Древнее изобретение – парус верой и правдой служит людям. Каждое лето московские туристы – парусники разъезжаются по морям: кто на Каспий, кто на Онего, кто на Азов. Мой путь лежал в Кемь на Белом море.
Исконно русское Белое море – явление исключительное. Нам повезло, в эпоху всеобщего загрязнения окружающей среды у нас сохранилось море не залитое нефтью, с берегами, не усыпанными консервными банками и битым стеклом. Я хотел провести отпуск на Белом море, пройти на своем тримаране Восточную Соловецкую салму (салма – пролив), посмотреть на Онежский залив. А дальше – как получится.
В любом деле должен быть какой-то смысл. Ну а в этом какой? Управление парусным судном само по себе большое удовольствие. Солнце, ветер и вода нам всегда полезны. Интересно также пощупать своими руками технологию одиночного плавания.
Несколько слов о моем верном спутнике собаке Вайде.* Однажды, на первое апреля, моя дочь, молоденькая девица, по специальности гидрогеолог, прогуливалась с подружкой в Москве по Птичьему рынку. Продавали разную живность. У одного из продавцов в корзинке копошилась пара лохматых щенков, похожих на плюшевых медвежат. Девчонкам они понравились; за щенка просили пятьдесят рублей, но денег не было, отдали за двадцатьпять. О породе щенка продавец сказал: кавказская овчарка!
Дочь жила одна, ездила в командировки. Маленький щенок оказался в одиночестве и целыми днями скулил: - Вай, вай, вай!, за что дочка и назвала его Вайдой. Через неделю отдала мне: - Воспитывай!
Я с собаками дела не имел, как обращаться со щенком не знал; к счастью, нашлась и инструкция, книга по служебному собаководству. Стал Вайду воспитывать, щенок пришелся ко двору. Ласковый, веселый, игручий, пушистый. Зубы как иголки, одно ухо стоит, другое висит, хвост универсальный: хочет, держит мягким кольцом, хочет – поленом. В два месяца взял Вайду в парусный поход, так она приобрела специальность, стала корабельным псом.
Растет собака, но что за собака неясно. Для кавказской овчарки мала, для дворняги слишком хороша. Кого ни спросишь, никто не знает. Сходил на собачью площадку, показал инструктору. – Это, говорит,- помесь сенбернара с лайкой! Видите, на носу конопушки – это от сенбернара.
Одна девчонка подсказала: - У нас есть фотоальбом с разными собаками; это ездовая лайка.
Вот это уже ближе к делу. Засел в библиотеке, прочитал уйму литературы о собаках. Да, действительно, Вайда – вылитая ездовая собака, причем крупная, скорее всего с Лены.
Вырос зверь, черный нос, четыре лапы, уши торчком, великолепная шуба, к лету, правда, несколько облезшая, пушистый хвост, масть трехцветная, основная – белая, глаза озорные, карие. Рост в холке 59 см, вес 35 кг, обхват пясти 11 см, прикус нормальный. Характер спокойный, собака тактичная и ласковая. Со мной везде, где только можно, не возьмешь – обижается. В парусные походы ходит со щенков и вполне заслужила популярную у туристов медаль “Тысяча миль под парусами”. Спутник очень полезный, выполняет функции морской пехоты. Первой десантируется на берег, добровольно и очень добросовестно несет собачью вахту и караульную службу, так что я сплю спокойно в самом глухом углу, охотится, ловит зайцев и птиц. С ней с голоду не пропадешь, надо будет, и хозяина накормит.
Наличие собаки в одиночном плавании полезно и с психологической точки зрения. Ездовая собака, как выразился Эмиль Виктор – известный французский полярник, это верный товарищ по риску, с которым не чувствуешь себя в одиночестве. Да и тонуть, если придется, в компании веселее. ТО, что рядом есть существо, которое тебе полностью доверяет, дисциплинирует и повышает чувство ответственности за свои действия и благополучный исход всего дела.
Что мне дает присутствие собаки на борту судна? – Душевный уют. Собака лежит на спасжилете в выделенном ей уголке рубки, спит, прикрыв пушистым хвостом нос, или разглядывает проплывающие мимо острова. Иногда выходит погулять на поплавок тримарана, в тихую погоду просто так, в свежую – в шлейке с привязью. Покрутишь румпель, собаку погладишь, на душе и веселее.
У нас в походе две вахты: морская и сухопутная. Морскую несу я, собака спит. Береговую – Вайда. Вайда – добрейшая собака, но этого никто не знает, а вид у нее внушительный и гавкает она громко. Причем никого не пропустит; облает, затем идет вилять хвостом.
Теперь о тримаране. Пусть это и нескромно, не могу не похвалить его. Хороша получилась машина! Сколько раз я садился на нем на мель, налетал на камни и топляки, километрами таскал его волоком по берегу до воды и обратно, перелезал на нем через боны, усеянные железными скобами и гвоздями, тримарану хоть бы хны; не было ни одной серьезной поломки. И мореходность у него неплохая; в Онежском заливе, например, не нашлось такого ветра и такой волны, которые заставили бы нас отвернуть с курса. Собственная конструкция, изготовлен на кухне своими руками.
Надувной тримаран - это танк, на котором можно везде пробиться. Но танк легкий, отнюдь не крейсерская или крейсерско-гоночная яхта, а то, что как раз и следует называть туристским парусным судном. Он очень хорош в прибрежном плавании, на нем можно выдержать шторм в море, но длительное плавание в шторм большого удовольствия не доставляет. Штормовать неделю – увольте; Белое море – не Азов.
Что очень существенно, тримаран устойчив на курсе, а это немаловажно для рулевого – одиночки. На ходу можно спать, желательно в тихую погоду и подальше от берега. Имеется и бортовой камбуз – кипятильник на сухом спирте, можно вскипятить чай или сварить кашу. Забавно, но время непрерывного пребывания в море у меня ограничено не судном, а необходимостью выгуливать собаку: эту красотку никак не удается научить делать свои собачьи дела на борту тримарана, воспитание не позволяет. Правда, терпенья ей не занимать.
Как уже сказано, парусный туризм – это перевозка крупногабаритных грузов общественным транспортом. Стартовый вес на этот раз у меня составил 180 кг: тримаран в упаковке, тележка, снаряжение, месячный запас продовольствия для себя и для собаки; из них 120 кг было отправлено в Кемь багажом, остальное вез с собой. Взял все вплоть до хлеба и, как оказалось, не зря. Когда плаваешь в одиночку, крайне неудобно ходить по магазинам. В населенных местах нельзя бросать лодку – растащат. Из-за этого мне и не удалось купить хлеб. В Кеми продавщица в булочной отказалась продать черствый хлеб, поскольку пришла машина и надо было принимать свежий, а ждать я не мог, в Лямце его просто не было, в Кремле на Соловках заявили: - Не печь же для вас одну буханку! Хорошо, что все это я предусмотрел заранее.
Кемь. Сборка. Иду на Кузова.
15.7.86. Полночь. Подъезжаем к Кеми. Выпрыгнули с Вайдой из вагона, выгрузили рюкзаки, подтаскиваю их поближе к багажному отделению, откуда надо забрать тримаран. Подходят двое: молоденький милиционер и парень в болоньевой куртке с амбарной книгой в руках. Милиционер спросил документы, заглянул в паспорт и отошел. Парень оказался из КСС – контрольно-спасательной службы, регистрирует туристов. У нас с ним состоялся забавный разговор, но, сообщив мне, что в Карелии из-за лесных пожаров почти все маршруты закрыты, и, узнав, что я в лес не собираюсь, он потерял ко мне всякий интерес. Формальности исчерпаны, море местные власти не интересует.
Забрал в багажном отделении тримаран, взвалил его на тележку и покатил ее по Пролетарскому проспекту – центральной улице спящей Кеми. Ни души, собака рядом бежит по тротуару. Года три назад я здесь уже бывал, когда ходил на Соловки, и немного разбирался в местной географии. В конце проспекта стоит старая заброшенная церковь, слева от нее на берегу реки Кеми ниже порога удобная для сборки лодок лужайка. От вокзала до воды километра два по асфальту. Дотащил груз, за ночь собрал тримаран, утром вышел на воду.
Чтобы прочувствовать, что такое разборное парусное судно, надо хотя бы раз принять участие в его сборке.
Итак, было два часа ночи, когда я выкатил свою тележку на зеленую лужайку на берегу реки Кеми. Ночь светлая, хоть газету читай. Сбросил рюкзак, стер пот со лба и, отпустив Вайду гулять, приступил к работе. Первая операция – распаковка тримарана. Тот уложен в три длинных двухметровых тюка, в каждом с дополнительным грузом килограммов по сорок. Развязал веревки, снял чехлы, на лужайке выросла гора деталей.
Следующая операция – накачка баллонов. У тримарана, естественно, три баллона: баллон корпуса и два боковых поплавка; в каждом из них по семь отдельных камер. Разложил баллоны на траве, замкнул на них трубы – стрингера, извлек из рюкзака большой мешок из серебрянки с трубкой на конце, и, ползая вдоль баллонов на коленях, стал расправлять в них камеры и накачивать их мешком. Дело нудное, утомительное, затратил на него целый час. Далее пошло веселее, началась собственно сборка. Поставил на центральный баллон поперечные балки, подвесил к ним поплавки, закрепил в замках еще несколько труб – получился мост тримарана, который я обтянул сеткой.
Далее подвесил мелкие детали: шверцы, рулевую коробку, руль, ванты, затянул все тросы-расчалки и отволок тримаран поближе к воде. На мосту тримаран собрал рубку, в нее навалом загрузил свое имущество и организовал место для собаки. Собрал мачту.
На все это ушло пять часов. Осталось сбегать к ближайшей колонке за водой да осмотреть место сборки – не забыл ли что. Место сборки удобное, но, спустив судно на воду, надо преодолевать полосу препятствий: боны и наплавной Аничкин мост. Поэтому мачту на тримаран ставить не стал. Привязал к румпелю две веревки, вывел через блоки дистанционное управление на нос тримарана, сам уселся туда с веслом в руках. Когда начался отлив, подгреб к бонам, перетащил тримаран через них, прошел в судоходный пролет Аничкина моста и подошел к берегу. Здесь уже поставил мачту, поднял паруса и вышел в Кемскую губу. В этой губе по правому берегу еще с прошлого похода запомнилось удобное место – пологая скала, куда я и направился. Вытащив тримаран на скалу, занялся размещением груза. Жуткое дело! И как только все это в рубку влезает!
Только к вечеру, управившись с загрузкой, ушел со скалы и пошел на восток, намереваясь добраться до Немецкого Кузова.
Кузовецкий архипелаг, лежащий между Кемью и Соловками, состоит из двух островов: Русского и Немецкого Кузовов и множества островов поменьше. Все они скалистые, высокие, но самый высокий – Немецкий Кузов; его вершину с характерным срезов видно издали, как из Кемской губы, так и с Соловков. Между Кузовами и Кемской губой рассыпаны острова, образующие несколько полос шхер. Первая, считая от Кеми, состоит из сравнительно невысоких лесистых островов. За ними идет пролив, который я для себя назвал “Парк-авеню”, архипелаг Коловара; между Коловаром и Кузовами Дарьины острова; с севера – архипелаг Тапаруха. Острова стоят часто и было интересно как-то наблюдать, как между ними вертелось крупное судно, лесовоз. Зачем он туда залез, я так и не понял.
Коловар я обогнул с юга. Шел ночью, на рассвете, на входе в Кузовецкий архипелаг заштилел. Решил немного отдохнуть, ведь две ночи не спал, ушел в рубку и задремал. Проснулся от толчка: пока спал, слегка дунуло, тримаран набрал ход и врубился в остров -–этакую громадную обтекаемую каменную краюху. Ни на острове, ни на тримаране ни царапины. Вот что значит надувная лодка!
Вылезли мы с Вайдой на этот остров, осмотрелись; сверху хорошо видны мощные струи огибающих его течений. С ними мне и пришлось играть в кошки-мышки в ближайшие часы. Ветер слабый, тримаран на таком ветру против течения не выходит. Не пройдя по осевой между островами, решил, что вблизи берега течения должны быть слабее, и пошел впритирку к одному из островов, но застрял прямо у его кончика, ни вперед, ни назад. Ветер дует, паруса стоят, перед носом тримарана бурун, а хода нет. Пришлось взять в руки орудие производства – весло, и только тогда, совмещая тягу парусов с греблей, немного продвинулся вперед. Но снова натолкнулся на стремнину; надоело упражняться в гребле, подошел к берегу, благо он рядом.
Берег на редкость неудачный, высокая разрушающаяся скала, под ней навалены огромные камни. Отлив, вода ушла, камни мокрые, скользкие, обросли водорослями. Вайда, тоже решив погулять по бережку, прыгнула на камень и, поскользнувшись, ухнула в воду. Купальный сезон на Белом море открыт! Прежде чем я успел что-либо предпринять, она пулей выскочила из воды и, не отряхиваясь, юркнула в рубку прямо на спальник. Все в рубке стало мокрым.
Дождавшись смены течения и вдоволь навертевшись среди островов, я, наконец, добрался до Русского Кузова, на котором с южной стороны увидал уютную бухточку, вытащил тримаран на песок. Остров большой, высокий. Погуляли с Вайдой по нему, залезли на самую макушку, осмотрелись. Оттуда весь Кузовецкий архипелаг как на ладони; рядом через пролив Немецкий Кузов.
Сидя у костра, развернул карту, прикинул дальнейший маршрут. На Белом море все берега имеют свои названия, восточный берег Онежского залива называется Онежским. Попасть туда с Кузовов проще всего в два приема: пройти через Западную Соловецкую салму на Соловецкий остров, обогнуть его с юга, выйти на Муксалму и оттуда перепрыгнуть на материк на мыс Летний Орлов через Восточную Соловецкую салму. Ширина каждого из проливов километров тридцать.
Поначалу я так и собирался сделать. Но на месте решил иначе: не заходя на Соловки пройти южнее их между Соловецким островом и островом Сеннухой, лежащим в шестнадцати километрах южнее Соловецкого, с тем, чтобы попасть южнее мыса Летний Орлов на Пушлахту. В этом случае получается один переход дальностью около 65 км; при благоприятной погоде он проходится за день. Заходить на Немецкий кузов нет смысла.
Осмотрел тримаран, побродил по скалам в поисках пресной воды, нашел лужицу, набрал литров двадцать. Вода у меня хранится в бурдюках, представляющих собой ПВХ-мячи, уложенные в хозяйственные сумки. Такие бурдюки оказались очень удобны, вода в них не портится, заливать их надо через резиновую трубку сифоном.
Кстати, о пресной воде. На Белом море проблем с ней нет. На материке в поисках воды можно ориентироваться на избушки, время от времени попадающиеся по берегу. Люди без воды не живут, и рядом с избушкой обязательно найдется речка, ручеек или колодец. На низких островах, таких как Соловецкие, множество озерков с бурой от торфа водой. На высоких островах пресную воду можно найти на скалах; в лужицах, расположенных выше уровня максимального прилива, вода пресная.
Переход через салму. Мыс Чесменский.
17.7.86. Старт. В час ночи снялся с берега, потихоньку вышел из бухты и заштилел, застрял без хода между островами. Очередная игра нервов; ветра нет, тримаран вертят какие-то непонятные течения, и даже поспать нельзя, кругом камни и скалы. Только в половине третьего удалось выбраться из под прикрытия островов. Свежий ветерок раздул паруса, тримаран покинул архипелаг и взял курс на восток… Крутой бейдевинд левого галса, впереди слева показались Соловки.
Через час, когда взошло солнце, Кузова остались далеко позади, в море открылся остров Сеннуха. Ход неплохой, условия плавания как на Московском море, только берегов не видно. Иду круто к ветру, а ветер пошел за солнцем; не вырезаюсь на Сеннуху и сваливаюсь южнее ее.
Выйдя на траверз Сеннухи, точнее, Большой Сеннухи, поскольку здесь два острова, разжег кипятильник, приготовил чай; с кружкой в руках оглядел остров. Большая Сеннуха – типичная краюха, крутая скала, не подойдешь. Но рядом низенький островочек – Малая Сеннуха.
Море исполосовано струями течений; течения распознаются по характерной волновой толчее. Заштилел; попив чайку на сулое и посмотрев, как курсом на Беломорск, где начинается Беломорско-Балтийский канал, прошло крупное судно – лесовоз, ушел в рубку, часок поспал.
Оказывается, одиночное плавание – отнюдь не подвиг, а весьма нудная работа. Техника мореплавания сводится к тому, что надо располагать надежной хорошо выхоженной машиной, в которой уверен, что она не развалится в неподходящий момент, и самому быть все время в форме. Спишь, конечно, по-волчьи, урывками, но этого хватает. Опять же чаек как элемент комфорта очень способствует.
Чего бояться в море? – Собственной глупости, подлома судна, прибоя, шквала, шторма, крупных судов. Основное в технологии одиночного плавания – не переутомляться. А это прежде всего означает не торчать все время за румпелем. Судно на курс, и занимайся другими делами. На судне всегда найдется работа: то надо что-то зашить, то расточить раксы стакселя, туго надевающиеся на штаг, то заклеить прохудившийся надувной матрац и т.п. Надо беречь себя на случай, когда возникнет необходимость в серьезной работе.
Часто задают вопрос: а вы не боитесь плавать в одиночку? Отвечаю так: а чего собственно здесь бояться? Людей я опасаюсь только в городе, где могут растащить мое судно. На воде мы ладим. Зверей я не боюсь, они не агрессивны. Шквала и шторма в море? Когда в море начинается заваруха, я туда и не лезу. А уж если идешь на большой морской переход, то психологи чески готов принять удар на себя. Скучать в походе не приходится. Много дел, как чисто хозяйственных, так и по обслуживанию судна.
Существует такая вещь как самочувствие человека в море. Если ты чувствуешь себя там уверенно, то тебе сам черт не брат, идешь поперек или еще как нибудь и уверен, что все благополучно кончится. Но когда такой уверенности нет, жмешься к берегу, берешь рифы в тихую погоду и т.п. На наличие уверенности или неуверенности влияет многое, например, туман. В тумане, когда нет видимости, не знаешь, где находишься, теряешь ориентировку, настроение тревожное, стараешься цепляться за берег. Еще сильнее сказывается неуверенность в судне, особенно когда оно не в порядке.
Появление неуверенности в открытом море – состояние, близкое к панике. Для одиночника паника на борту – гибель. Надо немедленно брать себя в руки, трезво думать и четко действовать.
Снова дали ветер, слева по борту открылся вид на все Соловецкие острова: сам Соловецкий, Муксалму и Анзер. Знакомые места, там я побывал несколько лет назад. Идиллию нарушил необычный феномен: восточнее Анзера в море встала какая-то мрачная темная стена, из под которой сильно дунуло. Долго не мог сообразить, что это такое, пока не догадался, что это Фата-моргана, мираж, а черная стена – изображение очень далекого берега.
Ветер развел крутую волну с барашком, управлять тримараном стало трудно, надо рифиться, уменьшать площадь парусов. Убрал большой стаксель, стал ставить меньший и упустил стаксель-фал; тот закрутился вокруг ванты. Пришлось повозиться, вылавливая фал и распутывая его.
Когда поддает ветер, стриптиз тримарана проходит в несколько стадий. Сначала генуя – большой стаксель заменяется средним, затем берется один и второй риф на гроте, потом ставится малый штормовой стаксель. С этой парусностью, примерно 4,5-5 
тримаран еще лавирует. Далее убирается малый стаксель, а когда совсем прижимает, убирается и грот, и тримаран идет под голым рангоутом, разумеется, только по ветру или, в лучшем случае, в бакштаг.
Чтобы спать на ходу спокойно, как правило, ставлю парусность на одну ступень меньшую чем та которую несу сам сидя за румпелем. Функции авторулевого у меня на судне выполняет обыкновенная веревка; термин “поставить тримаран на автомат” означает закрепить румпель этой веревкой.
Несколько слов о псевдоморской экзотике, которой так увлекаются “настоящие яхтсмены”. Ни один яхтсмен веревку веревкой не назовет, для него это трос. Но, по моему, от того, что веревку называют тросом, прочнее она не становится. Уж ежели он есть по артикулу шнур бытовой капроновый, то его не то что тросом, канатом назови, кевларовым он не станет. Еще интересно: яхтсмены считают ниже своего достоинства измерять путь на море в километрах. Только мили! Но какие могут быть мили, если у нас нет приличных навигационных карт и плаваем мы зачастую по картам, выдранным из школьного атласа? А потом, какая разница, в чем его измерять; акватория ограниченная, дальше берега не уедешь.
Проку от этой терминологии нет, но говорят, что она нужна для поддержания традиций военно-морского флота. Я бы сказал, что у того и самого губа не дура: во флоте, например, нет судов. Одни корабли. Да какие же это, извините, корабли, если на них парусов нет?! Корабль, по определению, это трех и более мачтовое парусное судно с прямым парусным вооружением, а не какая-то железная лохань с пушками. И почему, собственно, корабли, а, скажем, не шхуны или карраки?
Взятие рифов на тримаране – работа опасная. Подбирать парус и вязать узлы на рифштертах приходится стоя, держаться кроме как за бешено болтающийся на шквале гик, не за что, того и гляди, вылетишь за борт. Чего еще недостает на тримаране, так это хват-поручней на рубке. Когда при болтанке пробираешься на нос, тоже недолго оказаться за бортом. Сразу вспоминается история о том, как погиб Роберт Джеймс, английский яхтсмен, обощедший земной шар, но неудачно прогулявшийся на нос своего тримарана в малом каботаже. Джеймс был не один; когда он ночью свалился за борт, его выловили из воды, вызвали и спасательный вертолет, но все это, увы, не помогло. Он попросту замерз в холодной воде.
Не надо думать, что я не сделал эти самые хват-поручни по своей лени. Просто идея еще не созрела в конструктивном плане. Рубка -то на тримаране мягкая, за нее не ухватишься!
Спасательная техника для одиночки имеет свои особенности. Всякие спасательные круги и спасжилеты бесполезны. Какая разница, плавать в море в спасжилете или без него! Если судно уйдет, то до берега, будь он даже рядом, в километре, все равно не доплывешь, вода-то холодная. Единственное, что имеет смысл, так это привязываться к судну. На этот случай существует грудная обвязка, для которой я прихватил с собой кусок десятимиллиметровой альпинистской капроновой веревки и специально разучил, как вязать беседочной узел. Но обвязка неудобна; когда надо что-нибудь снять или одеть, например, свитер, обязательно приходится отвязываться. В результате в опасный момент, а они возникают неожиданно, оказываешься без обвязки. К тому же я, естественно, забыл испытать прочность этой системы на берегу, а теперь не прыгать же ради такой проверки за борт!
Насколько я понял из литературы и по собственному опыту, для яхтсмена – одиночки существуют две вполне реальные опасности: первая – вылететь за борт своего судна и вторая – упустить судно и остаться сидеть на необитаемом острове. Все остальное от лукавого. С морем управиться можно, если удастся управиться со своей собственной глупостью и бестолковостью; с ними надо решительно и бескомпромиссно бороться.
После полудня, когда я был далеко в море, стал просматриваться Онежский берег. Мура уползла назад, тримаран идет хорошим ходом, изрядно мотает.
Усиление ветра. На сильном ветру, баллах на семи, на воде промеж больших волн появляется характерный узор изморози, совсем как зимой на оконном стекле; это возбуждаются мелкие капиллярные волны.
Мне изрядно досаждает волна, идущая с норд-оста. К берегу подхожу издали, вкось; он идет на север и помаленьку прикрывает меня от волны, ограничивая ее длину разбега. Пытаюсь сориентироваться; судя по всему, выхожу южнее Пушлахты и чуть севернее Чесменского мыса. Справа действительно виден симпатичный мысок, на котором в монокуляр разглядел маяк и антенны; видимо, здесь и радиомаяк. В шесть часов вечера берег уже рядом, различаю отдельные деревья.
Приехали. Первое впечатление – берег великолепный. Ровный как по линейке песчаный пляж, сосновый бор, моховой ковер, черника, ни одной битой бутылки или ржавой консервной банки. Это не Подмосковье, где под каждым кустом сидит по туристу или по пьянице.
Надо бы все-таки уточнить свое место; полной уверенности в том, что рядом действительно Чесменский мыс, нет, а спросить некого. Но тут помогла Фата-моргана. Оглянулся назад на море и увидал, как над горизонтом повисли черточки островов, даже тех, что далеко за горизонтом. Не растерялся, схватил карту, сличил ее с местностью. Все оказалось на своих местах.
Онежский берег
На следующий день, выспавшись, осмотрел свое хозяйство. Отлив, вода ушла, оголилась широченная осушка. В лужицах вода прогрелась на солнце, шлепаю по ним босиком. Солнечно, тепло и уютно.
Ветер слабый, за день немного продвинулся на юг и встал около трех развалившихся домиков; на карте это Котово. Нашел небольшую речку, набрал из нее воды, сварил кашу. Когда море стало уходить, перегнал тримаран в устье речки, рассчитывая, что на малой воде в отмели останется какая-нибудь протока, по которой удастся выбраться в море.
После полуночи обнажилась километровая осушка, по которой струился небольшой ручеек; по нему я и попытался слезть на воду. Но не тут-то было, тримаран прочно сел на мель. До воды далеко, осадка тримарана сантиметров двадцать, глубина по щиколотку, сижу посреди протоки под всеми парусами. Ничего не поделаешь, надо ждать. Жду. Прошел еще час, воды нет. Еще час – то же самое. Наконец, вода поднялась на пару сантиметров; я сдвинул тримаран с места и потащил его к морю. Но он снова плотно уселся на грунт. Настоящий прилив начался только в четвертом часу утра, и оказалось, что таскать тримаран было ни к чему; осушка настолько плоская, что ее накрыло водой всю сразу.
Ветер зашел в нос, и началась какая-то дурная лавировка на слабом ветре. Тримаран не идет к ветру круче 
, не пойму, в чем дело. Галс туда, галс обратно, но Котово как приклеенное все еще на траверзе.
Около нас появилось несколько белух. Белуха – небольшой кит до шести метров в длину и четырех тонн весом. Белая спина, хвост с горизонтальными лопастями, но рассмотреть их целиком даже вблизи не удается, не желают позировать.
Море – белесая, гладкая безбрежная равнина. По ней в разные стороны перемещаются четко очерченные пятна ряби – стаи рыбы, за которой и охотятся белухи. Видимо, нам навстречу идет мощное течение, которое и не удается преодолеть на слабом ветре. Котово все еще на траверзе.
За полдня прошел всего восемь километров. Котово, наконец, исчезло из виду. Зашел за мыс Каменный – длинную косу из больших отдельно стоящих камней. Из затеи погулять по берегу ничего не вышло. Тримаран сел на мель в километре от берега; я поставил его на якорь, и мы с Вайдой спрыгнули в воду и пешком отправились к берегу, но до него так и не дошли. Вовремя сообразил, что начался прилив, вода подымается, и назад до тримарана не доберешься. Пришлось возвращаться. Тримаран застрял на камнях, стаскивая его, ободрал ногу и, заливая ее йодом, залюбовался подводным миром, водорослями, шевелящимися на течении.
Полный штиль, иду за счет ветра, создаваемого течением. Даже в штиль течение тащит судно, возникает небольшой встречный ветерок, который дает возможность ходить в лавировку поперек течения. Какая разница, что движется – вода или воздух; само парусное судно движется за счет их относительного перемещения.
20.7.86. Собаке Вайде объявлена благодарность за спасение судового имущества. Утром, когда начался прилив, из-под тримарана уплыл надувной пуфик, который я подсунул под его поплавок, чтобы тримаран не качался на суше. Облаивая его, собака разбудила меня, ущерб был предотвращен.
Повторяется вчерашняя история: не успел выйти на воду, как скис ветер, болтаюсь на траверзе места стоянки. Пасмурно, дымка, ветерок иногда тянет из-под низких облаков, крутит, тогда начинается борьба с непроизвольными оверштагами. Поверхность моря исполосована ветровой рябью, иду по полосам ряби переходя из одной в другую. Разглядываю тюленей, один из них плывет за тримараном. У тюленя черный нос и морда как у собаки непонятно какой породы. Вайда на тюленей почему-то не реагирует; она и сначала смотрела на них без интереса, а потом и совсем замечать их перестала.
Обнаружил отсутствие ножа; забыл, видимо на последней стоянке. Обидно, но возвращаться не стал. Никогда не беру в походы оружие, нет необходимости. Но на этот раз не удержался, из пижонства взял с собой кинжал. И единственное разумное применение, которое ему нашлось, - намазывать масло на хлеб, да и то потому, что другого ножа не оказалось.
Над морем повисла белесая мгла. В пятом часу слегка потянуло ветерком из-под набежавшей тучки, под которой торчат какие-то лохмы, причем близко, кажется, можно рукой потрогать; они оказались легким дождиком. Берег стал высоким, обрывистым, в обрыве виден проем, в проеме – населенный пункт. Это Лямца, но ветра нет. Подошел к берегу под обрывом, место интересное: обрыв вскрыл водоносный горизонт, по откосу стекают струйки воды. На косогоре растет красная смородина.
Следующим утром быстро добежал до Лямцы, расположившейся на берегах уютной бухточки в устье речки. В деревне оживленно, люди, трактора, лошади, но до нас никому кроме собак дела нет. В поисках почты и магазина прошлись с Вайдой по деревне. Когда на почте я отправлял домой контрольную телеграмму, Вайдой, оставшейся на улице, заинтересовались местные кобели. Спасаясь от них, собака с визгом влетела на почту. Достопримечательностью Лямцы является памятник времен Крымской войны; тогда лямчане отбили десант крейсировавшей по Белому морю англо-французской эскадры.
Море развезло. Стоит ли выходить на воду? Рядом на здоровенной лодке возился с движком какой-то дед. Битый час я торчал около него, пытаясь заговорить, уточнить местную обстановку. Но бестолку, дед что-то бурчал, но не оглядывался. Через час подошел сам и так сказал по поводу свежего ветра: - Это что, это можно с маслом есть! А вот осенью, тогда дает!
Но тримаран пошел хорошо, паруса на бабочке, шурую во всю. Берег симпатичный но однообразный: ровный песчаный пляж и сосновый бор. Пляж чистый, ни бревнышка; бревна собраны и уложены в штабеля. Редкая хозяйственность для Белого моря, где бревнами завалены все берега.
Обогнув мыс Глубокий, вошел в Пурнемскую губу. Южнее Глубокого километрах в десяти виден остров Пурлдуда; отсюда можно идти на запад по островам, но я повернул налево на восток и пошел вдоль берега. Ветер засвежел, шквалит, гудит в вантах. Слева по борту Пурнема, село побольше и посовременнее Лямцы. Цивилизация явно уже добралась до Пурнемы, но застряла между ней и Лямцой.
За Пурнемой пошла серия десятикилометровых губ, которые срезаю по мысам. Обогнул очередной мыс и увидал губу Ухту. Еще дед в Лямце сказал, что это не губа, а сплошная осушка, за которой и берега не видно. Дальше хлеще: открылась очередная губа, Нижмозерская, в которой воды как таковой нет, а вместо нее огромное каменное поле. Ну и велико! Два часа шел вдоль него, пока добрался до конца, где увидал своеобразный навигационный знак – здоровенный камень со столбиком, который я издали принял за катер. К вечеру прошел Кяндскую губу, заночевал за мысом Ново-Усолье.
