Символизм — предшественник семиотики

Мифологическое сознание первобытного человека нуждалось и символах, имеющих сокровенное значение. Эти символы в виде гак называемых абстрактных структурных изображений - стрелы, шевроны, круги, опалы, прямоугольники, змейки, час то сопровождают первобытные произведения искусства. А. Голан провел расшифровку этих изображений, показав, что они связаны с некоторой неолитической религией, распространенной на территории Европы и Передней Азии[95]. Повсеместно, от Пиренейского полуострова до Сибири, встречаются чуринги - каменные и костяные пластины с изображением в виде радиальных, исходящих из отверстия в центре, и поперечных линий, прямоугольников, спиралей, концентрических кругов. Их символическая роль несомненна. Нет нужды приводить другие примеры первобытного символизма, достаточно констатировать, что вещественные символы, подобно живой речи, неизменно сопутствовали человеку, начиная с каменного века.

Осмысление феномена символизма началось в классической древнегреческой философии (Плачен, Аристотель) и тогда же были разграничены понятия "знак" (сема) и "символ" (симболон). Более того, они были содержательно противопоставлены друг другу. Знаки считались достоянием обыденней жизни и низкой подражательной поэзии, символы — выражением сакральных божественных истин. Особенно последовательно и отчетливо это противопоставление проводили неоплатоники, в частности, Прокл, соответствующие сочинения которого дошли до нас"[96].

Согласно Проклу, с помощью мифологических символов человеку передается божественный дух. Божественным символам присуща прозрачность и ясность, но к человеку они обращены своей загадочной и таинственной стороной, которую нужно распознать, пользуясь "сметливостью своего ума". Символическая поэзия провозглашалась вершиной искусства. Если ранее качество художественного произведения оценивалось по степени приближения его к точному воспроизведению натуры (вспомним хрестоматийный пример с птицами, прилетевшими клевать нарисованный виноград), то теперь натурализм осуждался за бессодержательную подражательность. Истинная, самобытная поэзия требует усилий для постижения глубокого и многозначительного смысла ее символов. Мистически затуманенный символизм Прокла был воспринят в Византии и в западном христианстве.

В богословии различают профанную историю, где события не имеют скрытого смысла, и сакральную историю, где одни события являются символами других событий. Специальная богословская дисциплина — экзегетика — занята выявлением глубинных смыслов притч и поступков Христа, описанных в Священном писании.

В теории литературы символ раскрывается как иносказательный художественный образ, примером которого может служить стихотворение М. Ю. Лермонтова "Утес". Образ одинокого утеса, покинутого золотой тучкой, становится символом гордого и сильного человека, страдающего от одиночества. Символические образы изображают не отдельное лицо или событие, а имеют обобщающее значение. Это значение нельзя прямолинейно "расшифровать", его нужно эмоционально пережить и прочувствовать. Символизм в европейской литературе и искусстве сложился в самостоятельное направление, достигшее расцвета в конце XIX — начале XX века. Нельзя не вспомнить русских символистов "первой" и "второй волны", которые сами стали подлинными символами серебряного века русской литературы (К. Бальмонт, В. Брюсов, 3. Гиппиус, Д. Мережков-ский, А. Белый, А. Блок, М. Волошин, Вяч. Иванов и др.). Особо следует обратить внимание на философские эссе А. Белого, посвященные символизму[97], и статьи Вяч. Иванова, которые можно включить в состав библиотеки по семиотике.

Раскрывая англо-американское понимание термина "символ", Э. Сепир, один из классиков современной лингвистики, писал в 30-е годы, что символ — это "сгусток энергии", его "действительная значимость непропорционально больше, чем на первый взгляд тривиальное значение, выражаемое его формой как таковой"[98]. Это качество особенно присуще так называемым "конденсационным символам", связанным с политическими или религиозными эмоциями, которые "значат гораздо больше, чем обозначают". "Конденсационным символам" противопоставляются "референциальные символы", эмоционально нейтральные и логически обоснованные; именно последние образуют знаковые системы цивилизованного общества, они рациональны и общеприняты.

В научной литературе и публицистике встречается выражение "символ веры". Символ веры в прямом смысле слова означает краткое изложение основных догматов христианской религии, в иносказательном — понимается как кредо, основные положения какого-либо учения или политической программы.

А. Ф. Лосев авторитетно заявлял: "Понятие символа и в литературе, и в искусстве является одним из самых туманных, сбивчивых и противоречивых понятий... И всем этом все культурные языки мира неизменно пользуются этим термином и всячески его сохраняют, несмотря на десятки других терминов, которыми, казалось бы, вполне можно было его заменить"[99].

Символизм обнаруживается не только в мифологии, религии, политике и литературе, но и в социально-коммуникационной сфере. Книга — традиционный символ духовности и просвещения. "Дом без книг, что тело без души", — говорили древние, отдавая приоритет не орудийной вспомогательности, а символической духовности. Не учитывались тематика, содержательность, полезность книг, важно было их символическое присутствие в человеческом жилище.

Средневековые библиотеки — книгохранилища во дворцах и храмах — создавались не как практически полезное средство познания жизни, а как богоугодное дело спасения души. В новое время королевские (императорские) библиотеки стали символом просвещенной монархии; не случайно статус императорской библиотеки носили Библиотека Академии наук и Публичная библиотека в Санкт-Петербурге. Отличительная особенность национальных библиотек, музеев, заповедников, театров в выполнении символической функции, чем и определяется их статус, авторитет, престиж. Символы, стало быть, вполне реальные и очень важные явления в социально-культурной сфере. Попытаемся вопреки "туманности, сбивчивости и противоречивости" этого понятия все-таки уяснить его содержание.

В пушкинские времена в "Словаре древней и новой поэзии", составленном Н. Остолоповым в 1821 г., символ определяется как "знак, относящийся к такому предмету, о котором хотят дать понятие". Весы служат символом правосудия, символом невозможности может быть умывающийся Арап:

Хотя реку воды на Ефиопа лей,

Не будет он белей.

О глубоком философском содержании понятия символа свидетельствует дефиниция, данная в "Философской энциклопедии" (Т. 5. М., 1970, С. 10 11.): "Символ есть отражение, или, точнее говоря, функция действительности, сигнификативно данная как индивидуально-общий и чувственно-смысловой закон (или модель) с возможным разложением этой исходной функции в бесконечный ряд членов, из которых каждый, ввиду своей закономерной связи с другими членами ряда и с исходной функцией, является как эквивалентным всякому другому члену ряда и самой функции, так и амбивалентным по самой своей природе". Воздержимся от комментариев к этой дефиниции.

В 1987 г. известный культуролог и литературовед Ю. М. Лотман трактовал символ, во-первых, как "простой синоним нпаковости"; во-вторых, как знак некоторого искусственного языка, например, химические или математические символы; в-третьих, как выражение иррациональной незнаковой функции (глубинного caкрального смысла)[100]. Именно символы третьего рода обладают большой культурно-смысловой емкостью (крест, круг, пентаграмма и др.), они восходят к дописьменной эпохе и представляют собой архаические тексты, служащие основой всякой культуры. Ю.М. Лотман пояснил: "Наиболее привычное представление о символе связано с идеей некоторого содержания, которое, в свою очередь, служит планом выражения для другого, культурно более ценного содержания... Символ и в плане выражения, и в плане содержания всегда представляет собой некоторый текст, т. е. обладает некоторым единым замкнутым в себе значением"[101]. Действительно, книги, находящиеся в доме, имеют собственное определенное содержание, вместе с тем это содержание выражает вкусы, интересы, духовные запросы их владельца, становясь таким образом символом духовности (душой) дома.

Детальное изучение таинственной природы символа предпринял А.Ф. Лосев в книге "Проблема символа и реалистическое искусство", где приведена подробнейшая библиография русской и иностранной литературы по символизму (М., 1995.-С. 273-320). В книге подробно растолковываются отличия символа от аллегории, художественного образа, эмблемы, метафоры и других смежных категорий. К сожалению, анализ рассуждений А.Ф. Лосева не вписывается в рамки учебного пособия.

На основе сказанного можно сделать вывод, что символ — это социально-культурный знак, содержание которого представляет собой концепцию (идею), постигаемую интуитивно и не выражаемую адекватно в вербальных текстах. Трудно объяснить словами, почему с середины прошлого века красный цвет стал символом революции. Не случайно И. С. Тургенев изображал Рудина перепоясанным красным шарфом и с красным знаменем в руках на баррикадах Парижа. В настоящее время символизм представляет собой одно из направлений семиотики, ждущих своих исследователей.

Структурная лингвистика

В конце XIX века лингвистика представляла собой описательную науку, заполненную рассказами о грамматиках и словарном составе традиционных и экзотических языков, наречий и диалектов, что, безусловно, имеет важное историко-культурное значение. Однако сравнительно-языковедческие исследования показали, что описательная лингвистика не в состоянии вразумительно ответить на вопросы: что есть слово? предложение? язык? Интуитивные представления разных исследователей не совпадали, в итоге в лингвистике оказалось столько же лингвистических воззрений, сколько лингвистов. Появление структурной лингвистики — реакция на кризис, испытываемый описательным языкознанием.

Отличительная особенность структурной лингвистики, как и структурализма вообще, заключается в поиске объективных закономерностей, скрывающихся в массе разнообразного эмпирического материала. Для выражения закономерных связей нужна достаточно строгая и абстрактная терминология, позволяющая строить обобщения и типизации. Замелькали такие понятия, как "структура", "универсалия", "знак", "парадигма", "синтагма", "фонема", "морфема" и т. д., которые были чужды классической лингвистике. Помимо абстрактных терминов, вошли в обиход структурные формулы, символические модели, а в качестве идеала виделось использование математики, прежде всего — математической логики. Математическая лингвистика открыла дорогу для вычислительной и компьютерной лингвистики, смело взявшейся за машинный перевод, автоматическое реферирование, автоматический поиск информации. Но это произошло позже, во второй половине XX века, становление же структурной лингвистики датируется первой половиной столетия, с обнародования новаторских идей Ф. де Соссюра.

Соссюр осознал, что язык — многоаспектное, можно сказать, многоликое явление: он служит средством общения и орудием мышления, является культурно-историческим феноменом, компонентом социальной памяти, наконец, это сложная знаковая система. В качестве знаковой системы имеющийся в наличии язык можно изучать независимо от его истории, сосредоточивая внимание на уже сложившихся структурных элементах и способах их сочетания. Именно синхроничные языковые срезы стали излюбленной областью структурной лингвистики.

Немаловажно, что Ф. де Соссюр начал строго и последовательно различать речь (parole) как результат использования языка при индивидуальном говорении и язык (langue) как систему взаимосвязанных знаков. Речь индивидуальна, линейна, явно наблюдаема, язык же, напротив, социален, нелинеен (многомерен) и воспринимается только умозрительно. Языковый знак есть единство означаемого (предмет мысли) и означающего (звуки, буквы, изображение). Соссюру принадлежит идея о вертикальной и горизонтальной осях языка, вдоль которых можно располагать языковые единицы (фонемы, морфемы, лексемы) (См. раздел 6.3.).

Ясно, что лингвистика в понимании Ф. де Соссюра превращается в формально-логическую теорию, оперирующую умопостигаемыми абстракциями, а не наблюдаемыми реально фактами. Подобную лингвистическую теорию Соссюр включал в состав общего учения о знаках, именуемого им семиологией. Нам нет необходимости рассматривать здесь содержание различных направлений структурной лингвистики, наиболее оригинальными и продуктивными из которых явились американская школа дескриптивной лингвистики (Л. Блумфильд и его последователи), копенгагенская школа глоссематики во главе с Л. Ельмслевом, Пражский лингвистический кружок, связанный с русской лингвистической традицией. Каковы же результаты, полученные в конечном итоге? (стали ли нам понятны механизмы развития естественных языков как социально-коммуникационных явлений, возможности сознательного управления ими, взаимосвязи между обществом и языком, между текстом и символом? Структурные методы дали мощный импульс лингвистике, они превратили ее в солидную и авторитетную фундаментальную социально-гуманитарную науку. Но большинство "вечных" вопросов, волновавших классическое языкознание, осталось без ответа. Вот некоторые из них:

1. Неизвестны критерии, которые позволили бы разграничить наречие, диалект, национальный язык. В результате количество живых языков, существующих сейчас на планете, оценивается от 2500 до 5000. А сколько бесследно исчезнувших языков? Ясно, что языковая избыточность препятствует международному сотрудничеству и взаимопониманию народов. Возможно ли успешное конструирование искусственного языка международного общения? Этот вопрос остается открытым. Никаких рецептов по упорядочению языковой ситуации на планете лингвистическая наука предложить не может.

2. Неизвестно не только количество языков, но нет даже удовлетвори тельной их типологии. В качестве типологических признаков используются: связность (спайка, соединение) морфологических элементов слова, — получаются три типа языков: изолирующие, агглютинативные[102], флективные; синтез (оформление) слов языка позволяет разделить языки на четыре типа: изолирующие (как и в первом случае в этом качестве выступают китайский, вьетнамский, кхмерский, сиамский языки), слабосинтетические - большинство европейских языков, вполне синтетические — арабский, санскрит, латинский, греческий, полисинтетические эскимосский и языки некоторых индейских племен. Ясно, что типологии такого рода нельзя назвать сущностными.

Построить культурно-генетические типологии, учитывающие уровень культурного развития общества-носителя языка или ею этническую историю, не удается. Не оправдалось предположение, что примитивные первобытные племена должны иметь более простой язык, чем западноевропейские нации. Оказалось, что выразительные возможности, семантическая сила, логичность грамматики языка не зависят от культурного уровня пользующегося им народа. "Применительно к теории коммуникации, - делает вывод Э. Сепир, - это означает, что методы понимания означающих представителями рода человеческого в равной степени надежны, сложны и богаты оттенками в любом обществе, примитивном или развитом"[103].

3. Современная лингвистика признала свое бессилие в раскрытии тайны происхождения естественных языков. В отличие от прошлых времен, даже новые гипотезы по этому поводу не выдвигаются. Действительно, объяснить совершенство языков примитивных народов, конкурирующее с языками высокоцивилизованных наций, можно только в том случае, если признать происхождение человеческого языка от "языка Адама", дарованного ему самим богом и поэтому отличавшимся божественной красотой и силой, которые постепенно утрачивались по мере становления человечества. Но подобное разрешение загадки языка мы принять не можем.

4. В отличие от всех биологических и социальных образований не обнаруживается никакой эволюции человеческих языков. Возникнув таинственным образом на заре человечества, не поддающееся логической упорядоченности многообразие человеческих языков представляет собой неуправляемую стихию, неподвластную рационализации, дисциплине и указаниям власти. "Цезарь не выше грамматиков!" — сказал один ученый вольнодумец императору Тиберию, и он прав. Более того, оказалось, что языковая стихия сама управляет сознанием людей. Гипотеза "лингвистической относительности" Сепира - Уорфа до сих пор не опровергнута. В 1924 году в статье "Грамматист и его язык" Э. Сепир высказал предположение об относительности мышления, которое виделось ему во влиянии на него языка, которым пользуется мыслящий индивид. Б. Уорф, ученик Сепира, сделал более радикальный вывод о прямой зависимости мышления от языка, диктующего людям схемы видения и понимания окружающей действительности. Как избавиться от этого диктата и обрести свободу мировоззрения?

5. Остались до сих пор нереализованными обещания о машинном переводе с одного естественного языка на другой. Участие человека-постредактора по-прежнему остается условием приемлемого качества при переводе научно-технических текстов, а автоматический художественный перевод не просматривается даже в отдаленном будущем.

Почему же усилия талантливых, отважных и эрудированных лингвистов не дали желаемых результатов? Главная причина заключается в дисциплинарной ограниченности — язык нельзя познать, оставаясь в пределах языкознания. Естественный язык — важнейшее, но далеко не единственное средство социальной коммуникации. Человеческое общество располагает богатым запасом коммуникационных каналов и знаковых систем, которые правоверными лингвистами не учитываются. Достоинство обобщающего семиотического подхода заключается в том, что он разрушает дисциплинарные границы и ориентирует исследователя на широкое, междисциплинарное видение.

Семиотический континуум

Приведенное в разделе 4.1. стандартное толкование, согласно которому знаком является тот предмет, который репрезентирует (представляет, замещает) другой предмет (свойство, отношение), нуждается в уточнении и развертывании. В соответствии с этим толкованием всякий символ есть знак, поскольку он репрезентирует определенную идею, или, по цитированным словам Ю. М. Лотмана, "выражает другое, более ценное содержание". Вместе с тем Лотман утверждает, что "символ и в плане выражения, и в плане содержания всегда представляет собой некоторый текст". Действительно, для объяснения сущности национального флага или государственного гимна требуется довольно распространенный текст. Тот же Лотман в другой своей работе отождествляет художественное произведение с отдельным знаком, репрезентирующим замысел художника и имеющим целостную структуру. Текст, допустим, "Анны Карениной" превращается в литературоведческий знак, что создает условия для развития семиотического подхода в литературоведению[104]. Таким образом, водораздел между знаком и текстом оказывается размытым, и это обескураживает прямолинейно мыслящего исследователя. Где кончается "знак" и начинается "текст"?

Ситуация усложняется еще больше, если обратиться к зарубежным структуралистам-филологам. 'Текст не ограничивается рамками добропорядочной литературы, не поддается включению в жанровую иерархию, даже в обычную классификацию, — пишет Р. Барт. — Текст уклончив, он работает в сфере означающего. Текст зиждется не на понимании, а на метонимии; в выработке ассоциаций, взаимосцеплений, переносов находит себе выход символическая энергия; без такого выхода человек бы умер..." и т.д.[105] В итоге текст перерастает в "дискурс" или "диалог" (в смысле М.М. Бахтина) и оказывается обозначением смысловой среды, среды всеобъемлющей культуры, в которой обитает цивилизованный человек, постоянно общающийся с другими людьми и совместно с ними творящий бесконечный глобальный текст.

Таким образом, вырисовывается семиотический континуум — последовательность плавно переходящих друг в друга знаков, символов, текстов. Классическим примером континуума является цветовой спектр, где один цвет незаметно переходит в другой и невозможно установить границу между голубым и зеленым, красным и оранжевым цветами. Точно так же не видно границы между знаком и текстом, словом и предложением (яркий пример — явление морфосинтаксиса или инкорпорации — объединение в одном слове именного объекта и глагола, свойственное некоторым языкам американских индейцев). Спаянность семиотического континуума затрудняет его структурный анализ, выявление уровней, классифицирование знаков. Тем не менее, мы не можем отказаться от препарирования семиотического континуума, ибо только таким путем возможно его познание.

Попытаемся для начала уточнить соотношение между понятием "знак" и "код", которое выглядит довольно запутанным. В "Советском энциклопедическом словаре" (М., 1984), где знаком именуется "материальный чувственно воспринимаемый предмет, который выступает как представитель другого предмета", код определяется как "совокупность знаков (символов)". Получается явная нелепость: "код — совокупность представителей разных предметов". В 'Толковом словаре по информатике" (М., 1991) сообщается, что "код - множество слов в некотором алфавите", а знак — "отдельный символ алфавита". Выходит, что буквы "м" и "а" — это знаки, а слово "мама" — это код. Понятие "код" укоренилось в технике связи (телеграфный код, код Морзе), в вычислительной технике, математике, кибернетике, информатике, даже в генетике (вспомним "генетический код"). Характерно, что во всех случаях не требуется обращение к смыслу кодированных сообщений. Когда кодом называется естественный язык, учитывается внешнее сходство, а смысловая сторона игнорируется. В теории кодирования решаются проблемы оптимизации и помехозащищенности кодов, а не проблемы их понимания. Можно человекочитаемый текст закодировать телеграфным кодом, и содержание текста при этом не изменится. Аналогично звуковую речь можно закодировать письменами. С известными оговорками перевод трагедии Шекспира с английского языка на русский можно трактовать как перекодирование. Во всех этих случаях происходит изменение внешней, материальной формы знака или текста, а внутренняя, смысловая его сторона сохраняется постоянной. Трансформируется "тело" знака, а не смысл его. Таким образом, не код — "совокупность знаков", а наоборот — текст или знак — последовательность кодов.

Теория кодирования входит в семиотическую проблематику, занимающуюся построением искусственных языков, машинным переводом, шифровкой и дешифровкой текстов. Ее предметом является план выражения знаков, г. е. чувственно-наглядные средства репрезентации представляемого знаком предмета, а не отношение обозначаемое — обозначающее, образующее план содержания знака. Именно такая позиция, как известно, свойственна математической теории информации К. Шеннона, которая, измеряя в битах количество информации, абстрагируется от ее смысла.

Сказанное позволяет разграничить коды, знаки, тексты следующим образом: знаки и тексты в качестве духовно-материальных единств имеют две стороны, или два плана: план содержания и план выражения; коды же плана содержания не имеют, они служат "строительным материалом" для плана выражения знаков и текстов. Остается однако открытым вопрос о разграничении знаков и текстов. Чтобы найти семиотически приемлемое решение, обратимся к идеям одного из основателей глоссематики, замечательного датского лингвиста Людвига Ельмслева (1899—1965).

Вслед за Л. Ельмслевом[106] будем в плане содержания семиотических сообщений различать:

1) субстанцию плана содержания — аморфный, несформулированный замысел, мысленный образ будущего текста;

2) форму содержания — результат наложения на аморфный замысел структуры и выразительных возможностей данного языка, формирующих мысль в границах лингвистической относительности Сепира — Уорфа.

В плане выражения обнаруживаются:

3) субстанция плана выражения — звуки, изображения, пантомима и другие материальные носители сообщений;

4) форма плана выражения — фонетический состав разговорного языка, алфавит письменности, выразительные средства живописи, музыки, танца и т. п.

Получается таким образом 4 уровня семиотического континуума, из которых четвертый уровень — это коды, а третий — их материальные носители. Второй уровень — поверхностный смысл текста, представляющий собой сумму смыслов знаков, образовавших текст; первый уровень — глубинный смысл, исходный замысел автора, определивший выбор знаков и способов кодирования. Соотношение между глубинным и поверхностным смыслами — это лингвопсихологическая проблема соотношения мысли и слова. Л. С. Выготский писал по этому поводу: "Мысль не есть нечто готовое, подлежащее выражению... Мысль есть внутренний опосредованный процесс. Это путь от смутного желания к опосредованному выражению через значения, вернее, не к выражению, а к совершению мысли в слове"[107]. Мысль, таким образом, рождается в результате оперирования субъективными, не доступными другим людям смыслами.

Отчетливо разграничены глубинные смыслы (мораль) и поверхностные смыслы (повествование) в баснях, притчах, поговорках. Любое художественно-литературное произведение обладает идейно-эстетическим замыслом, не сводимым к сумме смыслов используемых знаков. Литературная критика, кстати говоря, как раз занимается выявлением глубинных, а не поверхностных смыслов.

Теперь можно, наконец, предложить критерий разграничения понятий "текст" и "знак". Знак — кодовое выражение, обладающее только поверхностным смыслом (значением). Например, взятое вне контекста слово с его словарным толкованием является подобным знаком. Текст — есть отдельный знак или (как правило) упорядоченное множество знаков, объединенных единством замысла коммуниканта и в силу этого обладающих глубинным смыслом. Именно отсутствие глубинного смысла разделяет текст и знак. Символы потому и считаются текстами, что они обладают глубинными, иногда мистическими смыслами. Текстом можно назвать роман, реплику в диалоге, стихотворение, художественное полотно, инженерный проект, архитектурный ансамбль, пантомимический этюд, фортепьянную пьесу, частушку и многое другое. Энциклопедия, собрание сочинений, сборник статей, библиографический указатель есть текст текстов, или супертекст, поскольку в них глубинные смыслы отдельных произведений организованы согласно замыслу их составителей (создателей нового глубинного смысла). Объединив все мыслимые тексты и супертексты, можно придти к глобальному Тексту — абстракции структурализма. Итак, диапазон семиотического континуума простирается от бессодержательного кода до глобального Текста.

Классификация знаков

Невозможно ориентироваться в семиотическом континууме, не располагая практически пригодной классификацией знаков. Предлагаемые в литературе классификации знаков довольствуются тремя-четырьмя классами и не раскрывают многомерность и противоречивое многообразие мира знаков. Попробуем преодолеть эти ограничения.

Знаки, как было сказано, используются в двух областях духовной жизни общества: познания и коммуникации. В познании оперируют знаками-образами, воспроизводящими отличительные признаки обозначаемого явления в силу причинно-следственной связи с ним. В коммуникации используют коммуникационные знаки, создаваемые специально в ходе социально-культурной деятельности.

Знаки-образы подразделяются на симптомы (знаки-индексы) — наблюдаемые явления, свидетельствующие о наличии других, непосредственно не наблюдаемых явлений (дым — признак пожара, повышенная температура — признак болезни, народные приметы и т. д.) и модели — материальные предметы или тексты (записи), воспроизводящие внешний вид или внутреннее устройство объекта с целью его познания. Модели в виде материальных предметов представляют собой копии (в том числе — фотографии), а текстовые модели — описания моделируемых объектов. В моделях-описаниях используются те же знаки, что и в коммуникационных текстах, и таким образом познавательные знаки - образы сливаются с искусственными коммуникационными знаками. Собственно говоря, поверхностные смыслы текста моделируют глубинные его смыслы, так что всякий текст, а произведения искусства — прежде всего, правомерно считать моделью. Знаки-копии обладают документальным качеством и подобны вещественным символам.

Коммуникационные знаки делятся по способу воплощения на две группы: поведенческие, нестабильные, представляющие собой акты действия в реальном масштабе времени, и стабильные, документальные предметы, способные сохраняться с течением времени. Устная речь и исполнительское искусство пользуются поведенческими знаками, а письменная речь и изобразительное искусство — знаками документальными.

Кроме того, коммуникационные знаки можно поделить на:

а) одиночные, единичные знаки-символы, например, обособленные жесты (не пантомима или жестикуляция, а отдельный жест), вещественные символы типа амулета, обручального кольца, фирменного знака, государственной символики, музейного экспоната;

б) языки — знаковые системы, в которых из кодов (букв, цифр, условных обозначений) при помощи грамматических правил строятся осмысленные лексические единицы и предложения. Язык задается в виде кодов — членораздельных звуков (фонем) или алфавита букв (графем) и правил оперирования с кодами — грамматики (синтаксис Языки делятся на естественные (русский, английский т. д.) и искусственные — химические символы, дорожные знаки, ноты, языки программирования, языки международного общения типа эсперанто, идо, интерлингва. Отличие одиночного знака от языка состоит в том, что первый находится вне грамматики, а второй включает в свой состав некоторую простую или сложную грамматику.

Этнографы и культурологи давно обратили внимание на специфические отличия коммуникационных знаков, используемых в разных культурах. Для учета этих отличий было введено понятие язык культуры, под которым понимается "совокупность всех знаковых способов вербальной и невербальной коммуникации, которые объективируют культуру этноса, выявляют ее этническую специфику и отражают ее взаимодействие с культурами других этносов"[108]. На стыке этнографии и семиотики образовалась этносемиотика, предметом которой является язык культуры. На рис. 4.1 приведена классификация знаков и языков, обобщающая сказанное.

Семантический треугольник

Как мы отмечали уже, вторым источником образования семиотики, помимо лингвистики, послужила философия, точнее, логика. Мысль и слово, понятие и имя всегда привлекали и философов, и лингвистов. Как возникает единство членораздельных звуков и психических образов. Каким образом предметы окружающей действительности и субъективные переживания человека обретают словесное выражение? Молодой А. Ф. Лосев афористично ответил в одном из своих сочинений 20-х годов: "Вещь имеет смысл. Смысл оформляется в определенное понятие. Понятие оформляется в выражение. Выражение делается словом"[109]. Однако "закрыть вопрос" не удалось. Напротив, "поворот к языку" стал характерной особенностью философии XX века, когда ведущих мыслителей серьезно обеспокоил тот факт, что "мы не понимаем логики нашего языка" (Л. Витгенштейн). В конце 60-х годов И.С. Нарский констатировал: "Проблема значения принадлежит к наиболее важным и интересным в философском отношении проблемам нашей эпохи и является одной из самых спорных в совре менной философской литературе"[110]. Поиском логически непротиворечивого языка занялась аналитическая философия — авторитетное направление западноевропейской философской мысли, представленное именами Б. Рассела, Л. Витгенштейна, Р. Карнапа, Дж. Мура, М. Шлика, У. Куайна и др. Язык стал рассматриваться не как привычное

Рис. 4.1. Классификация языков

средство для сообщения результатов философствования, а как привлекательный предмет философствования. На первом "романтическом" этапе аналитической философии, когда она формировалась под знаменем логического позитивизма, существовала уверенность, что опираясь на аппарат математической логики, можно распознавать истинные утверждения и отсеивать ложные, превращая философию в стройную дедуктивную науку, очищенную от дезориентирующей метафизики.

После того, как утопическая программа логического позитивизма потерпела фиаско, аналитическая философия сосредоточилась на изучении "стихии обыденного естественного языка", сблизившись со структурной лингвистикой. Вот здесь-то и вышла на первый план проблема значения, изучение которой уже имело продолжительную историю в семиотических учениях. Пожалуй, наиболее заметным достижением явился так называемый "семантический треугольник", введенный в научный оборот американскими семиотиками С.К. Огденом и И.А. Ричардсом в их книге с характерным названием "Значение значения: Исследование влияния языка на мышление и научный символизм", опубликованной в 1923 году. Треугольник Огдена-Ричардса представляет собой удачную модель взаимосвязи трех главных логико-лингвистических категорий: 1) данный в ощущениях объект реальной действительности, именуемый в логике "денотат", а в лингвистике "референт"; 2) возникающий в сознании людей мысленный образ (психологическое представление) о данном объекте, которое в логике называется "понятие" или "концепт", а в лингвистике "значение" или "смысл"; 3) принятое в человеческом обществе наименование объекта — "имя" (слово, лексема). На рис. 4.2. воспроизведен прославленный треугольник с некоторыми дополнениями.

Рис. 4.2. Семантический треугольник

Одно из достоинств семантического треугольника состоит в том, что он наглядно показывает структуру знака: единство духовного плана содержания и материального плана выражения. Введенное Ф. де Соссюром отношение "означаемое — означающее" соответствует отношению "денотат — знак", и именно это отношение называется семантическим. Существует мнение, что семантическое отношение — это отношение между планом выражения и планом содержания знака, т. е. отношение "имя — значение". Это мнение непродуктивно, поскольку значение нельзя мыслить в отрыве от денотата, обозначенного знаком.

Семантический треугольник хорошо выполняет свои иллюстративные функции, когда в качестве знака выступает полнозначное слово (лексема). Слово в тексте, помимо лексического значения (концепта), приобретает грамматическое значение (род, число, падеж существительных, глагольные формы и т. д.). Грамматические значения, наряду с лексическими, входят в план содержания речи и фиксируются при помощи суффиксов, окончаний (как говорят лингвисты, — морфов) в плане выражения. Грамматические отношения плохо вписываются в семантический треугольник, но упускать их из виду ни в коем случае нельзя.

Теперь можно дать семиотическую (логико-лингвистическую) дефиницию коммуникационного знака: коммуникационный знак есть социально признанное единство значения и имени, т. е. содержания и выражения. Условие социального признания, или конвенциональности[111], обеспечивает понятность знаковых имен для реципиентов.

Приведенную выше дефиницию нельзя распространить на знаки-образы, не обладающие конвенциональностью; следы, гром или шелест листвы выполняют роль познавательных знаков, но коммуникационными знаками не являются.

Всякий коммуникационный знак можно трактовать как Минимальный текст или элементарное осмысленное сообщение, образно говоря, знак-атом социальной коммуникации. Может быть сообщение, состоящее из одиночного символа или языкового знака, но сообщения менее одного знака быть не может, ибо в нем не будет значения (плана содержания).

Семантический треугольник, благодаря своей наглядности, позволяет изящно сформулировать понятие синонима: разные имена, имеющие одинаковый денотат; или омонима: имя, имеющее несколько различных денотатов. Полезно использовать модель семантического треугольника для уяснения более сложных семиотических и гносеологических проблем:

1. Что первично: мышление или речь? Основоположник современного языкознания В. Гумбольт (1767—1835) утверждал, что понятие предшествует слову, ибо в противном случае у слова нет значения. Таким образом развитие языка шло, по его мнению, в направлении: денотат —концепт — имя. А.А. Потебня (1835— 1891), выдающийся отечественный лингвист XIX века, считал, что "мысль вскормлена словом" и исторически действовала цепочка: денотат — имя — концепт. Дискуссия о связи речи и мышления продолжается до сих пор, но вряд ли можно отдать абсолютное предпочтение той или иной точке зрения. Денотативное мышление по вектору "денотат — имя" свойственно примитивному сознанию, скользящему по поверхности явлений. Углубление в сущность окружающей действительности влечет обогащение психического мира, для словесного выражения которого требуются новые имена формирующиеся по вектору "концепт — имя". Получается, что внутри семантического треугольника возможны два противоположно направленных пути от денотата к имени, которые не исключают, а дополняют друг друга.

2. Текстовой треугольник. Семантический треугольник относится обычно к лексическому уровню, т. е. к словам естественного языка, но можно его распространить на текстовый уровень, где знак представляет собой символ, аллегорию или художественное произведение. Здесь, помимо конвенциально связанных с данными именами концептов (поверхностного смысла), появляется дополнительно глубинный смысл, который соотносится с денотатом, являющимся не отдельным предметом, а предметной ситуацией. В результате знаковый семантический треугольник преобразуется в текстовой треугольник (см. рис. 4.3).

Рис. 4.3. Текстовой семантический треугольник

3. Сущность авангарда как радикально-нигилистического течения в литературе и изобразительном искусстве начала XX века хорошо иллюстрируется в терминах семиотики.

Вечным проклятием общедоступного языка является его банальность. Для того, чтобы коммуникант и реципиент понимали друг друга, они должны соблюдать языковые конвенции, т. е. находиться в рамках когда-то и кем-то установленных грамматических правил и лексического состава. Авангардисты заявили протест против традиционных языковых условностей, рассматривая их как произвольные ограничения свободы самовыражения художника. Они отказывались выражать свои новаторские концепции обыденными именами, взятыми "напрокат" из языкового фонда, и отстаивали свое право на использование собственных, изобретенных ими имен. Русские футуристы Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Маяковский, В. Хлебников особенно решительно разрушали традиционный семиозис. В своих манифестах "Пощечина общественному вкусу", "Слово как таковое" они предписывали творить слова произвольно, ибо будетляне-речетворцы должны уничтожить прежний застывший язык и пользоваться разрубленными словами, полусловами, чтобы выразить стремительность современности.

Особенно показательна идея заумного языка, зауми. Заумь — это означающие без означаемых, т. е. имена, сознательно оторванные от денотатов, дабы полнее раскрыть глубинные смыслы художника. В зауми не концепты выражаются в именах, а имена обуславливают концепты. Для футуристов исходной точкой творчества является не мысль, ищущая своего выражения, а звуковой арсенал (фонетика) языка, порождающая заумные конструкции в сознаниях коммуниканта (поэта) и реципиента. Классический семантический треугольник как бы инвертируется, и его исходной вершиной становится не денотат, а имя. Заумь мыслилась как реконструкция первоначальной (исторически и индивидуально) формы поэтического слова. Примером заумной поэзии может служить строка Алексея Крученых "Дыр бул щыл", которая родилась в итоге усилий¹по вытравливанию "грязных клейм здравого смысла и хорошего вкуса" ради "зарниц новой грядущей красоты самоценного (самовитого) слова". Давид Бурлюк расшифровал эту футуристическую криптограмму следующим образом: "Дырой будет уродное лицо счастливых олухов".

Творческие поиски поэтов-футуристов чудесным образом совпали с исканиями художников-авангардистов, отвергавших сюжетную и тематическую заданность и стремившихся узреть формы, выходящие за пределы естественных форм. Нельзя отрицать, что "семиотические игры" футуристов и авангардистов создали новые перспективы для словесного, художественного, музыкального творчества, которые постепенно получают признание.

4. Коннотация. Термин "коннотация" (соозначение) был предложен знаменитым английским логиком Д.С. Миллем (1806—1873) в дополнение к принятому в логике термину "денотация" (означение). Денотат обычно мыслится как объект, а коннотат — как свойство, в принципе независимое от денотата. К примеру, в языке встречаются слова, не имеющие денотата, но имеющие коннотацию — совокупность известных свойств, например, "русалка", "единорог". Коннотация отражает свойства, выявленные в денотатах мыслящим субъектом, ассоциированные с данным денотатом и выражающие эмоциональное отношение субъекта к денотату. Так, в слове "лачуга" содержится денотативный концепт "дом", "жилище" и коннотативное значение "скверный, маленький". Денотативные концепты входят в общее языковое сознание социума, а коннотативные концепты (коннотаты) относятся к групповому или индивидуальному сознанию[112]. Поскольку коннотация играет важную роль в знаковой деятельности людей, желательно включить ее в семантический треугольник Огдена-Ричардса, который приобретает форму четырехугольника (см. рис. 4.4).

Рис. 4.4. Семантический четырехугольник

Рис.4.4. показывает, что под действием субъективных коннотатов общеязыковой денотативный концепт видоизменяется, что приводит к изменению имени. Поскольку у разных субъектов могут быть разные коннотации относительно одного и того же денотата, изменения имен далеко не совпадают (один и тот же дом может называться то "лачуга", то "дворец").

Понятие коннотации имеет важное значение для анализа коммуникации в современном обществе, состоящем из различных социальных групп (слоев, классов). Социальные группы имеют субъективно окрашенное групповое сознание и могут создавать свою своеобразную субкультуру. Групповые ценности, симпатии и антипатии, установки, идеалы и прочие духовные образования группового сознания будем именовать коннотатами. Коннотаты, воздействуя на концепты национального языка, приводят к образованию социолектов. Есть социолекты, обладающие собственным лексическим запасом, например, терминология науки или язык преступного мира. Чаще всего социолект строится. путем переосмысления общеязыковых имен и выражений. В результате происходит расслоение национального языка на множество социолектов, выражающих мировосприятие того или иного класса, социальной группы, литературного направления, партии, общественного движения и т. д. Допустим, такие слова, как "демократия", "гласность", "равенство", "патриотизм", "права человека", "рынок" имеют разное ценностно-ориентационное содержание в лексиконе — социолекте разных российских политиков, органов печати, телевизионных программ. Социолект выступает в качестве своеобразной идеологической призмы, побуждая индивида видеть, понимать и оценивать реальную действительность в определенном свете и под определенным углом зрения.

Коннотативные значения приобретаются не только политическими выражениями, но и научными терминами, языками искусства (в зависимости от школы, течения, направления), даже словами обыденной речи и предметами обихода (одежда, мебель, утварь и пр.). "Модность", "престижность", "архаичность" и т. п. — это выражение не денотативных, а коннотативных значений. В отличие от денотации, коннотация быстро изменяется, непредсказуемо возникает и исчезает; она не фиксируется в толковых словарях, но играет важную роль в социальной коммуникации. Вполне очевидно, что все типы коммуникационных знаков (см. рис. 4.1) способны воспринимать коннотативные значения.

Обращение семиотики к коннотативным значениям позволяет включить в ее сферу, помимо знаков, непосредственно осознаваемых и сознательно используемых людьми, также знаки укорененные в сфере социального бессознательного, к которой никогда не обращались классическая лингвистика или логика.