Дело не в том, нарушено ли имущественное право или неимущественное, а только в том, может ли нарушенное право быть восстановлено или нет (подробнее см.: Скловский К. Об ответственности средств массовой информации за причинение вреда деловой репутации // Резник Г.М., Скловский К.И. Честь. Достоинство. Деловая репутация: Споры с участием СМИ. М., 2006).
В первом случае (к нему относятся все те ситуации, которые описаны в деле "Комингерсол") нарушенное право в принципе восстанавливается, и потому взыскиваются убытки. Когда право в принципе не может быть восстановлено (смерть близкого и т.п.), взыскивается моральный вред. Вопрос вроде бы очевидный, но, к сожалению, чем дальше, тем больше запутывается, причем все неверные решения непременно сопровождаются ссылкой на неточно истолкованный прецедент.
Учитывая обозначенные особенности усвоения чужих прецедентов, последствия перенесения накопленного материала относительно добросовестности в нашу литературу, осуществляемого в настоящее время, могут оказаться не самыми благотворными.
Во всяком случае, нельзя забывать, что добросовестность не может заменять позитивные нормы, действующие законы. Добрая совесть может в некоторых случаях, определяемых в конечном счете практикой, служить для разрешения конфликта, возникающего из строго формального применения закона <1>. Ведь и первоначально, в римском праве, добрая совесть имела именно такие функции. В Новое время сходный конфликт возник, например, на почве строгостей английского общего права. Для их смягчения был учрежден суд справедливости; в конечном счете не без конфликтов и колебаний сформировался интеграционный процесс. Интересно, что как раз во время становления суда справедливости конфликт формального права со справедливостью (добросовестностью) был именно в этом смысле описан как спор между Порцией и Шейлоком (известно, что Шекспир был неплохо знаком с юридическими проблемами, участвуя в разных тяжбах, а также и через знакомства с юристами из иннов, кстати, ценителей елизаветинского театра).
--------------------------------
<1> Особенности нынешнего российского правосудия, заметно отличающие его от европейского, можно кратко обозначить как сочетание формализма с произволом. Принцип добросовестности направлен, конечно, против формализма, но несет в себе опасность увеличения произвола.
Если вернуться к нашей проблеме воли и волеизъявления, принцип добросовестности не должен приводить к тому, чтобы сделка утратила свои следствия, т.е. стала недействительной в силу недобросовестности, кроме тех случаев, когда об этом прямо говорит закон. В этом смысле мне кажется неверной та позиция, которую в схожем случае (ибо добрая совесть и злоупотребление правом имеет немало общего, хотя и не тождественны) занял Президиум ВАС РФ, посчитавший возможным признать сделку недействительной вследствие злоупотребления правом. В том казусе, который был решен таким образом, на мой взгляд, имеется другое решение - соответствующая сделка является мнимой (такой мотив имеется и в деле) <1>. Думаю, что причиной, в силу которой суд в конечном счете отказался от квалификации сделки как мнимой, стало то обстоятельство, что произошла регистрация права собственности в рамках спорного договора об отчуждении имущества. Этот факт, без приведения, впрочем, достаточных аргументов, все чаще расценивают как исполнение договора. Затем, учитывая, что мнимая сделка не исполняется (а это действительно так), регистрацию права (например, права собственности на вещь, подлежащую купле-продаже) воспринимают уже как факт, препятствующий признанию сделки (в нашем случае - купли-продажи) мнимой.
--------------------------------
<1> Пункт 9 информационного письма Президиума ВАС РФ от 25 ноября 2008 г. N 127.
На самом деле регистрация права, конечно, исполнением сделки не является потому, что такое действие не охватывается смыслом и содержанием обязательства (ст. 307 ГК). Вопрос, впрочем, довольно сложный (и при этом весьма важный практически), и можно лишь сожалеть, что обсуждаемая нами позиция ВАС РФ сделала его решение еще более трудным, одновременно неоправданно расширив сферу действия нормы о злоупотреблении.
Добросовестность может затронуть силу сделки лишь применительно к поведению субъекта, воспринимающего волеизъявление, но не изъявляющего волю. Добросовестность этого субъекта раскрывается через осведомленность, что является традиционным подходом. На этот счет имеются известные правила (ст. ст. 173, 174 ГК РФ и др.). Как уже говорилось выше, в этом выражается баланс между требованием единства воли и волеизъявления и стабильностью оборота, который ориентирован только на выражение воли.
Обозначив некоторые общие вопросы, обратим внимание на более частные, которые были обозначены выше.
Обратим внимание не на то, насколько точно (адекватно) воля изъявлена вовне, а на то, в какой связи находится воля и действие как ее результат. Определенная трудность здесь заключена в том, что любое сознательное действие - результат волевого процесса. Но право, однако, по-разному оценивает эти действия, рассматривая одни исключительно с точки зрения их внутреннего содержания, воли, а другие, которые точно так же порождены волей, оценивая только с внешней стороны, со стороны видимого результата.
Акты, в которых существенным оказывается исключительно волевое содержание, называемые сделками, люди совершают потому, что они понимают значение прав и обязанностей в своей жизни, и, совершая такие действия, они ставят перед собой цель достичь именно юридического результата.
Цель сделки <1> с точки зрения права видится прежде всего в установлении обязательства. Но сделка в то же время может быть представлена так, что, устанавливая обязательство (и достигая тем самым собственной цели), она является средством достижения того, что продиктовано мотивом, того жизненного блага <2>, которое будет дано исполнением обязательства. Эта функция сделки как средства вполне понятна, поскольку "помимо конечной цели появляется ряд подчиненных целей, и то, что является средством, само на известном этапе становится целью" <3>. Это жизненное значение сделки как средства (ибо сделка сама по себе никакой жизненной потребности не удовлетворяет), однако, выводится за рамки юридического содержания сделки, хотя никогда вполне не исчезает.
--------------------------------
<1> В дальнейшем, поскольку иное прямо не вытекает из текста, сделка будет рассматриваться так же и как договор. Разграничение сделки и договора в данном случае не кажется существенным. Я оставляю в стороне также односторонние сделки, создающие отличные от субъективного права эффекты - полномочие, "правомочие" и т.п.
<2> Как говорил Иоанн Дунс Скотт, "акт воли соединяет с дающим блаженство объектом" (Бл. Иоанн Дунс Скотт. Избранное / Сост. и ред. Г.Г. Майоров. М., 2001. С. 471).
<3> Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. СПб.: Питер, 2000. С. 532.
В любом конкретном споре, в любой юридической ситуации целесообразность сделки (а тем самым значение ее как средства) оценивается (за рамками собственно юридического анализа с точки зрения здравого смысла) в первую очередь и затем является тем вектором, той мерой, которые позволяют понять суть отношений. Собственно говоря, известный постулат, в силу которого не должна влиять на оценку сделки ее целесообразность, т.е. степень связи сделки с мотивами (а мотивы всегда находятся за пределами сделки, идут дальше нее <1>), пришлось формулировать именно потому, что мотивы на самом деле всегда так или иначе видны, они ощущаются и необходимо специальное указание, заставляющее отвлекаться от них.
--------------------------------
<1> Сделка не может совершаться ради себя самой и не может быть, следовательно, мотивом. Соответственно, есть слабость в представлениях, рассматривающих исполнение обязательства как сделку, тем более двустороннюю. Тогда получается, что цель сделки - совершение сделки.
Дело в том, что сила права <1> может быть применена лишь в том случае, если мы будем исходить из того, что сделка (промежуточная цель) становится конечной целью для оценки воли с юридической точки зрения. Сам процесс достижения цели посредством права становится тем самым "известным этапом", о котором говорит С.Л. Рубинштейн, на котором сделка выступает как цель.
--------------------------------
<1> Я бы сказал - созидающая сила права. Эта созидающая сила состоит в том, что стороны обязательства понуждаются к реальным действиям, к созданию новых ценностей, а отнюдь не в разрушении достигнутого и отбрасывании назад, как это присуще реституции (ст. 167 ГК).
В конечном счете сделка необходима тогда, когда лицо, полагая материальное впереди как цель и не видя возможности достичь его собственными усилиями, стремится привлечь других людей для достижения цели, используя механизм обязательства. Именно поэтому сделка и становится способом установления этого обязательства. При этом, как уже говорилось, сделка совершается без усилий, возможность ее совершения объективными препятствиями не ограничена (в отличие от реальных актов). Можно было бы сказать, что она становится столь же удобным и универсальным средством установления связи между людьми, как и деньги, если бы она не была еще проще и доступнее.
Р. Иеринг заметил, что деньги - гениальная практическая идея <1>. Едва ли это верно. Гениальной практической идеей можно назвать, пожалуй, колесо. Но без колеса цивилизация может обходиться (обычным примером этого является мезоамериканская цивилизация). Между тем деньги появляются на определенном этапе развития обязательно и не как практическое открытие, а как фундаментальный и принципиальный способ связи людей. В этом смысле деньги не более эмпиричны, чем семья, политическая власть, право и тому подобные институты <2>.
--------------------------------
<1> Иеринг Р. ф. Цель в праве // Избранные труды. Самара, 2003. С. 91.
<2> Природа денег более подробно обсуждалась в главе 6 книги.
Если далее прослеживать идею сделки как одной из фундаментальных форм идеальной связи людей, я бы отметил развитие сделки из ритуала (прежде всего - жертвоприношения) и понятную отсюда важность для архаичной сделки предписанных слов и жестов. Кстати, именно из логики ритуала, видимо, возникла сама идея тщетности, недействительности совершенного действия, распространенная впоследствии на сделку. Как известно, даже незначительные нарушения процедуры ритуала могли рассматриваться как причина его неудачи <1>. Такого рода примеры неудачного вследствие формальных упущений ритуала хорошо известны из античной литературы; не чужды они и обыденному сознанию, даже и современному.
--------------------------------
<1> Вероятно, на этой почве могла бы возникнуть дискуссия о том, является ли ритуалом такое действие, в котором не все надлежащие атрибуты ритуала могут быть обнаружены. В ходе этой дискуссии ее участникам, возможно, было бы интересно обратиться к накопившейся литературе о том, является ли недействительная сделка сделкой (Белов В.А. Учение о сделке в российской доктрине гражданского права (литературный обзор) // Сделки: проблемы теории и практики: Сб. статей / Отв. ред. М.А. Рожкова. М., 2008. С. 101 - 105). Обширный материал из романистики, показывающий нюансы ничтожности и несуществования сделки, приводится в статье: Таламанка М. Несуществование, ничтожность и недействительность юридических сделок в римском праве // Цивилистические исследования: Ежегодник гражданского права / Под ред. Б.Л. Хаскельберга, Д.О. Тузова. М., 2007. Вып. третий.
Можно также заметить разделение первично синкретического религиозного ритуала на собственно волю, внутренний акт (моление) и социально значимые действия, обнаруживающие эту волю. В этом ряду сделка оказывается неизбежным инструментом для установления социальных связей, отличных от грубо вещественных, непосредственно материальных. Небезынтересно, что основные исследования происхождения денег, показывающие их отнюдь не случайное и не эмпирическое происхождение, принадлежат М. Моссу, который в то же время занимался и изучением молитвы <1>.
--------------------------------
<1> Мосс М. Социальные функции священного / Пер. с фр. СПб., 2000.
Эта параллель сделки и денег тем более уместна, что в конечном счете деньги эволюционировали в сторону обязательства (которое возникло из сделки), сначала в виде кредитного билета, а затем и безналичных денег.
Конечно, сделка не сразу возникла в виде чистой демонстрации воли. В самом общем виде можно предположить, что сначала порождаемая ею юридическая связь нуждалась еще в обязательном опосредовании вещами, и развитие сделки шло, с одной стороны, через переход к условной вещи (какова римская манципация одной монетой; а в какой-то мере и на каком-то этапе и весь ритуал манципации отказался от непосредственной связи с вещами <1>), а с другой - через превращение вещного опосредования в частный случай (как реальные договоры <2>) с выходом на первый план воли, соглашения <3>.
--------------------------------
<1> У других древних народов существовали свои ритуалы, обычно включавшие клятвы, для установления обязательств.
<2> Передача вещи (предоставление) всегда имеет то или иное основание (каузу), которое и указывает на то, что уже имеется волеизъявление (т.е. сделка), из которого и видно это основание. Поэтому предоставление вещи как в реальном контракте, так и в акте исполнения не может быть противопоставлено сделке, создающей обязательство. Напротив, юридическое развитие шло как раз по пути встраивания акта передачи в исполнение обязательства. Наиболее известная конструкция - обязательство, исполняемое в момент его возникновения. Нужно сразу подчеркнуть, что это далеко не то же самое, что обязательство, исполняемое автоматически или само собой. Передача вещи в порядке исполнения обязательства, хотя бы и в момент его возникновения, - действие, несомненно существующее. Исполнение обязательства само собой, автоматически - действие вымышленное, фиктивное.
<3> См., например: Полдников Д.Ю. Основные этапы формирования современного понятия гражданско-правового договора // Цивилистические исследования: Ежегодник гражданского права. Вып. третий. С. 72 - 73, 98.
Будем считать, что интересующий нас феномен, заключая в себе свое начальное развитие, выражен в понятии сделки (договора), направленной на создание обязательства. Есть основания согласиться с тем, что в этом направлении развивался договор в римском праве <1>.
--------------------------------
<1> Малков А.Д. Сущность договора в римском праве // Древнее право. 1999. N 1(4). С. 186.
Мне бы не хотелось далее вдаваться в теорию сделки, учитывая известный переизбыток литературы по этому вопросу, приевшейся в обилии, как верно замечал Дювернуа <1>, но все же нельзя не сказать, что феномен сделки как волевого действия, направленного на установление социальной связи, конечно, шире сферы права. Скажем, когда охотники договариваются о распределении своих позиций в предстоящей охоте (а также когда актеры-любители распределяют роли в пьесе и т.д. и т.п.), этот договор по своей природе, по связи воли и ее выражения ничем не отличается от юридической сделки, кроме того что он не порождает прав и обязанностей, признанных правопорядком (в узком смысле - государством). Но само сообщество охотников добровольно подчиняет себя такому договору <2>. Соответственно, требование законности сделки не вытекает из существа сделки, но лишь позволяет ей создавать юридическое действие, т.е. является одним из признаков той частной, хотя и самой важной, сферы, в которой бытует сделка.
--------------------------------
<1> Дювернуа Н.Л. Чтения по гражданскому праву. М., 2004. Т. 2. С. 77.
<2> См. также: Гримм Д.Д. Основы учения о юридической сделке в современной немецкой доктрине пандектного права. СПб., 1900. Т. 1. С. 49 и сл.
Когда Д.М. Генкин говорит, что "правомерность или неправомерность не являются необходимым элементом сделки как юридического факта, а определяют лишь те или иные последствия сделки" <1>, он верно замечает, что правомерность или неправомерность - это внешняя реакция общества правопорядка, это способ присвоить новое, юридическое качество тому явлению, которое может существовать и вне права (и тогда это - факт, но не юридический).
--------------------------------
<1> Генкин Д.М. Недействительность сделок, совершенных с целью, противной закону // Ученые записки ВИЮН. М., 1947. Вып. V. С. 50.
С этими обстоятельствами, как представляется, связана и проблема феномена ничтожных сделок, которые иногда считаются вовсе не сделками.
Между тем ничтожные сделки имеют разную природу.
Среди тех, совершаемых помимо права волевых актов, которые во всем подобны сделкам, кроме того, что их стороны не намерены создавать (передавать и т.д.) права и обязанности, правопорядок сам выбирает некоторые и объявляет их ничтожными в силу крайней противозаконности - это, прежде всего, сделки, нарушающие добрые нравы (противные основам правопорядка и т.п.) <1>. (Если следовать приведенной выше мысли Д.М. Генкина, то в этом случае действию присваивается качество неправомерности.)
--------------------------------
<1> Логика правопорядка в этом случае никак не может быть объяснена только реакцией на публичный деликт с целью его превенции и/или наказания. Ведь деликт - это действия по реализации соглашения, которые сами по себе влекут ответственность. А сделка между тем ничтожна независимо от того, совершат ли ее участники то, о чем договорились. Если наказывается покушение, то в наших рассуждениях ничего не меняется. Лишение сделки, направленной на деликт, юридической силы (или в системе представлений тех, кто отрицает бытие ничтожной сделки, - статуса юридического факта), квалификация ее как ничтожной никак не препятствуют совершению деликта, поскольку стороны сделки вовсе и не собираются придавать своему соглашению юридического значения и сами его сделкой не считают. Не имеют значения и имущественные последствия сделки, противной добрым нравам: во-первых, в большинстве случаев такие последствия вовсе не предусмотрены; во-вторых, сделки считаются ничтожными независимо от получения имущества по такой сделке и до ее исполнения; и в-третьих, для целей имущественной санкции совсем не нужно прибегать к квалификации ничтожной сделкой того, что сделкой не является, - есть более адекватные средства.
Очевидно, что стороны вовсе и не хотели создавать права и обязанности, при сколь угодно смутном представлении о правах в целом (как известно, от участников оборота вовсе не требуется при совершении сделки точно представлять все тонкости создаваемых сделкой юридических последствий; достаточно общего намерения создать именно юридические последствия). Эти сделки потому и совершаются скрытно, что стороны не собираются прибегать не только к защите права, но и к какой угодно публичности вообще. Получается, что правопорядок расценивает некоторые акты как сделки, несмотря на бесспорное отсутствие у сторон намерения создать юридические последствия, только для того, чтобы эти сделки тут же объявить ничтожными. Так, если друзья договорились встретиться в кафе, это, конечно, вообще не сделка ни в каком смысле, в том числе и ничтожная, но если они договорились побить стекла в том же кафе или, пуще того, поджечь его, то это уже ничтожная сделка.
Но есть другая, гораздо более многочисленная группа ничтожных сделок. Это сделки, которые квалифицируются как ничтожные в силу присущих им отдельных пороков, хотя они совершены намеренно и открыто как сделки. Это - то множество обычных, повседневных хозяйственных сделок, стороны которых имеют намерение именно создать юридические последствия, но сделки эти таковы, что по точному смыслу закона являются ничтожными. По самым поверхностным прикидкам, подавляющее их большинство <1> никогда не попадают в суд, не аннулируются, спокойно исполняются, и реституция по ним не производится. В то же время оборот имущества по этим сделкам облагается налогами по правилам для действительных сделок, причем Налоговый кодекс, что весьма замечательно, вообще не различает понятия ничтожной сделки, не говоря уже о тонких их градациях, даваемых экзегезой. И в этом с НК согласен, пожалуй, и здравый смысл. О том же свидетельствует и тот факт, что никто никогда и не пытался вычислить, сколько же ничтожных сделок оказались фактически действительными, - это занятие не только безнадежное, но и бессмысленное.
--------------------------------
<1> В тот день, когда я это писал, мне пришлось между прочим подписать доверенность о передаче председателю дачного товарищества права участвовать от моего имени на общих собраниях. В заготовленной доверенности (без даты) было указано, что она "действует без ограничения сроком". Не знаю, были ли учтены мои кроткие замечания по этому поводу, но можно не сомневаться, что в десятках других доверенностей этот реквизит остался именно в таком виде, причем без особой угрозы юридическим актам товарищества. Впрочем, для оценки числа ничтожных сделок в обороте я апеллирую, конечно, не к этому примеру, а к опыту юристов-практиков. Никто из них, уверен, не станет отрицать, что видел немало исполненных сделок с самыми серьезными пороками, которые никто оспаривать не стал. И таких сделок намного больше, чем тех, которые попали в суд.
Сложившийся правопорядок, стало быть, основан на том, что если ничтожная сделка не нарушает чьих-либо прав (интересов), то она существует в обороте как действительная, как сделка. Конечно, сторонники той теории, что ничтожная сделка не является юридическим фактом (а заслуживает только именования "юридического нуля" <1>), скажут: если такова хозяйственная жизнь, то тем хуже для жизни.
--------------------------------
<1> Эта теория "нуля" оспаривается, например, с той позиции, что всякая ничтожная сделка - это юридический факт, потому что она является правонарушением (см., например: Чуваков В.Б. К теории ничтожных сделок // Очерки по торговому праву: Сб. статей / Под ред. Е.А. Крашенинникова. Ярославль, 2008. Вып. 15). Это, возможно, верно, если мы имеем дело со сделкой, аннулированной судом (или хотя бы намеренно скрытой). Хотя ничтожная сделка имеет свойства юридического факта и вне плоскости правонарушения (подробнее этот вопрос обсуждался в главе о реституции). Если же сделка, открыто исполненная, сыгравшая роль акта реализации товаров, работ, услуг (по терминологии НК РФ) в гражданском обороте, а также и факта, с которым связан переход прав, осталась не оспоренной в суде, то трудно отрицать за ней значение юридического факта, причем никак не правонарушения. А такова судьба большинства сделок с теми пороками, которые означают "ничтожность саму по себе".
Я бы считал более уместным иной взгляд: между сделками и аналогичными актами, которые сделками не являются (назовем их бытовыми соглашениями), существует еще пограничная сфера (при весьма размытых границах) ничтожных сделок, не все из которых по своей сути деликты, в том числе латентные. Большинство вовсе не выступают как правонарушения, никем не скрываются и открыто заключаются и исполняются. При этом, коль скоро никто не обратился за защитой своих прав или интересов, такие сделки полноценны для оборота и его участников. Впрочем, даже и в случае аннулирования они сохраняют качества юридического факта, но факта специального - недействительной сделки.
По своей сути все сознательные действия одинаковы в том отношении, что без воли, мотивов и цели они не совершаются. Поэтому имеет смысл задуматься над тем, почему же в сделках значение воли так велико, а в поступках, реальных актах и других действиях становится не важным; ведь воля есть в любом сознательном действии и механизм ее реализации, воплощения принципиально один и тот же.
Приходящее первым на ум объяснение, что сделка, являясь всегда только целью промежуточной, средством (об этом уже говорилось), - это всецело акт, имеющий только социальное, но не реальное бытие (т.е. не действие с вещами), не может быть признано удовлетворительным. Любое реальное жизненное благо так или иначе получается через общество. В этом смысле едва ли не все греховные действия (т.е. направленные против общества) могут быть представлены как действия по получению материальных благ. Но ведь именно в рамках рассуждения о грехе началась глубокая разработка воли, прежде всего Ансельмом Кентерберийским. Иными словами, сделка - это не просто акт, направленный на достижение материального блага через общество, через других людей.
Видимо, дело в том, что сделка имеет специфику, состоящую в том, что она сама по себе вовсе не затрагивает ничего вещественного, материального, она создает связь только идеальную, юридическую. Она потому и такова, что совершается вне процесса воздействия на вещное, материальное окружение. Мне кажется, что это отрицательное, "нереальное" <1> качество сделки никак нельзя упускать при анализе.
--------------------------------
<1> "Нереальность" не означает нематериальности сделки: сделка всегда действие, т.е. материальна. Но она принципиально не полезное действие с вещами, не действие по производству полезности вообще. (Под непосредственной полезностью следует понимать, конечно, и передачу готовой вещи другому человеку.)
Как действие, лишенное полезной материальности, сделка принципиально отлична от иных актов, преследующих жизненные цели своей исключительной направленностью на будущее, на то, что возникает после сделки. Напротив, как только действие человека, имеющее, в отличие от сделки, непосредственную материальную полезность получения искомого блага, достигает желаемого <1>, оценка волевого содержания этого действия с точки зрения соотношения воли и ее изъявления вовне, а также соотношения мотивов и цели утрачивает смысл, хотя вполне возможна и часто оправданна с психологической точки зрения <2>. На самом деле едва ли важно выяснять, какая цель ставилась актором, если она уже достигнута (упущена). С точки зрения возложения риска на того, кто принял решение, также не имеет смысла распределять последствия решения, когда риск уже реализован в виде получения выгоды и/или понесенных расходов.
--------------------------------
<1> Впрочем, и недостижение желаемого результата ничего не изменит в наших рассуждениях.
<2> Кроме того, именно отношением к материальной цели оценивается воля в деликте, и этим отличается юридическое значение воли в деликте от воли в сделке.
Эти вполне тривиальные суждения нам нужны, чтобы вернуться к вопросу о сделке как цели и возможности удвоения воли. Как уже говорилось, ситуация удвоения воли возникает всякий раз, как конструкция вещного договора переносится в российское право <1>. Удвоение состоит, напомню, в том, что вещь якобы отчуждается дважды: в момент заключения договора об отчуждении вещи и в момент передачи самой вещи.
--------------------------------
<1> Марк Твен говорил, что веру получают всегда из вторых рук и всегда без проверки. Вот такое религиозное качество получил в нашей литературе (не всей, конечно) германский вещный договор.
Впрочем, сторонники вещного договора в нашем праве имеют преимущество перед иными отечественными цивилистами, которые полагают действительной продажу чужого имущества и без последующего вещного договора. Ведь если первый акт отчуждения ничтожен, так как пока еще никто не говорит, что можно отчуждать чужое, а второй (вещный договор) вовсе не происходит, то получается, что отчуждения так и не случилось. Стало быть, допускать действительность продажи чужого без вещного договора можно только в одном случае - если не дать себе труда понять, что этого просто не может быть, что само это представление лишено смысла, несостоятельно. В этом отношении сторонники концепта вещного договора в российском праве похвально отличаются от иных своих коллег, говорящих о возможности продажи чужого без всяких дополнительных допущений, тем, что они все же как-то обдумывали свои суждения, хотя бы таким образом, что распространили действие Германского уложения на другую страну.
Мы уже могли убедиться, что весь процесс совершения действия принципиально един <1>: воля формируется вокруг своей цели, и они не могут быть отделены либо раздвоены (умножены) по своей сути. У одной воли не может быть двух целей, так как цель - это и есть воля.
--------------------------------
<1> В общем виде такой процесс условно представляется как выбор цели и инициация действия по достижению такой цели: Ильин Е.П. Психология воли. 2-е изд. СПб.: Питер, 2009. С. 64 (серия "Мастера психологии").
Если целью является совершение сделки, то воля состоит именно в совершении сделки. Сложный договор (обычно соглашения представляют собой множество сделок) является на самом деле множеством волеизъявлений (на этом и основана конструкция частичной недействительности сделки).
Каждая воля достигает (или не достигает) только своего собственного результата, своего изъявления вовне - волеизъявления, которое и является ее целью.
