Решение принято: иду на Кандалакшу. Ухожу с Тапарухи. С попутным течением пошел на северо-восток. С моря катится длинная пологая зыбь, на конце Тапарухи разбивается о скалы. Грохочет прибой, давно я его не слышал!
Внезапно к грохоту прибоя добавился грохот технического происхождения: над головой на сверхзвуке пронеслась пара истребителей-бомбардировщиков, от ударной волны задребезжали скалы. Только этого добра здесь не хватало! Оружие, как и ассенизационный обоз, надо иметь, но зачем же его всем показывать!
Напротив выхода с Тапарухи остров Ромбак, на нем входной маяк Кемского фарватера. Обхожу морем последнюю группу островов из Кемских шхер – Пяллуды. Ветер слабый, но трясет на какой-то непривычной битой волне. На открытой воде волна изменилась, подросла, иду к ней лагом, а плюхи здесь ходят изрядные, метра под два, крутые, с гребнем. Ход хороший, но сильно мотает.
Иду по мысам, проскакиваю какие-то губы и острова. Кузова исчезли из виду, вдоль берега тянутся длинные каменистые луды. В море волна, за лудами гладкая вода. Какой дурак ходит с наветренной стороны шхер!
После захода солнца ветер ослаб, волна улеглась. Встал на осушку. Место так себе, устье какого-то ручья, высокая трава, кусты. Но Вайда быстренько его обследовала, побегала и поймала зайца, тот и пикнуть не успел. Взял зайца у собаки, посмотрел. Что с ним делать? Пустить в кашу или отдать собаке? Отдал, минут через двадцать от зайца ни клочка шерсти не осталось.
В три часа утра снова на воде. Прилив, светло, слышно, как где-то невдалеке громыхает поезд. С часик шел “на автомате”, но трудно заставить себя лежать в рубке, когда тримаран трясется на волнах. Идет крупная зыбь, поплавки жестко бьются о волны. Берег повернул направо, камни, ревет прибой, взлетают столбы брызг. Выхожу к мысу Чернецкому.
Камней до черта! Кругом прибой, тут поспишь! Но это и хорошо, что прибой, опасные места заметны издали. Сижу в кокпите после бессонной ночи, подремываю. А вокруг навигационные опасности. Закроешь глаза, а в глазах черника, ягодки и веточки.
Впереди мыс Хенной-наволок, не вырезаюсь на него, лавирую, даю галс в море. Загляделся на чайку, садившуюся на воду; при посадке ока очень забавно выставила вперед лапы.
Подошел к мысу, место любопытное. Проспал на нем часиков шесть, осмотрел окрестности. Море вокруг усеяно скалами, о них разбивается зыбь, с ревом взлетают столбы воды.
За следующим мысом слева открылась глубокая Калгалакшская губа, пересекаю ее. На крупной тяжелой волне морем обогнул Олений остров. За ним открылась длинная, на несколько километров, цепочка луд, на последней луде маяк. Между лудами и берегом спокойная вода. Намотался на волне, обходить луды не хотелось, срезая угол, нырнул в проход. И там мне дало: на мели свирепствовал прибой.
Хорошим ходом на фордевинде с парусами на бабочке тримаран входил в проход. Отворачивать было поздно; единственное, что успел сделать, погасил стаксель, убрав его за грот. Двухметровая волна ударила сзади, обрушилась под кормой тримарана, тот рывком развернулся, встал к волне лагом и полез на ребро. Волна ударила под мост. Вот где мне пригодились четырехсотлитровые поплавки тримарана и швертботные навыки! Энергичным открениванием удалось удержать судно от опрокидывания, выровнять его и вернуть на курс. Не успел выровняться, как сзади рухнула вторая волна; к счастью, я немного продвинулся вперед, она обрушилась за кормой, и пережить ее было легче.
Момент был опасный. Перевернись тримаран, неизвестно, чем бы все кончилось. Если бы и удалось выбраться из воды, то не на берег, а на луду, а на голой скале в мокрой одежде долго не протянешь.
Но на этом трудности не кончились. Местность своеобразная: берег как растопыренными пальцами ощетинился узкими длинными мысами, между ними узкие заливы. Тримаран шел быстро; не успев сориентироваться, я принял мыс за остров, залив за пролив и полным ходом влетел в него. Сильный навальный ветер с удовольствием погнал нас в тупик. Кое-как развернулся и стал выбираться оттуда. Тримаран – не швертбот, на пятке не вертится, короткая лавировка в узком заливе на нем – мучение. Поворот за поворотом, на каждом оверштаге уйма дел, не хватает рук: надо перебросить на другой борт грот, передернуть шкоты стакселя, выбрать один шверц и поставить другой, самому пересесть на другой борт. Тримаран пролетает от берега до берега за несколько секунд, все это проделать даже не успеваешь. Впридачу налетел на сети, стоявшие посреди залива. Но все-таки выбрался. Пройдя немного вдоль берега, встал на первом же подходящем месте, только тут отдышался.
Ивановы луды. Пежостров.
3.8.86. Тихо. Осмотрел окрестности, подивился своеобразию местности, в полдень вышел на воду, заштилел и, как положено, три часа мотался без хода.
Вчера во время суматохи наступил на компас. У меня два компаса; один, авиационный КИ-13, висит в рубке, по нему я контролирую курс тримарана, когда тот идет “на автомате”. Второй в кокпите; это немецкий компас для спортивного ориентирования; компас удобный, особенно на лавировке, но пластмассу на него немцы пустили дрянную. Кое-как удалось его реанимировать.
Попутный ветер балла на три, с моря идет зыбь, хоть и пологая, но отнюдь не маленькая. Проскочил мимо селения на берегу; впереди на горке показалась башня, видимо, маяк; за ней виден мыс, уставленный антеннами. Обойдя его, зашел в бухту.
Стоянка здесь получилась оживленная. Не успел разделаться с хозяйственными делами, как подошли рыбаки, изрядно поддатые, предложили красную рыбу.
-Но денег, - говорят, - нам не надо.
Нужен спирт, но чего нет, того нет. Товарообмен не состоялся, попробовать семги не удалось.
Побеседовали. Горе с этими местными навигаторами! Из их объяснений все-таки удалось извлечь, что селение, которое я проехал – Гридино, рядом маяк Кирбей, впереди на входе в Чупинскую губу должен быть маяк Шарапов, а в Ивановых лудах, где я чуть не перевернулся, маяк Кошконца. Точку на карте определить не смогли, выяснили только, что до Чупы два, а до Кеми шесть часов хода “на быстроходке”.
Как я убедился позднее, гридинский берег славится бартерными операциями. Рыбаки сидят на тонях, ловят семгу. Сети у них сложнейшие, не дай бог сеть сорвет штормом, хлопот не оберешься. Но обычно работы мало, и рыбаки поглядывают на море. И как только в море появляется какая-нибудь яхта, из укромной бухточки за ней вылетает дора. Нет, не пираты, а честные торговцы. Идет обмен -–хвост семги за бутылку водки. Рыбаки не просыхают.
На следующий день в полдень снялся с места, иду по мысам, разглядываю берег. Берег весьма живописный, скалистый, прямой с неглубокими бухточками, поросший лесом. По своей карте я могу определить только общее направление движения: на северо-запад. Но это не смущает, дистанция здесь в принципе трамвайная, к тому же корректирую курс по судам, идущим на Кандалакшу. В данный момент, например, на траверзе параллельным курсом идет большое грузовое судно с прокопченным кормовым флагом.
Места пошли людные и грибные. При очередном подходе к берегу набрал 34 штуки крепеньких подосиновиков; столько грибов мне ни к чему, но жадность одолела, сработал рефлекс. Попробовал ради эксперимента засолить их в морской воде. Очередное кулинарное изобретение, подосиновики соленые, оказалось блюдом вкусным, но сильнодействующим, так что этот рецепт я приводить не буду, хорошо, что в аптечке нашелся фталазол. После неудачных экспериментов с грибами интерес к ним поубавился; грибов много, но я предпочитал собирать горох.
Вечером, выйдя на воду, наткнулся на непротык. Больше часа с хорошим ходом лавировал, а продвинулся по курсу всего-то метров на двадцать. Повторный эксперимент дал еще худший результат: откатился назад метров на двести. Против природы не попрешь – встречное отливное течение. Встал на осушку.
Ба! Байдарочники! Вдоль берега на трех байдарках идет группа москвичей; нагнали меня, потрепались, уточнил свои координаты. Оказывается, проезжаю интересные места: Кивиканду, Сон-губу, Сон-остров. Впереди мыс Шарапов, Чупинская губа.
Жду прилива, полночь, не спится, занялся подсчетами. От Тапарухи пройдено 140 км, осталось столько же. Ширина Кандалакшской губы здесь километров шестьдесят. Не махнуть ли на Терский берег?
Течение сменилось во втором часу ночи. Ветер слегка зашел на север, началась несимметричная лавировка с контргалсами. Иду на огонь маяка и подмерзаю на ходу, ночь холодная. Разжег кипятильник, греюсь вареными грибами. Когда в пятом часу утра взошло солнце, жить стало легче. Но скис ветер, начался отлив, подошел к берегу.
Поспали мы с Вайдой вблизи Сон острова неплохо. Все проспали, и отлив и прилив, зато дождались попутного ветра. Побежали дальше, любуясь красивыми скалистыми берегами, прошли мыс Шарапов, добрались до Пежострова, обошли его.
За Пежостровом, чтобы размяться, я высадился на небольшой островок. Вайда, спрыгнув на скалу, тут же взялась за любимое собачье дело, разбой, придушила утку.
Островок своеобразный, низкая краюха, гладкая и весьма круто выходящая из воды скала; по ее контуру бегут буруны, бьющие по хвосту тримарана, задравшему нос в небо. Чтобы при отходе не стукнуло о скалу, снялся с нее рывком: развернул тримаран носом в море и, выбрав момент затишья между волнами, подобрал шкоты и соскользнул со скалы. Прием отхода лихой но рискованный, как раз тот случай, когда легко упустить судно.
__________________________________________________________
С Кивикандой и Чупинской губой мне удалось ознакомиться в следующий раз.
Кмвмканда – озеро, соединенное с морем короткой протокой с мощным течением, в которой я вымачивал упомянутую ранее соловецкую селедку. Рыбаки соли не пожалели, взять в рот ее было невозможно, собака воротила от нее морду. Так она и пролежала у меня от Калгалакшской губы до Кивиканды, куда я ткнулся случайно. Здесь я загрузил ее в сетку, привязал к веревке и запустил полоскаться в протоке. Через сутки селедке отдали должное.
На Кивиканде удалось попробовать местной трески и семги – познакомился с обжившимися здесь семьей москвичей и с начальником чупинского рудника “Малиновая варака” Никитиным, строившим на берегу рыбацкую избушку. Благодаря Никитину я попал в Чупу; он подсказал, что в Чупе на станции есть багажное отделение, откуда тримаран можно отправить в Москву, и нет необходимости для этого тащиться в Кандалакшу.
От Кивиканды до Чупы 60 км, из них 20 по морю до Шарапова мыса, далее по Чупинской губе. Поход в тот раз был совмещенным с геологоразведкой, меня интересовали поделочные камни, в частности, беломорит. В результате я прошел по Чупинской губе, облазил карьеры на ее берегах, добрался до самой Чупы, Малиновой вараки и, в конечном счете, до Хитоламбины, где и засел надолго с камнями. Развлекаться под парусами в море хорошо, но ведь и работать иногда тоже надо.
Что такое опасность. Шторм. Остров Красный.
Несколько слов о специфике плаваний по Белому морю. Как известно, ход парусного судна обеспечивается действием ветра на паруса и воды на его корпус. Избаловавшись на южных морях и озерах типа Онежского, мы забыли о второй части этой формулы. Вода тоже может течь, причем весьма шибко, что существенно сказывается на навигации. Приливы и отливы Белого моря, струйные приливо-отливные течения, особенно сильные у мысов и в архипелагах островов, сулои, волны, рушащиеся на течении, все это на порядок осложняет жизнь мореплавателя. Нужно все время чувствовать ритм моря, попадать ему в такт и согласовывать это с погодой и ветрами. Без этого с места не сдвинешься, а научиться этому весьма непросто.
Одиночное плавание требует очень высокой парусной культуры. Мореплаватель-одиночка все время ходит под дамокловым мечом. Самое страшное в море – собственная глупость, которая всегда с собой. Мелочь, недосмотр, пустяк, который обычно ничего не значит, грозит гибелью. Плавать в одиночку опасно и тяжело, причем я не берусь судить, где труднее: в открытом море или вблизи берега. Нелегко, конечно, неделями не видеть земли, но и вертеться по пятнадцать часов изо дня в день среди бурунов тоже не сахар. В любом случае надо очень верить в себя и в свое парусное мастерство и не только верить, но и реально владеть им, чтобы идти в дальнее одиночное плавание.
Существует стандарт, определяющий безопасность труда как состояние условий, при котором отсутствует производственная опасность, т.е. возможность влияния на человека опасных или вредных факторов; опасные факторы ведут к несчастному случаю или травме, вредные к заболеванию. Ясно, что одиночное плавание занятие хотя и не вредное, но безусловно опасное. Чтобы понять это, достаточно разок вылететь за борт своего судна.
Но люди гибнут и иначе. Когда я вернулся с Белого моря в Москву и писал эти строки, как раз перед Новым годом погиб наш товарищ Володя Канюков. Кроме паруса он увлекался и дельтапланеризмом. При заходе на посадку его мотодельтаплан порывом ветра поставило на крыло, и он упал на землю с высоты пятнадцати метров… Причина аварии неизвестна, но, видимо, все та же, что и погубившая на заре авиации Отто Лилиенталя: несовершенство ультралегкого летательного аппарата, его неустойчивость в турбулентном приземном слое воздуха.
Володя знал, на что шел. Мы с ним беседовали об этом в конце лета, сидя у костра на Парусном берегу.
Другой случай. Всем московским туристам известны “дорога жизни” и так называемая канава, что рядом с платформой электрички “Московское море”. Не одно поколение туристов, байдарочников и парусников поливало эту дорогу потом и собирало там лодки. Полита она и кровью.
12 мая 1988 года в 5 утра скорый поезд № 9 Ленинград - Москва сбил здесь Игорюху – Игоря Чегодаева, 22 лет. Опознали его по оказавшейся в кармане записной книжке. Я вывозил его из морга и видел, что остается от человека, попавшего под поезд. Хоронили Игорюху с честью. Гроб, задрапированный гротом “Мевы” М-6, несли капитаны, кавалеры “Серебряного стакселя”.
Проблема одиночных плаваний была затронута С.Бухариным в очерке о капитане Ветре (К.Я. 1986.№ 3 /121/, 95-101). К.И.Ветер – профессионал-испытатель, и одиночные плавания на большом парусном тримаране-лаборатории “Таис-3”, богато оснащенном аппаратурой и спасательной техникой – его работа, тогда как мы ходим в море ради удовольствия. По его данным, надежность рулевого-одиночки составляет 0,17 ночью и 0,43 днем при плавании в шторм. Эти цифры вызывают недоумение; при столь низкой надежности никто из нас не вернулся бы живым. К счастью, это не так. И это означает, что за время плавания рулевыми-одиночками не было допущено ни одной серьезной ошибки, т.е. их надежность оказалась стопроцентной.
В чем же причина расхождения? Видимо, в упомянутых в очерке экспериментах надежность работы рулевого оценивалась не по исходу самого плавания, а на основании искусственных психологических тестов, выполнять которые безошибочно у рулевого попросту не было серьезных стимулов, тем более, что они отвлекали его от управления судном в сложных условиях.
Сказанное не означает, что рулевой-одиночка вообще не ошибается. Он может ошибиться при определении своего места в море, в выборе курса, при выполнении различных судовых работ и т.п. Однако все это малосущественно. С увеличением длительности и сложности плавания из-за утомления рулевого возрастают частота и калибр его ошибок. Но в том и состоит искусство одиночного мореплавания, чтобы не дать им перерасти в катастрофические, удержать их ниже порога безопасности.
_____________________________________________________________
6.8.86. Все мы очень хорошо плаваем, пока нет шторма. Двадцать второй день похода. Усталость понемногу накапливается, дает знать. Сегодня с утра что-то приболел, чувствую себя неважно. В порядке самолечения решил принять баню. Скальную баню удалось усовершенствовать; подобрал местность с таким рельефом, что камни, раскаленные на костре, сами скатывались в расщелину с пресной водой. Хворь как рукой сняло. Оживился, расхрабрился и потерял бдительность. Не обратив внимания на шквалики, срывавшиеся с гребня острова, пошел на воду.
Ну и влип! На море-то оказался шторм. Сильнейший ветер; пока брал рифы, вынесло из-за острова; в моря тяжелая волна три метра с гаком с приличным гребнем. Волна сама по себе не опасна, но с гребнями лучше не связываться. Вернуться назад на остров против ветра не могу. Кое-как в крутой бейдевинд зашел за другой остров, а здесь шквал, да такой, что пришлось спускать паруса; с островов и по всем проливам шквалило баллов на девять. Пронесло мимо большого катера, укрывшегося от шторма в бухте; стоит на якоре, видимо, заранее получил штормовое предупреждение. Полез на нос убирать стаксель; шкоты словно взбесились и так хлестали по лицу и по голове, что вспомнил забавную фразу из книги Колдуэлла “Отчаянное путешествие” о том, как один яхтсмен называл свою жену “мой стаксель”. Не в бровь, а в глаз.
Спрятаться под наветренный берег не удалось; без парусов под рангоутом стало снова выносить в море, что там творится, я уже видел, и мне туда не хотелось. Поставил шверцы, тримаран немного привелся, его потащило через залив – Кивгубу. Оставался последний резерв – оружие последнего боя, плавучий якорь; много лет вожу его с собой, а этот бой все никак не наступает. Не удалось использовать плавучий якорь и на этот раз: несет на скалы, дрейфовать некуда.
В этот нетривиальный момент я увидел нечто интригующее: далеко в море стоял на якоре без парусов огромный барк. Что бы это значило? Монокуляр прыгал в руках; я никак не мог сосчитать на нем число мачт. Шесть! Неужто такие мастодонты еще сохранились? Сейчас самое крупное парусное судно – “Седов”, а на нем вроде бы мачт меньше.
Когда вынесло на середину залива, ветер стал ровнее; рискнул, поставил штормовой стаксель и, чуть потравив шкот, хватая ветер только углом паруса, стал отходить от скал. Потом обнаглел, поднял глухо зарифленный грот, что было сделать очень непросто; тем самым восстановил контроль над ситуацией.
Несусь сломя голову в галфвинд поперек залива; тримаран прыгает с волны на волну, весь залив белый, пена летит по ветру, забрызгало мне очки, видимости никакой. Сунув очки за пазуху, протер их о свитер, осмотрелся: куда уходить? Только вперед! Впереди остров – скала, камни, столбы брызг. Дальше остров побольше и тоже скалистый, но между ним и материком пролив с низкими берегами. Вот туда-то и надо попасть; это единственный надежный шанс выбраться из передряги.
Весьма лихим маневром обогнул скалы, заметил на острове дом, но туда не подойдешь, дотянул до каменистого пляжа, выбрал местечко, где камни поплоще, прицелился, набрал максимальный ход и вылетел на камни с прибойной волной.
Вылез на берег, убрал паруса, осмотрел тримаран. Все цело. Прибой отступает, отлив. Гляжу на прибой и не понимаю, как мне удалось через него проскочить. В паспорт тримарана надо записать: на этом судне великолепный рулевой, но дурак. Влип-то по своей глупости! Неподалеку на берегу стоит доска, на ней коряво написано: “Заповедник”. Но мне не до тонкостей.
7.8.86. Ночь, шторм, прилив. Тримаран на камнях трясется как в лихорадке. Воет в вантах, свистит в стрингерах, фалы стучат о мачту. Подступает прибой, волны рушатся в десяти метрах от кормы; клочьями летит пена, ею заляпана вся корма тримарана. Собачья вахта ввиду непогоды отменена; Вайда спит в рубке, укрыв нос пушистым хвостом. Нервы у собаки – позавидуешь.
Море играет честно. Пришло время, и оно двинуло буруны вперед. Думай, что делать, время пока есть. Надо бы убрать тримаран из-под удара, но заранее оттащить его нельзя: тяжел, да и изуродуешь на камнях. Остается ждать, когда он подвсплывет, и оттаскивать по кромке прибоя. Лежу в рубке в спальнике, дремлю, иногда просыпаюсь, выглядываю наружу. Смотрю, как медленно, но неуклонно прибой надвигается на меня.
Прибой подобрался к хвосту тримарана. Ветер свирепствует, тримаран подпрыгивает на месте. Не экономьте на рулевом устройстве! У меня перо руля – сплошной стеклоплдастик, весит 5 кг, и оно выдержало, когда тримаран стоял на прибое и бился рулем о камни. Выдержало бы что- нибудь другое, не знаю.
И снова отлив; опасность отступила, спим дальше.
Полдень. Поспали неплохо, но погода дрянь. Шторм не стихает, начался дождь.
Ветер, дождь. Сосны гнутся. Сидеть без дела скучно, решил заглянуть на кордон, потопали с Вайдой по гудящему мокрому лесу. Лесника на кордоне не застали. Осмотрели его хозяйство, заглянули в дом. Печь топится, а человека нет. Лесник неплохо устроился: газовая плита, телевизор, только электричества нет – ветряк сломан. Бреется платинированными голландскими лезвиями, читает “Человек и закон”. Ай да лесники пошли!
У лесника оказалась и забавная система оповещения о своих действиях: на двери избушки висит пачка листов бумаги, часть из них загнута вверх и приколота кнопкой. На открытом листе написано: “Ушел в обход”. Под ним другой лист: “Уехал за водой, вернусь через два часа” и т.д. Удобно, на все случаи жизни, только очень уж научный подход к делу.
Вернулись к себе, прошлись по берегу в другую сторону, снова спим. Три часа ночи. По прежнему ветер, дождь; ветер немного зашел за мыс. Вайда героически заступила на вахту: охраняет тримаран, залегла меж камней метрах в двадцати от него в направлении вероятного появления противника. Иногда заглядывает ко мне в рубку. Никак не удается объяснить собаке, что хорошая собака – это сухая собака; затаскивает сырость.
Для пущей водостойкости закрыл рубку тентом из пленки, привязал его к гику. Даже после двух суток стояния под дождем условия в рубке вполне комфортные. Сухо и теплее, чем на улице. Тент перекрывает и кокпит тримарана; это удобно, образовался предбанник, где можно заниматься хозяйственными делами, просушить одежду, приготовить еду. Запустил кипятильник, сварил кашу.
Попав в заповедник, я принял меры предосторожности: не стал разводить костер. Сидеть двое суток под дождем на ветру и без костра не весело, но выручает одежда: трое шерстяных тренировочных штанов, два свитера, куртка, теплые носки, шапочка. Комплект испытанный; в майские праздники на Московском море, когда у меня мокрые носки примерзли к раме тримарана, в нем было неплохо, а здесь все-таки теплей. Вылезая из-под тента под дождь, надеваю еще и непромоканец.
Голода на судне пока нет, но продуктов в обрез: полтора батона хлеба, пачка масла, ложки две собачьей кроличьей тушенки; на исходе сахар, пришлось ограничить его потребление – две ложки на кружку чая. Сушеное мясо и крупа имеются, но до магазина сто км и неизвестно, сколько продлится шторм.
Прилив. Стою носом к ветру и дождю поперек волны, она лупит в поплавок тримарана. Тот дергается, ветер юго-западный, черт знает, сколько баллов.
В конце-концов это надоедает. Долго нас еще долбать собираются? Ведь и ежу ясно, что ничего с нами не поделать! А ну, прибой, катись обратно в море с отливом!
Картина все та же. Сильный ветер, дождь. На воде сплошные барашки. Но нам немного легче, ветер зашел на берег, прикрывает лесок.
Циклон уходит, погода улучшается. Во второй половине дня подошел лесник, записал мои данные, запретил разводить костры. Предчувствуя, что такой разговор состоится, я их и не разводил. Беседовали миролюбиво; что такое шторм, всем понятно. Уточнил у него свое место. Оказывается, это остров Красный; до Кандалакши действительно около ста км, точнее, четыре часа хода на моторке под “Вихрем”.
День закончился приемом у лесника; зовут его Юрой, перешли на “ты”. Мужик деловой, хозяйственный, бывший дисчпетчер Кандалакшского порта. Лесником на острове просидел два года, понравилось, собирается остаться и дальше. Предложил попить чаю с вареньем.
-Тебе, - говорит, - какого? Черничного или смородинового?
-Я,- говорю, без претензий.
-Ну а все-таки?
-Давай смородиновое.
Юра сунул мне в руки кружку и отправил собирать смородину; ее кусты растут прямо на кордоне. Когда я, набрав ягод, вернулся в дом, он уже вовсю пек блины; тут же было сварено и варенье, а Вайде выделена добрая порция вермишели с тушенкой. Собаке обрадовался; говорит, что без собаки замучили зайцы, объели весь огород.
Напоил, накормил нас с Вайдой, проболтали весь вечер. Оказывается, я у него не первый гость. Остров Красный стоит на проходе, сюда забредает интересная публика. Встречают по разному: одних блинами, других – в шею. Заповедник, своя специфика.
Выяснилось, и что за корабль стоит в море; это старая баржа, сидящая на камнях у острова Грумант; ее когда-то использовали как артиллерийскую мишень.
Обсудили также вопрос о быстроходности транспорта; пришли к выводу, что все хорошо в меру; чем быстрее едешь, тем меньше видишь. Даже я на своем тримаране сплошь и рядом проскакиваю интереснейшие места. На самолете можно за полдня пролететь всю страну, но не увидишь ничего. Земля везде хороша, и торопиться на ней не следует.
Следующим утром свежо, но жить можно. Простился с лесником и отбыл в море. На прощанье Юра показал мне родиолу – золотой корень. Небольшое растение с корнем, имеющим на изломе слабый запах розы и терпкий вкус; я его сто раз видел на островах. Говорит, что золотой корень – тонизирующее средство, может пригодиться. Устал, – жуй. Взял образец.
Мыс Турий. Кордон Мукомский.
Ветер западный, баллов пять, несу полный грот и средний стаксель. Прошел поливом между островами Красным и Грумантом, выбрался на чистую воду и потерял ориентировку. Карты то нет! По объяснениям лесника мне надо обогнуть морем остров Великий, а перед тем пройти Великую салму. Впереди широкая полоса чистой воды, за ней вдали торчат несколько макушек. Крайнюю справа посчитал за Великий остров и пошел на нее; обходить-то остров надо с востока. Иду, как я полагаю, Великой салмой, компас показывает что-то не то. Ну и велика Великая салма! Ну и велик Великий остров! Очень суматошно, волной бьет под рубку, сильно брызжет, но опасности нет. Ветра и волны в меру, столько, сколько надо. Самая парусная погода.
Впереди парус! Большая яхта прошла встречным курсом, нами не заинтересовались. Грубияны эти яхтсмены!
Часа за три пересек пролив и, обогнув высокий скалистый мыс, подошел к берегу; кругом таблички: “Заповедник”. Никак не пойму, остров это или не остров; обзор ограничен другим мысом. Обошел и его, берег повернул на северо-восток. Пора опрашивать местных жителей, а то уеду вообще неизвестно куда. Увидал на берегу кордон, подошел к нему, отправился на разведку. На домике надпись “Кордон Мукомский”, дверь на замке, людей нет.
Не успел я разочароваться, как из лесу выбежала лайка, а за ней появился молодой парень в тельняшке. Оказалось, лесник, молодой специалист; служил во флоте, окончил лесотехнический институт, но еще не определился в жизни. Он мне популярно объяснил, что это уже не остров, а материк, противоположный Терский берег Белого моря. Мыс, который я проходил, - Турий. Итак, очередное пересечение, на этот раз случайно.
Лайку зовут Пельма. Вайда с Пельмой совершили ритуал знакомства, миролюбиво обнюхали друг друга. Надо сказать, что Вайда – пушистый хвост у меня красотка, западносибирские лайки рядом с ней смотрятся бледненько.
-Это колли? – спрашивает лесник.
-Ну что ты, какая еще колли! Ездовая собака!
Не поверил, стали проверять. Лесник-то Саша оказался председателем клуба охотничьего собаководства из Умбы. Колли в этих местах не водятся, но на кордоне у него нашлась толстенная папка с выдранными невесть из каких журналов статьями о собаках. Вот повезло! Собачья литература – дефицит больший, чем парусная. Весь вечер я прокопался в этой папке. И, представьте себе, обнаружил Вайдину родню.
Оказывается, Вайда в родстве не только с ленскими ездовыми собаками, но и с местным типом зверовой лайки, сохранившимся в глухих местах по реке Чикой на юге Читинской области. Собак очень хвалят. Разница между этими лайками и ездовыми собаками, кстати говоря, невелика, разве что они помельче.
Устроили кинологическую экспертизу, вертели Вайду как на ринге, сличали с фото и описанием. Похожа. Даже масть та же. Надо же, два года не мог выяснить толком, что у меня за собака. Литературы нет, кого ни спросишь, никто не знает, заглядывал даже в московские клубы служебного и охотничьего собаководства; не клубы, а недоразумение. А тут случайно забрел к черту на рога в Кандалакшский заповедник на Терский берег, и столько информации. Снова навигационная ошибка пошла нам на пользу.
Посмеялись по этому поводу. Случайно упомянул, что с провизией у меня, увы, туго, и мне лишь бы добраться до ближайшего магазина. На это Саша сказал: - Понятно! –и устроил нам прием не хуже чем на Красном. Пообещал на следующий день, если ветра не будет, дотянуть до Умбы на буксире за моторкой.
Милейшие люди, лесники; правда сами и говорят, что не все. Объясняя мне дорогу на Кандалакшу, Саша посоветовал за Умбой идти мористей. Там полно островов; не зная дороги легко заблудиться, заехать вглубь заповедника в Порью-губу, где тебя сцапают лесники, мужики еще те!
Кстати, об этих мужиках я уже слышал. Года два назад мой приятель Андрей Лосев на изобретенной им калоше под названием “Гиппопо” ходил в этих местах с женой и пятилетним сыном. В плохую погоду, сутки промотавшись на воде, заехал в заповедник, подошел к кордону, а его оттуда выперли не дав даже ступить на землю.
За кордоном ручей с чистейшей водой. Иду по воду с канистрой через площадку что рядом с кордоном. Неожиданно раздался треск и грохот, из-за леса вынырнул вертолет, пошел на посадку, Вайда шарахнулась в кусты. Вертолет сел, двигатель не выключил, винт вращается. Из кабины выпрыгнули два парня в штормовках. Один, одноглазый, подбежал ко мне.
-Это Вы были на Кемлудах?
Я не знаю, что такое Кемлуды; отвечаю, что был на Красном.
-А Красный и есть Кемлуды!
Говорю, что сюда, на Мукомский, тоже попал случайно.
-А ветер какой был!
Запрыгнули в вертолет, тот завис над площадкой, сдал задом в лес, чуть не воткнувшись в сосны, и, потрещав, исчез.
-Мое начальство, - говорит Саша, - заинтерерсовалось гостем, не поленилось залететь на кордон.
Видимо, Юра с Красного сообщил обо мне по рации. Охрана в заповеднике поставлена образцово. Рации, вертолеты, незамеченным не пройдешь; лесники чуть ли не каждую ворону считают и в дневник наблюдений записывают.
Вот тут-то я и вспомнил о КСС в Кеми. Я иду в море один, у меня ничего нет, а мало ли что случится. Зло берет, глядя на КСС с амбарной книгой в руках. Недавно читал о космической спасательной службе КОСПАС- САРСАТ. Хорошо работает! Например:
-10 ноября 1982 года в Атлантике в 300 милях от берега обнаружен перевернувшийся тримаран. Все три моряка спасены.
Или:
-30 января 1983 года в 500 милях к западу от Канарских островов затонул двухместный катамаран. Оба моряка спасены.
Ну а если мой “Бриз”10 августа 1986 года перевернется и затонет посреди Кандалакшской губы, мне какая-нибудь польза от КОСПАС-САРСАТ будет?! Нельзя ли узнать, почему наши спутники обнаруживают аварийные яхты и самолеты в Южной Америке, а мы не можем воспользоваться их услугами у себя дома? Или, может быть, в отличие от американцев, мордой не вышли?
Все хорошо на Мукомском, но под вечер появилась мошка, загнала в дом. Заговорили о родиоле. Саша смеется: - Родиолу-то он показал тебе не ту. Это родиола альпийская, а золотой корень – родиола розовая. Та – большая редкость, занесена в Красную книгу.
10.8.86. Утром проснулся рано. Погода хорошая, ветер попутный, можно идти на Умбу. Не тащиться же в самом деле туда на веревке за моторкой! Не стал будить лесника, оставил ему записку с благодарностью и снялся с берега. Обогнул Турий мыс, заодно поставил рекорд: в пятый раз за два дня пересек полярный круг; тот как раз проходит по Турьему мысу.
