Майкл Хардт, Антонио Негри 2 страница

На мой взгляд, в ней есть как минимум один позитивный момент, но в то же время и несколько - пусть не множество -недостатков. Положительной особенностью позиции, представленной в книге, является отказ от поиска объединительных элементов в общественном, и перенос акцента на общее. Как уже отмечалось выше, в марксистской теории традиционно было принято рассматривать в качестве альтернативы частному именно общественное - что приводило к хорошо изве-

XIX

В. Иноземцев

стным последствиям: централизации и подавлению личности. Мысль о том, что прогресс связан не с навязыванием множеству единых стандартов, а с поиском реально объединяющих отдельные личности начал, не снижающих степени их уникальности, достойна восхищения. Учитывая нынешнее состояние «множества», следует согласиться с авторами в том, что во имя текущей борьбы поиск «общего» оказывается вполне рациональным. Не исключено, что М. Хардт и А. Негри в чем-то следуют раннему К. Марксу, который в свое время предпочитал понятию «производственные отношения» термин «формы общения» (Verkehrsformf; именно в новой форме общения, как нам кажется, видят они выход из противоречий современного глобализирующегося общества.

Однако их аргументация все же выглядит в изрядной мере тавтологичной. По сути, М. Хардт и А. Негри исходят из того, что множество формируется только там, где возникает нечто общее - взаимодействия, коммуникации, новые формы нематериальной деятельности. Но совершенно неочевидно, что тем самым «множество организует само себя» в некое единое целое. Скорее, оно возникает из целостности общества, сложившейся помимо естественной эволюции того, что авторы понимают под собственно множеством. Нынешнее состояние множества есть продукт процесса, в котором само множество как таковое не принимало участия; и поэтому утверждать, что уже сегодня можно различить основания его сплоченного единства, кажется преждевременным. Современное множество едино в своем желании конституироваться как множество; но это еще не значит, что оно знает, как это можно сделать. В этом отношении апелляции к чему-то общему выглядит беспроигрышно, потому что только к нему и остается взывать; но сам призыв во многом бессодержателен. К тому же, общее во множестве не зря связывается М. Хардтом и А. Негри с ком-

⁵ Так, например, К. Маркс и Ф. Энгельс писали в «Немецкой идеологии»: «Ein frueheres Interesse, dessen eigentuemlische Verkehrsform schon durch die einem spaeteren angehoerige verdraengt ist, noch lange im Besitz einer traditionellen Macht, in der den Individuen gegenueber verselbstaendigten scheinbaren Gemeinschaft (Staat, Recht) bleibt, einer Macht, die in letzter Instanz nur durch eine Revolution zu brechen ist» (Marx-Engeb Werhe, Bd. 3, S. 72f) [см. также: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 3, с. 69].

Глашатаи нового мира

муникациеи и взаимодействием сингулярных личностей - ведь сами сингулярии не могут быть похожими друг на друга; следовательно, общее возникает в данном случае в общении, что опять-таки тавтологично, потому что сам акт общения требует множественности его субъектов. Идея плодотворна, но в ее нынешней форме она вряд ли может служить прочной опорой для дальнейшего исследования.

Но авторы неумолимо идут вперед. Их следующее утверждение касается имманентной демократичности множества, что дает богатую пищу для размышлений.

Демократия изначально трактуется М. Хардтом и А. Негри образом, позволяющим легко «соединить» ее с требованиями множества; в той же степени как современное производство - это «производство всего усилиями всех», современная демократия - это «управление каждого каждым» (с. 131). Сегодня, пишут они, «приходится иметь дело с иной антропологической реальностью, с новыми агентами производства и субъектами эксплуатации, которые выступают в то же время и как личности. Активность таких личностей следует считать матрицей свободы и множественности для каждой из них. Тут демократия становится непосредственной целью, и ее нельзя, как раньше, оценивать в либеральных терминах - как предел равенства, или же в социалистических - как меру свободы. Отныне она должна стать радикальным выражением как свободы, так и равенства - без всяких ограничений (курсив мой - В.И.)» (с. 273). Особое внимание обращается в книге на необходимость восстановления этого понимания демократии -единственного, которое, по мнению авторов, соответствует исконному смыслу данной категории. Они дают очень интересный обзор трактовок демократии, доминировавших в различные исторические периоды на протяжении последних двухсот лет (см. ее. 298-300), и показывают, как далеко ушли мы сегодня от первоначального ее понимания. Приводя определение Дж. Ная, согласно которому «демократия - это правление должностных лиц, которые подотчетны и могут быть сме-Щены большинством народа, на территории, на которую распространяется их юрисдикция» (с. 298), М. Хардт и А. Не действительно заставляют читателя поверить в то, что

XXIВ. Иноземцев

большая часть современного глобального политического класса считает обывателей безнадежными простаками, если верит, будто такое понимание имеет нечто общее с исходным смыслом демократии. «Когда наши полномочия передаются группе правителей, то с этого момента все мы не занимаемся управлением, мы уже отделены от власти и представительства», -подчеркивают авторы (там же), и с ними в данном случае очень трудно не согласиться.

Какие же выводы делают М. Хардт и А. Негри из этих смелых утверждений? Они полагают, что требования демократии следует «очистить» от двух ограничений - от классового характера и от национальной структуры. Они напоминают, что на протяжении долгого времени одним из лозунгов социалистов было требование «демократии рабочих» или «самоуправления трудящихся», но это несбыточное пожелание либо тихо умерло по мере прогресса промышленной революции в середине XX столетия (на Западе), либо, «теряя последние элементы связи с множеством, деградировало и ужалось до фикции демагогического контроля и популистского консенсуса» (в СССР и странах «народной демократии») (см. ее. 306, 307). В то же время, утверждают М. Хардт и А. Негри, не менее опасно и ограничение демократии рамками одного национального государства, обычно обосновываемое отсутствием планетарного «демоса» и сложностью (а проще говоря - невозможностью) организации глобального представительства. Оба эти обоснования объявляются М. Хардтом и А. Негри несостоятельными - причем с точки зрения формальной логики их аргументация выглядит почти бесспорной.

Во-первых, они напоминают читателю дискуссии о демократии, охватившие европейских и американских интеллектуалов в XVIII столетии. Тогда широко распространились воззрения, согласно которым демократия была возможна в рамках греческих полисов, но неосуществима в пределах национального государства (см., напр., с. 289). Но сегодня мало кто вспоминает эти дебаты, а «сторонники демократии сталкиваются с таким же скептическим аргументом: демократия, вероятно, мыслима в пределах отдельных стран, но в масштабах глобализированного мира выглядит совершенным абсурдом» (с. 375).

Глашатаи нового мира

Должно ли это убеждать человека, верящего в прогресс и знакомого с ходом истории? Вряд ли, говорят авторы, и здесь мы соглашаемся с ними.

Во-вторых, проблема глобального представительства действительно выглядит практически неразрешимой. М. Хардт и А. Негри предлагают несколько схем «всемирной ассамблеи» -но только для того, чтобы показать, что все они нереализуемы (см. ее. 357-359), а наиболее развитая наднациональная политическая форма - Европейский Союз - отличается прежде всего отсутствием традиционно понимаемого представительства (см. с. 362). Но у авторов книги есть на это готовый ответ: «Главным осложнением в предложениях по созданию нового представительного органа для всего мира... является понятие представительства как такового» (с. 360). Нужно уйти от самой этой идеи, чтобы открыть путь к самоуправлению множества - не больше и не меньше, утверждают они. Самоуверенно? Возможно, хотя и не очевидно.

Итак: с одной стороны, необходимо отступить назад - в XVIII век, во времена Просвещения, чтобы в наше время, полное шаблонов и стереотипов, возродить атмосферу интеллектуального поиска; с другой стороны - нужно осуществить скачок в будущее, чтобы отказаться от идеи представительства, определяющей принципы демократии. В условиях упадка национальных государств и снижения роли и значения суверенитета «нет другой основы для производства норм, кроме множества» - утверждают М. Хардт и А. Негри (с. 258); «множество оказывается единственным социальным субъектом, которое способно реализовать идею демократии, понимаемой как управление каждого каждым» (с. 131), а «созидание демократии, [в свою очередь] - это единственный путь, позволяющий закрепить власть множества» (с. 272). Но что такое «власть множества», если не состояние свободы? Поэтому демократия и свобода отныне - да и впредь - неразделимы; невозможно и даже безрассудно требовать свободы сейчас, а демократии -попозже (см., например, с. 288). «Демократию, при которой мы все, участвуя в биополитическом производстве, совместно создаем и в то же время сохраняем социальные связи, мы и

XXII

XXIII В.Ин

называем "абсолютной"» (с. 423) - суммируют авторы свое видение проблемы.

Здесь нужно ненадолго остановиться. По сути, выше были изложены концептуальные положения, содержащиеся в книге М. Хардта и А. Негри; теперь начинаются их политические следствия. Ведь несмотря на то, что «никогда не ощущалось большей потребности в демократии, нежели сейчас» (с. 2), предложения по демократизации мира никогда не сталкивались со столь мощным сопротивлением, как теперь (см. с. 365), а ощущение подавленности и несвободы давно не было столь всеохватывающим. Почему? Потому, отвечают авторы, что подъем множества - это страшная угроза для того господствующего глобального класса, который присваивает универсальный продукт этого множества. Именно этот класс воплощает в наше время всемирную реакцию, задача которой - не допустить не столько «освобождения» множества, сколько его консолидации и осознания им самого себя именно как множества -всевластного и всемогущего. А для достижения такой цели хороши любые средства, поскольку ставки в борьбе высоки как никогда прежде.

Борьба «множества» с диктатурой господствующего класса разворачивается сегодня не только «по всей линии фронта», но идет и «в тылу» у каждого из противников. В наши дни война превратилась из ужасной аномалии в нормальное состояние, из конфликта между отдельными государствами и народами в некое подобие гоббсовской «войны всех против всех». Она «обретает генерализированный характер, подавляя все проявления общественной жизни и навязывая свой собственный политический порядок, [тогда как] демократия выглядит безвозвратно утерянной, глубоко погребенной под режимами милитаризации и обеспечения безопасности» (с. 2). Примечательно, что М. Хардт и А. Негри начинают свою книгу именно с рассмотрения этого «состояния войны», а не с анализа трансформаций труда, производства или форм общественной жизни. Почему? Ведь если они называют свою работу теоретической и если все современные конфликты и войны объясняются через формирование множества и ожесточенное сопротивление господствующих классов, не правильнее было

XXIV

Глашатаи нового мира

бы начать с тех методологических аспектов, которые обрисованы выше? Разве К. Маркс начинал «Капитал» с описания ужасов относительного и абсолютного обнищания пролетариата? Напротив, он завершал его первый том соответствующими главами. Что же в таком случае обусловливает структуру книги, отнюдь не соответствующую высоким стандартам теоретичности, заданным предшественниками наших авторов? Ответ достаточно очевиден: причина тому в нас, читателях. Как Д. Кэмерон, снимая свой «Титаник», не мог воспроизвести исторически строгую картину катастрофы, в момент которой самые богатые пассажиры лайнера не боролись за места в шлюпках, как это представлено в фильме, а с достоинством принимали смерть, потому что знал: современный зритель не поверит в иное^к, - так М. Хардт и А. Негри не хотят строить свою книгу по законам теоретического жанра, поскольку вполне отдают себе отчет в том, что нынешние сингулярии - представители боготворимого ими творческого множества - вряд ли соизволят «продираться» сквозь теоретические дебри, которые в XIX веке не казались тогдашним читателям - всего лишь каким-то жалким индивидам - «непроходимыми». Именно поэтому на первых же страницах книги мы встречаемся с катастрофическими сценами вселенской войны, а не с методичным анализом двойственной природы товара и созидающей его трудовой деятельности. И это заставляет задуматься: а такими ли уж творческими являются те сингулярии, которым авторы адресуют свои рассуждения о неотвратимо приближающемся новом мире? Но не будем о грустном...

В своем описании современной всеобщей войны М. Хардт и А. Негри исходят из понимания нынешней эпохи как «переходного периода, или, скорее, поры межвременья,., в ходе которой национальная парадигма государств эпохи модернити переходит в новую глобальную форму и которая характеризуется избытком новых властньи структур (курсив мой - В.И.)» (ее. 200, 201). Глобализирующаяся экономика с необходимостью требует установления глобальных правил; «экономичес-

Это признание, сделанное самим Д. Кэмеронои, и вытекающие из него следствия °писаны в книге: Закария, Фарид. Будущее свободы. Нелиберальная демократия в США и ³«их пределами, Москва: Ладомир, 2004, ее. 262-263.

XXV В.Ин

кие, политические и чиновничьи элиты мира должны работать вместе и находиться в постоянном контакте» (с. 207), и целью такого взаимодействия является прочное доминирование над теми, кого авторы предпочитают обобщенно именовать «опасными классами» (см. ее. 133-194). Этот термин очень точен; сегодня правительства в самых разных регионах мира не столько стремятся выступать посредниками между трудящимися массами и предпринимательской верхушкой, как это было, например, в первой половине и середине XX века, сколько «полностью стоят на стороне капитала, и какие-либо посреднические механизмы для переговоров по поводу его конфликтных отношений с рабочим классом отсутствуют» (с. 220). Поэтому современная власть - какой бы она ни была - практически всегда проявляется как антидемократическая; по той же причине «государства - как мощные, так и уступающие им в силе - не склонны к последовательным действиям по устранению нищеты и неравенства» (с. 367): ведь наличие разде-ленности и присутствие в мире отчаявшихся и оттого возмущенных масс поддерживает то ощущение опасностей, борьбе с которыми якобы посвящают себя государства. В результате «присущие эпохе модернити взаимоотношения между политикой и войной превратились в свою противоположность. Война не является отныне инструментом, находящимся в распоряжении политических сил, к которому они прибегают в ограниченном числе случаев - напротив, сама война определяет основу политической системы» (с. 411). «Повседневная жизнь и нормальное отправление властных функций, - заключают М. Хардт и А. Негри, - теперь пронизаны угрозой и ожесточением, присущими военному конфликту» (с. 25).

Однако это «межвременье» имеет немалые шансы затянуться, так как присущая ему простая логика выглядит весьма привлекательной для господствующего класса и открывает перед ним новые возможности. Во-первых, в новых условиях война с внешним противником сливается с борьбой с внутренними врагами, а потому существовавшие и прежде возможности ограничения свобод ввиду внешней угрозы становятся гораздо более широкими. Сегодня все акты борьбы, где бы они ни отмечались, «разворачиваются внутри глобальной си-

XXVI

Глашатаи нового мира

стемы, ею обусловлены и, в свою очередь, на нее воздействуют» (с. 14). Именно поэтому всякая война в современном мире обретает черты, ранее присущие лишь гражданским войнам или повстанческим движениям (см. ее. 1-3); ниже мы еще вернемся к следствиям, проистекающим из этого факта. Во-вторых, враг в этих войнах становится если и не невидимым, то весьма смутным; в качестве такового «выступают не определенные национальные государства, политические сообщества или даже отдельные люди, а скорее абстрактные понятия или, скажем так, некие ситуации» (с. 26). Соответственно и «границы военных действий становятся неопределенными - как в пространственном, так и во временнум смысле» (с. 27). В результате, снова подчеркивают авторы, «война обретает генерализированный характер, подавляя все проявления общественной жизни и навязывая собственный политический порядок» (с. 2). Трудно с этим поспорить.

М. Хардт и А. Негри, развертывая картину всепроникающей войны (они не могут удержаться от соблазна назвать ее IV-й мировой - см. ее. 56-57)⁷, с необходимостью приходят к выявлению двух примечательных особенностей современной жизни, которые нетрудно обнаружить и в современной российской действительности. Первой из них является резкое изменение риторики господствующего класса: «Одним из показателей нового, активного, конституирующего характера войны является переход в политике от "обороны"к "безопасности" (курсив мой - В.И.)» (с. 34-35). При этом «концепция безопасности ведет к устранению различий между внешней и внутренней сферами, между армией и полицией; если "оборона" предполагает наличие защитного барьера против внешних угроз, то "безопасность" оправдывает постоянную военную активность - как на собственной территории, так и за рубежом» (с. 36). Можно к этому добавить, что обеспечение безопасности становится делом упоминавшихся уже избыточных струк-

В последнее время упражнения в периодизации истории «мировых войн» XX и XXI веков стали весьма распространенным занятием {ст., напр.: Podhoretz, Norman. "How to Win the World War IV?" in: Commentary, 2002, February, no. 113, pp. 19-29, или Bacevich, Andrew. The New American Militarism. How Americans are Seduced by War Supremacy, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2005, pp. 175-182, а также многие другие публикации на ту же тему).

XXVII тур власти - не военных и не правоохранителей, а разного рода представителей спецслужб, разведывательных структур, тайных агентов и т. п., - всех тех, для кого в русском языке нашлось емкое слово «силовики». Их призвание, действительно, состоит не более чем в демонстрации силы, так как реальное устранение существующих угроз совершенно не входит в их намерения. Второй важной особенностью оказывается то, что возможности этих сил подавления крайне ограничены -причем не их потенциалом или силой сопротивляющихся, но самой логикой современных силовых акций. По сути, в новых условиях власть, борющаяся за обеспечение «безопасности», больше легитимизирует себя через установление порядка (той же пресловутой «стабильности»), чем добивается лояльности граждан. Однако силовики не заинтересованы в достижении стабильности уже потому, что таковая ставит под сомнение их собственную необходимость. Поэтому нынешнее состояние можно сравнить с функционированием ядерного реактора -система действует до тех пор, пока воспроизводится угроза (т. е. графитовые стержни не опущены слишком глубоко), и потому ее адепты стремятся ускорить реакцию; однако последнее способно привести к неконтролируемым процессам, и в таком случае исчезнет уже не потребность в поддержании «порядка», а сам «порядок», который следует поддерживать. Насилие, к которому прибегают современные власти, «не обязательно законно или нравственно, но будет считаться оправданным [до тех пор, пока] приводит к воспроизводству имперского порядка. Однако как только принуждение перестанет обеспечивать порядок,., основа его легитимации исчезнет». Поэтому силовая верхушка обеспечивает себе лишь «самую сомнительную и нестабильную» из форм легитимности (с. 48). Заметим, что логика развития событий, например, на Северном Кавказе убедительно подтверждает точность подобного «диагноза».

Стремления нынешних властей - как отдельных стран, так и глобального господствующего класса - в целом вполне понятны. Используя предельно широкие определения терроризма и обозначая этим термином весьма разнородные процессы, в том числе выступления против формально законных прави-

XXVIII

Глашатаи нового мира

тельств, практику ведения войны с нарушением установленных правил и даже нарушение прав человека со стороны сопредельных государств (подробнее см. ее. 30-31), «сильные мира сего» пытаются криминализировать любые протестные движения, прививая обывателям то же самое ощущение их «противозаконности», с каким сами относятся к практически любой форме социального протеста. Тем самым, используя предельно общие формулировки, можно сказать, что власти порождают атмосферу, создающую «препятствие для всех сил, нацеленных на общественные изменения» (с. 28). Но на этом они не останавливаются. Еще более важной задачей оказывается формирование условий для бесконечной и непрекращающейся «борьбы за безопасность», причем в сферу этой борьбы попадают хозяйственная деятельность и экономические интересы государства. Ко всему же, что так или иначе находится вне компетенции силовиков, следует относиться не более чем как объекту контроля и регулирования {см., напр., с. 252). Яркой иллюстрацией этого положения в российском случае служит желание силовой олигархии сделать «прозрачными» общественные организации, но никак не «Роснефть». «В общественном плане, - пишут М. Хардт и А. Негри, - тенденция состоит в том, чтобы все сделать публичным, то есть открыть для правительственного наблюдения и контроля; в то же время в экономическом плане дело идет к приватизации и подчинению всего и вся праву частной собственности» (с. 253). Эта борьба за собственность - и за возможность присваивать многое из того, что всегда считалось общественным или что по праву должно принадлежать лишь множеству, -является, по мнению авторов, основной, хотя, безусловно, далеко не «окончательной» целью тех, кто олицетворяет собой и воплощает в себе современную глобальную власть.

Более отдаленной представляется задача создания такого всемирного порядка, который способен закрепить сложившееся положение дел. «Война с террором», «конфликт цивилизаций», «противостояние экстремизму и фундаментализму» - все ^это слова и лозунги, призванные оправдать насилие, к кото-Рому власти готовы прибегнуть в любой момент и в любой точке мира {см. с. 292). Одним из средств такого оправдания

XXIXслужит новая глобальная «правовая» система, базирующаяся на идее «защиты прав человека», преследованиях за «преступления против человечности» и международном судопроизводстве, что в конечном счете «направлено на разрушение прав и суверенитета народов и стран с помощью практики наднациональной юрисдикции» (с. 46). Следует заметить, что авторы отнюдь не возражают против практики защиты попираемых прав, против предоставления человеку возможности отстаивать их как находясь под национальной юрисдикцией, так и оказавшись за ее пределами (подробнее см. с. 333); они обращают внимание лишь на тот факт, что к правам человека начинают относиться как к правовой категории, хотя на самом деле соответствующая доктрина в нынешнем ее состоянии является не более чем «фигурой речи». Все акции по «защите прав человека», напоминают М. Хардт и А. Негри, предпринимаются сегодня отдельными государствами или их коалициями, причем в ходе таких акций попирается суверенитет других стран. Сами же государства-защитники прав человека не горят желанием ограничить свои суверенные полномочия, хотя на их территории права человека нарушаются порой не менее очевидным образом, чем на мировой «периферии». Поэтому «осуществимость прав человека по всему миру не будет достигнута до тех пор, пока для этого нет законной институциональной структуры» (с. 334), а эпизодические усилия стран Запада по их соблюдению обусловлены скорее их экономическими и геополитическими интересами, чем стремлением принести благо всему человечеству.

Этот новый мировой порядок М. Хардт и А. Негри считают глобальной Империей, которая господствует сегодня над миром и является орудием капиталистического класса. Ее особенность состоит в том, что она пытается управлять миром не посредством прямого и систематического насилия, как то делали, например, колониальные державы, захватывавшие значительные заморские территории, а посредством страха, вызываемого угрозой насилия - волюнтаристского и порой беспричинного. Сходство результата, каковым, при различии в методах, оказывается подавление воли к сопротивлению и расширение ареала господства, и позволяет авторам называть возникающий ми-

XXX

Глашатаи нового мира

повой порядок имперским, но не империалистическим (см. с. 3). Этот порядок подразумевает как неограниченную свободу действий всемирной властной элиты, так и ее минимальную ответственность за их результаты - и то, и другое обусловлено самой логикой доминирования в современном мире.

Специфическими особенностями этой системы являются преобладание силы и экономической мощи над правом и нравственностью. Соединенные Штаты, ставшие к концу XX столетия единовластным лидером формирующегося нового мирового порядка, пришли к этому статусу, как подчеркивают М. Хардт и А. Негри, отнюдь не потому, что имеют за плечами масштабный опыт демократии и республиканизма, а в первую очередь потому, что являются державой, самой мощной в военном отношении и извлекающей все возможные преимущества из своего несокрушимого экономического положения, а также контроля за глобальными финансовыми потоками. И в той мере, в какой становится общепризнанным, что «в чрезвычайной ситуации суверену надлежит встать выше закона и взять все бразды правления в свои руки,., исключительная мощь США и способность к доминированию в рамках сложившегося мирового порядка» (с. 21) делают их «незаменимой нацией», о чем так часто и охотно рассуждают и американские демократы, и американские республиканцы. При этом Соединенные Штаты пытаются укреплять свое господство и иным путем: через насаждение во всем мире своих законов (что некоторые исследователи называют процессом возникновения имперского права - см. с. 337), которые принимаются сначала предпринимателями, заключающими контракты и договоры по американским стандартам, затем международными экономическими и финансовыми организациями, а потом национальными юристами.

Если рассматривать складывающийся глобальный мир «с высоты птичьего полета», то можно вести речь о проникновении экономического духа в сферы, которые прежде оставались для него практически закрытыми. В эпоху модернити любая государственная власть не только давала ее обладателю определенные преимущества, но и возлагала на него очевидную ответственность. Теперь же главные инструменты дав-

XXXI В.Ин

ления на другие страны имеют экономическую природу, им-перскость не требует контроля над территориями и потому не предполагает серьезной вовлеченности в дела мировой периферии. Институты, управляющие современным миропорядком - от МВФ до Пентагона, - «организованы противоположным образом, нежели механизмы общественного или политического представительства, и, кроме того, не отвечают даже минимальным критериям буржуазного либерализма или публичной сферы... Подобная замена политики администрированием, - заключают авторы, -является общим феноменом, который противоположен демократической легитимности»

(ее. 355-356)⁸.

Однако это ощущение мощи и могущества - не более чем иллюзия. На деле, отмечают М. Хардт и А. Негри, западный мир отнюдь не так всемогущ, как может показаться. Избегание ответственности за судьбы периферии и желание лишь «снимать сливки» с неуправляемых процессов глобализации приводит к стремительному росту количества своеобразных «черных дыр» - территорий, где не существует законов и права, где развиваются социальные и экономические процессы, все больше угрожающие господству Запада над миром⁹. Оттуда же подчас проистекают и явно антисистемные движения, которые в последнее время наносят мощные удары по западной цивилизации. Успех этих движений обусловлен прежде всего их асимметричным характером, не позволяющим Западу подготовиться к их отражению. С глобальным «центром» борются сегодня движения, имеющие сетевую природу, что стало очевидно в последние годы; прежде наличие таких дви-

⁸ К аналогичным оценкам современной ситуации, вытекающим из анализа практически тех же самых явлений, я пришел, сопоставляя «глобализацию по-американски» с той «европеизацией» мира, которая имела место во второй половине XIX-го -начале ХХ-ro столетий (см., напр.: Иноземцев, Владислав. "Глобализация по-американски как альтернатива вестернизации" в: Косшгюлис, 2003-2004, Зима, № 4 (6), ее. 44-58 и Иноземцев, Владислав. "Вестернизация как глобализация и 'глобализация' как американизация" в: Вопросы дЗилософии, 2004, № 4, ее. 58-69). ⁵¹ Хороший обзор неконтролируемых полукриминальных процессов, развертывающихся в современном мире, предложен в работах М. Найма, главного редактора влиятельного журнала «Foreign Policy» (см., напр.: NaHm, Moisfls. "The Five Wars of Globalization" in: Foreign Policy, 2003, January/February, no. 134, и более подробно: Nairn, Moisife. Illicit. How Smugglers, Traffickers, and Copycats are Hijacking the Global Economy, New York, London: Doubleday, 2005).