Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 13 страница

<1> Если рассматривать допустимость продажи чужого в рамках теории запрета, которая совершенно еще не известна нашей науке, то такой технический прием можно, видимо, расценить как искусственное расширение (или сужение) границ правопорядка.

 

Насколько можно судить, в рамках действующего уголовного права договор о продаже чужой вещи может при наличии вины квалифицироваться как покушение на хищение. Это само по себе говорит о противоправности этого договора, так как осведомленность или неосведомленность сторон о том, что вещь чужая, не влияет на квалификацию этого договора по ГК.

Кстати, речь идет не только о продаже вещи. Скажем, недопустим и ничтожен договор, по которому некто обязывается написать 7-ю симфонию Чайковского к очередной годовщине его кончины. И дело не в том, что обязательство невозможно исполнить - такой опус написать вполне возможно (не исключено, что кто-то его уже и написал, подобно "мемуарам" Петра Первого и т.п.). Но это не будет 7-я симфония Чайковского. Соответственно, удовлетворить иск, понуждающий к написанию такой симфонии, никак нельзя. Невозможно и взыскать убытки за то, что изготовленная симфония оказалась не Петра Ильича, а другого автора. Ничтожный договор по ГК РФ не дает права на взыскание убытков.

Едва ли можно сомневаться, что и в этом случае договор оказывается ничтожным потому, что он нарушает существующий фундаментальный запрет, аналогичный запрету на продажу чужого (запрет на кражу в широком смысле).

Итак, невозможно указать никакого правомерного действия, которое могло бы считаться выполнением обязательства продать чужую вещь. А ответственность за убытки содержанием положительного обязательства быть не может. Не может по нашему праву отвечать за убытки должник, не имеющий никакого иного обязательства.

Таким образом, специального обязательства продать чужую вещь не существует, или (что то же самое) оно ничем не отличается от обязательства продажи своей вещи. Но если это обязательство тождественно обязательству продать свою вещь, то значит, никакого обязательства о продаже чужой вещи быть не может. Соответственно нет и договора о продаже чужой вещи - он невозможен. Рассуждение строится здесь так: невозможен договор, по которому продавец говорит: вот чужая вещь, и я продаю ее тебе. Если этот договор невозможен, то невозможен и договор, когда продавец не говорит этого, так как само по себе такое сообщение или его отсутствие не является существенным для купли-продажи. Существенна в силу ст. 454 ГК лишь фактическая принадлежность вещи. На самом деле даже если стороны полагают, что вещь не принадлежит продавцу и даже если он высказывается в этом смысле, но вещь на самом деле все же его, то сделка будет вполне действительной.

Теперь обсудим другое обязательство - передачи права собственности. В доктрине создана конструкция распорядительной сделки, которая представляет собой "акт распоряжения каким-либо существующим правом (перенесение права собственности, цессия обязательственного требования, отречение от права)" <1>. Если переход собственности приурочен к традиции, то, вероятно, традиция и включает в себя, помимо фактического действия - передачи вещи - и юридический акт распоряжения правом. Но в этом случае мы опять получаем проблему отсутствия предмета распоряжения. Ведь на самом деле право, конечно, как феномен идеальный, не способно к пространственным перемещениям. По смыслу ст. 153 ГК для возникновения/прекращения права требуется волеизъявление <2>. Суть его состоит в отказе от права с одновременным его возникновением у получателя права.

--------------------------------

<1> Агарков М.М. Обязательство по советскому гражданскому праву // Избранные труды по гражданскому праву: В 2 т. Т. 1. М., 2002. С. 289. См. также цитированную выше статью В. Бердникова.

<2> Выше я пытался показать, что сделка не может создать ничего, кроме обязательства. Но в данном случае высказывается предположение, а предположить можно и то, что затем будет отброшено.

 

Именно этот механизм позволяет говорить об общих чертах правопреемства, которое, вообще говоря, возможно лишь в двух принципиально совпадающих вариантах: возложение на себя обязанности с предоставлением соответствующего права контрагенту; отказ от права с предоставлением тождественного права получателю. Принципом, объединяющим оба эти варианта правопреемства, является тот, что никто не может утратить своего права либо быть обязан против своей воли <1>.

--------------------------------

<1> Известные исключения - действия в чужом интересе без поручения, недолжное исполнение, приобретательная давность - лишь подтверждают правило.

Хочу заметить, что поиски иной каузы - неосновательного обогащения - заставили автора прийти к выделению цели как каузы кондикции (см.: Новак Д. Кауза имущественного предоставления и ее значение в обязательствах из неосновательного обогащения // Вестник ВАС РФ. 2004. N 3. С. 155 - 175). Хотя автор приходит к выводу, что кауза удваивается, поскольку кроме цели нужно еще иметь и юридический факт, можно предположить все же единство каузы, если учесть, что речь идет прежде всего о сделке (волеизъявлении), а цель составляет содержание воли и тем самым сказывается и в изъявлении воли (сделке).

Важным кажется то, что проблема каузы, если искать общую почву у оснований приобретения собственности и кондикции, предстает как проблема проведения принципа недопустимости лишения имущества против воли лица.

 

Другим проявлением этого принципа является строгое правило, известное всем правовым системам: у одной вещи не может быть двух собственников. В качестве частных следствий этого принципа можно указать на совпадение момента утраты права собственности прежним собственником с моментом приобретения того же права новым собственником <1>: ни в какой момент вещь не может оказаться без собственника; можно также указать на презумпцию принадлежности любой вещи, отвечающей признакам объекта права, какому-либо лицу, даже когда это лицо неизвестно.

--------------------------------

<1> Это совпадение и создает иллюзию правопреемства, т.е. перехода права. Иллюзию настолько сильную, что терминология в большинстве случаев за ней и следует. На самом деле права прекращаются у прежнего их субъекта и возникают у нового. Но представления о правопреемстве, будучи неточными сами по себе, в большинстве случаев не сопряжены с какой-либо практической опасностью именно потому, что момент возникновения принципиально не может не совпадать с моментом утраты права.

 

Итак, чтобы дать право контрагенту, нужно либо возложить на себя соответствующую обязанность, либо отказаться от соответствующего права. Получается, что наличие в руках вещи без права на эту вещь делает невозможным совершение распорядительного акта, потому что нет права, от которого можно отказаться.

Именно поэтому ГГУ, ГК Нидерландов, другие гражданские кодексы вводят условие добросовестности для получения права собственности приобретателем при отсутствии права собственности у отчуждателя. Очевидно, что если у приобретателя нет доброй совести либо не выполнены иные условия, указанные в законе, собственность у приобретателя не возникает. Но и добрая совесть приобретателя, и иные условия относятся не к волеизъявлению отчуждателя, а к иным обстоятельствам. Тем самым подтверждается отсутствие акта распоряжения правом: право возникает в ином порядке.

Если рассматривать механизм действия приобретательной давности с этой точки зрения, то становится понятным и установление срока для приобретения. Ведь отсутствие волеизъявления собственника на отчуждение, отсутствие отказа от права не могут быть ничем иным, как нарушением самих основ права. Введение срока приобретения (в позднем классическом праве он прямо зависел от размеров территории: чем она была больше, тем больше был и срок приобретения, этим собственнику давалась возможность обнаружить свое отношение к чужому владению) и является тем самым паллиативом, которым по мере возможности смягчается допущенная несправедливость по отношению к собственнику. Само ожидание выступает в качестве проявления уважения к праву собственника как подтверждение его права, признание за ним возможности вернуться к своей вещи и оспорить ее в очном процессе <1>.

--------------------------------

<1> В старом английском праве условием предоставления судебной защиты нарушенному владению являлась обязательная предварительная попытка потерпевшего при помощи друзей отбить владение: если он не предпринимал такой попытки, то считалось, что он отказался от защиты, небрежно отнесся к своему имуществу. Такая попытка должна была последовать сразу, как только потерпевшему стало известно о нарушении владения (см.: Никонов С.П. Развитие защиты владения в средневековой Европе. Харьков, 1905. С. 236).

 

Одними только нуждами оборота, конечно, нельзя объяснить установление срока приобретательной давности; поэтому неудивительно, что некоторые современные российские юристы, понимающие гражданское право исключительно как инструмент обслуживания оборота, и заявляют о своем непонимании механизма приобретения по давности. То есть они понимают, почему приобретается чужая вещь - чтобы не выбывала из оборота, но не понимают, зачем для этого нужен еще какой-то срок.

Между тем оборот - это не право, и из оборота правовые принципы вывести столь же легко, как и основания для нарушения права <1>. Приобретательная давность (в том числе и мгновенная, как, например в § 932 ГГУ или ст. 3:86,88 ГК Нидерландов) является, таким образом, не частью механизма передачи собственности, а чрезвычайным средством, которое призвано восполнить неустранимые пороки, препятствующие нормальному возникновению (передаче) права <2>.

--------------------------------

<1> Поэтому, кстати, известная гегелевская идея тождества собственности и договора, изложенная им в "Философии права", при всей ее логической привлекательности не может быть применена для решения нашей проблемы. С онтологической точки зрения она не представляется верной. Гегель, как мне кажется, недостаточно оценил исторические факты, прежде всего несовпадение генезиса собственности и договора, фактическое развитие их в разных плоскостях.

Дж.И. Пеннер, впрочем, опираясь скорее на эмпирический материал, пишет: "Нередко выдвигается предположение, что собственность и контракт внутренне между собой связаны или являются основаниями друг друга. Одна эта ошибочная концепция внесла больше путаницы в понимание обоих институтов, чем что бы то ни было другое" (Пеннер Дж.И. Картина собственности как "пучка прав" // Российский ежегодник сравнительного права (2007) / Под ред. Д.В. Дождева. СПб., 2008. С. 143).

<2> "Давность не может быть выводима из понятия о праве и справедливости", - отмечал И. Энгельман (Энгельман И.Е. О давности по русскому гражданскому праву: Историко-догматическое исследование. М., 2003. С. 127). Давностное владение, несправедливое и неправовое, по своей природе всегда противостоит праву собственности (эта тема подробнее рассматривается в следующей главе).

 

Такова и природа известной своей противоречивостью конструкции, которая введена с 2005 г. в п. 2 ст. 223 ГК РФ: здесь недействительное отчуждение недвижимости может привести к мгновенному приобретению права собственности без установленного ст. 234 Кодекса давностного срока (первоначально эта норма и должна была расположиться сразу после ст. 234 ГК). На недействительность отчуждения здесь указывают и требование доброй совести (т.е. незаконного владения) на стороне приобретателя, и отсылка к ст. 302 ГК, которая также квалифицирует ответчика как незаконного владельца.

Возвращаясь теперь к вопросу, чем же отличается механизм продажи по римскому и германскому праву, мы можем указать на техническое выделение распорядительного акта, которого не видно в римском праве. Формальным указанием на такое выделение служит установление обязательства продавца "передать право собственности покупателю" (§ 433 ГГУ). Если принять во внимание то, что продавец обязан к передаче собственности, то не остается ничего иного, как заключить, что совершение распорядительного акта, совершаемого в силу действительной продажи, и выступает как исполнение договора купли-продажи. Если это так, то речь идет лишь об исполнении обязательства. Но исполнением обязательства может быть только совершение действий (передать имущество, выполнить работу, уплатить деньги и т.п. <1>). Конечно, традиция вполне может выступать как исполнение обязательства. То, что традиция - сделка, не препятствует ей быть актом исполнения, так как исполнением обязательства может быть сделка, которая, как известно, является действием (другой вопрос - любое ли исполнение является сделкой, но он прямо к нашей проблеме не относится).

--------------------------------

<1> Замечательно это "и тому подобное" в ст. 307 ГК РФ; "и так далее" имеет совсем иной смысл.

 

Но вот вопрос: как выглядит исполнение, выразившееся в акте распоряжения правом собственности, если мы не отождествляем его с традицией и если мы пытаемся обнаружить исполнение двух обязанностей - по передаче вещи и по передаче права?

Очевидно, распорядительный акт не может быть ничем иным, кроме как сделкой. Но сделка - это действие, юридический факт, имеющий, как и любой факт, внешнее, физическое проявление, доступное восприятию. Значит, помимо традиции, наряду с ней или помимо нее мы должны обнаружить такое действие, такой юридический факт. Но, как известно, никакой дополнительной сделки продавец на самом деле не совершает, никакого иного действия не выполняет <1>.

--------------------------------

<1> Известна проблема невозможности понуждения должника к совершению волевого акта, составляющего его обязанность. Но эта проблема явным образом не затрагивает наш предмет, так как мы обсуждаем ситуацию фактической передачи вещи без права на нее: покупатель и не требует от продавца ничего иного. Теоретически возможная ситуация отказа продавца исполнить договор купли-продажи по мотиву обнаружившегося у него отсутствия права собственности также не является предметом нашего рассмотрения.

 

Продавец чужой вещи точно исполняет свои обязательства, но они не достигают эффекта, который ожидает покупатель. Продавец делает абсолютно все, что предусмотрено договором, но безрезультатно. Очевидно, что здесь нет ни невозможности исполнения (невозможность - объективная или субъективная - всегда очевидна в момент исполнения), ни невозможности исполнения кредитором вместо должника. Представим, что кредитор потребовал исполнить распорядительный акт (что бы ни понималось под этим), и должник, не имеющий права собственности, его совершил. Но обязанность передать право собственности тем не менее оказалась бы неисполненной. Еще раз подчеркнем, что в этом пункте сходятся все существующие системы передачи собственности: и реальный, и консенсуальный, и смешанный (если он возможен <1>) механизмы, и римская купля-продажа единодушно исключают из механизма правопреемства возможность получить право собственности от того, кто ее не имеет, делая различия лишь между традентом (несобственником) и продавцом (несобственником). Специальные исключения для доброй совести только подтверждают это правило (еще раз обратим внимание на то, что в соответствующих нормах употреблен термин "действительность уступки признается (выделено мной. - К.С.)" (ст. ст. 3:86, 88 ГК Нидерландов), указывающий не на естественный, а на искусственный способ создания права на стороне приобретателя.

--------------------------------

<1> В этом смысле можно привести замечание И.Н. Трепицына, анализирующего генезис constitutum possessorium, о том, что этот механизм (через представительство продавца для покупателя) занял "место между требованием traditio, с одной стороны, и отрицанием такого же действия за nudum pactum, с другой стороны" (Трепицын И.Н. Указ. соч. С. 106). Конечно, здесь не создана третья система передачи, но показана существующая между ними переходная сфера, подчиненная системе частных соглашений.

 

Но если невозможно получить собственность от того, кто ее не имеет (не важно, продавец это или традент), то, по-видимому, мы сталкиваемся с фундаментальным принципом.

Приходится признать, что проблема вовсе не связана с исполнением и соответственно не может быть решена ни путем противопоставления договора об отчуждении и передаче вещи (распорядительного акта) как акта исполнения, ни путем уничтожения обязательства вследствие невозможности исполнения.

Оказывается, что рассматриваемая проблема вовсе не лежит в плоскости исполнения, поскольку исполнение - это все же внешнее, объективное действие (бездействие), материальный феномен, "физический акт", по выражению Г. Шершеневича. А переход (точнее, конечно, возникновение) права - явление идеальное. Он может быть результатом исполнения, но не является самим актом исполнения обязательства.

Оказывается, что возможность распоряжения зависит лишь от двух обстоятельств: наличия у отчуждателя права на отчуждение и воли на отчуждение <1>. Оба эти обстоятельства составляют содержание самого договора купли-продажи как соглашения о судьбе вещи. Соответственно в рамках купли-продажи и происходит отчуждение. Перенесение момента перехода права на стадию исполнения договора является уже частным техническим решением, продиктованным прежде всего стремлением избежать разъединения собственности и владения, которое всегда влечет "тяжелые осложнения" <2>, соображениями правопорядка. Проявляется роль, которую играет в обороте владение <3>, в том числе - роль владения как знака собственности. Теми же соображениями должны объясняться и система регистрации, и многочисленные исключения из правила традиции.

--------------------------------

<1> Даже утрата собственником владения не является принципиальным препятствием к отчуждению (§ 931 ГГУ), хотя в ГК РФ и содержится иное решение в силу исключения цессии права на вещный иск.

<2> Дернбург Г. Пандекты. Т. 1. Ч. 2: Вещное право. С. 110.

<3> Известно, что любые решения, которые так или иначе дают приоритет владению, тем самым так или иначе ухудшают позиции собственника. Исходя из этого мы можем квалифицировать систему абстрактной традиции, в отличие от консенсуальной передачи собственности, как решение, ограничивающее права собственника в угоду обороту.

 

Действительно, если мы представляем механизм правопреемства как цепь распорядительных актов (распорядительных сделок), то нет никаких оснований относить эти акты (сделки) исключительно на стадию исполнения, устранив их из состава договоров. Ведь и в качестве действия по исполнению обязательства распорядительный акт лишь мысленно присоединяется к традиции. Фактически этот акт (а по своей природе исполнение - это обязательно факт!) никогда не выделяется, т.е. не существует в качестве факта, явления материальной действительности. Как мы убедились, никакого другого действия (в том числе сделки), кроме традиции, продавец не осуществляет. Еще труднее ему найти место в тех договорах, в которых стороны отказались от традиции. Например, если право собственности переходит против платежа покупателя, то какой дополнительный акт требуется от продавца? Я уже не буду обсуждать случаи регистрации права <1> при обструкции продавца, не желающего утраты собственности, либо случаи передачи владения до купли-продажи.

--------------------------------

<1> Здесь нет традиции, но теория абстрактной распорядительной сделки универсальна: она не может не предполагать, что распоряжение происходит при совершении традиции именно потому, что оно происходит при любом распоряжении (отчуждении), что распорядительная сделка совершается всегда для перехода права. Впрочем, имплицитно соглашение об отчуждении действительно всегда наличествует в продаже; проблемы возникают лишь тогда, когда его пытаются отделить от договора купли-продажи.

 

Да и чистая традиция может быть заменена иском об истребовании вещи в порядке ст. 398 ГК. Понятно, что объяснение, согласно которому продавец, не желающий выдать проданную вещь, совершает тем не менее распорядительный акт по наделению покупателя собственностью в момент, когда вещь отбирается у него судебным приставом, было бы крайне неубедительным.

На самом деле все перечисленные доводы доказывают, конечно, достаточность купли-продажи для перехода собственности и без всякого дополнительного волеизъявления продавца. Но если это так, то у продавца и не было никакой обязанности по "передаче права собственности", кроме передачи самой вещи.

Наконец, возникает вопрос: а мог бы традент не совершить распорядительного акта в процессе традиции? Например, в том случае, если, передавая вещь в силу совершенной купли-продажи, традент уже не имеет воли на отчуждение. Мы приходим к поразительному выводу, что это невозможно: поскольку традиция действительна сама по себе (или, точнее, совершена надлежащим образом), никакой акт, исключающий отчуждение, невозможен. Следовательно, не только покупатель лишен возможности потребовать совершения распорядительной сделки, но и традент лишен возможности не совершить эту сделку. Итак, мы обнаруживаем, что обязанность по передаче права собственности, выделенная из содержания купли-продажи, сама по себе не может быть не только исполнена, но и не может быть нарушена. Но невозможно волеизъявление, совершаемое помимо или даже против воли. После этого вывод об иллюзорности обязанности "по передаче права собственности" и соответственно о чисто фиктивном характере абстрактной традиции оказывается вполне естественным и единственно возможным.

Остается одно предположение: отказ от собственности в пользу покупателя совершается посредством самой продажи как волеизъявления, направленного на отчуждение вещи <1>. Постольку поскольку затрагиваются интересы третьих лиц как участников оборота (но, конечно, не как возможных нарушителей <2>), положительный закон вводит правило о моменте перехода собственности, увязывая риски сторон договора с отклонениями от этого правила, при том, что само правило устанавливает пределы риска собственника. Волеизъявление об отчуждении является, следовательно, единственным изъявлением воли на отчуждение, но не единственным юридическим фактом, необходимым для вещного эффекта.

--------------------------------

<1> Именно создание механизма, делающего возможным несовпадение момента соглашения и момента перехода собственности, и явилось громадным достижением классического права, давшим торговле невиданный простор и неисчерпаемые возможности; но несовпадение моментов продажи и перехода собственности отнюдь не означает, что переход собственности всегда требует еще одного специального волеизъявления. Более того, само развитие традиции, превращение ее из "бесцветной фазы" (метафора принадлежит М. Казеру) в юридический факт, переносящий собственность, происходили как раз на почве сохранения традицией значения исполнения обязательства. Дальнейшее развитие уже выступало как система исключений из правила традиции; таким образом возникла и консенсуальная система. Но вот к дополнению традиции еще одной сделкой, да еще и точно совпадающей с ней по содержанию, никакое развитие пока еще не привело.

<2> Эта часто употребляемая ссылка на третьих лиц, обязанных воздерживаться от нарушения абсолютного права, неверная сама по себе, не имеет отношения к нашему вопросу и потому, что нарушать нельзя не только собственность, но и владение, в том числе незаконное.

 

Но общим принципом, из которого исходит любой закон, остается принцип исключения продажи (отчуждения) чужого, так как это обстоятельство, как уже говорилось, противоречит самим основам права - недопустимости лишения права лица, которое на это не выразило своей воли. Ведь продажа чужого, не без оснований квалифицировавшаяся римскими юристами как кража <1>, невозможна не по физическим, техническим причинам, а по причинам принципиальным - в силу запрета на лишение права против воли обладателя права. Если этот фактор существует в момент продажи - ничтожна продажа. Если он возникает в момент передачи - ничтожна передача. Конструируя возможность обязательства по продаже чужой вещи, часто забывают, что чужой вещью может быть только вещь наличная (не будущая) и индивидуально-определенная. Поэтому признавая возможность обязательства по отчуждению чужой вещи, придется признать возможность отчуждения не вообще чужой вещи (такой просто не бывает), а именно вот этой самой, известной чужой вещи, и без всякого подразумеваемого условия, что она будет приобретена у настоящего собственника, ведь тогда покупатель именно к этому иному собственнику и обратился бы: должно признаваться обязательство именно о передаче данной чужой вещи. А такого обязательства быть не может, такой иск заведомо недопустим именно из-за отсутствия соответствующего обязательства. Если суд обнаруживает, что вещь чужая, он отказывает в иске из-за отсутствия обязательства. Если не сможет обнаружить, то решение тем не менее незаконно по тем же причинам. Впрочем, никто и не осмеливается признать такого иска и такого обязательства (что одно и то же).

--------------------------------

<1> Английские юристы XVII - XVIII вв., обосновывавшие недопустимость лишения собственности против воли собственника, ссылались также на нарушение восьмой заповеди, что для убежденных христиан - еще более серьезный аргумент. В науке российского уголовного права продажа товара, принадлежащего другому лицу, рассматривается как мошенничество (см.: Лопашенко Н.А. Преступления в сфере экономики. М., 2007. С. 131).

 

Недавно высказанные, впрочем не впервые, предложения, обоснованные, конечно, германским, а не российским правом, считать действительным договор купли-продажи чужого имущества при том, что "распорядительная сделка по передаче ничтожна" <1>, наталкиваются на сомнения в том, что передача - это сделка, тем более - распорядительная, которая скорее вовсе не известна ГК РФ. Об этом уже много говорилось выше.

--------------------------------

<1> Егоров А.В., Ерохова М.А., Ширвиндт А.М. Обобщение применения арбитражными судами норм ГК РФ о вещно-правовых способах защиты права // Вестник гражданского права. 2007. N 4. С. 112 - 113. Само это предложение сделано, насколько можно судить, исключительно для целей эвикции.

 

У авторов, кроме того, видимо, не вызывает сомнение идея, что передача чужой вещи невозможна и такая передача охватывается нормами о невозможности исполнения. Между тем, как показано выше, предметом спора договоры о продаже чужой вещи становятся всегда после передачи, и невозможность ее совершения, стало быть, никогда фактически не обнаруживается.

Поскольку авторы стремятся сформулировать предложения для практики, хотелось бы все же понять, какие рекомендации они намерены дать российским судам при рассмотрении иска продавца о взыскании денег за продажу заведомо чужой недвижимой вещи. Неужели взыскать?

А какой иск может предъявить покупатель чужой вещи? По мысли авторов, реституция здесь невозможна, ведь договор действительный, а передача по действительному договору, как показано выше, реституции влечь не может. Да и сама реституция делает излишней всю конструкцию "распорядительной" абстрактной сделки, как об этом верно говорит М. Смирнова <1>.

--------------------------------

<1> Речь идет о связи реституции с каузальностью передачи в ГК РФ. См.: Смирнова М.А. Соотношение обязательственных требований в российском гражданском праве // Актуальные проблемы гражданского права: Сб. статей. Вып. 7 / Под ред. О.Ю. Шилохвоста. М., 2003. С. 190.

 

Если это иск о понуждении передать право, то в чем же он состоит и как его исполнить?

Несколько отвлекаясь, нужно заметить, что исключается именно продажа чужого. Эту ситуацию не следует отождествлять с ничтожностью продажи вещи лицом, которое не является собственником (но при этом нет другого собственника, нет, стало быть, и чужого имущества).

Для уяснения этого суждения можно обратиться к такому делу. Оспаривалась купля-продажа здания, совершенная юридическим лицом по тому основанию, что регистрация этого юридического лица была признана недействительной, и потому, по мнению истца, продавец не мог быть собственником, так как не обладал правоспособностью в момент отчуждения. ВАС РФ не согласился с судебными актами, принявшими такую позицию, ссылаясь в основном на то, что признание недействительной регистрации не влияет на действительность сделок юридического лица <1>. В то же время можно было указать и на то, что здесь заведомо нет продажи чужого и потому весь ригоризм обсуждаемого правила исчезает.

--------------------------------

<1> Вестник ВАС РФ. 2006. N 6. С. 49 - 55. Дело N 6623/05.

 

Обсуждавшиеся выше примеры об освобождении продавца от обязанности доказывания собственности (например, на товар, выступающий в виде вещей родовых и потребляемых) показывают, что такое освобождение не исключает ничтожности продажи чужого, но как раз предполагает продажу без нарушения права собственности.

Мы обсуждаем, повторюсь, продажу вещи, находящейся в момент продажи в собственности иного, третьего лица.