Майкл Хардт, Антонио Негри 2 страница

На мой взгляд, в ней есть как минимум один позитивный момент, но в то же время и несколько - пусть не множество -недостатков. Положительной особенностью позиции, пред­ставленной в книге, является отказ от поиска объединитель­ных элементов в общественном, и перенос акцента на общее. Как уже отмечалось выше, в марксистской теории традицион­но было принято рассматривать в качестве альтернативы час­тному именно общественное - что приводило к хорошо изве-

XIX

В. Иноземцев

стным последствиям: централизации и подавлению личности. Мысль о том, что прогресс связан не с навязыванием множе­ству единых стандартов, а с поиском реально объединяющих отдельные личности начал, не снижающих степени их уникаль­ности, достойна восхищения. Учитывая нынешнее состояние «множества», следует согласиться с авторами в том, что во имя текущей борьбы поиск «общего» оказывается вполне рацио­нальным. Не исключено, что М. Хардт и А. Негри в чем-то следуют раннему К. Марксу, который в свое время предпочи­тал понятию «производственные отношения» термин «фор­мы общения» (Verkehrsformf; именно в новой форме общения, как нам кажется, видят они выход из противоречий современно­го глобализирующегося общества.

Однако их аргументация все же выглядит в изрядной мере тавтологичной. По сути, М. Хардт и А. Негри исходят из того, что множество формируется только там, где возникает нечто общее - взаимодействия, коммуникации, новые формы нема­териальной деятельности. Но совершенно неочевидно, что тем самым «множество организует само себя» в некое единое це­лое. Скорее, оно возникает из целостности общества, сложив­шейся помимо естественной эволюции того, что авторы пони­мают под собственно множеством. Нынешнее состояние множества есть продукт процесса, в котором само множество как таковое не принимало участия; и поэтому утверждать, что уже сегодня можно различить основания его сплоченного един­ства, кажется преждевременным. Современное множество едино в своем желании конституироваться как множество; но это еще не значит, что оно знает, как это можно сделать. В этом отношении апелляции к чему-то общему выглядит бес­проигрышно, потому что только к нему и остается взывать; но сам призыв во многом бессодержателен. К тому же, общее во множестве не зря связывается М. Хардтом и А. Негри с ком-

⁵ Так, например, К. Маркс и Ф. Энгельс писали в «Немецкой идеологии»: «Ein frueheres Interesse, dessen eigentuemlische Verkehrsform schon durch die einem spaeteren angehoerige verdraengt ist, noch lange im Besitz einer traditionellen Macht, in der den Individuen gegenueber verselbstaendigten scheinbaren Gemeinschaft (Staat, Recht) bleibt, einer Macht, die in letzter Instanz nur durch eine Revolution zu brechen ist» (Marx-Engeb Werhe, Bd. 3, S. 72f) [см. также: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 3, с. 69].

XX

Глашатаи нового мира

муникациеи и взаимодействием сингулярных личностей - ведь сами сингулярии не могут быть похожими друг на друга; сле­довательно, общее возникает в данном случае в общении, что опять-таки тавтологично, потому что сам акт общения требу­ет множественности его субъектов. Идея плодотворна, но в ее нынешней форме она вряд ли может служить прочной опо­рой для дальнейшего исследования.

Но авторы неумолимо идут вперед. Их следующее утвер­ждение касается имманентной демократичности множества, что дает богатую пищу для размышлений.

Демократия изначально трактуется М. Хардтом и А. Не­гри образом, позволяющим легко «соединить» ее с требовани­ями множества; в той же степени как современное производ­ство - это «производство всего усилиями всех», современная демократия - это «управление каждого каждым» (с. 131). Се­годня, пишут они, «приходится иметь дело с иной антрополо­гической реальностью, с новыми агентами производства и субъектами эксплуатации, которые выступают в то же время и как личности. Активность таких личностей следует считать матрицей свободы и множественности для каждой из них. Тут демократия становится непосредственной целью, и ее нельзя, как раньше, оценивать в либеральных терминах - как предел равенства, или же в социалистических - как меру свободы. Отныне она должна стать радикальным выражением как сво­боды, так и равенства - без всяких ограничений (курсив мой - В.И.)» (с. 273). Особое внимание обращается в книге на необ­ходимость восстановления этого понимания демократии -единственного, которое, по мнению авторов, соответствует исконному смыслу данной категории. Они дают очень инте­ресный обзор трактовок демократии, доминировавших в раз­личные исторические периоды на протяжении последних двух­сот лет (см. ее. 298-300), и показывают, как далеко ушли мы сегодня от первоначального ее понимания. Приводя опреде­ление Дж. Ная, согласно которому «демократия - это правле­ние должностных лиц, которые подотчетны и могут быть сме-Щены большинством народа, на территории, на которую распространяется их юрисдикция» (с. 298), М. Хардт и А. Не­ действительно заставляют читателя поверить в то, что

XXIВ. Иноземцев

большая часть современного глобального политического класса считает обывателей безнадежными простаками, если верит, будто такое понимание имеет нечто общее с исходным смыс­лом демократии. «Когда наши полномочия передаются груп­пе правителей, то с этого момента все мы не занимаемся уп­равлением, мы уже отделены от власти и представительства», -подчеркивают авторы (там же), и с ними в данном случае очень трудно не согласиться.

Какие же выводы делают М. Хардт и А. Негри из этих смелых утверждений? Они полагают, что требования демок­ратии следует «очистить» от двух ограничений - от классово­го характера и от национальной структуры. Они напоминают, что на протяжении долгого времени одним из лозунгов соци­алистов было требование «демократии рабочих» или «само­управления трудящихся», но это несбыточное пожелание либо тихо умерло по мере прогресса промышленной революции в середине XX столетия (на Западе), либо, «теряя последние элементы связи с множеством, деградировало и ужалось до фикции демагогического контроля и популистского консенсу­са» (в СССР и странах «народной демократии») (см. ее. 306, 307). В то же время, утверждают М. Хардт и А. Негри, не ме­нее опасно и ограничение демократии рамками одного наци­онального государства, обычно обосновываемое отсутствием планетарного «демоса» и сложностью (а проще говоря - не­возможностью) организации глобального представительства. Оба эти обоснования объявляются М. Хардтом и А. Негри несостоятельными - причем с точки зрения формальной логи­ки их аргументация выглядит почти бесспорной.

Во-первых, они напоминают читателю дискуссии о демок­ратии, охватившие европейских и американских интеллекту­алов в XVIII столетии. Тогда широко распространились воз­зрения, согласно которым демократия была возможна в рамках греческих полисов, но неосуществима в пределах националь­ного государства (см., напр., с. 289). Но сегодня мало кто вспо­минает эти дебаты, а «сторонники демократии сталкиваются с таким же скептическим аргументом: демократия, вероятно, мыслима в пределах отдельных стран, но в масштабах глоба­лизированного мира выглядит совершенным абсурдом» (с. 375).

Глашатаи нового мира

Должно ли это убеждать человека, верящего в прогресс и зна­комого с ходом истории? Вряд ли, говорят авторы, и здесь мы соглашаемся с ними.

Во-вторых, проблема глобального представительства дей­ствительно выглядит практически неразрешимой. М. Хардт и А. Негри предлагают несколько схем «всемирной ассамблеи» -но только для того, чтобы показать, что все они нереализуемы (см. ее. 357-359), а наиболее развитая наднациональная поли­тическая форма - Европейский Союз - отличается прежде всего отсутствием традиционно понимаемого представительства (см. с. 362). Но у авторов книги есть на это готовый ответ: «Глав­ным осложнением в предложениях по созданию нового пред­ставительного органа для всего мира... является понятие пред­ставительства как такового» (с. 360). Нужно уйти от самой этой идеи, чтобы открыть путь к самоуправлению множества - не больше и не меньше, утверждают они. Самоуверенно? Возмож­но, хотя и не очевидно.

Итак: с одной стороны, необходимо отступить назад - в XVIII век, во времена Просвещения, чтобы в наше время, полное шаблонов и стереотипов, возродить атмосферу интел­лектуального поиска; с другой стороны - нужно осуществить скачок в будущее, чтобы отказаться от идеи представитель­ства, определяющей принципы демократии. В условиях упад­ка национальных государств и снижения роли и значения су­веренитета «нет другой основы для производства норм, кроме множества» - утверждают М. Хардт и А. Негри (с. 258); «мно­жество оказывается единственным социальным субъектом, которое способно реализовать идею демократии, понимаемой как управление каждого каждым» (с. 131), а «созидание демок­ратии, [в свою очередь] - это единственный путь, позволяю­щий закрепить власть множества» (с. 272). Но что такое «власть множества», если не состояние свободы? Поэтому демократия и свобода отныне - да и впредь - неразделимы; невозможно и даже безрассудно требовать свободы сейчас, а демократии -попозже (см., например, с. 288). «Демократию, при которой мы все, участвуя в биополитическом производстве, совместно создаем и в то же время сохраняем социальные связи, мы и

XXII

XXIII В.Ин

называем "абсолютной"» (с. 423) - суммируют авторы свое ви­дение проблемы.

Здесь нужно ненадолго остановиться. По сути, выше были изложены концептуальные положения, содержащиеся в кни­ге М. Хардта и А. Негри; теперь начинаются их политические следствия. Ведь несмотря на то, что «никогда не ощущалось большей потребности в демократии, нежели сейчас» (с. 2), предложения по демократизации мира никогда не сталкива­лись со столь мощным сопротивлением, как теперь (см. с. 365), а ощущение подавленности и несвободы давно не было столь всеохватывающим. Почему? Потому, отвечают авторы, что подъем множества - это страшная угроза для того господству­ющего глобального класса, который присваивает универсаль­ный продукт этого множества. Именно этот класс воплощает в наше время всемирную реакцию, задача которой - не допус­тить не столько «освобождения» множества, сколько его кон­солидации и осознания им самого себя именно как множества -всевластного и всемогущего. А для достижения такой цели хороши любые средства, поскольку ставки в борьбе высоки как никогда прежде.

Борьба «множества» с диктатурой господствующего клас­са разворачивается сегодня не только «по всей линии фрон­та», но идет и «в тылу» у каждого из противников. В наши дни война превратилась из ужасной аномалии в нормальное со­стояние, из конфликта между отдельными государствами и народами в некое подобие гоббсовской «войны всех против всех». Она «обретает генерализированный характер, подав­ляя все проявления общественной жизни и навязывая свой собственный политический порядок, [тогда как] демократия выглядит безвозвратно утерянной, глубоко погребенной под режимами милитаризации и обеспечения безопасности» (с. 2). Примечательно, что М. Хардт и А. Негри начинают свою кни­гу именно с рассмотрения этого «состояния войны», а не с ана­лиза трансформаций труда, производства или форм обществен­ной жизни. Почему? Ведь если они называют свою работу теоретической и если все современные конфликты и войны объясняются через формирование множества и ожесточенное сопротивление господствующих классов, не правильнее было

XXIV

Глашатаи нового мира

бы начать с тех методологических аспектов, которые обрисо­ваны выше? Разве К. Маркс начинал «Капитал» с описания ужасов относительного и абсолютного обнищания пролета­риата? Напротив, он завершал его первый том соответствую­щими главами. Что же в таком случае обусловливает структу­ру книги, отнюдь не соответствующую высоким стандартам теоретичности, заданным предшественниками наших авторов? Ответ достаточно очевиден: причина тому в нас, читателях. Как Д. Кэмерон, снимая свой «Титаник», не мог воспроизвес­ти исторически строгую картину катастрофы, в момент кото­рой самые богатые пассажиры лайнера не боролись за места в шлюпках, как это представлено в фильме, а с достоинством принимали смерть, потому что знал: современный зритель не поверит в иное^к, - так М. Хардт и А. Негри не хотят строить свою книгу по законам теоретического жанра, поскольку впол­не отдают себе отчет в том, что нынешние сингулярии - пред­ставители боготворимого ими творческого множества - вряд ли соизволят «продираться» сквозь теоретические дебри, ко­торые в XIX веке не казались тогдашним читателям - всего лишь каким-то жалким индивидам - «непроходимыми». Имен­но поэтому на первых же страницах книги мы встречаемся с катастрофическими сценами вселенской войны, а не с мето­дичным анализом двойственной природы товара и созидаю­щей его трудовой деятельности. И это заставляет задуматься: а такими ли уж творческими являются те сингулярии, кото­рым авторы адресуют свои рассуждения о неотвратимо при­ближающемся новом мире? Но не будем о грустном...

В своем описании современной всеобщей войны М. Хардт и А. Негри исходят из понимания нынешней эпохи как «пере­ходного периода, или, скорее, поры межвременья,., в ходе кото­рой национальная парадигма государств эпохи модернити переходит в новую глобальную форму и которая характеризу­ется избытком новых властньи структур (курсив мой - В.И.)» (ее. 200, 201). Глобализирующаяся экономика с необходимос­тью требует установления глобальных правил; «экономичес-

Это признание, сделанное самим Д. Кэмеронои, и вытекающие из него следствия °писаны в книге: Закария, Фарид. Будущее свободы. Нелиберальная демократия в США и ³«их пределами, Москва: Ладомир, 2004, ее. 262-263.

XXV В.Ин

кие, политические и чиновничьи элиты мира должны рабо­тать вместе и находиться в постоянном контакте» (с. 207), и целью такого взаимодействия является прочное доминирова­ние над теми, кого авторы предпочитают обобщенно имено­вать «опасными классами» (см. ее. 133-194). Этот термин очень точен; сегодня правительства в самых разных регионах мира не столько стремятся выступать посредниками между трудя­щимися массами и предпринимательской верхушкой, как это было, например, в первой половине и середине XX века, сколь­ко «полностью стоят на стороне капитала, и какие-либо по­среднические механизмы для переговоров по поводу его кон­фликтных отношений с рабочим классом отсутствуют» (с. 220). Поэтому современная власть - какой бы она ни была - прак­тически всегда проявляется как антидемократическая; по той же причине «государства - как мощные, так и уступающие им в силе - не склонны к последовательным действиям по устра­нению нищеты и неравенства» (с. 367): ведь наличие разде-ленности и присутствие в мире отчаявшихся и оттого возму­щенных масс поддерживает то ощущение опасностей, борьбе с которыми якобы посвящают себя государства. В результате «присущие эпохе модернити взаимоотношения между поли­тикой и войной превратились в свою противоположность. Война не является отныне инструментом, находящимся в рас­поряжении политических сил, к которому они прибегают в ограниченном числе случаев - напротив, сама война опреде­ляет основу политической системы» (с. 411). «Повседневная жизнь и нормальное отправление властных функций, - зак­лючают М. Хардт и А. Негри, - теперь пронизаны угрозой и ожесточением, присущими военному конфликту» (с. 25).

Однако это «межвременье» имеет немалые шансы затя­нуться, так как присущая ему простая логика выглядит весьма привлекательной для господствующего класса и открывает перед ним новые возможности. Во-первых, в новых условиях война с внешним противником сливается с борьбой с внут­ренними врагами, а потому существовавшие и прежде возмож­ности ограничения свобод ввиду внешней угрозы становятся гораздо более широкими. Сегодня все акты борьбы, где бы они ни отмечались, «разворачиваются внутри глобальной си-

XXVI

Глашатаи нового мира

стемы, ею обусловлены и, в свою очередь, на нее воздейству­ют» (с. 14). Именно поэтому всякая война в современном мире обретает черты, ранее присущие лишь гражданским войнам или повстанческим движениям (см. ее. 1-3); ниже мы еще вер­немся к следствиям, проистекающим из этого факта. Во-вто­рых, враг в этих войнах становится если и не невидимым, то весьма смутным; в качестве такового «выступают не опреде­ленные национальные государства, политические сообщества или даже отдельные люди, а скорее абстрактные понятия или, скажем так, некие ситуации» (с. 26). Соответственно и «грани­цы военных действий становятся неопределенными - как в пространственном, так и во временнум смысле» (с. 27). В ре­зультате, снова подчеркивают авторы, «война обретает гене­рализированный характер, подавляя все проявления обще­ственной жизни и навязывая собственный политический порядок» (с. 2). Трудно с этим поспорить.

М. Хардт и А. Негри, развертывая картину всепроникаю­щей войны (они не могут удержаться от соблазна назвать ее IV-й мировой - см. ее. 56-57)⁷, с необходимостью приходят к выявлению двух примечательных особенностей современной жизни, которые нетрудно обнаружить и в современной рос­сийской действительности. Первой из них является резкое из­менение риторики господствующего класса: «Одним из пока­зателей нового, активного, конституирующего характера войны является переход в политике от "обороны"к "безопасности" (курсив мой - В.И.)» (с. 34-35). При этом «концепция безопас­ности ведет к устранению различий между внешней и внут­ренней сферами, между армией и полицией; если "оборона" предполагает наличие защитного барьера против внешних угроз, то "безопасность" оправдывает постоянную военную ак­тивность - как на собственной территории, так и за рубежом» (с. 36). Можно к этому добавить, что обеспечение безопаснос­ти становится делом упоминавшихся уже избыточных струк-

В последнее время упражнения в периодизации истории «мировых войн» XX и XXI веков стали весьма распространенным занятием {ст., напр.: Podhoretz, Norman. "How to Win the World War IV?" in: Commentary, 2002, February, no. 113, pp. 19-29, или Bacevich, Andrew. The New American Militarism. How Americans are Seduced by War Supremacy, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2005, pp. 175-182, а также многие другие публи­кации на ту же тему).

XXVII тур власти - не военных и не правоохранителей, а разного рода представителей спецслужб, разведывательных структур, тайных агентов и т. п., - всех тех, для кого в русском языке нашлось емкое слово «силовики». Их призвание, действитель­но, состоит не более чем в демонстрации силы, так как реаль­ное устранение существующих угроз совершенно не входит в их намерения. Второй важной особенностью оказывается то, что возможности этих сил подавления крайне ограничены -причем не их потенциалом или силой сопротивляющихся, но самой логикой современных силовых акций. По сути, в новых условиях власть, борющаяся за обеспечение «безопасности», больше легитимизирует себя через установление порядка (той же пресловутой «стабильности»), чем добивается лояльности граждан. Однако силовики не заинтересованы в достижении стабильности уже потому, что таковая ставит под сомнение их собственную необходимость. Поэтому нынешнее состояние можно сравнить с функционированием ядерного реактора -система действует до тех пор, пока воспроизводится угроза (т. е. графитовые стержни не опущены слишком глубоко), и потому ее адепты стремятся ускорить реакцию; однако после­днее способно привести к неконтролируемым процессам, и в таком случае исчезнет уже не потребность в поддержании «по­рядка», а сам «порядок», который следует поддерживать. На­силие, к которому прибегают современные власти, «не обяза­тельно законно или нравственно, но будет считаться оправданным [до тех пор, пока] приводит к воспроизводству имперского порядка. Однако как только принуждение пере­станет обеспечивать порядок,., основа его легитимации ис­чезнет». Поэтому силовая верхушка обеспечивает себе лишь «самую сомнительную и нестабильную» из форм легитимнос­ти (с. 48). Заметим, что логика развития событий, например, на Северном Кавказе убедительно подтверждает точность по­добного «диагноза».

Стремления нынешних властей - как отдельных стран, так и глобального господствующего класса - в целом вполне по­нятны. Используя предельно широкие определения террориз­ма и обозначая этим термином весьма разнородные процессы, в том числе выступления против формально законных прави-

XXVIII

Глашатаи нового мира

тельств, практику ведения войны с нарушением установлен­ных правил и даже нарушение прав человека со стороны со­предельных государств (подробнее см. ее. 30-31), «сильные мира сего» пытаются криминализировать любые протестные движения, прививая обывателям то же самое ощущение их «противозаконности», с каким сами относятся к практически любой форме социального протеста. Тем самым, используя пре­дельно общие формулировки, можно сказать, что власти по­рождают атмосферу, создающую «препятствие для всех сил, нацеленных на общественные изменения» (с. 28). Но на этом они не останавливаются. Еще более важной задачей оказыва­ется формирование условий для бесконечной и непрекраща­ющейся «борьбы за безопасность», причем в сферу этой борь­бы попадают хозяйственная деятельность и экономические интересы государства. Ко всему же, что так или иначе нахо­дится вне компетенции силовиков, следует относиться не бо­лее чем как объекту контроля и регулирования {см., напр., с. 252). Яркой иллюстрацией этого положения в российском случае служит желание силовой олигархии сделать «прозрач­ными» общественные организации, но никак не «Роснефть». «В общественном плане, - пишут М. Хардт и А. Негри, - тен­денция состоит в том, чтобы все сделать публичным, то есть открыть для правительственного наблюдения и контроля; в то же время в экономическом плане дело идет к приватиза­ции и подчинению всего и вся праву частной собственности» (с. 253). Эта борьба за собственность - и за возможность при­сваивать многое из того, что всегда считалось общественным или что по праву должно принадлежать лишь множеству, -является, по мнению авторов, основной, хотя, безусловно, да­леко не «окончательной» целью тех, кто олицетворяет собой и воплощает в себе современную глобальную власть.

Более отдаленной представляется задача создания такого всемирного порядка, который способен закрепить сложивше­еся положение дел. «Война с террором», «конфликт цивилиза­ций», «противостояние экстремизму и фундаментализму» - все ^это слова и лозунги, призванные оправдать насилие, к кото-Рому власти готовы прибегнуть в любой момент и в любой точке мира {см. с. 292). Одним из средств такого оправдания

XXIXслужит новая глобальная «правовая» система, базирующаяся на идее «защиты прав человека», преследованиях за «преступ­ления против человечности» и международном судопроизвод­стве, что в конечном счете «направлено на разрушение прав и суверенитета народов и стран с помощью практики наднаци­ональной юрисдикции» (с. 46). Следует заметить, что авторы отнюдь не возражают против практики защиты попираемых прав, против предоставления человеку возможности отстаи­вать их как находясь под национальной юрисдикцией, так и оказавшись за ее пределами (подробнее см. с. 333); они обра­щают внимание лишь на тот факт, что к правам человека на­чинают относиться как к правовой категории, хотя на самом деле соответствующая доктрина в нынешнем ее состоянии является не более чем «фигурой речи». Все акции по «защите прав человека», напоминают М. Хардт и А. Негри, предпри­нимаются сегодня отдельными государствами или их коали­циями, причем в ходе таких акций попирается суверенитет других стран. Сами же государства-защитники прав человека не горят желанием ограничить свои суверенные полномочия, хотя на их территории права человека нарушаются порой не менее очевидным образом, чем на мировой «периферии». По­этому «осуществимость прав человека по всему миру не будет достигнута до тех пор, пока для этого нет законной институ­циональной структуры» (с. 334), а эпизодические усилия стран Запада по их соблюдению обусловлены скорее их экономи­ческими и геополитическими интересами, чем стремлением принести благо всему человечеству.

Этот новый мировой порядок М. Хардт и А. Негри счита­ют глобальной Империей, которая господствует сегодня над миром и является орудием капиталистического класса. Ее осо­бенность состоит в том, что она пытается управлять миром не посредством прямого и систематического насилия, как то делали, например, колониальные державы, захватывавшие значитель­ные заморские территории, а посредством страха, вызываемого угрозой насилия - волюнтаристского и порой беспричинного. Сход­ство результата, каковым, при различии в методах, оказывает­ся подавление воли к сопротивлению и расширение ареала господства, и позволяет авторам называть возникающий ми-

XXX

Глашатаи нового мира

повой порядок имперским, но не империалистическим (см. с. 3). Этот порядок подразумевает как неограниченную свободу действий всемирной властной элиты, так и ее минимальную ответственность за их результаты - и то, и другое обусловлено самой логикой доминирования в современном мире.

Специфическими особенностями этой системы являются преобладание силы и экономической мощи над правом и нрав­ственностью. Соединенные Штаты, ставшие к концу XX сто­летия единовластным лидером формирующегося нового ми­рового порядка, пришли к этому статусу, как подчеркивают М. Хардт и А. Негри, отнюдь не потому, что имеют за плечами масштабный опыт демократии и республиканизма, а в первую очередь потому, что являются державой, самой мощной в во­енном отношении и извлекающей все возможные преимуще­ства из своего несокрушимого экономического положения, а также контроля за глобальными финансовыми потоками. И в той мере, в какой становится общепризнанным, что «в чрез­вычайной ситуации суверену надлежит встать выше закона и взять все бразды правления в свои руки,., исключительная мощь США и способность к доминированию в рамках сложив­шегося мирового порядка» (с. 21) делают их «незаменимой нацией», о чем так часто и охотно рассуждают и американские демократы, и американские республиканцы. При этом Соеди­ненные Штаты пытаются укреплять свое господство и иным путем: через насаждение во всем мире своих законов (что не­которые исследователи называют процессом возникновения имперского права - см. с. 337), которые принимаются сначала предпринимателями, заключающими контракты и договоры по американским стандартам, затем международными эконо­мическими и финансовыми организациями, а потом нацио­нальными юристами.

Если рассматривать складывающийся глобальный мир «с высоты птичьего полета», то можно вести речь о проникнове­нии экономического духа в сферы, которые прежде остава­лись для него практически закрытыми. В эпоху модернити любая государственная власть не только давала ее обладате­лю определенные преимущества, но и возлагала на него оче­видную ответственность. Теперь же главные инструменты дав-

XXXI В.Ин

ления на другие страны имеют экономическую природу, им-перскость не требует контроля над территориями и потому не предполагает серьезной вовлеченности в дела мировой периферии. Институты, управляющие современным миропо­рядком - от МВФ до Пентагона, - «организованы противопо­ложным образом, нежели механизмы общественного или по­литического представительства, и, кроме того, не отвечают даже минимальным критериям буржуазного либерализма или публичной сферы... Подобная замена политики администри­рованием, - заключают авторы, -является общим феноменом, который противоположен демократической легитимности»

(ее. 355-356)⁸.

Однако это ощущение мощи и могущества - не более чем иллюзия. На деле, отмечают М. Хардт и А. Негри, западный мир отнюдь не так всемогущ, как может показаться. Избега­ние ответственности за судьбы периферии и желание лишь «снимать сливки» с неуправляемых процессов глобализации приводит к стремительному росту количества своеобразных «черных дыр» - территорий, где не существует законов и пра­ва, где развиваются социальные и экономические процессы, все больше угрожающие господству Запада над миром⁹. Отту­да же подчас проистекают и явно антисистемные движения, которые в последнее время наносят мощные удары по запад­ной цивилизации. Успех этих движений обусловлен прежде всего их асимметричным характером, не позволяющим Запа­ду подготовиться к их отражению. С глобальным «центром» борются сегодня движения, имеющие сетевую природу, что стало очевидно в последние годы; прежде наличие таких дви-

⁸ К аналогичным оценкам современной ситуации, вытекающим из анализа практи­чески тех же самых явлений, я пришел, сопоставляя «глобализацию по-американс­ки» с той «европеизацией» мира, которая имела место во второй половине XIX-го -начале ХХ-ro столетий (см., напр.: Иноземцев, Владислав. "Глобализация по-амери­кански как альтернатива вестернизации" в: Косшгюлис, 2003-2004, Зима, № 4 (6), ее. 44-58 и Иноземцев, Владислав. "Вестернизация как глобализация и 'глобализа­ция' как американизация" в: Вопросы дЗилософии, 2004, № 4, ее. 58-69). ⁵¹ Хороший обзор неконтролируемых полукриминальных процессов, развертываю­щихся в современном мире, предложен в работах М. Найма, главного редактора влиятельного журнала «Foreign Policy» (см., напр.: NaHm, Moisfls. "The Five Wars of Globalization" in: Foreign Policy, 2003, January/February, no. 134, и более подробно: Nairn, Moisife. Illicit. How Smugglers, Traffickers, and Copycats are Hijacking the Global Economy, New York, London: Doubleday, 2005).