Конечно, Фоменко лишен виндикации как вещного средства защиты, ведь он не приобрел ни собственности, ни законного владения. Но если бы Фоменко получил владение (оказавшееся незаконным) по договору купли-продажи, то последующее аннулирование этого договора не поколебало бы его владения, ведь в этом случае добросовестность почти не может быть оспорена.
Кстати, продажа, совершенная по результатам торгов, может быть аннулирована по соображениям нарушения процедуры либо по мотиву отсутствия права собственности на вещь у должника <1>, но никак не по тому основанию, что торги проведены "вопреки воле собственника": ведь очевидно, что судебный пристав-исполнитель никогда не проводит торги по воле собственника.
--------------------------------
<1> См., например, Постановление Президиума ВАС РФ от 25 апреля 2000 г. N 9003/99 (Вестник ВАС РФ. 2000. N 9. С. 18 - 19). Аргументация, приведенная в этом деле, сводится к тому, что продажа чужого имущества, не принадлежащего должнику, - это нарушение правил, установленных законом для торгов, в частности ст. 58 Федерального закона "Об исполнительном производстве", и потому аннулирование сделки происходит на основании ст. 449 ГК РФ. Впрочем, и при аннулировании сделки приобретатель защищается по ст. 302 ГК, как сказано в том же Постановлении.
Нужно заметить, однако, что тезис о праве аннулировать продажу с торгов по тому основанию, что продана вещь, не принадлежащая должнику, остается далеко не бесспорным.
Не менее серьезные осложнения в сфере вещных прав происходят и тогда, когда аннулированы торги, по которым покупатель получил владение вещью.
Обычной является такая ситуация. Собственник имел долг перед бюджетом, по которому было описано и продано с торгов его недвижимое имущество, а вырученная сумма поступила в бюджет и была направлена на погашение задолженности. После этого, сославшись на процедурные нарушения, которые действительно имели место, прежний собственник потребовал признать торги недействительными, а к продаже применить правила ст. 167 ГК и вернуть ему проданное имущество.
Конечно, собственник не сможет истребовать недвижимость прямо от покупателя, который защищен как добросовестный приобретатель по ст. 302 ГК <1>. Но (тут и обнаруживается "гвоздь" этого дела) он не вправе и претендовать на получение имущества по ст. 167 ГК, если сделка будет признана недействительной, ведь механизм ст. 167 ГК действует (об этом уже много говорилось в других местах) только на стороны в сделке, а при продаже с торгов ими были судебный пристав и покупатель; должник, как известно, торги своим имуществом не проводит.
--------------------------------
<1> Л.А. Новоселова полагает, однако, что в этом случае виндикационный иск вовсе не доступен должнику (см.: Новоселова Л.А. Истребование из чужого незаконного владения имущества, проданного в порядке исполнения судебного акта // Вестник гражданского права. 2006. N 1. С. 54). В связи с этим дальнейшие суждения Л.А. Новоселовой о том, что владелец лишен и защиты в виде ссылки на добрую совесть (Там же. С. 55), конечно, оказываются по существу излишними.
У должника, стало быть, остается лишь иск о применении реституции. Мне трудно принять этот вывод, потому что должник (с чем всегда соглашалась и Л. Новоселова) не является стороной сделки об отчуждении имущества на торгах, не исполняет эту сделку и не получает по этой сделке исполнения. Следовательно, он не вправе и требовать применения реституции (ст. 167 ГК) до тех пор, пока, скажем, соответствующий механизм не будет введен нормами об исполнительном производстве (ведь до сих пор процессуальное законодательство никак не регулирует ситуацию признания торгов недействительными (а материального права для этого недостаточно). Что касается оценки права лица, отчуждающего имущество на торгах, то само по себе право на отчуждение возникает не в момент возбуждения исполнительного производства и не в момент ареста имущества, а после правильно проведенных торгов. Соответственно осведомленность покупателя о нарушениях в проведении торгов (иногда им самим и инспирированных) имеет смысл квалифицировать как отсутствие доброй совести. Ведь в этом случае покупателю видно, что права на отчуждение имущества у продавца не возникло.
Нуждается в уточнении и другое суждение Л. Новоселовой, связанное с ее концепцией: "...уполномоченный государственный орган, выступающий в данном случае как продавец, не является лицом, имеющим какие-либо гражданские права на спорное имущество либо претендующим на эти права; его полномочия носят административный характер" (Там же. С. 61). Это суждение, совершенно правильное с точки зрения, согласно которой административный орган не является законным владельцем и не имеет позиции в споре о праве гражданском на вещь (собственно, в этом контексте и содержится вывод автора), неприменимо, однако, к пониманию права на отчуждение, упоминаемого в ст. 302 ГК. Право на отчуждение вовсе не является неким субъективным частным правом на вещь. Оно может принадлежать (или не принадлежать) собственнику, но может быть, как уже говорилось, у лиц, никакого права на само имущество не имеющих (скажем, у комиссионера, поверенного), а также у административных органов. Для отчуждения достаточно двух фактов: допускаемого правопорядком совершения договора купли-продажи (но субъективного права на совершение сделки, как известно, не требуется) и правомерного владения имуществом продавца для исполнения этого договора. Эти факты и создают вещный эффект; добросовестность приобретателя сводится к извинительному заблуждению относительно того, что отчуждатель был вправе совершить договор купли-продажи и вправе его исполнить. Нарушения в процедуре торгов, ставшие известными приобретателю, исключают его добрую совесть в отношении права на отчуждение у продавца на торгах.
В случае недействительности торгов и ничтожности продажи стороны купли-продажи - судебный пристав, независимо от того, произведено ли было исполнение (платеж) на его имя или непосредственно взыскателю, с одной стороны, и покупатель - с другой, возвращаются в первоначальное положение. Затем устраняются допущенные нарушения, и торги, если этого требует взыскатель, могут быть повторены. Если торги аннулированы по тому основанию, что продано не имущество должника, а третьего лица (чужое), то действительный собственник получает возможность истребовать свое имущество, применяя известные средства защиты.
Естественно, что в практике встречаются попытки обойти ограничения, вытекающие из нормы ст. 167 ГК. Например, должник, имущество которого было передано взыскателю (торги не состоялись), заявил иск о признании за ним права собственности на это имущество. В иске указывалось на нарушения, допущенные, по мнению истца, в ходе исполнительного производства, однако иска о признании сделки недействительной либо о применении реституции не заявлялось. Можно предположить, что истец сознательно избегал реституции, так как это привело бы лишь к повторной реализации того же имущества. Понятно, что признание права собственности за должником даже при оставлении вещи у взыскателя в значительной мере лишает эту вещь ценности, так как она становится непригодной к обороту.
Суд в иске отказал, сославшись на то, что невозможно сделать вывод о наличии у истца права собственности на имущество, не дав оценки сделке по передаче вещи. А эта сделка является оспоримой, и суд не вправе обсуждать ее действительность, пока не заявлен соответствующий иск. Мне такое решение представляется верным <1>.
--------------------------------
<1> Противоположную позицию занимает Л.А. Новоселова: "Возможность виндицировать имущество у приобретателя существует у собственника независимо от того, предъявлялся ли им иск о признании недействительной продажи имущества в ходе обращения на него взыскания" (Новоселова Л.А. Истребование из чужого незаконного владения имущества, проданного в порядке исполнения судебного акта. С. 66). Эту позицию трудно понять: ведь пока оспоримая сделка о приобретении имущества является действительной, владелец остается законным и к нему невозможно предъявить виндикационный иск.
Позиция Л. Новоселовой в немалой степени связана с той идеей, что третье лицо не вправе оспаривать торги по тому мотиву, что продано чужое имущество, если при этом не нарушена процедура торгов (хотя, как заметил еще К. Победоносцев, торгов без нарушений почти не бывает). Но если принять эту идею, которая имеет свои резоны, то вывод получается, пожалуй, другим: имущество, проданное с торгов, вообще не может быть виндицировано третьим лицом, что также имеет свои резоны и отсылает к конструкции иммунитета имущества, приобретенного на торгах. Поэтому я бы скорее поддержал те суждения Л. Новоселовой, которые клонятся к недопустимости оспаривания собственником прав на имущество, приобретенное на торгах. Такой вывод может объясняться, во-первых, тем, что собственник, вверяя свое имущество должнику, имеет вытекающие из договора с ним возможности контролировать судьбу имущества. Во-вторых (об этом пишет Л. Новоселова), у собственника имеется иск об исключении имущества из описи до его реализации на торгах. Предоставление собственнику еще и третьего средства - виндикационного иска - можно рассматривать как нарушение баланса. Впрочем, эта позиция без соответствующих изменений закона остается только теоретической.
Если исполнение производится на имя не того лица, которое организует торги, а иного (чаще всего им будет взыскатель), то это еще не означает, что возникает другой продавец, скорее мы имеем ситуацию исполнения иному лицу по указанию кредитора (ст. 312 ГК). В этом случае сторона в договоре, конечно, не меняется, а значит, и стороной, получившей исполнение по недействительному договору, должен считаться кредитор, а не то лицо, которому переадресовано действительное исполнение. Следовательно, именно лицо, проводящее торги, кроме, естественно, случая, когда оно выступает по поручению и от чужого имени, рассматривается с позиций ст. 167 ГК как сторона, получившая имущество по недействительной сделке. Реальное осуществление реституции в этом случае ведет к возникновению на стороне взыскателя обязательства из неосновательного обогащения в размере фактически полученного. Поэтому взыскатель вправе вступить в процесс о реституции в качестве третьего лица.
Участие взыскателя в процессе о реституции в качестве (со)ответчика (по этому пути часто идет практика) может быть обосновано только тем, что он рассматривается как лицо, получившее имущество по сделке, а это, надо признать, - расширительное толкование ст. 167 ГК <1>.
--------------------------------
<1> Подробнее проблемы реализации имущества в порядке публичных торгов рассмотрены мной в кн.: Применение гражданского законодательства о собственности и владении: Практические вопросы. М.: Статут, 2004.
Глава 16. ПРИОБРЕТАТЕЛЬНАЯ ДАВНОСТЬ
Освоение приобретательной давности, малоукорененной в отечественном праве, наряду с совершенно необходимым привлечением классики нуждается и в попытке дать ей обоснование с позиций здравого смысла в надежде хотя бы таким образом преодолеть историческое отдаление.
Можно, вообще говоря, найти несколько объяснений сущности этого института. Прежде всего приобретательная давность (usucapio в римском классическом праве), суть которой наиболее кратко выражена Дернбургом: "...время возводит владение в право" <1>, может быть увязана с представлениями о трудовом освоении вещи, ее изготовлением или обработкой как достаточном основании для последующего присвоения. (С этой точки зрения объясняется то, что установление в римском праве двухлетнего срока для приобретения земельных участков, в отличие от годичного для движимостей, было продиктовано двухлетним севооборотом.) Такие воззрения, основанные на признании юридических последствий внешней экспансии субъекта в материальный мир, можно проследить почти во всех архаических обществах.
--------------------------------
<1> Дернбург Г. Пандекты. Т. 1. Ч. 2: Вещное право. СПб., 1905. С. 127. Это кратчайшее определение имплицитно уже содержит определенные предпосылки, например те, что владение - не право.
В определенной мере это проявляется и в ощутимой близости (возможно, такое ощущение не лишено известной степени вульгарности, поскольку под этим качеством понимаются черты доправового сознания) оккупации и usucapio при всем их радикальном институциональном различии. И хотя юристы всегда решительно противопоставляли приобретение по оккупации и приобретение по давности, обыденное сознание продолжало их объединять так, что суд вынужден был прямо сформулировать: "...право собственности в силу приобретательной давности может возникнуть не только на бесхозяйные вещи" <1>.
--------------------------------
<1> Вестник ВАС РФ. 1997. N 7. С. 94. Впоследствии этот вывод повторялся.
Тем не менее вновь и вновь приобретательная давность увязывается именно с оккупацией, причем из этого делаются далеко идущие выводы. Например, А. Лисаченко, исходя из презумпции государственной собственности на землю и природные ресурсы, исключает возможность появления "бесхозяйных" природных ресурсов, что, как ему кажется, выводит эти объекты из сферы приобретательной давности <1>.
--------------------------------
<1> См.: Лисаченко А.В. Приобретательная давность в российском гражданском праве. Томск, 2000. С. 27.
Между тем приобретение по давности прежде всего предполагает получение владения по недействительной сделке, а не оккупацию. Что же касается значения оккупации, то оно невелико, если учесть, что эта форма приобретения права не имела детальной легальной разработки и была вообще слабо укоренена в законе <1>.
--------------------------------
<1> См.: Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. М., 1996. С. 195.
Восприятие usucapio исключительно через призму оккупации заметно и в таком выражающем опасение "неконтролируемого захвата" высказывании: "Институт приобретательной давности, на наш взгляд, должен применяться к природным объектам в том случае, если он фактически использовался гражданином добросовестно, открыто и непрерывно в течение 15 лет с письменного согласия государственного органа, правомочного управлять природными ресурсами" <1>. Понятно, что должностные лица никогда не осмелятся подтверждать владение чужим участком как собственным, а "письменное согласие" на любых других условиях автоматически делает невозможной узукапию, да и вообще штеарю как результат бюрократической деятельности - идея, сильно отдающая этатистской утопией, которая издавна широкой сенью покрывает отечественную аграрную идеологию. В то же время Г.В. Чубуков вовсе не замечает ситуацию завладения объектом в результате сделки через оборот, а не через захват (оккупацию).
--------------------------------
<1> Чубуков Г.В. Земельный рынок России и права собственников земельной недвижимости // Журнал российского права. 1997. N 5. С. 83.
Необходимо заметить, что приобретение имущества посредством давности само по себе не нуждается в столь сложном механизме, который представляет собой приобретательная давность. Например, когда А.А. Рубанов не без оснований определяет нормы ст. 225 ГК как "частные правила" приобретения по давности <1>, он не уточняет, что для приобретения собственности на бесхозяйное имущество, находку, безнадзорный скот, клад не только не требуется такой, столь длительный, срок, какой установлен ст. 234 ГК, но и не требуется добросовестности, т.е. извинительного заблуждения относительно истинного собственника <2>.
--------------------------------
КонсультантПлюс: примечание.
Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации: В 3 т. Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части первой (том 1) (под ред. Т.Е. Абовой, А.Ю. Кабалкина) включен в информационный банк согласно публикации - Юрайт-Издат, 2007 (3-е издание, переработанное и дополненное).
<1> Гражданский кодекс Российской Федерации. Часть первая: Науч.-практ. коммент. / Отв. ред. Т.Е. Абова, А.Ю. Кабалкин, В.П. Мозолин. М., 1996. С. 373.
<2> Желательное в принципе расширение действия приобретательной давности за счет случаев недобросовестного приобретения имущества (об этом пойдет речь далее) повлечет за собой и вовлечение в число владельцев для давности не только приобретателей, но и иных владельцев. Но пока закон не изменен, все подобные предложения имеют смысл именно как предложения приобретения по давности без доброй совести, в том числе в рамках концепции "смягчения доброй совести", самой по себе вполне приемлемой, на мой взгляд.
Однако это частное значение приобретения доходит иногда до такой степени свободного толкования понятия "приобретение", что даже признается возможность утраты приобретенного было права собственности на находку. Например, М. Николаев полагает, что если после приобретения собственности на находку выяснится, что вещь была похищена у собственника, то собственник вправе ее виндицировать <1>. Конечно, с таким суждением невозможно согласиться.
--------------------------------
<1> Николаев М. Приобретение права собственности на находку // Хозяйство и право. 2000. N 11. С. 108.
Очень важно сразу сказать, что добросовестность возможна именно в силу получения вещи по сделке о приобретении/отчуждении. В других случаях получения владения - будь то получение вещи от собственника по иному договору, отличному от договора о приобретении, либо оккупация и т.п. способы завладения - владелец никак не может иметь никаких сомнений относительно того, что он собственником не является (кроме владения в силу первоначального приобретения по п. 1 ст. 218 ГК, в котором другого собственника также быть не может и нет почвы для незаконного владения, а значит, и доброй совести <1>, и приобретения по давности). Многие заблуждения относительно смысла ст. 234 ГК проистекают из непонимания того, что добросовестность возможна только у приобретателя по сделке.
--------------------------------
<1> Если объект недвижимости создан законно, то владелец - собственник; если незаконно (самовольная постройка), то собственника вовсе нет и невозможны ни добросовестность, ни недобросовестность. Если налицо переработка движимой вещи, то заблуждение касается только материалов, а не самой вещи, относительно которой правила о доброй совести неприменимы, поэтому присвоение вещи в этом случае не подчиняется механизму приобретения по давности.
Можно, конечно, заняться школьной казуистикой и обсуждать право охотника на дичь, подстреленную по ошибке вместо поля на ферме (впрочем, это будет, пожалуй, уже и не дичь), или право организации, перепутавшей свое месторождение с чужим и ошибочно добывшей чужие ископаемые; однако понятно, что добрая совесть в таких ситуациях весьма маловероятна, если не вовсе исключена, а полученное таким образом имущество не предназначено для сколько-нибудь длительного владения и не будет приобретаться по давности. Полезно очередной раз вспомнить, что гражданское право - прикладная наука и его институты возникают в ответ на практические нужды, а не для школьных упражнений. С практической же точки зрения, с точки зрения закона только добросовестное приобретение по сделке - это факт, влекущий применение нормы ст. 234 ГК.
Впрочем, применительно к недвижимости никакие самые отвлеченные казусы, способные ввести какие-либо допущения, кроме добросовестного приобретения владения по сделке, принципиально невозможны. Это все же следует заметить, потому что именно относительно недвижимости и встречаются рассуждения о каком-то добросовестном владении помимо приобретенного по сделке в сфере ст. 234 ГК (примеров из практики, конечно, нет, потому что их быть не может).
Нет сомнения, что приобретательная давность выходит далеко за рамки одного только приобретения собственности и играет более сложную и ответственную роль в регулировании оборота имущества.
Очевидно также, что для более простых форм приобретения права на находку, бесхозяйные вещи и др. характерна меньшая острота коллизии собственности и владения либо даже полное отсутствие такого рода конфликта (например, в случае отказа собственника от вещи), тогда как приобретательная давность (usucapio) сопряжена с более выраженным столкновением позиций собственника и владельца. Именно этим и можно объяснить дополнительные условия, сопровождающие приобретение по давности.
Возвращаясь к архаике, заметим, что Е.М. Штаерман, следуя логике внеоборотного приобретения по давности, обосновывает usucapio как результат "возделывания земли своим трудом" <1>.
--------------------------------
<1> Штаерман Е.М. Римская собственность на землю // Древние цивилизации: Древний Рим: Избр. ст. из журн. "Вестник древней истории". М., 1997. С. 340.
В римском праве такой подход должен связать usucapio и usus, охватывающий главным образом материальную сторону отношения к вещи. Диошди отмечает, что "материал, тщательно собранный Бонфанте, доказывает, что римляне всегда понимали usucapio как приобретение через usus". При этом usus, как показал М. Казер, имел смысл реальной власти, предвосхищая более позднее понятие владения, хотя usus не был столь четко отграничен от собственности. Диошди добавляет, что usus был "равно применим для обозначения владения как собственника, так и несобственника" <1>.
--------------------------------
<1> Diosdi G. Ownership in Ancient and Preclassical Roman Law. Budapest, 1970. P. 88 - 89.
Но сведение смысла приобретательной давности только к завладению через труд, обработку вещи или даже, если предельно расширить этот подход, к лишению всех прав прежнего владельца, забросившего вещь без присмотра и потому утратившего связь с нею, хотя такое обоснование всегда так или иначе подразумевалось <1>, не может объяснить юридического содержания usucapio, не затрагивает его сути.
--------------------------------
<1> М. Бартошек указывает в качестве "идейной основы" usucapio, во-первых, обязанность собственника заботиться о своей вещи, пренебрежение которой дает возможность завладения ею, и, во-вторых, фактическое осуществление права, длящееся без помех в течение определенного времени (см.: Бартошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. М., 1989. С. 320). Такое обоснование уже смещается от идеологии трудового освоения вещи в сторону поощрения правом общих качеств заботливости и осмотрительности, равно важных вообще в обороте, ведь они же служат и для защиты интересов добросовестного приобретателя.
Например, с позиций трудовой теории с ее идеологией контроля общины за "наиболее целесообразным использованием, наилучшей обработкой принадлежавшей ей территории" <1> не получает объяснения тот факт, что usus auctoritas связывает приобретателя не со всей общиной, а только с прежним обладателем вещи, причем эта связь никоим образом не означает возможности какого-либо ухудшения позиции приобретателя, если он не обнаружит желания обрабатывать землю, ухаживать за купленным скотом или эксплуатировать иные манципируемые вещи.
--------------------------------
<1> Штаерман Е.М. Римская собственность на землю. С. 340.
Трудно принять ведущую роль трудового обоснования приобретения собственности также и потому, что "в античности труд не считался добродетелью и неотъемлемым атрибутом жизни", а воспринимался скорее как "досада, неприятность". Цезарь обратил внимание на то, что "германцы не особенно усердствовали в земледелии", а Тацит замечал, что по их представлениям трудом и потом "добывать то, что может быть приобретено кровью, - леность и малодушие" <1>. К. Маркс и Ф. Энгельс обращали внимание на то, что в классическую эпоху, когда утверждалось рабовладение, характерным для общественного мировоззрения стал взгляд на труд как на недостойное занятие, позорящее свободного человека <2>.
--------------------------------
<1> Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. С. 36 - 37. Предпочтение насильственного способа присвоения труду, присущее, конечно, не только древним германцам (Хейзинга подчеркивает слова Аристотеля: "Праздность - начало всего. Праздность предпочтительнее труда и есть цель последнего" (Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры. М., 1997. С. 156), ослабляет убедительность трудовой теории, не свободной от идеализации, и подтверждает правомерность и авторитетность захвата как источника собственности для архаичного сознания.
<2> Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 643; Т. 21. С. 153. См. также: Корсунский А.Р. Сельское население поздней Римской империи // История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Том первый / Ред. кол.: З.В. Удальцова и др. М.: Наука, 1985. С. 84.
Е.М. Штаерман также отмечала общеизвестную "античную концепцию труда как зла". Здесь может создаться впечатление противоречия во взглядах известного романиста (для этого могут быть понятные основания, если исходить из классического противопоставления аграрного и урбанистического сознания). Но у автора эта мысль высказана в контексте обсуждения поэм Вергилия, "соединившего противоречивые темы "золотого века" и прогресса" <1>, оправдавшего труд как источник изменений.
--------------------------------
<1> Штаерман Е.М. История крестьянства в Древнем Риме. М., 1996. С. 110 - 111.
Однако архаичное сознание плохо совместимо с идеей изменений и прогресса. Кажется, М. Блок замечал, что первобытный человек с трудом терпит историю. Но и право, как об этом уже говорилось, вполне обходится без прогрессистской идеологии, которая скорее враждебна праву. И с этой точки зрения нет достаточных оснований увязывать узукапию, как и другие фундаментальные институты права, с идеологией труда.
Еще в XI - XIII вв., как показал Ж. Ле Гофф, признание социальной ценности труда только пробивалось <1>. Последовательное оправдание собственности трудом осуществлено на почве протестантского, вполне разделяющего идеологию прогресса мировоззрения только Локком и его современниками и последователями. Ж. Бодрийяр, подводя итоги этому мировоззрению и порожденной им "эре производства", говорит о "яростном стремлении не оставить на земле ничего непроизведенного", о создании тотальной "системы труда": "Такой труд - также и в форме досуга - заполоняет всю нашу жизнь как необходимость постоянно чем-то заниматься во время и в месте, предписанных вездесущим кодом. Но подобный труд не является производительным" <2>. Ж. Бодрийяр отмечает также, что пропаганда труда сама по себе предполагает коренящийся в культуре приоритет досуга <3>. Действительно, досуг не нуждается в пропаганде.
--------------------------------
<1> Ле Гофф Ж. Рождение Европы. СПб., 2007. С. 224 - 226. Показательно название главы: "Двусмысленность и возвеличивание труда".
<2> Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С. 61 - 62. Нельзя, впрочем, не заметить, что страстные периоды современного философа, обличающего труд как "фундаментальную репрессию и контроль" (а страсть высвобождает самое глубинное), довольно точно воспроизводят основные представления о труде как о несвободном (и потому недостойном) занятии, свойственные античному обществу (и обнаруживаемые также в обществах архаичных). Еще раз отметим, что низкая оценка и неразвитость труда сопутствовали высокому развитию права и всей юридической сферы.
<3> Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М., 2003. С. 70. Впрочем, досуг при этом не является просто пассивной свободой от труда. Он является активной тратой свободного времени и весьма ритуализирован. В этом значении траты досуг социализирован и служит средством строения иерархии, как и собственность. Тем самым досуг может быть сопоставлен, а не только противопоставлен труду, который, как средство создания вещей, также ведет к собственности и тем самым к устроению социальной иерархии. Общее в досуге и труде, стало быть, - производство социальных значений.
Апология труда и вытекающее из нее трудовое обоснование собственности, идущие, конечно, не от античности и не от Средневековья, а от идеологии просвещения, вполне разделялись Марксом, который, однако, столкнулся именно в главной своей идее, идее прибавочной стоимости, с явно противоречащим ей фактом - вытеснением работника машиной <1>. Внятного объяснения этот факт не получил, если только не слишком доверять пресловутой диалектической логике, равно как и математическим формулам, любимым автором "Капитала".
--------------------------------
<1> Противоречие состоит в том, что присваиваться может только живой труд. Если это так и если в основе капиталистического производства лежит присвоение живого труда, то капиталист не должен стремиться вытеснять живой труд работой машин, которая прибавочной стоимости не приносит. Тем не менее это так: именно некапиталистические формы производства широко используют живую силу. А капиталист в противоречие с логикой присвоения прибавочной стоимости стремится везде, где можно, заменить человека машиной.
