Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 19 страница

--------------------------------

<1> "Смысл ст. 152 в том, что она закрепляет изъятия из общего принципа, установленного ст. 151 ГК РСФСР, предусматривая случаи, когда собственник не может истребовать свою вещь из чужого владения. Более того, при этих обстоятельствах право собственности прекращается у бывшего собственника и возникает у владельца" (Комментарий к Гражданскому кодексу РСФСР / Отв. ред. С.Н. Братусь, О.Н. Садиков. М., 1982. С. 191).

 

Нетрудно заметить, что проблема решена путем толкования, которое (и это главное) не находит прямых подтверждений в тексте закона, ведь норма ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. не была воспринята в дальнейшем гражданским законодательством.

Но и практически такой подход таит неразрешимые трудности. Например, если собственник добился признания недействительности сделки по отчуждению своей вещи, но не прибегнул к виндикационному иску (или не получил по нему удовлетворения), непонятно, на каком основании приобретатель мог бы легально распорядиться вещью? Ведь единственное имеющееся у него основание - договор аннулирован, а все известные и истории, и теории права способы доказывания собственности, полученной в обороте, в том числе и пресловутое "дьявольское доказательство", состоят в приведении неопороченных титулов предшественников.

Понятно, что особое производство для установления в этом случае добросовестного приобретения, создававшего, согласно доктрине, право собственности, не применяется <1>. А признание его в исковом порядке не вытекало из смысла приведенных высказываний о возникновении собственности (даже не презумпции) в силу самого факта добросовестного приобретения от несобственника вещи, не подлежащей виндикации.

--------------------------------

<1> Установление факта владения строением на праве собственности (п. 6 ст. 247 ГПК РСФСР) допускалось, например, если, во-первых, "никто не оспаривает прав заявителя на соответствующее строение", что совершенно естественно для особого производства, но едва ли выполнимо в данном случае, и во-вторых, если речь идет о "факте наличия документов, подтверждающих принадлежность заявителю строения на праве собственности" (Гражданское процессуальное законодательство: Комментарий / Отв. ред. М.К. Юков. М., 1991. С. 438). Как видим, установление добросовестности приобретения не было предметом доказывания.

 

Да и было бы в высшей степени странно увязывать возникновение собственности у приобретателя с предъявлением к нему виндикационного иска надлежащим собственником, который таким образом превращался бы в то дарующее лицо, от действий которого зависели и потеря им собственного права, и возникновение такого права у нарушителя, в каком качестве он и воспринимает ответчика. В то же время установление добросовестности, которая, конечно, является вопросом факта, помимо суда всегда оставляет сильный элемент неопределенности, недопустимый для отношений собственности. Здесь, кстати, обнаруживается смысл различия норм § 932 ГГУ и ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. Если по ГГУ провозглашается собственность приобретателя, кроме случаев, когда он действовал недобросовестно (и следовательно, бремя доказывания лежит на оспаривающей стороне), то согласно норме ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. покупатель приобретает право собственности, поскольку собственник не вправе истребовать от него имущество <1>. Такая формулировка сама по себе не подразумевает добросовестности приобретателя и, следовательно, ухудшает его позиции при доказывании.

--------------------------------

<1> Впрочем, формулировка, аналогичная ст. 183 ГК РСФСР 1922 г., вновь появилась в п. 4 ст. 234 ГК РФ, в котором говорится, что течение срока приобретательной давности начинается не ранее истечения срока для виндикации "в отношении вещей, находящихся у лица, из владения которого они могли быть истребованы". Поскольку п. 1 ст. 234 ГК РФ введена добросовестность как непременное условие приобретения по давности, норма п. 4 ст. 234 ГК может быть, видимо, применена лишь к случаям, когда вещь выбыла из владения собственника помимо его воли или была получена приобретателем безвозмездно, т.е. за пределами ограничений виндикации. На наш взгляд, и применительно к п. 4 ст. 234 ГК формулировка "случаи, когда вещь (не) могла быть истребована" не может считаться вполне ясной и определенной. Во всяком случае более логичным мне кажется другой вывод: если имущество не могло быть виндицировано, то срок течет с момента приобретения, если же собственник имеет право вернуть себе имущество, то следует дать ему эту возможность, в том числе и лишением владельца возражения, что он уже начал вести владение по давности. Следует, видимо, согласиться с преобладающим мнением в пользу отмены нормы п. 4 ст. 234 ГК.

 

Итак, ссылка нового приобретателя на оказавшийся недействительным прежний договор с несобственником уже невозможна, так как тогда этот новый приобретатель становится недобросовестным, а предъявление иного основания права собственности невозможно за отсутствием технических средств его получения. Следовательно, не только по буквальному смыслу закона, но и с практической точки зрения возникновение собственности у добросовестного приобретателя вещи, не подлежащей виндикации, надо признать весьма сомнительным. Однако в условиях неразвитого, маргинального оборота эти трудности не могли ощущаться, и потому устранение посредством доктринального допущения наиболее заметных пробелов фундаментального характера в системе позитивного права могло иметь оправдания.

Не может считаться достаточно убедительной и логика отождествления ограничения виндикации в пользу добросовестного приобретателя со смежным, но все же иным институтом - приобретением добросовестным приобретателем собственности на вещь от неуправомоченного отчуждателя даже с учетом формулировки той утраченной нормы ст. 183 ГК 1922 г., которая постоянно имелась в виду в предшествующие годы. Кроме очевидной нетождественности названных двух норм достаточно ознакомиться с иной системой права, которой они усвоены, например германской, наиболее близкой российскому праву (ведь влияние ГГУ хорошо чувствуется в ряде положений ГК 1922 г.). Ознакомившись с § 986 ГГУ (возражения владельца против виндикации), читатель, не знакомый с приведенной выше проблематикой, должен удивиться, не найдя вовсе никакой защиты, предоставляемой добросовестному владельцу против иска невладеющего собственника. Добросовестность учитывается лишь при расчетах, затрагивающих доходы и убытки, связанные с виндицируемой вещью (§ 987 - 994 и сл.), но никак не при возврате вещи. Вопрос, однако, легко разрешается, если обратиться к § 932 ГГУ, в силу которого любой приобретатель, кроме недобросовестного, становится собственником движимой вещи <1>, приобретенной от несобственника.

--------------------------------

<1> Приобретение недвижимости, осуществляемое по ГГУ через запись в поземельных книгах, исключает передачу собственности путем традиции и тем самым юридическое значение владения, поэтому из оборота недвижимости исчезает понятие добросовестного или недобросовестного приобретения.

 

Теперь ясно, что если добросовестный приобретатель стал собственником вещи в момент ее приобретения независимо от наличия права на отчуждение у продавца, то виндикация к нему уже невозможна, так как он более не владелец, а собственник. Следовательно, наличие в законодательстве нормы об ограничении виндикации в пользу добросовестного приобретателя не подтверждает, а скорее опровергает допущение, что этот же приобретатель уже стал собственником.

Впрочем, даже при широком распространении этого допущения в российском законодательстве того времени оставалось еще задавненное незаконное владение вещами, которое уже никак невозможно было ввести снова в оборот.

Нужда в приобретательной давности стала заметно возрастать с оживлением гражданского оборота, что объясняется решающим значением развития обмена для этого, по видимости, статичного института, содержание которого в наибольшей степени объясняется именно потребностями оборота.

Здесь нужно вернуться к вопросу о функциональном соотношении трех смежных и частично перекрывающихся институтов: ограничения виндикации, приобретения собственности от неуправомоченного продавца и приобретательная давность. В каждом из них центральное место занимает рожденная в обороте вопреки собственнику фигура добросовестного приобретателя. На почве только что показанного сопоставления § 932 и 986 ГГУ стала видна взаимозаменяемость приобретения собственности от неуправомоченного отчуждателя и ограничения виндикации. Именно то, что взаимозаменяемость означает и взаимоисключение, объясняет упразднение ограничения виндикации в пользу добросовестного приобретателя.

Правда, такую заменяемость не всегда можно называть взаимной. Ведь если добросовестный приобретатель, всегда превращаясь в собственника, делает ненужной защиту от виндикации, то обратная связь лишена этого автоматизма: получивший защиту от виндикации добросовестный приобретатель не становится собственником в отсутствие прямого указания закона, а продолжает владеть без титула, незаконно и, чтобы стать собственником, нуждается в приобретательной давности. Теперь понятен характер связи приобретательной давности с иными способами "ограничения" (точнее, утраты) собственности в обороте. Приобретательная давность является последним средством вернуть в оборот вещи, выбывшие из него (главным образом, нерадением собственника), и потому следует за виндикацией и приобретением вещи от неуправомоченного отчуждателя (если эта норма имеется в позитивном законодательстве), как бы подбирая те вещи, которые еще не смогли попасть во власть собственника.

С принятием Основ гражданского законодательства 1991 г. приобретательная давность впервые стала фактом гражданской кодификации в российском праве. Понятно, что пока мы не можем опереться на значительную практику, особенно если учесть, что сила самой нормы проявляется именно с истечением немалых сроков давности, завершающих юридический состав и дающих тем самым почву для права или спора о праве. Поэтому сегодня любой спор, в котором сделаны ссылки на приобретательную давность, становится предметом обсуждения.

Примером может служить дело, рассмотренное Ставропольским арбитражным судом в 1994 г.

В феврале 1991 г. совхоз "Первомайский" передал кооперативу при агропромышленном комбинате "Минералводский" мельницу. В апреле того же года было заключено соглашение между комбинатом и кооперативом об аренде мельницы. 10 октября 1992 г. был составлен акт приема-передачи мельницы от кооператива вновь создаваемой ассоциации крестьянских и фермерских хозяйств "Орал" (далее - АКХ "Орал"). Однако коллектив мельницы, входящий в состав кооператива, продолжал эксплуатировать мельницу. В 1993 г. этим коллективом было создано АОЗТ "Майдан", а в октябре 1993 г. между АОЗТ "Майдан" и правопреемниками реорганизованного совхоза "Первомайский" был заключен договор купли-продажи мельницы. В 1994 г. АКХ "Орал" предъявила иск АОЗТ "Майдан" об истребовании мельницы из владения ответчика.

Иск был судом удовлетворен по следующим основаниям. С подписанием 10 октября 1992 г. акта о передаче мельницы кооперативом АКХ "Орал" "стал открыто владеть спорной мельницей как своим собственным имуществом, т.е. истец на конец 1992 г. являлся "владельцем на себя". Последующий договор купли-продажи мельницы ответчику был судом отвергнут, так как "решение указанного вопроса без участия лица, на балансе которого находится мельница, противоречит ст. ст. 50, 54 <1> Основ гражданского законодательства" <2>.

--------------------------------

<1> Ссылка на ст. 54 Основ (ст. 301 ГК) свидетельствует о не вполне четком понимании сути приобретательной давности. В ст. 54 Основ речь идет только о титульных (законных) владельцах, а в п. 3 ст. 50 говорится о добросовестном незаконном владельце. Иными словами, налицо не дополнение, а противопоставление двух норм.

<2> На самом деле здесь есть, конечно, проблема, но суд не смог ее адекватно сформулировать: речь должна идти не столько о действительности купли-продажи (ведь ничтожность сделки не исключает защиты приобретателя), сколько о том, могла ли перейти собственность по купле-продаже при отсутствии владения у продавца, а значит, о том, у кого было владение. Ссылка на ст. ст. 50, 54 Основ здесь не проясняет ситуацию, если только не понимать ее в том смысле, что, указав на сторону в виндикационном процессе, мы находим тем самым владельца. Но ведь именно вопрос о владении и является предметом спора, а значит, такая ссылка не может быть сделана до разрешения дела.

 

Конечный вывод суда: "...истец является лицом, владеющим спорной мельницей как своим собственным имуществом, в то время как ответчик не имеет надлежащего права владения, собственности на указанное имущество, в связи с чем требования истца подлежат удовлетворению в соответствии с ч. 3 ст. 50 Основ гражданского законодательства".

Налицо одна из первых попыток применения норм о приобретательной давности (сейчас вместо ст. 50 Основ гражданского законодательства действует ст. 234 ГК), в соответствии с которой лицо, без законных оснований завладевшее имуществом, в том случае, если оно добросовестно, открыто и непрерывно будет владеть как своим собственным недвижимым имуществом в течение 15 лет, а движимым - пять лет <1>, приобретает право собственности на это имущество. До истечения приобретательной давности владелец вещи имеет определенную защиту своего владения.

--------------------------------

<1> К этому сроку прибавляется срок исковой давности по виндикации, если имущество "могло быть истребовано" (п. 4 ст. 234 ГК). В течение срока исковой давности (незаконное) владение не может еще считаться спокойным, ведь собственник, сохраняя возможность вернуть вещь, в состоянии тем самым влиять на осуществление владения: "...собственник, несмотря на посягательство на его право в виде противопоставленного владения, должен иметь физическую возможность заявить о своем праве. Факт незаявления о своем праве должен квалифицироваться обществом как отсутствие фактического (хотя и не потенциального) интереса к имуществу со стороны его собственника" (Маттеи У., Суханов Е.А. Основные положения права собственности. М., 1999. С. 171). Однако здесь затрагиваются прежде всего вопросы приобретения собственности, а приобретательная давность освещается главным образом как средство защиты владения. Поэтому мы не будем углубляться в детальное исследование фактического состава, приводящего к возникновению права собственности у приобретателя.

Впрочем, неполнота урегулирования владения ГК РФ не могла не сказаться и в вопросах о сроках приобретательной давности. Если "безусловно, общим для всех правовых систем ядром можно рассматривать принцип, обусловливающий существенное сокращение срока давности добросовестным владением, причем порядок сокращения - в зависимости от той или иной правовой системы - колеблется в пределах от одной трети до половины срока" (Маттеи У., Суханов Е.А. Указ. соч. С. 170), то в ГК РФ недобросовестное владение вообще не ведет к приобретению по давности; соответственно и добросовестность не может влиять на сокращение сроков. В целом ситуация со сроками никак не отличается гибкостью.

 

Возражения против решения осложнены необходимостью дать оценку акту приема-передачи мельницы. Сам по себе этот акт не порождает перехода права собственности и какого-либо другого права на вещь. Не возникают права и из фактической передачи вещи. Эти действия знаменуют возникновение права, если они исполняются в силу договора (ст. 223 ГК) или по иному основанию (например, по судебному решению). Предположим все же, что упомянутый акт был совершен в силу какого-то основания (сделки и др.), от имени кооператива. Поскольку кооператив заведомо не был собственником, а владел мельницей на праве аренды (и если договор аренды сомнителен (такой мотив звучит в решении суда), то владел без всякого основания), постольку любое такое основание не порождало права собственности приобретателя, а влекло лишь возникновение незаконного владения (в этом смысле суд верно среагировал на ситуацию, обратившись именно к п. 3 ст. 50 Основ (ст. 234 ГК)).

Получается ли защита в таком случае? Ответ оказывается отрицательным. Во-первых, как уже отмечалось, защита (в данном случае истребование вещи) возможна лишь при наличии факта владения. А в нашем случае АКХ "Орал" никогда ранее не владела мельницей. Подписание акта без фактической передачи еще не создает владения. Преемство владения от кооператива могло возникнуть лишь в случае его преобразования, но ассоциация - это такое юридическое лицо, которое может возникнуть только путем объединения учредителей (крестьянских хозяйств). Во-вторых, защита по ст. 234 ГК возможна лишь против третьих лиц, но не допускается против собственника и законных владельцев. В данном случае ответчик ссылался на договор купли-продажи спорного имущества. Без аннулирования этого договора защита в порядке ст. 234 ГК против собственника невозможна.

Решением суда слабо затронуты иные важные реквизиты приобретательной давности - добросовестность приобретения вещи и правомерность основания. Эти стороны приобретательной давности нужно обсудить более подробно, но предварительно есть смысл остановиться на общем значении института в сложившейся ситуации. Отмеченное еще А.В. Венедиктовым отсутствие в нашем послереволюционном праве владельческой (посессорной) защиты, имеющейся, по словам И. Покровского, "во всяком культурном обществе" <1>, едва ли можно считать большим успехом, и в любом случае оно не может не накладывать отпечаток на функционирование вещных прав в целом.

--------------------------------

<1> Покровский И.А. История римского права. Пг., 1918. С. 266.

Р. Иеринг не допускал возможности существования правовой системы, лишенной владельческой защиты (см.: Иеринг Р. Об основании защиты владения. М., 1883. С. 145).

 

Например, в описанной выше ситуации разделения владения и собственности вещью, возникшей вследствие утраты собственником возможности вернуть себе владение, владелец лишен легальных средств защиты своей позиции. В то же время собственник, добившись возврата вещи любым образом, в том числе и нелегальным, вплоть до насильственных действий, вполне восстанавливает всю полноту своих прав без каких-либо частноправовых последствий <1>.

--------------------------------

<1> В российском законодательстве отсутствует правило, подобное позднему римскому: "Лицо, самоуправно отнявшее свою вещь у владельца, теряет право собственности на эту вещь в пользу владельца" (Хвостов В.М. Указ. соч. С. 243). См. также: Институции Юстиниана / Пер. Д. Расснера; Под ред. Л.Л. Кофанова и В.А. Томсинова. М.: Зерцало, 1998. С. 305, 365; Пухан И., Поленак-Акимовская М. Римское право: Базовый учебник / Пер. с македонского В.А. Томсинова и Ю.В. Филиппова; под ред. В.А. Томсинова. М.: Зерцало, 1999. С. 151.

Постклассический характер этой нормы сближает ее в известном смысле со знакомой нам идеологией, не терпящей разделения владения и собственности.

 

После этого неудивительно, что и несобственник, добыв любым образом владение от незаконного владельца, также не подвержен воздействию любых частноправовых средств ответной защиты за неимением таковых. Трудно не признать, что такой порядок едва ли отвечает нуждам гражданского оборота, да и соображениям простой справедливости, которые в этом случае вполне согласны с не всегда моральным оборотом.

В создавшихся условиях защита владения, если признать все же ее уместность, может строиться лишь на почве приобретательной давности. Прямой аналогии с бонитарной собственностью все же не возникает (хотя параллели, конечно, напрашиваются): во-первых, нет нужды вводить фикцию истечения срока давности, а во-вторых, даже защищенное таким образом владение не становится правом.

Задача облегчается тем, что владельческая защита владения для давности от третьих лиц может не потребовать полного обоснования состава, указанного в ст. 234 ГК, если только спор не возник с собственником или законным владельцем.

На мой взгляд, доказывать добросовестность, поскольку речь идет о защите только владения, не требуется <1>. Владелец, кроме того, вправе опереться также на общую презумпцию добросовестности. "Недобросовестность никогда не предполагается" <2> - это правило, конечно, соблюдается и для приобретательной давности: "...наличность bona fides узукапиент не обязан доказывать особо; она предполагается, пока не будет доказано противное" <3>; "особого доказательства добросовестности не требуется и, так как она в человеческом обороте составляет правило, она предполагается, пока не доказана недобросовестность" <4>.

--------------------------------

<1> Этот вопрос подробнее рассматривается далее.

<2> Шершеневич Г.Ф. Учебник торгового права. М., 1994. С. 261.

<3> Хвостов В.М. Система римского права. М., 1996. С. 254. Автор ссылается также на Виндшейда.

<4> Дернбург Г. Указ. соч. С. 135. Такое понимание, состоящее в признании общей презумпции доброй совести "в человеческом обороте", иногда оспаривается. Так, Е. Богданов утверждает, что "эта презумпция может быть только законной, но не общей" (Богданов Е. Категория "добросовестности" в гражданском праве // Российская юстиция. 1999. N 9. С. 13). Трудно, однако, согласиться с таким подходом, когда все участники оборота предполагаются действующими неосмотрительно и обязанными доказывать иное, если только закон прямо не освободит их от этой обязанности.

 

В русском праве презумпция добросовестности владения была прямо закреплена в ст. 530 ч. 1 т. X Свода законов: "Владение признается добросовестным дотоле, пока не будет доказано, что владельцу достоверно известна неправость его владения".

У. Маттеи отмечает, что презумпция добросовестности владения является "важным принципом" <1>.

--------------------------------

<1> Маттеи У., Суханов Е.А. Указ. соч. С. 165.

 

Впрочем, применительно к виндикации по ГК РСФСР В.А. Дозорцев, отмечая, что "существует взгляд, в соответствии с которым действует презумпция добросовестности приобретателя вещи", не соглашался с этим подходом, так как "такая презумпция предполагает существование лица, на котором лежит бремя опровержения этой презумпции. Таким лицом может быть только истец, собственник вещи, который зачастую не располагает и не может располагать никакими данными о способе и условиях приобретения вещи ответчиком. Напротив, ответчик располагает необходимыми данными. Поэтому обстоятельствам рассматриваемого иска соответствует противоположная презумпция. Бремя доказывания своей добросовестности лежит на владельце, приобретателе вещи" <1>. Здесь можно заметить только процессуальное понимание презумпции, хотя она является скорее материально-правовой, а такие презумпции "не всегда напрямую связаны с распределением бремени доказывания" <2>.

--------------------------------

<1> Комментарий к ГК РСФСР. М., 1982. С. 192.

<2> Веденеев Е.Ю. Роль презумпций в гражданском праве, арбитражном и гражданском судопроизводстве // Государство и право. 1998. N 2. С. 44.

 

Не углубляясь далее в суть этой позиции <1>, заметим, что в нашу ситуацию он не вносит изменений, так как даже упразднение презумпции добросовестности владения против собственника, если его все же допустить, не исключает владельческой защиты против третьих лиц без доказывания добросовестности на основе ст. 234 ГК именно потому, что она невозможна против собственника. Эта презумпция добросовестности, стало быть, - презумпция оборота, а ее сила обнаруживается в отношении любого третьего лица.

--------------------------------

<1> Возражения могут состоять, в частности, в том, что обсуждение добросовестности на почве отсуждения вещи от покупателя (ведь купля-продажа - наиболее уместная гипотеза), который в силу ст. 462 ГК постарается привлечь в дело продавца, неизбежно приведет к тому, что главное бремя доказывания окажется именно на продавце, который не только является наиболее осведомленным лицом, но и несет наибольшую ответственность в случае эвикции.

 

Презумпция добросовестности приобретения тесно граничит с вырастающей из презумпции собственностью, что выражено известным положением французского права: "...по отношению к движимостям владение равносильно правооснованию" (ст. 2279 ФГК) <1>. Находясь под влиянием этой идеи, русское право также склонялось к тому, что "если движимость поступила от собственника в постороннее владение не вследствие кражи или иного преступления, то собственник, утративший владение, не вправе требовать отобрания вещи от владельца, не имеющего права собственности, если он приобрел ее добросовестно", а это приводит к "презумпции права собственности в пользу владеющего, которая допускает и опровержение" <2>.

--------------------------------

<1> См. также: Черепахин Б.Б. Юридическая природа и обоснование приобретения права собственности от неуправомоченного отчуждателя. С. 71.

<2> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 162 - 163.

 

Приведу любопытное дело, рассматривавшееся в 2005 г. Арбитражным судом г. Москвы <1>.

--------------------------------

<1> Дело N А40-51306/04-27-251с.

 

Центральный банк предъявил иск Центральному союзу потребительских обществ (Центросоюзу) по следующим основаниям. В 1939 г. Госбанком СССР был приобретен акционерный Банк Северной Европы с размещением его в Париже. Поскольку французское законодательство не допускало акционерного общества с одним акционером, акции были рассредоточены между несколькими советскими юридическими лицами, в том числе около 9% акций были переданы Центросоюзу СССР. Центросоюз РФ, став правопреемником Центросоюза СССР в 1992 г., неоднократно пытался распорядиться этим пакетом акций, тогда как Центробанк РФ возражал против этого. Основанием возражений был тот аргумент, что на самом деле акции не передавались в собственность Центросоюзу СССР, а были ему даны в "номинальную", "условную" собственность.

Оценивая эту юридическую конструкцию, должен отметить, что в соответствии с ГК РСФСР 1922 г., который действовал в 1939 г., свобода договора исключалась. Поэтому любой договор об отчуждении имущества не мог сопровождаться дополнением его условиями, исключающими или ограничивающими права получателя имущества. Невозможно было сконструировать и агентский договор, отличный от комиссии или поручения, а в случае комиссии или поручения нужды в передаче акций не возникало.

В силу ст. 66 ГК РСФСР право собственности на передаваемые вещи возникало в момент заключения договора, а для родовых вещей - в момент их передачи (правило, совершенно родственное правилу ФГК). Эта норма была сформулирована как императивная. Поэтому тот факт, что оплата акций не производилась (таких доказательств не было обнаружено) <1>, по строгому смыслу закона не мог быть юридическим препятствием для возникновения собственности у Центросоюза.

--------------------------------

<1> В широком смысле это не должно пониматься как безвозмездная передача акций, если учесть, как часто в 1920 - 1930-х гг. советское государство отбирало объекты кооперативной собственности, компенсируя их произвольно и нерегулярно.

 

Наконец, заключение мнимого договора исключалось, так как мнимый договор не мог быть исполнен (для сделки о передаче акций исполнением как раз и являлось занесение акций в реестр, т.е. передача их во владение приобретателю <1>). По ГК РСФСР 1922 г., как, впрочем, и по ГК РСФСР 1964 г., правило о невозможности исполнения мнимого договора и передачи имущества в силу такого договора было совершенно ясным, поскольку указанными законами исключалась всякая реституция применительно к мнимой сделке.

--------------------------------

<1> В то же время мнимость купли-продажи недвижимой вещи не исключает регистрации права собственности в ЕГРП, ведь такая регистрация сама по себе не является исполнением обязательств из купли-продажи в виде передачи вещи, тогда как отметка в реестре акционеров отождествляется именно с передачей акций. Впрочем, в судебной практике преобладает противоположный подход, в силу которого регистрация права в ЕГРП означает исполнение договора купли-продажи недвижимой вещи.

 

Тем не менее Центробанк, используя тот факт, что не только документы об оплате акций, но и сам договор об их передаче не был обнаружен, настаивал на том, что ответчик имеет сомнительное, несовершенное право на акции. В ответ на этот довод Центросоюз и сослался на правило ст. 2279 ФГК: владение равнозначно правовому основанию. Поскольку владение акциями ответчиком и его правопреемниками в течение многих лет невозможно поставить под сомнение, то право на акции (основание владения) тем самым имеется. Это уже не презумпция, а положительный вывод, поскольку применимо непосредственно французское право.