Если применить эти вполне очевидные суждения к акту передачи вещи во исполнение договора об отчуждении вещи, traditio (или исполнения обязательства dare, о передаче вещи в собственность), то в первую очередь возникает вопрос: насколько уместно квалифицировать это действие как сделку? На мой взгляд, основания для такой квалификации, если исходить из самой сути явлений, едва ли усматриваются. В крайнем случае традицию можно считать сделкой, направленной на прекращение обязательства <1>. (При этом под сделкой понимается в данном случае действие, направленное на прекращение обязательства (ст. 153 ГК).)
--------------------------------
<1> Такой взгляд не имеет никаких причин, кроме конъюнктурных, позволяя не слишком радикально отказываться от давно высказываемых, но никогда до конца не обоснованных взглядов. Этот компромисс позволяет, стало быть, не обострять и без того конфликтную дискуссию.
Кроме того, этим несколько облегчается и возможность распространения на действия по исполнению обязательств некоторых (отнюдь не всех) правил о сделках в специальных случаях, например при банкротстве. Такая возможность основана, конечно, на том, что любое сознательное действие человека является волевым, о чем мы уже говорили.
Вообще говоря, действия должника по исполнению обязательств в процедуре банкротства нельзя считать столь же жестко предопределенными ранее выраженной волей, как это присуще обязательству исправного должника. Нетрудно убедиться в существовании общего (и весьма древнего) правила игнорирования воли неисправного должника (некоторый материал был приведен на завершающих страницах главы 8 книги). Возможны и нюансы этого подхода, которые ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" замечательно обозначены как подозрительность сделок неисправного должника (ст. 61.2). Это позволяет говорить о том, что в случае неисправности воля должника утрачивает свое действие и более не имеет права на уважение.
Соответственно, последующие действия такого должника в той или иной мере освобождаются от связанности этой волей и приобретают самостоятельное значение. Поэтому возникает юридическая возможность отдельной оценки и отдельного оспаривания этих действий, не затрагивая предшествовавшую им сделку, просто отбрасывая ее и отвлекаясь тем самым от фундаментального принципа "обязательства должны быть исполнены".
Последствия такого оспаривания существенно отличаются от общих правил о реституции, закрепленных в ст. 167 ГК, и представляют собой совокупность весьма специфических норм.
Квалификация передачи вещи в качестве реального акта <1> (поступка), но не сделки, как в немецком праве, не только не исключена, но и более последовательна в проведении взгляда на сделку как на акт нематериальный в том смысле, о котором уже говорилось. Поэтому она кажется предпочтительной.
--------------------------------
<1> Общая оценка соотношения сделки и реального акта такова: сделки содержат одну или больше деклараций о намерениях с добавлением последующего акта, который, поскольку его больше не нужно поддерживать специальным намерением при совершении, именуется реальным актом (Realakt). Так, передача собственности в соответствии с § 929 BGB требует вещного договора и передачи фактического владения, причем передача, как и вещный договор, не требует специального намерения (Markesinis B., Unberath H., Johnston A. German Law of Contract. A Comparative Treatise. 2nd ed. Oxford; Portland (Oregon): Hart Publishing, 2006. P. 27 - 30). Дело, однако, в том, что реальный акт не только не нужно поддерживать особой волей, но, более того, недопустимо требовать после сделки снова проявления воли, ее подтверждения, так как подобный взгляд на исполнение исходит из ошибочного допущения, что воля может быть пересмотрена после совершения сделки и потому нуждается в повторении (обновлении, подтверждении и т.д.). Именно из-за непонимания этого обстоятельства и возникли тупики с пониманием передачи собственности в нашем правоведении.
Обе квалификации исходят, впрочем, из того, что передача вещи - сознательное действие, направленное именно на вручение вещи другому лицу (его участие требует признать это действие совместным, что в данном случае не обсуждается).
Везде одно и то же, и различия интерпретаций состоят лишь в том, что в одном случае считается, что воля на передачу права уже выражена раньше, в договоре, причем эта воля проявилась как действие (договор), а в другом случае считается, что договор о передаче права "мысленно присоединяется" к реальному акту передачи вещи.
Преимущества обоих подходов в том, что в них предприняты попытки создать логичный механизм связи между волей обладателя права и переходом права.
Отсутствием такой логики страдает то удвоение, которое возникает у тех наших цивилистов, которые считают передачу вещи и сделкой, прекращающей обязательство (что неизбежно, если вообще считать традицию сделкой), и одновременно - сделкой, "передающей" право собственности.
Получается, что одно действие - это две сделки или одна сделка с двумя целями. Сторонники этих взглядов не стремятся выбрать один из этих двух вариантов; впрочем, любой из них является невозможным суждением.
Попробуем наметить пути выхода из этого тупика.
Нужно сразу заметить, что детальное изучение процессов формирования и выражения воли психологами не дает никаких оснований для любого допущения, что воля может иметь более одной цели <1>. Вопрос о множественности возникает только в аспекте трудности формирования воли при множественности (или неясности) мотивов, вплоть до паралича воли при взаимоисключающих мотивах <2>. Мотивы могут быть, конечно, неполярными. Тогда цель может определяться легче и стремление к ней может быть сильнее в силу умножения мотивов. Но в любом случае, при любой множественности мотивов, цель, т.е. сознательное действие, будет единственной, а действие, вполне понятно, - одним действием <3>.
--------------------------------
<1> До того, как этот феномен курьезным образом вдруг обнаружился в российской цивилистике, единство воли и цели могло считаться совершенно очевидным. По своей природе эта антиномия могла бы заинтересовать до того разве что схоластов, но они решали ее вполне естественно, в духе единства цели (finis) воли и способа ее достижения как единого (eadem) (см., например: Бл. Иоанн Дунс Скотт. Указ. соч. С. 511.)
<2> Леонтьев А.Н. Воля // Вестник Московского университета. Сер. "Психология". 1993. N 2. С. 3 - 14.
Иоанн Дунс Скотт полагал, впрочем, что воля может удерживаться от акта воления и в том случае, "когда ей явлено блаженство" (Бл. Иоанн Дунс Скотт. Указ. соч. С. 469, 506 - 507).
<3> "В таком случае, когда конфликт, заключенный в борьбе мотивов, не получил разрешения, которое исчерпало бы его, особенно осознается и выделяется решение, как особый акт, который подчиняет одной принятой цели все остальное" (Рубинштейн С.Л. Указ. соч. С. 529).
Представления об удвоении действия воли связаны главным образом с квалификацией исполнения договора об отчуждении вещи (но, раз возникнув, эти представления могут обнаружиться и в других юридических конструкциях). Остановимся на этом пункте.
Нетрудно обнаружить, что германские юристы, придумав концепт вещного договора, предусмотрительно избавили себя от тупика удвоения, лишив действие по передаче вещи значения юридического акта и оставив ему лишь статус поступка (реального акта, в терминологии германских юристов). Тем самым фикция вещного договора игнорирует волевые свойства традиции.
Я не думаю, что здесь имеет смысл подробно показывать фиктивность вещного договора <1>. Можно сделать лишь несколько замечаний. Как заметил еще Гай, в праве существуют лица, действия, вещи. Нетрудно заметить, что при всех несомненных юридических опосредованиях каждое из этих явлений - это все же материальный феномен. Именно поэтому фикции прежде всего имеют своим объектом именно лиц (можно указать здесь на фикцию юридического лица), вещи (я бы сослался на такую актуальную сегодня для нас фикцию вещи, как помещение <2>) и, наконец, действия.
--------------------------------
<1> Этому вопросу посвящена следующая небольшая глава. Дополнительно к тому, что в ней сказано о фиктивности вещного договора, я бы заметил, что фикция в принципе не может быть доказана, так как она не вытекает из сути явлений, будучи лишена всякого реального бытия. А доказан может быть только факт - то, что существует. Однако фикция всегда обосновывается из практических нужд, она устраняет противоречия в системе, позволяя ей нормально функционировать. Таким образом, обоснование фикции состоит в обосновании ее удобства, а отнюдь не того, что она якобы следует из действительных фактов. Вполне понятно, что если сложившиеся фактические отношения одновременно и удобны для регулирования, то они не являются препятствием. В этом случае они не создают никакой юридической проблемы и не привлекают внимания юристов. Поиски же фикции следуют всегда за обнаружением юридического тупика, тяжелого противоречия, возникшего в реальности.
<2> Подробнее вопрос изложен в последней главе книги (в разделе "Помещение как объект права"). См. также: Егоров А.В., Церковников М.А. Права на пространство в здании: Комментарий к Постановлению Пленума ВАС РФ от 23 июля 2009 г. N 64 // Вестник ВАС РФ. 2010. N 2. Авторы говорят, что помещение - "своего рода фикция" (Там же. С. 67). Но фикция - всегда своего рода, общей фикции, конечно, быть не может.
Вещный договор и является фикцией действия (договора о передаче права), которого на самом деле как действия не существует.
Прежде всего, не существует обязательства по передаче права вообще и передаче права собственности в частности. Я бы этого не повторял ввиду очевидности этой истины, если бы вновь и вновь не слышал заявлений о якобы существующей обязанности "передать право", "наделить правом" и т.п.
Достаточно здесь указать хотя бы три факта. Во-первых, в самом понятии обязательства не заложено возможности действий по передаче права (ст. 307 ГК), и это, конечно, не случайный недосмотр законодателя.
Во-вторых, как только мы перемещаемся в сферу правопреемства, сразу обнаруживаем, что права в принципе не передаются. То, что называется правопреемством, на самом деле представляет собой не передачу права, а юридический механизм, в силу которого право прекращается у одного лица и возникает у другого, причем эти права не обязательно тождественны (скажем, при отчуждении вещи частному лицу субъектом права оперативного управления - этот пример приводил еще В.П. Грибанов).
В-третьих, существует множество случаев, показывающих, как действует правопорядок, который не только принципиально исключает обязательства по передаче права (наделению правом), но и прямо позволяет создать право другому лицу действиями того, кто никакого права не имеет и никакой воли на передачу собственности иметь не может (такой эффект имеют действия комиссионера, судебного пристава при изъятии проданной вещи от продавца и т.д.).
Самое важное, пожалуй, то, что если бы было обязательство по передаче права, то было бы и действие по исполнению такого обязательства. Но такого действия нет, как это уже говорилось.
Оценивая акт передачи вещи во исполнение обязательства из договора об отчуждении вещи, мы можем согласиться с тем, что должник передает вещь, чтобы освободиться от своей обязанности <1>. Вообще говоря, здесь есть несомненно действующий механизм, который сам по себе обеспечивает весь гражданский оборот. Этот механизм сложился именно таким образом, что должники стремятся исполнить свои обязательства, подстегиваемые, скажем, нежеланием подвергнуться различным санкциям (а также и прочими мотивами - заботой о деловой репутации и т.д.). Принимая решение о том, как исполнить свое обязательство, должник привлекает все свои знания, опыт, навыки, тем самым делая достоянием иных участников оборота те собственные качества и ценности, которые иначе оставались бы только у него и попросту пропали бы для развития общества. (В этом и проявляется позитивная сила права, о которой уже говорилось.) Но при этом его воля направлена только на одну цель, причем воля всегда бывает направлена только на одну цель, воля - это и есть сама эта цель в данном отношении - действие по исполнению обязательства.
--------------------------------
<1> "Должник платит для того, чтобы освободиться от своего долга" (Иеринг Р. ф. Цель в праве // Избранные труды. Самара, 2003. С. 26.)
С другой стороны, если следовать идеям, возникшим из вещного договора (но ушедшим затем в сторону), действие продавца по исполнению обязательства из договора купли-продажи, сохраняя качество сознательного волевого акта исполнения обязательства, является также и другим сознательным волевым актом по передаче права собственности. Но дело в том, что если в германском праве вещный договор является полноценной фикцией, т.е. предусмотрен законом и является важной частью его системы <1>, то система нашего права подобной фикции не содержит, по каковой причине возникла идея присваивать функции акта о передаче права тому акту, который является совсем иным действием. А это систему закона, напротив, деформирует.
--------------------------------
<1> Как выразился А. Ваке, "родоначальники BGB посчитали необходимым в интересах торгового оборота признать абстрактность распорядительной сделки по поводу вещи" (Ваке А. Приобретение права собственности покупателем в силу простого соглашения или лишь вследствие передачи вещи? // Цивилистические исследования: Сб. науч. трудов памяти проф. И.В. Федорова / Под ред. Б.Л. Хаскельберга, Д.О. Тузова. М., 2004. Вып. 1. С. 136). Автором дано адекватное описание сознательного установления фикции, которая со временем начинает восприниматься юристами - потомками родоначальников уже естественно, что также отмечает А. Ваке в той же статье.
Сторонники идеи удвоения воли обычно полагают не только то, что акт передачи права существует на самом деле, но также то, что существует обязательство о передаче права, вопреки тому, что показано выше. Именно в связи с этими убеждениями они обычно и не замечают всей проблематики, связанной с фиктивностью вещного договора.
Потому и не имеется попыток обосновать эти взгляды. Обычно дело ограничивается ссылками на немецкую, реже на французскую литературу.
Понятно, что акт освобождения от обязанности влечет не только освобождение от ответственности, но и сам собой дает нередко определенные права в силу оговоренных условий: передача арендованной вещи не только освобождает арендодателя от ответственности, но и дает ему право требовать арендной платы и т.п. На самом деле здесь нет никакого умножения целей. Достаточно представить себе гипотезу: вручая вещь арендатору, арендодатель не имеет намерения получать арендную плату (скажем, во избежание списания полученных сумм по долгам), либо вещь вручается приставом, вовсе не имеющим никакого намерения. Но отсутствие намерения никак не скажется на возникновении права. Мы здесь видим тот же самый, уже известный нам автоматизм, когда обусловленные в договоре действия (и иные факты) влекут свои последствия уже без всякого учета воли участников на эти последствия <1>.
--------------------------------
<1> Описанием этого автоматизма можно, например, считать такое: "...когда продавец должен перенести право собственности на покупателя, говоря иначе, когда в отношении данного товара должен состояться переход прав собственности" (Хаскельберг Б.Л., Ровный В.В. Обязанность продавца - обеспечить юридическую чистоту отчуждаемого имущества и последствия ее неисполнения // Цивилистические записки: Межвуз. сб. научных трудов. Вып. 2. М., 2002. С. 79). Авторы, вовсе не стремясь поставить под сомнение обязанность продавца "наделить правом собственности" покупателя, не могут, однако, отступить от действительности, в которой это право все же переходит само, автоматически. Замечание авторов, что обязанность передать вещь и обязанность передать право связаны "неразрывно" (Там же. С. 74), - иной способ сказать то же самое: покупатель не выполняет никакого действия, помимо передачи; тем не менее право собственности переходит.
Говоря проще, однажды выраженной сделкой воли не только совершенно достаточно, но и изменить ее потом уже нельзя. Именно поэтому невозможно, недопустимо и ошибочно в каждом действии по реализации ранее выраженной воли снова и снова требовать ее выражения или подтверждения. Ведь такие представления имеют в своей основе неприемлемое допущение, что сделка может быть односторонне пересмотрена после ее совершения.
На самом деле достаточно того, что осуществляется обязательство, возникшее из действительного волеизъявления. Все последствия такого исполнения заранее оговорены, и никакой дополнительной воли на эти последствия требовать недопустимо.
Бесспорное рассуждение Эннекцеруса о том, что достаточно выразить волю на "непосредственные последствия сделки", а ко всем прочим, "косвенным", последствиям затем "приводит правопорядок" <1>, я бы все же уточнил тем, что все возникающие из действий сторон сделки последствия неуклонно создаются правопорядком именно в силу уже выраженной и не подлежащей пересмотру воли, в которой все последствия заранее содержатся. Среди тех постулатов, которые и создают правопорядок, наряду с некоторыми иными, например запретом лишения лица права помимо его воли, имеется и постулат недопущения изменения воли после совершения сделки.
--------------------------------
<1> Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. М., 1950. Т. 1. Полутом 2. С. 110.
В игнорировании этого вполне очевидного и притом фундаментального принципа и коренится источник ошибки удвоения воли и других подобных ей ошибок.
Нельзя вместе с тем не увидеть, что сделка, являясь действием, тем самым имеет свойства факта, т.е. явления объективной действительности, которое может быть воспринято другими людьми. Это свойство сделки в принципе позволяет использовать ее в качестве того внешнего обстоятельства, с которым можно связать какие-либо юридические последствия, т.е. факта юридического. Следовательно, сделке можно присвоить то значение, которого она на самом деле не имеет, просто пользуясь ее качеством факта. В этом смысле сделка столь же пригодна для механических целей правового регулирования, как истечение срока, рождение ребенка или, скажем, двенадцатый удар курантов <1>.
--------------------------------
<1> Поэтому сделка может служить фактом, знаменующим переход права собственности, при том, что для передачи (создания) права собственности требуется состав по крайней мере из двух фактов (в этом проявляется воздействие системы традиции). Тогда договор, выражая волю на отчуждение (это обязательно для купли-продажи), одновременно может выступать и как факт, с которым стороны связали переход права собственности. Таким образом, здесь сохраняется конструкция состава, необходимого для передачи права собственности.
После того как договор заключен, все действия его участников будут исполнением возникших обязательств. И в этом качестве они могут быть представлены как сделки, прекращающие обязательства, либо как поступки. Во втором случае на первый план выступает реальное качество акта исполнения, его материальность, которой принципиально лишена сделка (об этом говорилось выше). Но если акт исполнения не может быть тем фактом, с которым закон связывает переход права, то закон и должен указать иной способ передачи права.
Для этого используется конструкция распорядительных сделок. Распорядительная сделка понимается как чистый акт воли, направленный на передачу права <1>. Кажется, что распорядительная сделка сохраняет лишь то свойство сделки, что она рассматривается как нематериальное, невещественное действие.
--------------------------------
<1> Вдаваться в дискуссию об иных вариантах, скажем, в виде прощения долга, мы не будем.
Однако ближайшее рассмотрение показывает, что это не только не невещественное действие, но и вообще не действие. Как уже говорилось, передача права не может выражаться в каком-либо специальном действии <1>.
--------------------------------
<1> Едва ли есть смысл упоминать здесь такой тривиальный факт, как юридическое значение молчания (воздержания от действия). Такому сознательному поведению иногда придается юридическое значение именно потому, что оно является объективным фактом, имеющим ту же материальную природу, что и действие, и в этом смысле принципиально отличным от фикции действия. Бездействие не может быть, следовательно, использовано для имитации акта передачи права, равно как и для любой другой имитации: с точки зрения пригодности придания факту значения, которого в нем нет, факт молчания (воздержания от действия) удобен в самую последнюю очередь.
"В любом волевом усилии в той или иной степени присутствует мышечное напряжение" <1>. Иногда такое усилие невелико, как говорил Савиньи, но оно все же есть всегда. Понятно, что сделки не требуют большого усилия <2>, и это отчасти компенсируется требованиями облечь их в определенную форму для облегчения распознания, затрудненного малостью мышечного движения.
--------------------------------
<1> Маклаков А.Г. Общая психология: Учебное пособие. СПб.: Питер. С. 386. (Серия "Учебник нового века".) То же пишут многие авторитетные психологи, обзор точек зрения см.: Ильин Е.П. Психология воли. СПб.: Питер. С. 137 и далее.
Бл. Августин замечал, что поскольку движение век находится в нашей воле, то и зрение находится, стало быть, во власти воли.
<2> "Саксонское зерцало" требовало от рыцаря для подтверждения полной правоспособности сохранения способности залезть на коня в доспехах. Но это все же не означает, что такие же усилия нужны были ему для совершения завещания.
Но вот для цели передачи права не обнаруживается ровно никакого мышечного движения. Как говорят те, кто признает соответствующие конструкции, передача права осуществляется сама собой, т.е. без всякого движения, без всякого действия.
Как спор с солипсистом, утверждавшим, что в мире нет ничего, кроме его сознания, можно завершить предложением ему прыгнуть в пропасть, так и спор со сторонником существования акта передачи (наделения) права исчерпывается предложением показать такой акт наяву, что пока никем продемонстрировано не было, при самой разной, иногда высокой, степени пластических способностей верящего в существование обязанности передать право.
Если иметь в виду, что сделка - всегда действие, а действия по передаче права не бывает, то приходится признать, что и распорядительная сделка (в том числе и вещный договор, о котором уже говорилось) - условное, фиктивное явление. Связь ее с реальностью проявляется лишь в том, что она так или иначе прибавляется, конечно условно, к какому-либо факту. Этим фактом может быть передача вещи, но может быть и другой факт, избранный в этом качестве актором (точнее, сторонами) или законом.
Заметим, однако, что нигде закон не допустил вариант присвоения одной сделке вида двойной сделки, каждая из которых порождает свои последствия. Здесь, вероятно, то объяснение, что нельзя искажать природу действительного акта. Уж лучше домыслить к нему отдельный фиктивный акт, чем нагрузить волю лица, совершающего действие на самом деле тем, чего в этой воле нет.
Распорядительная сделка как общая конструкция оправдана лишь удобством и, как любая фикция, должна вводиться законом.
Какие же неудобства преодолевает эта фикция?
Если оставить механизм передачи права только естественным свойствам сделки, то право будет всецело зависеть от сделки. Но если момент передачи права приурочивается не к сделке, а к другому факту, то укрепляется право, получив независимость от сделки.
Отсюда такое свойство распорядительных сделок, как их абстрактность <1>. Вообще говоря, если распорядительная сделка не абстрактна, смысла в этой конструкции, пожалуй, и не имеется. Видимо, именно поэтому рассуждения о распорядительных сделках в российском праве (обычно теория считает их каузальными; чаще всего это обнаруживается в интерпретации традиции) имеют довольно отвлеченный, в том числе от практики, характер.
--------------------------------
<1> См., например, материал из германского права по этим вопросам: Крашенинников Е.А. Основные вопросы уступки требования // Очерки по торговому праву. Вып. 6. Ярославль, 1999; Он же. Содержание субъективного гражданского права // Очерки по торговому праву. Вып. 13. Ярославль, 2006; и др.
Обсуждая механизм распорядительных сделок, мы должны перейти к другому обстоятельству. Эта сделка сама собой переносит право. Но мы уже могли видеть, что обязательства передачи права не бывает. Из этого мы можем заключить, что если конструкция распорядительной сделки используется для интерпретации исполнения обязательства, то мы снова получаем фигуру удвоения, сигнализирующую об отклонении от действительности. И на самом деле, как мы видели, достаточно, если волей установлено обязательство об отчуждении права; помимо этого специальных волевых актов, вновь подтверждающих это намерение, для передачи права не нужно, а точнее - их не может быть.
Если при этом иметь в виду, что действие по передаче права в принципе невозможно, то мы приходим к неизбежному выводу, что договора об отчуждении права достаточно для перехода права, поскольку право не связано в обороте с вещью (как связано прежде всего право собственности).
В этом случае сделка сама служит тем фактом, который рассматривается правопорядком как основание перехода права. Например, в силу ст. 1234 ГК РФ моментом перехода исключительного права является момент заключения договора о распоряжении этим правом, если не требуется государственной регистрации <1>.
--------------------------------
<1> См.: Павлова Е.А. Договоры о распоряжении исключительным правом: Комментарий к Постановлению Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 26 марта 2009 г. N 5/29 "О некоторых вопросах, возникших в связи с введением в действие части четвертой Гражданского кодекса Российской Федерации" // Вестник ВАС РФ. 2009. N 9. С. 65.
Если при этом мы представим, что договор создает обязательство, которое сразу же и исполняется, то исполнение придется примысливать к договору (в отличие от реального договора, в котором все же есть действительное действие по передаче вещи, есть и кауза этой передачи, созданная договором). Такая фикция оправдана, только если передаче права мы придадим свойства абстрактности и тем самым укрепим положение получателя прав и оборота в целом.
Точно так же следует расценивать и договор о передаче права требования (цессии). Здесь так же, как и во всех случаях, когда предметом сделки является право само по себе (включая и договор купли-продажи имущественных прав (п. 4 ст. 454 ГК РФ), достаточно одного договора для передачи права. Для удобства момент перехода права может быть увязан с любым фактом - моментом платежа, истечением срока и т.п. Для этого также достаточно сделать оговорку в договоре <1>. При отсутствии специальной оговорки фактом, к которому приурочен переход права, является сам договор купли-продажи права требования (или иной подобный ему), как это уже было показано выше. Дополнительных действий для передачи права совершать не нужно в любом случае.
--------------------------------
<1> Выше говорилось, что для передачи права собственности необходим юридический состав не менее двух фактов. Для передачи права требования, исключительного права и тому подобных объектов, напротив, достаточно одного договора, однако стороны могут своей волей предусмотреть специальный дополнительный факт, знаменующий передачу права.
Если право подлежит госрегистрации, то основанием регистрации будут те факты, о которых только что сказано, в том числе и только договор, если никаких иных фактов, знаменующих переход права, не указывают договор или закон.
Повторим, что никакого обязательства по передаче права, равно как и никакого действия по передаче права, не существует и его конструирование возможно только в виде фикции. Сразу замечу, что такая фикция в виде абстрактной сделки цессии (распорядительной сделки) весьма и весьма желательна. Она сама собой прекратит разрушительную практику оспаривания договоров об отчуждении прав по различным основаниям, имеющим отношение не к действительности уступленного права, а к иным отношениям цедента и цессионария <1>.
--------------------------------
<1> Сам факт, что преобладающие у нас (чаще всего, впрочем, лишенные рефлексии) представления о существовании двух актов - договора купли-продажи прав и затем акта о его передаче (цессии) - нисколько не препятствуют массовой практике оспаривания сделок по уступке права именно как сделок каузальных, лишний раз говорит о том, что если фикция намеренно не учреждена законом, то блуждание юристов в конструкциях, бессознательно позаимствованных в иных правовых системах, никакой пользы не приносит.
