Блокировка волнения на течении

 

 

Приливные течения существенно сказываются на навигации порождая, в частности, так называемый “непротык”. Когда направления течения и ветра совпадают, и судно лавирует на встречном течении, скорость его продвижения по курсу оказывается сравнимой со скоростью течения, и тогда судно попросту застревает на течении. Особенно част этот эффект на слабых ветрах; крутизна лавировки катастрофически падает, и сколько ни лавируй, толку никакого. Нечто подобное происходит и с морскими волнами.

Все знают, что если в воду бросить камень, от него побегут расходящиеся круги. Проверим, так ли это.

В Зеленограде неподалеку от нашего дома в крутых берегах течет небольшая речка Сходня. Зимой она не замерзает, а с высокого берега в нее удобно кидать снежки. Бросим в речку снежок. Всплеск, действительно побежали круги, сносимые течением, туда-сюда пробежали волны, отраженные от берегов, и поверхность воды успокоилась. Но не вся. На изгибе речки образовалась четко выраженная область колеблющейся воды, где волны все еще бегут. Они бегут минуту, другую, третью… Снежок давно уплыл по течению, а волны все не затухают. Они возникают как бы из ничего на одном краю этой области, пробегают через нее и исчезают на другом ее краю. Что же происходит?

Дело в том, что на изгибе речки – быстринка, на которой течение ускоряется. Всплеск – это импульсный источник волн. Пакет волн, созданный таким источником, бежит по воде навстречу течению. И когда скорость течения сравнивается, а потом становится и больше, чем скорость перемещения волнового пакета, т.е. групповой скорости волн, пакет застревает на течении. Срабатывает так называемый эффект блокировки. А поскольку фазовая скорость волн на воде вдвое больше групповой, внутри застрявшего пакета гребни волн продолжают бежать навстречу течению. То, что волны возникают из ничего и неизвестно куда деваются, несущественно. Так проявляется колебание поверхности воды в возбужденной области. Отдельная волна – фантом (хорош, конечно, фантом высотой этак метров в пять да еще с гребнем!).

В морских условиях мне довелось наблюдать этот эффект в чистом виде на Белом море, когда идя на тримаране с Кузовов в Кемь я огибал с юга Коловар. Тримаран несколько раз попадал в полосы неприятной подпрыгивающей толчеи, на которой, казалось, у него отлетят поплавки, но благополучно из нее выбирался. Затем вошел в пролив между островами. В проливе было встречное и довольно сильное течение, но тримаран на фордевинде с парусами на бабочке против него вытягивал. Ветер был несильный, в море – мелкая пологая волна, почти рябь, но по мере углубления в пролив волнение нарастало. Заходившая в него с моря волна, которая, кстати, все время оставалась бегущей, становилась все выше и круче. Она выросла почти до метра высотой, на ней появились барашки. Тримаран трясло как на вибростенде. И вдруг все кончилось: он прошел резкую границу, за которую волны не проникали, и вода оставалась зеркально гладкой. Впечатление было такое, словно зашли за волнолом.

Этот невидимый волнолом, называемый линией блокировки, мне удалось сфотографировать. Именно на этой линии скорость течения сравнивается с групповой скоростью волн, и волны здесь становятся короткими и крутыми и рушатся, не переходя эту границу. Понимание сути эффекта блокировки очень существенно для объяснения многих наблюдаемых в море необычных явлений, связанных с волнами.

На линии блокировки фазовая скорость волны оказывается вдвое меньше чем на свободной воде, длина волны укорачивается в четыре раза, в несколько раз возрастает высота волны, и она начинает рушиться уже на подходах к линии блокировки. Течение блокирует не только волны, набегающие на него в лоб, но и косые волны, идущие под некоторым углом. Те постепенно разворачиваются навстречу течению и блокируются им, когда проекция их групповой скорости на направление течения сравнивается со скоростью течения.

Известна связь скорости встречного течения и периода блокируемых им волн: u=0,4 T, где Т – период волн в секундах, u – скорость течения м/с. Волны с меньшими периодами рушатся на подходах к линии блокировки, волны с большими периодами проходят через нее беспрепятственно, хотя на самой линии блокировки их высота и крутизна возрастают. В целом линия блокировки действует на волны примерно также как пленка масла, срезая всякую мелочь и пропуская крупные пологие волны.

В Онежском заливе Белого моря волна обычно имеет высоту около 1 м, период 3 секунды, скорости течений превышают 1м/с. Не удивительно, что эффекты, связанные с ростом крутизны волн на течениях и их обрушение наблюдаются сплошь и рядом.

Линии блокировки часто возникают у мысов; в шхерах иногда наблюдается, как течение, проходящее через мель, расходится веером; тогда и линия блокировки оказывается кривой.

Блокирующее течение должно иметь градиент скорости, но причина, по которой возникает само течение, не важна. Блокировка волн течением возможна не только на мелководье и в узостях, но и в открытом море, если там имеются неоднородные поверхностные течения. Причиной их возникновения могут быть фронты – границы раздела различных водных масс или выход на поверхность крупномасштабных внутренних волн, но об этом мало что известно.

 

 

Толчея и сулой

Вообще говоря, толчея – это беспорядочное волнение, которое может возникать по разным причинам; здесь же идет речь об одной ее разновидности – аномально крутых пирамидальных волнах типа всплесков, наблюдающихся обычно на сулое. Сулоев на Белом море много, особенно в районе Кузовов. Представляет сулой собой как бы кипящую, чрезвычайно возбужденную вытянутую полосу воды, причем иногда он шипит, что, наверное, вызвано обрушением в нем толчеи. Возникает сулой в местах, где по каким-либо причинам нарушается свобода течения: у мысов, в проливах, над неровностями дна, возможно, на границах течений. Обычно сулои четко привязаны к местной топографии но могут перемещаться, возникать или исчезать в зависимости от фазы прилива. Утверждают, что иногда сулои наблюдаются и в открытом море.

Механизм возникновения сулоя, по-видимому, связан с характером обтекания дна течением и в чем-то похож на обтекание водой корпуса судна. Вблизи дна в потоке воды формируется переходный турбулентный пограничный слой толщиной в несколько метров или в десяток метров, который на особо крупных неровностях отрывается от дна и выходит на поверхность воды. Примерно то же самое происходит и с потоком воздуха – ветром вблизи поверхности земли. Все знают, что ветер над морем значительно ровнее, чем над сушей. Если бы мы могли каким-либо образом окрасить воздух на уровне, скажем, десяти метров над землей, то в свежую погоду, когда ветер рваный, увидели бы то же самое, что и на поверхности воды в сулое.

Хотя сулой производит впечатление и в тихую погоду, но тогда он не опасен, разве что судно развернет на нем пару раз. В свежую погоду – иное дело. Течение в сулое сильное, и встречная волна, выбегая на сулой, создает на нем целое поле крутых волн и белых гребешков.

Вернемся теперь к толчее. Толчея качественно отличается от обычных ветровых волн тем, что не имеет широких волновых фронтов, это точечный всплеск. Не похожа она и на битую стоячую волну, которая возникает, когда ветровая или корабельная волна отражается от какой-нибудь стенки. Толчея явно не соответствует той спокойной погоде со слабым ветром, при которой она обычно наблюдается. Механизм возникновения пирамидальных волн неясен; скорее всего они порождаются не воздействием ветра на поверхность воды, а внутренними гидродинамическими процессами, происходящими в сулое. Разумеется, это не мешает ветровым волнам, набегающим на сулой и обрушающимся на нем, накладываться на толчею; тогда возникает особо пикантная картина.

В книге И.А.Шалыгина, с которой рекомендую познакомиться, на обложке приведена любопытная старинная гравюра: в морском проливе сулой, толчея. Двухрядным забором вздымаются к небу огромные опрокидывающиеся пирамидальные волны. На них идет трехмачтовое парусное судно, от которого, судя по всему, скоро останутся только щепки. Нечто подобное но в миниатюре я видел в Колежемской губе: на мелководье течение проходило через гряду камней, а навстречу ему шла небольшая волна. Возникали энергичные всплески, превышавшие высоту волны раз в пять и похожие на всплески прибоя у какой-нибудь стенки.

Пирамидальные волны высотой в полметра на Белом море – дело обычное. Иногда встречается и метровая толчея. Но огромных волн мне видеть не приходилось, хотя и не поручусь, что их и вообще быть не может. Вот свидетельство очевидца:

-Мы шли на “Гиппопо” с Соловецкого острова на Кузова. Шторм, волна 2-3 метра, холодно, туман. Около Тапарухи попали в сулой, на котором волны достигали 4,5-5 метров высоты и имели очень крутые гребни. Когда гребень обрушивался с кормы, рулевого сбивало с ног, и он влетал головой в каюту…Больше испытывать таким образом прочность “Гиппопо” и своей психики мы не собираемся, тем более, что попали в сулой по незнанию. Место с обрушивающимися волнами хорошо видно издали, море там словно кипит.

Здесь, видимо, речь идет не о пирамидальных волнах, а о росте ветровых волн на встречном течении сулоя, скорость которого для воздействия на волны высотой 2-3 метра и, соответственно, с периодом 5-6 секунд, должна была достигать 2-2,5 м/с., что вполне реально. Наибольшая высота толчеи, которую я видал сам, составляла около полутора метров; должен сказать, что такая толчея приведет в замешательство кого угодно.

Для полноты картины упомянем еще и пятна выглаживания – гладкие участки воды, возникающие в сулое из-за подавления ряби и мелких волн турбулентностью воды; они хорошо заметны в тихую погоду. Такие же пятна образуются не только в сулое, но и при обычном ветровом волнении на крупных волнах после обрушения их гребней. К ним же относится и кильватерный след парусного судна, выглаживающее действие которого хорошо заметно также в тихую погоду.

По своему виду на пятна выглаживания похожи слики - гладкие пятна на поверхности моря, бросающиеся в глаза на фоне окружающих их ряби, волнения или толчеи. Возникают слики из-за присутствия на поверхности воды тонких пленок поверхностно-активных веществ, нефти и т.п. Классический пример – успокаивающее действие масла на волнение; его нетрудно наблюдать, если забросить в воду консервную банку с остатками масла, например, из под шпрот. Слики появляются в тех местах, куда пленки сносятся сходящимися поверхностными течениями.

 

Солитон

 

Дело было давно, еще в прошлом веке, в 1834 году в Англии. Некто Джон Скотт-Рассел ехал на лошади вдоль небольшого канала, по которому упряжка лошадей тащила баржу, баржа гнала своим тупым носом крупную волну. Лошади остановились, баржа встала, волна оторвалась от носа баржи и в виде бугра покатилась вдоль по каналу. Скотт-Рассел поскакал за ней на лошади, проскакал пару миль, затем на развилке канала потерял волну из виду.

Скотт-Рассел был физиком, написал о своем наблюдении уединенной волны статью и опубликовал ее в научном журнале. Статью прочитали, подивились и благополучно о ней забыли. Об уединенных волнах или солитонах вспомнили уже в наше время, и был период, когда они стали в физике модным объектом. Их наблюдали чуть ли не везде; оказалось, что нервные импульсы тоже солитоны. Солитонами являются и обычные петли-колышки на тросе или проволоке.

На пляже на Соловецком острове да и во многих других местах при наличии подходящего берега наблюдается трансформация набегающих на берег небольших волн в последовательность солитонов. Берег очень пологий, небольшая волна, выкатываясь на него, изменяет свою форму, превращаясь из синусоидальной волны в последовательность острых, узких и далеко отстоящих друг от друга гребней. Между гребнями вода практически плоская. Подходя к урезу воды, гребни опрокидываются.

Явление по морским меркам миниатюрное и изящное, и на том в рассказе о морских солитонах можно было бы поставить точку, но я вспомнил, что существует еще и волна цунами, поведение которой при подходе к берегу весьма напоминает описанную картину.

Цунами – длинная волна, захватывающая всю толщу воды. Она возникает при подводном землетрясении, распространяется со скоростью 700 км в час и незаметна в море, где ее высота ничтожна по сравнению с ее длиной. Но, накатываясь на берег, цунами трансформируется в узкий отдельно стоящий гребень большой высоты, который сносит на берегу все. Обычно друг за другом с большим интервалом идут несколько таких гребней, между которыми вода спокойна, что часто обманывает людей. Так что, надо думать, цунами – тоже солитон.

По-видимому, то же самое происходит и со штормовой волной, подходящей к берегу. Все мы знаем, что у берега морская волна изменяет свою форму, гребни становятся выше, уже и круче, и только затем они опрокидываются. Но чистой хорошо выраженной картины трансформации волн в серию солитонов обычно не наблюдается, по-видимому, потому что берег недостаточно пологий. Подходящий берег был на Кубани и у Лопшеньги, но я тогда не обратил внимания, что происходит с большой штормовой волной, накатывающейся на очень пологий берег; прибой был сильный, и мне пришлось воевать с ним. Кроме того, условия наблюдения были неудачными, такую картину следует рассматривать не в лоб, а сбоку или сверху.

 

Барашки

 

Барашков в море хоть отбавляй, кто их не видал! Но найти в литературе объяснения, почему они возникают, мне не удалось.

Барашки образуются на ветровых волнах большой крутизны в момент прекращения их роста. Обычно говорят, что ветровые волны, достигающие предельной крутизны, нарушают обрушаться. Но это не совсем точно. Оказывается, существуют два вида обрушения: стекающее и ныряющее. При стекающем обрушении, обычном для ветровых волн, происходит следующее. У вершины высокой крутой волны появляется завихренность гребня – пенящийся барашек, перемещающийся со скоростью гребня. Затем происходит обрушение барашка. Насыщенная пузырьками воздуха масса воды стекает вниз по переднему склону волны и останавливается. Гребень, сбросивший барашек, проходит место обрушения, и на наветренном склоне волны остается длинный пенящийся след.

Обрушение волн ныряющего типа имеет больший масштаб и происходит при наличии на то особых причин, вызывающих подтормаживание основания волны: встречного течения или резкого уменьшения глубины воды. Такое обрушение родственно прибою.

Чтобы разобраться, прочему образуются барашки, рассмотрим взаимодействие волн разных размеров. Оказывается, что пока крутизна волн невелика, волны разного размера распространяются независимо друг от друга и не взаимодействуют; выполняется так называемый принцип суперпозиции. Когда идешь под парусами, хорошо видно, как большая волна приподнимает и опускает маленькую волну и рябь, но они не обращают на нее внимания.

Однако с ростом волн ситуация меняется. Мелкие волны и рябь сохраняются только на вершинах больших волн, причем движутся вместе с ними и выглядят как их морщины. Происходит захват мелких волн большими.

На вершинах больших волн мелкие волны попадают в необычные условия. Существенным становится орбитальное движение воды в больших волнах, порождающее локальное реверсивное поверхностное течение, направление которого зависит от фазы волны: у вершины волны течение направлено по бегу волн, у ее подошвы в обратном направлении. Скорость такого локального течения нарастает с увеличением крутизны волны и приближается к скорости самой волны. Парусное судно, идущее по большой волне, хорошо чувствует эти течения на курсе фордевинд.

Рост больших волн останавливается, когда их скорость близка к скорости ветра. Если при этом на вершине большой волны под действием ветра возникает малая волна, то она сносится локальным попутным течением, что дает ей возможность бежать с той же скоростью, что и большая волна, сидеть у той на верхушке и выглядеть как ее гребень. Баланс скоростей не вполне точен, и этот гребень потихоньку ползет вперед.

То, что гребень является самостоятельной хотя и небольшой волной заметно, когда идешь под парусами и внимательно смотришь на волны; иногда видно, как гребень смещается в поперечном направлении. Перевалив через вершину большой волны малая волна, она же гребень, попадает в область реверсирования локального поверхностного течения и выбегает на встречное течение. Здесь возникает ситуация, которую мы уже рассматривали. Малая волна натыкается на линию блокировки, укорачивается, растет в высоту, увеличивает свою крутизну, а затем рушится вперед со склона большой волны.

В этом процессе имеется особенность: у волны всегда один гребень, т.е. гребень – это одиночная волна, а не цуг волн. Гребень всегда увеличивает высоту волны; отрицательных гребней, т.е. нарастающих и обрушающихся на больших волнах ям и впадин не наблюдается. Это означает, что гребень – солитон.

Говоря физическим языком, барашки – это разрушение гравитационных солитонов, возникающих на поверхности воды при наличии конвективной ветровой неустойчивости и неоднородных локальных поверхностных течений. В физике волновых процессов это явление пока неизвестно, что и не удивительно: мало кому из физиков удавалось разглядывать волны в упор

Белое море. Горло.

 

Давным – давно, впервые поставив паруса на байдарку, о таком я и мечтать не смел. Потом, досыта нахлебавшись азовской водички, писал: - Мы не волшебники, мы только учимся. У нас нет хороших лодок, мало опыта… Опыт накапливался. Крепли наши суда. Сотни людей помогали в этой работе. Большое спасибо, ребята! Настал звездный час. Рулевой – одиночник, турист – парусник повел свой корабль на штурм Горла Белого моря.

Задание на отпуск было составлено так:

Доехать до Кандалакши, собрать тримаран и пройти вдоль Терского берега до Стрельны – самой южной точки Кольского полуострова.

Пересечь Горло. В энциклопедии сказано: для парусного флота плавание в этом районе весьма затруднительно, и прежде здесь нередко случались кораблекрушения.

Если будет поджимать со временем, идти на разборку в Архангельск. Если же время останется, пересечь по диагонали Двинскую губу, выйти на Онежский полуостров, далее по Соловкам уйти в Кемь.

 

 

14 июля. Кандалакша. Сижу в елочках у лесозавода. Тридцать часов в поезде, потом пять часов волока под мелким моросящим дождем. На проселке сломал колесо у тележки и заканчивал транспортировку в четыре ходки своим горбом. Полночь, но светло как днем, облака подсвечены солнцем. После такелажных работ и сборки тримарана умаялся, спина не гнется.

Утром с отливом снялся с берега. Пасмурно, тихо, ветер попутный. Иду по центру губы по островам, на левом траверзе река Колвица. На воде свежо. Укрылся пристегнутым к рубке пленочным тентом, стало уютнее. Ветерок усилился, тримаран побежал живее.

За день прошел километров семьдесят. К вечеру заметил чудную бухточку, но в нее не попал: под берегом заштилел, и меня оттуда вынесло течением. Вошел в другую. Вода у берега чистая, прозрачная, прохладная. Мой храбрый матрос собака Вайда обманулась: прыгнула с поплавка тримарана вперед и угодила не на берег, а в воду, проплыла метров двадцать.

 

15 июля. Утро. Отлив, слабый встречный ветер. Слева по борту на косе видна арка с надписью “Заповедник”, это входные ворота Кандалакшского заповедника. Цепью идут острова, между ними сулой. Ветра почти нет, но трясет вовсю. На моторке подлетел лесник: - Давайте, давайте ребята отсюда! У меня тут маленькие плавают!

Вокруг, действительно, плавают гаги с выводками.

Первая неисправность: отказал фотоаппарат “Ломо-компакт”. У меня два аппарата: для черно-белой и для слайдовой пленок. Снимать и то и другое вперемешку неудобно, и я ограничился только слайдами, оставшись на этот раз без фотографий.

Итак, штиль. Кругом острова, но не для нас – заповедник. Позавтракал и залег у себя в рубке. Там под потолком пристроился приемник “Невский –402”, выдает свежую информацию. Тепло, сквозь легкие облака пригревает солнышко. Рядом дремлет собака.

У Белого моря уютный домашний вид. На других морях вздохнешь – морем пахнет. Здесь же пахнет черникой и грибами. У воды цвет ткани-серебрянки; мягкие контуры берегов и осушки – литторали создают нежный колорит.

По правому борту через губу – острова Кемлуды, по левому –Умба, там оживленное судоходство. Подходя к Турьему мысу, слазил на нос тримарана, сменил стаксель. Оказывается, дует, хотя в кокпите на фордевинде ветер не чувствуется.

За Турьим мысом знакомое место – кордон Мукомский, южная граница заповедника. По кордону гуляют девицы – студентки в накомарниках, жрет мошка. Зайдя за мыс, встал на ночевку.

Проснулся как раз к большой воде и, чтобы не застрять в отлив на берегу, сразу же вышел на воду. Заштилел, мотаюсь на зыби, хлопают паруса, лениво колышутся замасленно-ртутные волны. В море по кругу стоят три корабля, что-то стерегут. Не меня ли? Да нет, велика честь.

Оглянулся. Сзади невдалеке появилось чудовище – атомная подводная лодка, ракетоносец. Район оцеплен: кораблей стало шесть, сверху за облаками гремят самолеты. Лодка бесшумно, малыми ходами ходит туда-сюда, за ней катится волна. Вдали из моря вылезли какие-то рога с красной бочкой между ними. Плавают суда непонятного вида.

Лодка вертится перед носом, черная, уродливая. Не дай бог, ночью приснится! Начинаю принимать каждый топляк за перископ. Дунуло, потихоньк у ушел из неуютного места. В углу залива деревня, там садится вертолет.

 

Зараза! В три часа пополудни, откуда ни возьмись, на меня спикировал реактивный истребитель. Прошел низко, прямо над головой, дымя двумя выхлопами. Удовольствие ниже среднего.

Проехали Оленицу. Меж облаками появились голубые просветы, море стало темно-синим. Осушка расширилась, чередой идут длинные косы. Очень мелко, в километре от берега цепляюсь рулем за дно.

Начался Терский берег, низкий, лесистый, по нему на сотни километров тянется дорога-грейдер; там изредка пылят грузовики и попадаются населенные пункты.

Вечером, когда вытащил тримаран на пляж, Вайда позвала меня на прогулку в лес. Непроходимая тайга. Набрели на большую лужу; вокруг разбросаны останки самолета.

Утром в море не оказалось воды, оголилась осушка. Когда вода подошла, отъехал на тримаране на пару километров назад к речке, примеченной еще с вечера, набрал пресной воды.

Я иду вдоль Терского берега на юго-восток. Сложность здесь в том, что надо согласовывать три ритма: свой естественный жизненный ритм человека (устаю, следует отдыхать, спать, осматривать тримаран и т.п.). Второй – ритм моря, приливы и отливы. Берег пологий с широченной осушкой, подойти к нему можно только дважды в сутки в большую воду, причем время прилива постепенно смещается. Существенно и приливное течение.

И третий ритм – погоды и ветра. Ночью тихо, днем в хорошую погоду ветер идет за солнцем. Не знаю, почему это так, но то же самое бывает и в других местах. Проблема все это увязать между собой.

Можно стартовать, но ветер (из-под солнца) встречный. Течение в прилив тоже встречное, а лавировать на слабом ветре на встречном течении – дело безнадежное. Но и стоять на берегу тоже нельзя: упустишь большую воду, а она держится всего часа два-три, застрянешь до вечера, а тогда стихнет ветер.

К полудню раздуло, пришлось брать рифы. Под зарифленными парусами тримаран круто не идет. Галс туда, галс обратно – толку мало. В дальнем походе лавировка – тактический прием; идти в лавировку на большую дистанцию бессмысленно.

Но ветер идет за солнцем, галсы затягиваются, и, вроде бы, мы плывем куда надо. Вира помалу! Впереди показался населенный пункт.

Развлекаюсь радиоприемником. Тот зашипел и выдал: “Счастливого плавания!” и исполнил песню:

 

Летят белокрылые чайки,

Привет от родимой земли.

И ночь и днем в просторе морском

Стальные идут корабли.

 

К месту: сзади появился и идет мне в кильватер теплоход. Встав на рейде напротив деревни, он загудел, но на него на берегу – ноль внимания.

С этой деревней вышла неувязка. То были Кашкаранцы, но их не оказалось на моей карте. Приняв их за Кузомень, я долго удивлялся, как это мне, не слишком торопясь, удалось пройти за день девяносто километров.

Для ночевки подобрал место с выходящей к берегу небольшой возвышенностью, встал под обрывом на узком пляже. Как всегда, в сумерках уютно посидел на бревнышках у костра. (Задним числом через пару лет выяснилось, что это был мыс Корабль – известное месторождение аметистовых щеток)

Рано утром звонким лаем залилась Вайда: три чудака в шлемах пронеслись на мотоциклах туда и обратно по пляжу, только щебенка летела из под колес. Откуда они взялись, неясно: на десятки километров вокруг ни одного населенного пункта, дорога проходит в стороне.

С утра ветер сбился с ритма, зашел на норд-ост и свирепо задул. На воде стало нехорошо. Ветер жмет, того и гляди, загонит в голый рангоут; тогда и на берег не попадешь. Надо срочно подходить к нему, а он убежал от меня: отлив.

Чудесный песчаный пляж, перед ним осохший бар; между баром и берегом полоса воды. Занялся мелким ремонтом, накормил собаку. Та оживилась, забегала по пляжу, позвала на прогулку. Берег безлесный, начинается тундра. Кажется, что находишься не на Белом, а на Азовском море, в степи, где-нибудь на Арабатской стрелке.

Набрели на речку; подходя к морю, она теряется в песках, замаскирована так, что с воды ее и не углядишь.

Сильный ветер дует с берега, а с моря против шерсти катятся волны. Разбиваясь на баре, они взметают фонтаны брызг, ветер отбрасывает их обратно в море.

Этому пляжу цены бы не было, будь море теплее. А так местные жители используют его как шоссе. К нам подкатил джип с любопытствующими, расспросил их об особенностях здешних мест.

Ветер холодный, над головой повисли странные облака – жалюзи. Обычная хорошая погода связана с Кольским антициклоном. Но сейчас, оттеснив его, прорвался арктический воздух. Необычные облака – это тонкая физика, результат возбуждения в переваливающем через горы потоке воздуха внутренних волн. Вспоминаю, что нечто похожее видело издали в прошлом году, когда меня слегка прихватило северным ветром южнее Соловков.

К вечеру стихло, наверстываю опоздание. Прошел Кузомень и реку Варзугу, за ней широкие песчаные пляжи кончились. Для стоянки спрятался за лесочек: там меньше задувает. На осохшей полосе песка, где стоит тримаран, свежие медвежьи следы.

 

19 июля. Море блестит на солнце, руль скребет по дну. Снова мели. Прошел Тетрино, подхожу к Стрельне. Вечером заштилел и, увидав на берегу странный предмет, подошел полюбопытствовать, обнаружил головку баллистической ракеты. Тримаран поставил на мель неудачно, его возит волной по щебню, пришлось отходить.

Штиль, жарко. Чуть дальше увидал на берегу большую сверкающую бочку, подгреб туда. Тримаран развернулся к солнцу левым боком. Взглянув на поплавок, на котором разлеглась Вайда, я обомлел: из него клубами повалил рыжий дым! Не сразу и сообразил, что происходит: поплавок сохнет на солнце, пар конденсируется в туман, а тот подсвечен солнцем. Бочка оказалась ступенью той же ракеты.

 

20 июля. С утра заедает мошка. Удирая от нее на воду, сунул руку под тримаран и обнаружил на центральном баллоне разрыв по днищу. Пришлось снова выволакивать судно на пляж, разгружать, класть на бок, зашивать и заклеивать разрыв, причем все это наперегонки с приливом, грозившим залить рубку водой. Наконец, привел тримаран в порядок и сбежал от мошки подальше в море. Пострадала собака: искусаны лапы и брюхо; мне тоже досталось.

Штиль. Весь день простоял напротив Стрельны; тримаран медленно полз курсом прямо на местное кладбище. Первая задача успешно выполнена, прокладываю курс через Горло.

 

Несколько слов о навигации. Карта Белого моря, которой я пользуюсь, не морская; это кусок двадцатипятикилометровки СССР. Но карта вполне приличная, хотя и бывают с ней казусы. У берега вся навигация сводится к сличению карты с местностью и опознаванию населенных пунктов. Отрываясь от берега, надо переходить на другую технику.

Имея на борту два компаса и карманный приемник, я скомбинировал радиопеленгатор и задолго до подхода к Стрельне начал выверять радиопеленг Архангельска; тот хорошо прослушивается на средних волнах. Карта и радиопеленг дают место на берегу с ошибкой в 15-20 километров. В море в видимости берегов можно определяться по известным береговым ориентирам, далее надо идти по компасу, используя радиопеленг как створ для учета бокового дрейфа. Расстояние сравнительно небольшое, снос на десяток километров мало что значит, но не хотелось бы угодить в ловушку – Двинскую губу. Чтобы с гарантией выйти на Зимний берег, прокладываю курс немного восточнее, на Нижнюю Золотицу.

Ветерок появился к вечеру. Ухожу в море. Никаких эмоций, штатно варю кашу, на судне порядок, за кормой безобразят тюлени.

Солнце снижается к горизонту. Море, слегка покрытое рябью, заиграло красками, стало бело-синим с желтым отливом. Солнце коснулось берега нижним краем за пятнадцать минут до полуночи. Прослушал по “Маяку” прогноз погоды: на Кольском антициклон, в ближайшие двое суток без изменений. Что нам и надо.

Над далеким уже Терским берегом горит заря во всей гамме своих красок. Над точкой горизонта, под которой спрятано солнце, висит оранжево-красное облако, на нем сияет яркое пятно. Море в пирамидальных волнах, толчея. Я лежу в рубке на матраце поперек тримарана, идущего по ней галопом, и, дергая за веревочки импровизированной штуртросовой проводки, сдерживаю тримаран, когда он норовит сбиться с курса.

Забыл про луну, а она, старая, повисла по правому борту. Засвежело, наступила розово-голубая беломорская ночь. Далеко впереди просматривается что-то похожее на берег; оставленный позади Терский берег тоже виден.

Похолодало. Что ни говори, а комфорт в плавании – великое дело. Спасаюсь от ветра, накрывшись пристегнутым к рубке тентом; поддувает снизу из-под моста тримарана.

В половине четвертого взошло солнце. Ветер усилился, появилась волнишка, взял рифы. Мотает на волне, мерзнут ноги, не помогают и двое шерстяных носков.

Ветер снова пошел за солнцем, заходит тримарану в нос, тащит нас в Двинскую губу. С трудом держу курс на самый край Зимнего берега. Пеленгую Архангельск; похоже, что тримаран выписывает в море хитрую синусоиду: сносит течением.

Не смог сквозь дымку толком разглядеть берег впереди, плюнул на все и ушел в рубку спать. Пуст тримаран сам идет, разберемся позднее, торопиться некуда.

Через час ситуация слегка прояснилась. Берег распахнулся во всю ширь, но прямо в глаза бьет солнце. Зашевелилась Вайда, пролеживающая бока в рубке уже почти сутки. Угостил ее деликатесом – сушеным мясом. Собака ест мясо, из пасти у нее клубами идет пар. Вода за бортом ледяная, над ней висит туман. Резко похолодало, подмораживает, к трубам тримарана не прикоснешься – обжигают. Сижу на наветренном борту в тени парусов, а другая половина тримарана залита солнцем. Завидно, вот бы погреться! К слову, одет я на совесть: теплое белье, два шерстяных тренировочных костюма, два свитера, куртка, шапочка – обязательно! И все равно зуб на зуб не попадает. Пью горячий чай, встаю, делаю физзарядку – для согрева. Благо, что на тримаране есть где развернуться.
Все-таки нас затягивает в Двинскую губу; стараюсь идти восточнее. Не видя рельефа берега, не могу сообразить, под каким углом к нему иду. В полдень проясняются подробности: берег высокий, стена, неясно, можно ли к нему подойти.

Попал в струю сильного течения, иду поперек струи. Еще через пару часов любуюсь уже прибрежными утесами, разглядел маяк и пляж под утесом, но понадобилось еще почти два часа, чтобы подойти туда вплотную. И когда становился на берег, откуда-то выскочил красный самолет, “Ил-14”, ледовый разведчик, стал кружить надо мной, рискуя зацепиться крылом за утес.

Тримаран ткнулся носом в гальку. Вайда побежала гонять чаек. Я развернул карту: от Стрельны пройдено 90 км, от расчетной точки снесло на запад километров на 30. Удачно проскочил Горло в хорошую погоду; течения здесь сильные, в шторм могла бы получиться мясорубка.

Посчитав и вторую задачу выполненной, прямо на гальке завалился спать. Через пару часов разбудила Вайда: подошел патруль морской пехоты, двое молодых ребят. Проверили документы, покурили, поболтали и дали совет: уходить:стоять здесь нельзя.

Ох уж эта мне морская пехота!

Теперь, используя хорошую погоду, надо пересекать Двинскую губу. Два ответственных перехода подряд сделать тяжело, но деваться некуда.

Ветер вывез меня на фарватер и бросил. Утешает прекрасная видимость: мираж поднял над горизонтом всю местную географию, дельту Двины, Унскую губу, Онежский полуостров. Но штилеть на фарватере не рекомендуется; впрочем, потихоньку ползем.

Ночь, штиль. Над морем висит голубая дымка; на севере еще что-то просматривается, на юге лишь голубой туман. Спать не рискую, вокруг тарахтят дизелями суда. Держу под рукой фонарь и сковородку – якобы для подачи сигналов. Прямо под тримараном, как глубинная бомба, плюхнулся тюлень, трется о поплавки (а у меня там свежий шов на днище!). Вынырнул, посматривает на меня. Крутится рядом – погладить можно. Полночи я просидел в кокпите, беседуя с тюленем. Удивительно, но Вайда на тюленя – нуль внимания.

С фарватера удалось убраться только к восходу солнца, когда море раскрасилось странными голубыми и желтыми концентрическими кольцами ряби. Из любопытства я пересек эту систему по центру и обнаружил там круг гладкой воды.

Чтобы определиться, пеленгую приметную горку – Ергу на Зимнем берегу и беру пеленг на Архангельск. Маршрут снова изгибается дугой.

От долгого сидения в кокпите затекают ноги, размышляю, как бы устроиться поудобнее. Можно, конечно, прилечь на боковину моста, но тогда тримаран закренивается и хуже идет по волнам.

Снова штилеем. Сквозь дымку припекает солнце, стало жарко, снова море лениво колышет ртутными волнами. Навел на судне порядок, побрился. Берега растаяли в дымке, определяться не по чему, радиопеленг сам по себе мало что дает. Слабым порывом ветра тримаран разворачивает задом наперед; возвращаю его на курс.

Приспосабливаюсь к жизни в море. К нему возникает новое отношение. Спортивный интерес остался (как же, утер всем нос, прошел там, куда туристы и не заглядывали!), но не он главный. Человек в море либо живет, либо выживает. Я начинаю именно жить здесь и не очень тороплюсь на берег. Все имею, судно надежное, чувствую себя уютно. Беспокоит, правда, собака, пролеживающая бока. У Вайды против жизненных невзгод основное оружие – могучее терпение. Но надо и ей осваиваться с обстановкой.

Новые сутки – новый штиль. Опустилась оранжево-голубая ночь, спокойно проспал до утра. Утром потянул встречный ветерок, побежала волнишка, иду к далекому берегу в крутой бейдевинд. Кажется, что скатываюсь к нему с горки; впрочем, так оно и есть: Земля–то круглая.

Уже вблизи берега дунуло как следует. Раздался звон – порвалась тросовая стяжка задней балки тримарана, лопнул проржавевший огон троса. Трос тащится по воде, я, не рифясь, лечу к берегу. Вытащил тримаран на песчаный пляж, пересеченный гусеничной колеей трехметровой ширины.

Новую стяжку сделал из проволоки, найденной в лесу; там же набрал морошки и грибов. Сижу на бревнах и жарю грибы.

На следующее утро чудесная погода. Вайда вылезла на поплавок, разлеглась на нем, свесив хвост в воду. На траверзе Унская губа, маяк, колокольня, церковь. Где-то здесь Пертоминск. Впереди длинная коса, чуть прикрытая водой. Пошел прямо на нее, только рулем по дну чиркнул. Разъехался с мотоботом, тащившим на прицепе надувной понтон с дровами. Понтончик хорош, так и хочется поставить на него паруса! По левому борту деревня Яреньга.

Местность за Яреньгой – поросшие соснами песчаные дюны. Речка, пробившаяся через них, отгородилась от моря полосой песка, образовав небольшой разлив. В ее устье пляж, за ним завал из бревен; те, надо думать, накиданы на уровне предельного шторма. Здесь на пляже я и устроился, занялся баней и стиркой. Между делом погода испортилась, стал накрапывать дождь.

 

25 июля. Море разгулялось, свистит в вантах. Идет прилив, надвигается прибой. Песчаный пляж хорош тем, что по нему удобно оттаскивать судно подальше от прибоя; на валунах это так просто не получается; именно этим я и занимался всю предыдущую ночь. Утром в отлив прилег вздремнуть, но вскочил, услыхав рев мотора и яростный лай собаки: по пляжу на нас катит вездеход. Вайда героически встала на защиту тримарана, норовит вцепиться вездеходу в гусеницу. Тот объехал нас по воде.

Наступил какой-то сомнительный день. Вроде бы тихо, но нет никакого желания выходить на воду. Мимо прошли двое топографов, говорят, в Яреньгу водку завезли. Их группа стоит неподалеку в избушке, но народ уехал на вездеходе в баню. Заявили, что в Яреньге имеется похожий на Вайду пес, дерущий там всех собак.

Правильно, что не пошел на воду! Шторм возобновился, буруны выше рубки. Вернулись топографы. Водки, увы, в Яреньге не оказалось, по случаю купили по пачке индийского чая. За ними увязался Шарик – тот самый пес. Уж как ни заигрывала с ним моя Вайда, Шарик слопал ее кашу и побежал дальше. Порода та же, но мужик и, соответственно, крупнее.

Могучий прибой бьет в упор, борьба за живучесть судна пошла всерьез. Вместе с приливом идет штормовой нагон воды, прибой пробивает через весь пляж. Отступать уже некуда: заляпанный пеной тримаран уперся в завал из бревен. Развернул его носом к прибою; его лупит по носу волной, крутит боком. Чтобы не подставлять бока под удар, закинул в море якорь, затянул якорный трос, раскидал за кормой бревна.

Ночью полегчало, но поспать снова не дали: приперся топограф Коля, крепко пьяный, потащил к себе в избушку. Там тепло, топится печка, напарник Коли дрыхнет и тоже лыка не вяжет. Нализались они в честь дня ВМФ. Но мне пить не с руки, и вся польза от визита досталась Вайде, которой скормили банку казенной тушенки.

Тревога за брошенный тримаран росла. Разговор с Колей на тему “Ты меня уважаешь?!” быстро надоел, и я, постаравшись отделаться от хозяев, побрел по кромке ревущего моря к своему судну. После теплой избушки насквозь просквозило холодным ветром.

Рассвет. Снова прилив, снова началась ожесточенная борьба с прибоем. Вид у моря серьезный. Волна идет крупная, на подходах к берегу ломается несколько раз. Высоту глазом не определишь, замерил секундомером ее период, 8-10 секунд, что для развитого волнения соответствует высоте 5-6 метров.

И так двое суток.

 

27 июля. Утром тихо, волна не чета вчерашней, но накат все еще такой, что, попади под него, – мозги вышибет. Надо бы подождать еще, но терпежу не хватило, рванул на тримаране прямо навстречу прибою. Прошел, только воды в сапоги набрал.

В десять утра на траверзе Лопшеньга. С моря катится тяжелая зыбь, тримаран мотает, хочется спать…

Полностью третью задачу выполнить мне не удалось. За Лопшеньгой начались приключения на море и на суше, погода решительно испортилась, время поджимало. Я разобрал тримаран и отбыл в Архангельск на теплоходе. Но это уже другой рассказ.

Абордаж

 

По бушующим морям

Мы гуляем здесь и там,

И никто не ждет нас в гости…

(из песни)

 

Основная заповедь яхтсмена - одиночника сохранять спокойствие в любой обстановке.

 

 

Славный парусный тримаран “Бриз” летит вдоль Летнего берега Белого моря. Проходим Лопшеньгу. С моря катится тяжелая зыбь, у отмелого берега сильный прибой, море в пене. Испытанный экипаж борется со стихией: я кручу румпель, ездовая собака Вайда спит в рубке.

Поход заканчивается. Позади Кандалакшская губа, Терский берег, Горло Белого моря, Зимний берег, Двинская губа. Иду быстро, по семьдесят километров в день, но погода портится, последние двое суток из-за шторма простоял на берегу. Сегодня должен выбраться на конец Онежского полуострова, завтра, если повезет, буду на Соловках, на Анзере, а там и Кемь рядом.

Смысл похода состоял в попытке пройти на легком туристском судне Горло Белого моря. Это удалось, но чем дальше углублялся я в восточную часть моря, тем меньше она мне нравилась. Шторма, шквалы, сильные течения – дело обычное. Но когда на тебя пикирует реактивный истребитель, вокруг плавает, летает и валяется по берегам черт знает что, а на пляже вместо медвежьих следов видишь гусеничную колею трехметровой ширины, хочется побыстрее убраться из данного района.

Тримаран идет с попутным ветром, покачиваясь на волнах; чтобы зря не пыжиться, уменьшил парусность. Обогнул очередной мысок, Лопшеньга исчезла из виду, сзади появился какой-то катерок. Через час нагнал; из люка, сверкая погонами, высунулся офицер-пограничник: - Стой, документы!

Начинаются очередные приключения. Пограничники… Катеришко у них так себе, не мореход, можно и уйти. Но зачем? Ложусь в дрейф. Мой паспорт перекочевывает к офицеру.

-Пропуск! Погранзона! Нет пропуска? Идем на заставу в Лопшеньгу!

-А ветер откуда дует?! – кричу я. –До Лопшеньги три дня лавировать! Пошли объясняться на берег!

На катере заминка.

-Не можем, разобьет!

Из рубки появляется Вайда. На катере возня, высовывается дуло автомата Калашникова.

-Уберите автоматы! У меня нет оружия!

-У тебя нет, а у нас есть!
Суда качает, тримаран дрейфует, катерок относит в сторону.

-Подойти к борту

Два солдата – пограничника, несмотря на мои протесты, прыгают на тримаран. Загоняю их, чтобы не мешали, в рубку. Иду к берегу, только бы перегруженный тримаран не потерял ход и не развернулся лагом в прибое! Но проносит, аккуратно выскакиваю на пляж. Солдаты оттаскивают тримаран подальше от воды.

-Ребятки, - спрашиваю, - вы соображали, куда прыгали?

-Служба такая!

Служба службой, но будь волна чуть побольше, кормили бы рыбок вместе со своими сапогами и автоматами.

Острота момента стихает. Катерок ушел в Лопшеньгу, мы топаем по берегу. Солдаты -молодые ребята, несутся как лоси; через пятнадцать километров я весь в мыле.

-Ну где это видано, чтобы нарушителя вели на заставу пехом! Неужто у вас вертолета нет? – Увы, нет.

-Так что же вы меня у Лопшеньги-то не задержали? Вы же меня видели! Не пришлось бы топать пешком! Видеть-то видели, да пока нашли бензин да завели катер…

Перед деревней пасется стадо: бык, говорят, злющий! Одно спасение – на дерево! А Вайда – собака городская, коров боится! Слава богу, опять пронесло.

По деревянным тротуарам шествуем по деревне; не знаю, что подумали местные жители, глядя на нашу процессию. Впереди, изображая из себя пограничную собаку, рвется на поводке Вайда, я - за ней, за мной солдаты с оружием, успевают на бегу здороваться с бабками.

Влетели на заставу, прямо в кабинет начальника, капитана Ермолова.

-Капитан,- говорю, - Вы были на катере? Вы поступили крайне неосторожно! В прибое я мог утопить ваших ребят как котят!

Капитан засмущался:

-Ладно, в следующий раз будем знать. С такими судами мы еще дела не имели!

Кто, куда, зачем и отчего. Оказывается, получилось у меня не хуже, чем у Матиаса Руста, севшего за пару месяцев до того на легком самолете на Красную площадь. Невзначай я влез в запретный район, где испытывают атомные подводные лодки и производят учебные стрельбы баллистическими ракетами, беспрепятственно, как нож в масле, прошел по нему 600 км, к тому же побывал на фарватере, где без досмотра ходят иностранные суда. Поймали случайно, на излете; видимо, проявили сознательность местные бичи, любители браги, печки и Стендаля, рядом с избушкой которых я отстаивался во время шторма.

Выяснив отношения, перешли на светский тон. Позабавил рассказ капитана о том, как сельсоветы двух деревень Лопшеньги и Яреньги, соревнуются, у кого лучше обставлено кладбище. Пограничники – люди свои, службу несут крепко, но за перестройку.

После походной жизнь на заставе как в доме отдыха. Никаких кутузок, комната с телевизором, детективы, прогулки с собакой по деревне. Дежурный вежливо приглашал на завтрак, обед, ужин и даже в кино. Вайду, быстро сообразившую, что к чему, баловали косточками. Ждали высшее начальство, но оно не явилось по техническим причинам: море снова развезло, местные лодки – доры – не могли пройти прибой и забрать пассажиров с рейсового теплохода. Поступило указание отправить меня в Архангельск.

Дорожки здесь – чертей гонять! На гусеничном вездеходе, вытрясшем всю душу, съездили за тримараном. Моих хозяев поразило, когда я засунул его в мешок.

-Надо же, а ведь крупное судно!

Рано утром на рейде стал теплоход “Соловки”. Капитан Ермолов отдал мне паспорт, сам отвез нас на доре, помог погрузиться. И поехали мы с Вайдой в Архангельск, где нас должен был ждать пограннаряд.

Теплоход шел через Двинскую губу, играли учебную тревогу “Человек за бортом”, вдали виднелись боевые корабли. Прошли остров Мудьюг, поднялись вверх по Северной Двине. На подходах к Архангельску весь правый берег реки забит причалами, множество судов грузится лесом.

Надо же! В Архангельск теплоход пришел на три часа раньше срока; естественно, встречающих не оказалось. Зачем, думаю, зря беспокоить людей! Идет перестройка, им не до меня. Выгрузился с теплохода, спросил, где тут вокзал, и покатил по улице свою тележку.

Время к полуночи. Стою к кассе. Вайда разлеглась посреди очереди. По залу идет офицер-пограничник, останавливается и вымученно улыбается:

-Здравствуйте, Владимир Иванович!

Подходит еще один офицер.

-Здравствуйте, - улыбаюсь в ответ. – Что же вы меня не встретили? Видали мой багаж? Я, пока до вокзала добрался, все колеса поломал о ваши архангельские бордюры!

-Да, знаете, “Соловки” пришли на три часа раньше…

Размялись они неплохо: опоздали к теплоходу, бросились искать по городу, не нашли, никто не видел, хотя я с рюкзаками прошел его из конца в конец; кинулись на вокзал, прочесали предыдущий поезд.

-Что будем делать? Наше начальство очень хочет с Вами познакомиться!

К чему отказывать вежливым людям!

-Ладно, - говорю, - я ведь обречен здесь сидеть до утра. А у вас, наверное, все-таки лучше! Рабочей силы не найдется? А то неудобно офицеров в форме заставлять таскать рюкзаки!

Позвали солдата; тот, пробуя, почем туристский хлеб, потащил в камеру хранения мой рюкзак, офицер повел на поводке Вайду, я покатил тележку с тримараном. Потом сели в джип.

-Да, шуму Вы наделали много! – заявил пожилой майор. –Удивляюсь, как Вы вообще остались живы! Там же полигоны, стрельбы. Задали нам работы! Теперь мы о Вас знаем больше, чем Вы о себе сами. Мы знаем, что Вы – очень хороший человек. И убеждают не бумаги, а вот это! – и он ткнул пальцем в карту.

Убедило то, что доктор физико-математических наук, которому вроде бы сам бог велел сбежать за границу, выйдя беспрепятственно на судовой ход и имея возможность остановить любое из идущих по нему иностранных судов, вместо этого развернулся и пошел поперек Двинской губы.

Под утро нас с Вайдой отвезли на вокзал. Офицер пожал мне руку, пошел было к джипу, почему-то вернулся, снова пожал руку и уехал.

 

Все начинается и кончается на Московском море. Лес мачт, палатки, огни костров, круг боевых друзей – капитанов туристского флота.

Не посрамил! – таков был приговор.

 

В Чупинской губе

 

Прошу поверить на слово, но камень – дело интересное, благородное и иногда рентабельное. Несколько лет подряд я искал в северной Карелии лунный камень, и хотя копался в карьерных отвалах в окрестностях Хитоламбины, база у меня была в Чупе, куда я выбирался каждые две недели, чтобы отойти от таежной жизни, попариться в бане и запастись продуктами.
Хозяин мой был человек интересный и стоящий, но случилось несчастье, он погиб, оставив после себя дом, лодочный сарай на берегу моря и ял, на котором под самодельными парусами иногда катался напротив Чупы. Наследники использовали ял как баржу для перевозки сена; мне удалось выпросить его на несколько дней.

Шестивесельный ял – крупная судовая шлюпка, весит больше тонны, имеет вальковые весла, штатный экипаж – шесть гребцов и рулевой, штатное парусное вооружение – рейковый разрезной парус 20 . Но самодельные паруса на этом яле были бермудские, грот и стаксель, около 10 , сшиты из тонкого полотна. Мачта была деревянной, прямоугольной, с ликпазом, руль тоже самодельный.

Заполучив ял, я полдня провозился с ним, нашел и мачту и паруса, но не оказалось дельных вещей, не было блоков, пришлось импровизировать. Выйдя на яле на воду, я с удивлением обнаружил, что он без киля, без шверта, с бермудскими парусами крутит поворот оверштаг и хорошо лавирует. Простынные паруса для такой лодки легкомысленны, но сама лодка оказалась ходкой и легкой в управлении.

На следующий день я решил сходить на яле из Чупы в Кереть. Забросил в него свой походный рюкзак, взял большой кусок брезента, чтобы было чем закрывать лодку, на всякий случай прихватил пару длинных, тяжелых четырехметровых весел. Позвал Вайду, и с отливом снялся с берега.

Чупинская губа во многом похожа на Московское море, такая же длинная кишка, только вода соленая, и все время приливы и отливы. От Чупы на восток километров на 10-12 идет прямой ход, за островом Ярослав под Малиновой варакой изгиб коленом влево выводит на Пулонгский плес; в деревне Пулонга на берегу стоит местная достопримечательность – сказочная каравелла почти в натуральную величину. Далее, у Попова наволока, узость; там была паромная переправа, но паром когда-то ушел на ремонт и не вернулся. За Поповым наволоком справа – широкий плес, там поселок Чкаловский; прямо – Олений остров. За Оленьим островом – плес, ограниченный с севера мысом Карташ; по центру небольшой островок Круглый с навигационным знаком, далее идут острова, отделяющие плес от моря. Справа на этом плесе узкий проход; приметная скала по правому борту – Коровья варака, за проходом развилка: направо – вход в Керетскую губу, слева – Пежостров, прямо – проход на очередной плес, за которым открывается мыс Шарапов.

Когда я в первый раз шел по этому лабиринту на тримаране, я изрядно путался, и преодолеть его мне удалось, сев на хвост какой-то яхты. Но сейчас, на яле, у меня была карта, и ориентировка на местности затруднений не вызывала. К тому же в Чупу зашло несколько крейсерских яхт, и вместе со мной они выходили в море. Ветер был несильный, яхты почему-то замешкались, ял легко обошел их и ушел вперед.

Занявшись камнями, я несколько лет не ходил под парусами и был рад немного размяться. К вечеру оказался у Коровьей вараки, ветер засвежел, зашел в нос, началась лавировка. Ял шел как хороший швертбот, и я делал с ним все, что хотел; откренивал, вывесившись за борт и, уцепившись ногой за банку, клал его бортом по планширь в воду как “Меву”. Ничто не ломалось, только резали руки слишком тонкие шкоты.

На входе в Керетскую губу слева на мысу поселок лесозаготовителей; сам вход разделен островом на две протоки, я пошел по левой из них. Начался отлив, встречное течение, и ял застрял у конца острова. Пришлось достать весла, прижаться к берегу и, совмещая тягу парусов с интенсивной греблей, пробиваться против течения.

 

Керетская губа, куда мы в конце-концов попали, хорошо прикрыта с моря и похожа на озеро; место поморы выбрали удачное. Кереть – деревня поморская, старинная, но сейчас заброшена. Люди здесь живут только летом, занимаясь заготовкой сена. Мне в деревне делать нечего, и обойдя губу по контуру, я встал на ее южном берегу.

Ночь была светлая, мы с Вайдой погуляли по берегу, взглянули на речку Кереть, развели костер, поужинали. Вода ушла, и ял завалился на бок; когда я влез в него, он перевалил на другой бок. Неожиданно выяснилось, что обитаемость у яла – ни к черту. Лодка большая, но все забито банками для гребцов; банки узкие, несъемные, на них не разляжешься, а под них подлезать разве что по-пластунски, к тому же там всякие ребра и шпангоуты.

Делать в Керетской губе было нечего, но и уйти из нее оказалось непросто; пришлось ждать сначала прилива, чтобы ял всплыл и сошел с осушки, а затем отлива, чтобы выйти из губы с попутным течением. Для разнообразия выходил другой протокой, течение там было как в горной реке, мелко, камни, и пришлось вертеться, чтобы не пропороть ялу брюхо.

За Коровьей варакой дул слабый встречный ветерок, отливное течение тоже шло навстречу, и началась традиционная морока. Лавировал я полдня и добрался только до острова Круглого; высадились на него с Вайдой, чтобы размять ноги.

Как уже сказано, руль у яла был не родной, а самодельный; рулевые петли были сделаны из гвоздей, забитых как скобы в ахтерштевень. При отходе от Круглого одну из них вырвало, и руль отвалился. Ял без руля пошел в бейдевинд и вывез нас на мыс Карташ, но дальше идти не пожелал.

До Чупы оставалось 20-25 км, я почесал в затылке, убрал паруса, снял мачту, достал весла и приступил к гребле. Весла оказались хоть и длинными, но удобными, хорошо уравновешенными. По штату на яле сажается на каждое весло по гребцу, но я справлялся сразу с двумя веслами, и потихоньку топал вдоль берега, сначала вдоль мыса Карташ, затем вдоль Оленьего острова. Время от времени подходил к берегу, но там особо не разгуляешься: уровень воды все время ходит, и стоит ялу сесть на дно, его не сдвинешь.

Оказывается, местные жители удачно решили эту проблему, придумав свой способ постановки лодок на якорь. Якорь привязывают не за конец якорного троса, а за середину, а сам конец за что-нибудь крепят на берегу. Якорь кладут на нос лодки и отпихивают ее от берега; натянутый трос сбрасывает якорь в воду. В результате и лодка стоит на якоре, и ее всегда можно подтащить к берегу. Вместо якорей используют всякие железяки, обычно траки от тракторных гусениц.

К вечеру прошел Олений остров, стал выходить на Пулонгский плес. Заметил у берега пару байдарок; байдарочники давно освоили Чупинскую губу.

Шквал ударил внезапно. Мгновенно стемнело, вскипело море, байдарок вымело с плеса. Ветер задул с ураганной силой, ял развернуло поперек ветра, лагом к озверевшей волне; в пене и брызгах нас потащило по плесу. Все мои попытки, гребя веслами, развернуть ял, не дали ничего.

Вскочила Вайда, не пожелала прятаться на дне лодки, встала грудью навстречу шквалу, мешая мне работать веслами.

Попробовал было поставить весло на корму и использовать его вместо руля, но не вышло; у яла на транце нет уключины, а так весло нечем крепить.

Мореходность у яла оказалась отличной, плевать он хотел на шквал, но встречать его он хотел только боком. С большим трудом, загребая во всю мощь веслом с одного борта, мне удалось развернуть его транцем к волне. Тащило к берегу, я во мраке всматривался в него, чтобы вылететь не на скалы, а на более или менее приличное место.

Пронесло мимо Попова наволока, за ним небольшой залив; удалось нырнуть туда, нас прикрыло от волны, но дуло все равно по черному. Понесло мимо небольшого островка, на котором раскачивались и гудели сосны; изловчился зайти за него и поставить ял на пологую плиту. Пошел отлив, ял сел на дно. Укрытие оказалось не бог весть каким, но все лучше чем ничего, да и твердая земля под ногами.

Вайда быстро обследовала остров. Холодно, ветер свирепствует, дров нет, костер не разведешь, надо что-то изобретать. Положил вдоль яла на банки весла, накинул сверху брезент, набросал на него камней. Не знаю, какой дрянью пропитывали этот брезент, но вонял он изрядно. Тем не менее, мы с Вайдой залезли под него, скрючившись, устроились между банками. Снаружи свистело, ревело и выло, но я заснул и проспал до рассвета.

К приливу ветер немного ослаб, но по воде все еще летела пена. Ветер был попутный, и я решил этим воспользоваться; зачем грести, когда можно ехать и даром, благо на шквале дошло, как надо ходить на яле в такую погоду.

Как только снялся с камней и вышел из-за острова, ял снова развернуло и потащило боком, но усиленной греблей одним веслом я заставил его идти носом вперед. Иногда разворачивало, приходилось грести то правым, то левым веслом, но все-таки мы побежали вдоль берега. С хорошей скоростью дошли до конца Пулонгского плеса, сманеврировали в колене, прошли остров Ярослав и по прямой покатили в Чупу. Немного освоив этот метод передвижения, я уже мог предаваться излишествам и разглядывать берег. Так и вкатил ранним утром в Чупу, поставил ял на его законное место. Через пару дней мне сказали, что видели, как я красиво плавал под парусами.

Мне почти не довелось ходить на обычных яхтах, разве что пару раз прокатили на “Летучем голландце”, да сходил на Каспии в двухдневный поход на десятиметровом кэче. Но вижу, что и на кэче, и на яле и на надувном тримаране трудности одни и те же. Море – оно одно на всех.