с полным ртом картофеля.

– Чего уж там. Были бы денежки, – сказал Пирс.

А девица из отдела кружев, относящаяся к современному обществу с цинизмом, почерпнутым из беззастенчивых высказываний мисс Мари Корелли, подтвердила:

– В наши дни с деньгами все можно, мистер Киппс.

Зато Каршот показал себя истым англичанином.

– А я бы на месте Киппса поехал в Скалистые горы, – сказал он, подбирая ножом подливку, – стрелять медведей.

– А я бы первым делом скатал в Булонь, – сказал Пирс, – и хоть одним бы глазком глянул, что там за жизнь. На пасху уж как пить дать, все равно поеду, вот увидите.

– Съездите в Ирландию, – прозвучал мягкий, но настойчивый голосок Бидди Мерфи, которая заправляла большой мастерской; с первого же слова Бидди залилась румянцем и вся засветилась – чисто по‑ирландски. – Съездите в Ирландию. На свете нет страны краше. Рыбная ловля, охота на дичь, на зверя. А какие красотки! Ах! Вы увидите озера Килларни, мистер Киппс! – На ее лице выразился беспредельный восторг, она даже причмокнула.

Наконец было решено достойно увенчать великое событие. Придумал это Пирс.

– С тебя причитается, Киппс! – сказал он.

А Каршот тут же перевел его слова на язык более поэтичный:

– Шампанского!

– А как же! – весело откликнулся Киппс.

И за всем остальным, а также за добровольными курьерами дело не стало.

– Вот и шампанское! – раздались голоса, когда на лестнице появился посланный за этим напитком ученик.

– А как же магазин? – спросил кто‑то.

– Да пропади он пропадом! – ответил Каршот и ворчливо потребовал штопор и что‑нибудь, чем перерезать проволоку. У Пирса – ну и ловкач – в перочинном ноже оказался специальный ножичек. Вот бы у Шелфорда полезли глаза на лоб, если б он вдруг вернулся ранним поездом и увидел бутылки с золотыми головками! Хлоп, хлоп! – выстрелили пробки. И полилось, запенилось, зашипело шампанское!

И вот Киппса обступили со всех сторон и в свете газовых рожков с важностью, торжественно повторяют: «Киппс! Киппс!» – и тянутся к нему бокалами, ибо Каршот сказал:

– Надо пить из бокалов. Такое вино не пьют из стаканов. Это вам не портвейн, не херес какой‑нибудь! Оно и веселит, а не пьянеешь. Оно ненамного крепче лимонада. Есть же счастливчики, каждый день пьют его за обедом.

– Да что вы! По три с половиной шиллинга бутылка?! – недоверчиво воскликнула домоправительница.

– А им это нипочем, – сказал Каршот. – Для таких это разве деньги?

Домоправительница поджала губы и покачала головой…

Так вот, когда Киппс увидел, что все обступили его, чтобы поздравить, у него защекотало в горле, лицо сморщилось, и он вдруг испугался, что сейчас заплачет на виду у всех. «Киппс!» – повторяли они и смотрели на него добрыми глазами. Как это хорошо с их стороны и как обидно, что и им на долю не выпало такое счастье!

Но при виде запрокинутых голов и бокалов он снова приободрился…

Они пили за него, в его честь. Без зависти, сами, по своей воле.

Вот почему Каршот, предлагая покупательнице кретон и желая отодвинуть штуки отвергнутых материй, чтобы было где отмерять, не рассчитал, толкнул слишком сильно, и они с грохотом обрушились на пол и на ноги все еще пребывающего в мрачности младшего ученика. А Баггинс, который, пока Каршот обслуживал покупателей, должен был исполнять роль старшего, прохаживался по магазину с видом необычайно важным и неприступным, покачивая на пальце новомодный солнечный зонтик с изогнутой ручкой. Каждого входящего в магазин он встречал серьезным, проникновенным взором.