Мода, равенство и неравенство

...Сын неба носит красное парадное платье и ритуальную шапку, чзкухоу носят темное платье и ритуальную шапку, дафу носят одежду (более) низких (людей) и чиновничью шапку, ученые носят шапку из оленьего меха и простую одежду.

Сюпь-цзы. Обогащение государства

Американский пешеход при виде миллиардера в роскошном «кадиллаке» втайне мечтает о том дне, когда он тоже сможет сесть за руль собственного «кадиллака». Французский пешеход при виде миллиардера в роскошном «кадиллаке» втайне мечтает о том дне, когда он сможет выбросить миллиардера из автомобиля, и тот будет ходить пешком, «как все».

Пьер Даиипос. Записки майора Томпсона

Застывшее и подвижное

В этой главе речь пойдет о соотношении моды и социального расслоения, о взаимном влиянии моды и социальных групп. Ведь и производители, и распространители, и потребители в моде — это социальные роли, исполняемые различными, в высшей степени разнородными социальными группами.

В истории социальной мысли и культуры, в современных исследованиях можно найти самые разнообразные суждения о том, какие именно группы участвуют в моде и какова их соотносительная роль. Тем не менее наиболее фанатичные участники моды, как правило, описыва-

лись в выражениях весьма нелестных. Еще французский писатель Л. С. Мерсье (1740-1814) утверждал: «Жрецами моды являются глупцы; они чтут ее и на все ее забавы смотрят как на непреложный закон» '. Согласно одному американскому автору 1930-х гг., фанатики моды делятся на две группы. Во-первых, это молодые люди из состоятельных семей, следующие моде вследствие неопытности, слабой семейной дисциплины и избыточной энергии. Во-вторых, это жертвы взрослого инфантилизма, неврастеники, слабоумные и просто никчемные люди, участвующие в моде по причине неспособности к другой, более серьезной деятельности².

Но было бы, разумеется, глубоко ошибочным считать большинство участников моды ее фанатиками и видеть в них столь отталкивающие черты; в противном случае у слишком многих людей пришлось бы признать черты психической или социальной патологии. Мода — «нормаль-нос» социальное явление, стало быть, и поведение основной массы ее участников «нормально». Поэтому в ней участвуют не какие-то особые категории людей, а самые разнообразные социальные группы, классы и слои.

Положение о том, что участие в моде служит одним из выражений принадлежности человека к определенному классу или социальному слою, т. е. его социального статуса, стало едва ли не социологическим трюизмом. Мода способствует интеграции внутри «высших» классов, слоев и групп и в то же время их отделению от «низших». Таким образом, мода является не только выражением, но и фактором социальной дифференциации. Еще немецкий социолог Г. Зиммелъ (1858-1918), один из наиболее тонких аналитиков моды, утверждал, что «всякая мода есть всегда классовая мода...»^:!

¹ Мерсье Л. С. Картины Парижа. - М.; Л., 1935. - Т. 1. - С. 405.

² Pitkin W. The Consumer. His Nature and his Changing Habits. — N. Y.; L.,1932.-P. 68-69.

³ Зиммелъ Г. Психология моды: Социологический этюд // Научное обозрение, 1901. — № 5. — С. 46. Впрочем, некоторые западные социологи отвергают этот тезис. Согласно Р. Кёнигу, например, «мода, в сущности, чужда классовой системе» (Konig R. Sociologiedelamode. Paris, 1969 — P. 117). При этом,правда, выясняется, что для Р. Кёнига «класс — это разновидность касты» (Konig R. Sociologiedelamode. — P. 138) — утверждение довольно странноес точки зрения современной социологии.

Но положение о связи моды с социальным статусом, групповой и классовой структурой нуждается в конкретизации, и специфику этой связи еще предстоит выяснить. В самом деле, ведь социальная дифференциация проявляется, разумеется, не только в моде, но и в таких «антимодных» регуляторах, как обычай или право. Не будем забывать, что именно они, а не мода, фиксировали главным образом социально-статусные различия посредством одежды, украшений, домашней обстановки и других элементов бытовой культуры во многих обществах, в частности в европейском, вплоть до XIX в. Обычай и право более жестко, чем мода, закрепляют определенные культурные образцы за теми или иными социальными группами, благодаря чему принадлежность людей к этим группам легко узнается даже по чисто внешним признакам.

В этнографии и истории культуры известно бесчисленное множество фактов, подтверждающих последнее положение, причем встречаются они в самые различные эпохи и в самых различных районах земного шара. Еще Г. Спенсер, опираясь на большой этнографический материал, отмечал, что во многих первобытных и древних обществах лишение одежды, отсутствие ее становится отличительным признаком пленника, обращаемого затем в раба; напротив, наличие одежды, и, по возможности, большее, — признак завоевателей, знати. «Где низшие лица одеты, там высшие отличаются тем, что носят больше одежды, чем первые. Кук рассказывает о жителях Сандвичевых островов, что большое количество одежды служит у них признаком высшего положения; то же говорит он и о тонганах; о таитянах же он рассказывает, что высшие классы обозначают свой ранг тем, что носят массу одежды к своему великому неудобству. Подобный же случай встречается и в Африке» '. Одновременно возникают различия в форме одежды, материале, цвете². У сингалов, основного населения Шри Ланки, длина одежды традиционно символизирует социальный статус, и человек высокого ранга никогда не наденет шорты³. Во многих африканских обществах прическа формируется не под влиянием моды, а под воздействием обычая, и обозначает, помимо прочего, социальную или этническую принадлежность человека⁴. В античную эпоху «вещь отмечала соци-

¹ Спенсер Г. Начала социологии (обрядовые учреждения). — Киев, 1880. —С. 286.

² Там же. — С. 287.

³ Краснодембская М. Г. У сингалов: открытие повседневности // Советскаяэтнография, 1981. — № 5. — С. 135.

⁴ Корочанцев В. Загадки африканской прически // Азия и Африка сегодня. —1982. -№ 2.

альный статус, была его символом» '. Например, чем выше был социальный статус свободного римлянина, тем больше был размер носимой им тоги; рабы, чужеземцы и ссыльные вообще не имели права ее носить².

Особенно жесткую связь культурных образцов с социальным статусом обычай и закон устанавливают в сословных и кастовых обществах. В условиях господства сословного строя, например, в средневековой Франции, неравенство считалось естественным и закономерным, а идея равенства казалась кощунственной. «Дворянство, отличавшееся от народа своим рангом, представлялось принадлежавшим к другой породе: требовалось основательно поразмышлять, чтобы обнаружить, что дворянин — такой же человек, как остальные. Об этом едва догадались к XVIII в., и осмелится сказать это было скандалом, проявлением распущенности»³.

В Западной Европе в средние века потребление самых разнообразных благ, от одежды и мебели до продовольственных продуктов, строго регламентировалось в соответствии с местом в сословной иерархии. «Костюм — один из важнейших признаков социального статуса на протяжении всего средневековья, — пишет А. Л. Ястребицкая. — Он определял принадлежность человека не только к классу или сословию, но и к социальной группе. Свои особенности в одежде имели университетские и цеховые корпорации, городской патрициат, представители свободных профессий (врачи, например, носили замшевые перчатки и береты)»⁴. Представителям низших сословий было запрещено носить одежду ярких цветов; они были обязаны ограничиваться серым, черным, коричневым, тогда как знать одевалась в зеленое, синее, красное ⁵.

¹ Буровик К. А. Родословная вещей. — М., 1985. — С. 45.

² Там же. — С. 45-46.

³ Goblot Е. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisie fran-?aise moderne. Nouv. ed. — Paris, 1967. — P. 4.

¹ Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм. — М., 1978. - С. 86-87. ⁵ Там же. - С. 80.

Возможности потребления разбогатевших простолюдинов ограничивали многочисленные «законы против роскоши», нарушение которых наказывалось зачастую весьма строго. Французский король Филипп Красивый (1285-1314) запретил горожанам носить горностай, белку и некоторые другие виды меха, украшать одежду золотом и драгоценными камнями, пользоваться восковыми свечами и даже установил максимальное количество блюд, которое горожане могли подавать у себя дома¹.

Разным сословиям в средние века предписывалось спать на разных видах кроватей ². Согласно королевскому указу, во Франции дрессуар (подобие буфета) с двумя полками разрешалось иметь барону, с тремя — графу, с четырьмя — герцогу³.

Столь же четко выраженный сословный характер носила одежда в добуржуазной России⁴. В частности, обувь «довольно точно позволяла судить о социальном положении человека»⁵.

Известный русский ученый П. Г. Богатырев зафиксировал сословную функцию традиционного (т. е. внемодного) костюма в Моравской Словакии⁶.

Итак, обычай и закон в сословном обществе регулируют множество тех явлений, которые в обществе бессословном в значительной мере регулируются модой. Ликвидация сословий и переход к классовому бессословному обществу в результате буржуазных революций означали появление принципиальной и формально юридически признанной возможности перехода, во-первых, людей из одного класса в другой, во-вторых, культурных образцов от одного класса к другому. Во втором случае отсутствие традиционных и правовых барьеров создает возможность индивидам, даже не изменяя своего социального положения, сохраняя принадлежность к той же самой социальной группе, заимствовать некоторые культурные образцы, принадлежащие (или принадлежавшие ранее) другим социальным группам. При отсутствии

¹ Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм. —М., 1978.-С. 86.

² Буровик К. А. Родословная вещей. — М., 1985. — С. 151.

³ Там же. — С. 156.

¹ Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России. Первая половина XVIII в. - Л., 1982. - С. 137.

⁵ Там же. - С. 127.

⁶ Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. — М., 1971. —С. 318-323.

сословий социальные группы могут заимствовать эти образцы друг у друга, обмениваться ими, завоевывать или «красть» их и т. д.

Следует подчеркнуть, что речь идет о заимствовании не всех, а лишь некоторых культурных образцов, причем не главных для данной социальной группы. В противном случае она лишается своей идентичности, своего группового сознания, иначе говоря, перестает оставаться сама собой.

Таким образом, мода в масштабах всего общества возникает только там и тогда, где и когда существует возможность изменения социального статуса и подражания одних социальных классов и групп другим посредством заимствования определенных культурных образцов. Это заимствование иногда служило одним из средств самоутверждения восходящих классов: таким способом они выражали свое равенство с господствующими высшими классами или даже превосходство над ними. Подобные процессы характерны, в частности, для восходящей к вершинам социальной иерархии буржуазии. С одной стороны, буржуа любой ценой присваивают себе высокие сословные звания', с другой, даже сохраняя свою сословную принадлежность, они нередко присваивают присущие знати культурные образцы: подражая дворянству, буржуазия тем самым соперничает с ним, доказывает, что ее место в социальной иерархии не ниже.

За 10 лет до Великой французской революции один маркиз с негодованием отмечал, что «все весьма переменилось и... новые буржуазные моды как мужские, так и женские, воспроизводят моды, принятые у людей благородного происхождения»².

В условиях, когда культурные образцы, обозначающие классовую и групповую принадлежность, становятся подвижными, текучими, они уже не столь явственно выражают социально-групповые характеристики их носителей и различия между ними. Дело, стало быть, не просто в том, что мода, как это часто говорится, выражает социально-статусные различия (гораздо более четко они фиксируются такими видами социальной регуляции, как обычай и закон), а в том, что она выражает их подвижными, меняющимися средствами. Такими средствами яв-

¹ «Люди без зазрения совести присваивают себе дворянское звание, — подобный род воровства, по-видимому, вошел в обычай», — жалуется геройМольера («Мещанин во дворянстве», III, 12).

² Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. — Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. —М., 1986. - С. 347.

ляются время от времени сменяемые культурные образцы, выступающие в качестве модных стандартов, «мод».

Как же происходят в моде фиксация, обозначение социально-статусных различий? На этот вопрос отвечает концепция «эффекта просачивания вниз», или просто «эффекта просачивания», уходящая своими корнями в работы Г. Спенсера и особенно Г. Зиммеля '. Зиммелевская трактовка «эффекта просачивания» впоследствии неоднократно воспроизводилась и в теоретических, и в эмпирических исследованиях; с ее помощью пытались объяснить либо функционирование моды в целом, либо отдельные проявления моды². Согласно этой концепции, в капиталистическом обществе господствующий класс, и прежде всего социальная элита, после «просачивания» культурных образцов («мод»), обозначающих их социальный статус, вниз, к другим классам и слоям, сразу же устремляются в погоню за новыми культурными образцами, вводят новые «моды» с целью обозначить и сохранить свою групповую идентичность, сплоченность и в то же время отличие от остальной массы. Последняя же постоянно стремится овладеть «модами» высших слоев, подражать им, во-первых, вследствие престижа, которым элита обладает в ее глазах, во-вторых, вследствие своего стремления к более высокому статусу. Как только масса овладеет и новыми «модами» — знаками высокого социального статуса, — господствующие слои вынуждены вновь менять знаковые средства своего высокого социального положения, модный цикл возобновляется, и все начинается сначала. При этом общая картина социальной иерархии, естественно, не изменяется: высшие остаются вверху, а низшие — внизу.

В дополнение к этой широко распространенной интерпретации феномена «просачивания», как борьбы за знаки высокого социального положения, воплощенные в «модах», была выдвинута гипотеза, согласно которой «эффект просачивания» представляет собой механизм поддержания мотивации стремления к успеху, а отсюда и к эффективно-

¹ Спенсер Г. Начала социологии (обрядовые учреждения). — Киев, 1880. —Гл. IX; Зиммель Г. Психология моды (социологический этюд) // Научноеобозрение, 1901. - № 5. - С. 46-48.

² GoblotE. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisiefrancaise moderne. Nouv. ed. — Paris, 1967. — P. 49-50; Hurlock E. The Psychology of dress. An Analysis of fashion and its motive. — N. Y., 1929. — P. 45; Barber В., Lobel L. «Fashion» in women's clothes and the American social system //Social Forces, 1952. - Vol. 31. - № 2. - P. 124-131; Васин E. Я., Краснов В. M. «Гордиев узел» моды // Мода за и против. — М., 1973. — С. 59.

сти в исполнении профессиональных ролей в системе, где отчетливо видимый успех возможен только для немногих'. Индивид, потребляющий «просочившиеся» вниз статусно-символические блага, добивается тем самым не реального, а иллюзорного по отношению к своему слою повышения статуса. Но с точки зрения его собственной биографии это стремление вполне реалистично и в определенной мере вознаграждается, так как он видит, что обладает вещами, которыми пять, десять или двадцать лет назад могли обладать только люди с более высоким статусом. «Следует, вероятно, сказать, что в той мере, в какой статус определяется понятием потребления товаров и услуг, у индивида не просто существует иллюзия мобильности, но все население продвинулось выше. С этой точки зрения статусно-символические товары и услуги не "просачиваются вниз", а остаются преимущественно в неподвижном положении; население же продвигается вверх через иерархию образцов статусно-символического потребления»².

Концепция «эффекта просачивания» отражает реальные, но далеко не все связи моды с процессами социальной дифференциации. Поэтому у нас нет оснований рассматривать «просачивание» в только что описанном виде как универсальный процесс, объясняющий моду в целом. Хотя движение модных стандартов по социальной лестнице «сверху вниз» весьма распространено, тем не менее существует и обратная направленность этого движения, причем масштабы ее все расширяются. Это обстоятельство обусловлено ростом значения «средних» и «низших» слоев в современную эпоху, развитием их классового самосознания, общей демократизацией социальной жизни.

Концепция «эффекта просачивания» базируется на представлении о безусловном и автоматически формирующемся престиже социально-экономической и политической элиты и ее ценностей в глазах широких слоев населения. Однако обладание богатством или властью еще не гарантирует этот престиж. Поэтому господствующий класс и его элита вынуждены нередко подражать более «низким» слоям, их отдельным категориям, заимствуя у них те или иные культурные образцы, с тем чтобы не отстать от моды. Далеко не всегда представителей господствующего класса следует рассматривать как инициаторов и, тем более, авторов модных инноваций, как считали многие социологи. Разумеется, благодаря высокому социальному положению и значитель-

¹ Fallen L. A Note on the «trickle effect» // Class, status and power. 2^nd ed. / Ed.by R. Bcndix and S. Lipset. - N. Y.; L„ 1966. - P. 403.

² Ibid.-P. 403.

ному доходу высшие слои могут усваивать модные стандарты в дорогих разновидностях и на ранних стадиях модного цикла, могут активно влиять на содержание и распространение «мод», но и в этом случае зачастую происходит подключение и приспособление к уже сформировавшимся ранее «модам». Уместно вспомнить в этой связи о том, что именно в низах родились и получили первоначальное распространение многие наиболее значительные «моды» нашего столетия: в рабочей и крестьянской одежде, в негритянской и сельской фольклорной музыке и т. д. Ошибочно полагать, что последующие внедрение и распространение этих «мод», т. е. наделение их в массовом масштабе модными значениями, явились продуктом воли и желания элиты или господствующего класса: последние нередко лишь приспосабливались к реальным потребностям широких масс.

Можно согласиться с выводом известного американского социолога Г. Блумера относительно роли престижа элиты в функционировании моды: «Не престиж элиты делает дизайн модным, но, наоборот, пригодность или потенциальная модность дизайна дает возможность престижу элиты присоединяться к нему. Дизайн должен соответствовать направлению зарождающегося вкуса модной потребляющей публики. Престиж элиты воздействует на это направление, но не управляет им»'.

Наиболее активное участие в потреблении модных стандартов принимают средние слои, что связано с относительной неустойчивостью и подвижностью их социального положения².

В свою очередь, положение это обусловливает формирование неустойчивого социально-психологического типа, для которого мода становится важным средством самоутверждения, интеграции и самотождественности личности. Постоянное и активное участие в моде, помимо чисто экономических мотивов (у производителей и распространителей моды), призвано обозначать принадлежность к более высокому социальному слою и (или) отличие от более низкого. Особое усердие в поиске модных стандартов и следовании им вызывается уязвимостью в отношении социальных санкций моды людей, либо стремящихся

¹ BlumerH. Fashion: from class differentiation to collective selection // TheSociological Quarterly, 1969. - Vol. 10. - № 3. - P. 280.

² Этот момент отмечал и Зиммель (Научное обозрение, 1901. — № 5. — С. 51),не обращая внимания на возникающее отсюда расхождение с его собственнойконцепцией «просачивания», согласно которой именно «высшие» слои образуют главные источники распространения новых «мод».

занять более высокое социальное положение, но пока не достигших его, либо уже не уверенных в прочности своего теперешнего положения, либо, наконец, еще не уверенных в прочности недавно достигнутого более высокого положения'.

Напротив, высокое социальное положение элиты делает ее в значительной мере неуязвимой по отношению к санкциям моды и лишает элиту некоторых из стимулов к активному участию в моде, имеющихся у средних слоев. «Принц Уэльский может позволить себе надеть соломенную шляпу вместо фетровой, которую обычно носит англичанин в летнее время, он может восстать против жестко накрахмаленной сорочки в вечерней одежде или появиться на официальном приеме в одежде для отдыха, — писала Э. Херлок. — Все это он может сделать, не рискуя вызвать в свой адрес нелестные отзывы. Но пусть только мистер Никто попробует сделать то же самое, как он тут же превратится в мишень для насмешек всего своего окружения. Каждый будет относиться к нему с сожалением, но никто не последует его примеру»².

Таким образом, изображая движение модных стандартов как постоянное однонаправленное перетекание «сверху вниз», концепция «эффекта просачивания» упрощает реальную картину. Кроме того, следует подчеркнуть, что «эффект просачивания» в той мере, в которой он реально существует, не специфичен для моды, но характеризует и другие, внемодные аспекты взаимоотношений между социальными группами, а потому не может служить объясняющим принципом моды в собственном смысле. Согласно Р. Перротту, «эффект просачивания» в целом присущ, например, образу жизни британской аристократии: она «инстинктивно» способна изменять некоторые свои культурные образцы в результате овладения ими другими классами, что усиливает ее сплоченность и устойчивость³. Но это отнюдь не означает, что в данном случае непременно присутствует мода. Речь идет о более или менее закрытой, замкнутой культуре сословия, постоянно охраняющего свою замкнутость посредством замены некоторых своих образцов в случае «захвата» их «чужаками».

¹ «"Парвеню" часто одевается плохо, еще чаще — слишком хорошо» (Gob-lot Е. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisie franaise mo-derne. Nouv. ed. - Paris, 1967. - P. 58).

² Hurlock E. The Psychology of dress. An Analysis of fashion and its motive. —N.Y., 1929.-P. 7-8.'

³ Perrott R. The Aristocrats: A Portrait of Britain's nobility and their way of lifetoday. - N. Y„ 1968. - P. 266-267.

Итак, «просачивание» —не однонаправленный («сверху вниз») процесс, а его «эффект» — это лишь один из эффектов модного изменения наряду с другими. «Эффект просачивания» существует не только в моде и не может рассматриваться как объяснение моды в целом. Но есть явление, которое он объясняет целиком. Это снобизм.

Снобизм может входить в систему модного поведения, а может и не входить. Сущность его как раз и состоит в том, что представители элиты (реальной, воображаемой или же в которую стремятся войти) сохраняют приверженность тем или иным образцам только до тех пор, пока они не стали достоянием массы. Стоит последней овладеть ими, как сноб отрекается от этих, ставших «вульгарными», образцов в пользу новых. Таким образом, поведение сноба, вопреки постоянно утверждаемым оригинальности, автономии и превосходству, глубоко зависимо. Оно в сильной степени детерминировано, во-первых, тем, какие культурные образцы поставляются в его распоряжение, во-вторых (при отсутствии сословных и прочих межгрупповых барьеров), степенью распространенности этих образцов: чем выше эта степень, тем выше вероятность и скорость отказа от них у сноба.

Различие и тождество

По поводу влияния моды на социальную дифференциацию и в повседневной жизни, и в науке высказываются противоречивые суждения. Одни подчеркивают, что участие в моде обозначает, демонстрирует и усиливает социальное неравенство'; другие, напротив, видят в моде выражение и фактор социального равенства² и демократизации; наконец, третьи указывают на наличие в моде обеих тенденций³. Третья точка зрения, безусловно, ближе к реальности, однако ее необходимо развить, конкретизировать и уточнить, что мы и попытаемся сделать.

В отношении классовой и социально-групповой структуры мода в целом выполняет две противоположные функции: демаркационную

¹ См. работы Г. Зиммеля, В. Зомбарта, Е. Я. Васина, В. М. Краснова и др.

² См. работы Г. Спенсера, Р. Кёнига, Г. Блумера и др. Среди старых авторовспециально изучавших проблему равенства, уравнительное влияние модыподчеркивал французский социолог С. Бугле в своей книге «Уравнительныеидеи» (1899) (в рус. пер.: О равенстве. Социологический этюд. — Одесса,1905. - С. 85-87).

³ См. цитированную выше работу Э. Гобло и др.

и нивелирующую. Демаркационная функция состоит в обозначении социально-групповых различий посредством приверженности определенным модным стандартам. Это обозначение фиксирует одновременно принадлежность к одним группам и отличие («отсутствие принадлежности») — от других.

В вертикальном разрезе социальной структуры функция демаркации выражает социально-статусную принадлежность и социально-статусные различия. В горизонтальном она фиксирует те или иные специфические групповые особенности, не носящие иерархического характера. Например, так называемый «молодежный» стиль или «спортивный» стиль так или иначе обозначают принадлежность к соответствующим группам и присущие им особенности сознания и поведения.

Нивелирующая функция моды состоит в размывании социально-групповых отличительных признаков вследствие того, что особенности отдельных социальных групп, некоторые их специфические культурные образцы постепенно становятся всеобщим достоянием. Так, те же «молодежный» и «спортивный» стили вследствие своего массового распространения перестают служить средством обозначения молодежи или спортсменов. Определенные «моды», обозначающие в течение какого-то времени классовую принадлежность, в результате их всеобщего принятия перестают выполнять эту свою знаковую функцию; для ее дальнейшего осуществления требуется новое знаковое средство, новый модный стандарт. Этот процесс был довольно точно описан Э. Гобло: «Мода может быть знаком класса в течение очень короткого времени, когда она ни слишком нова, ни слишком стара; стало быть, необходимо, чтобы она непрерывно эволюционировала. Это прежде всего барьер, но барьер движущийся: когда множество людей его преодолевает, расширяет огороженное пространство, проникая в него, тогда граница вскоре уже проходит не там, где положено. Ее заменяет другой барьер»'.

Функции демаркации и нивелирования тесно взаимосвязаны. На начальных стадиях модного цикла (цикла II в нашем истолковании) доминирует функция демаркации², затем на высшей стадии (стадии «пика») на первый план выступает функция нивелирования.

¹ Goblot Е. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisie fran-gaise moderne. Nouv. ed. — Paris, 1967. — P. 49.

² He случайно первоначальную стадию модного цикла часто характеризуют как «отличительную».

Демаркация постепенно как бы перерастает в нивелирование: чем больше групп она охватывает, тем менее она остается демаркацией и тем более превращается в нивелирование. Отдельная «мода», выступающая вначале как граница, отделяющая немногих от всех остальных, мало-помалу становится границей, отделяющей всех от немногих остальных. В то же время, поскольку параллельно со спадом одного цикла идет нарастание другого, функция демаркации вновь осуществляется новой «модой», которая затем, в свою очередь, становится средством нивелирования, и т. д.

Как следует из изложенного, социально-групповая дифференциация и в вертикальном (социально-статусном), и в горизонтальном разрезах выражается во времени принятия модного стандарта. Но не только в этом. Последовательно проходя через различные социальные группы, отдельная «мода», хотя и остается сама собой, все же неизбежно испытывает различные изменения. Социальная дифференциация отражается в дифференциации модного стандарта. Последний дробится на различные классы изделий, ра.зличающихся между собой в материале, отделке, количестве и качестве выполняемых ими функций и т. д., в конечном счете — в стоимости, т. е. овеществленном в изделии общественном труде. «Моды» подвергаются различным изменениям и при своем горизонтальном движении. К примеру, при усвоении «молодежного» стиля другими, немолодежными социально-возрастными группами последний обязательно видоизменяется. Видоизменяется он и под влиянием других социально-демографических, профессиональных, этнических и прочих воспринимающих его групп.

Вся совокупность классов, социальных слоев и групп, через которые проходит та или иная «мода», образует, как уже отмечалось, ее социальное пространство. Чем оно больше, тем больше и социальное время «моды» и тем больше вероятность ее видоизменения, дифференциации, дробления. Но классовые и групповые различия в моде пролегают не только в сфере непосредственно модных стандартов («мод») и не только во времени их принятия. Основные различия коренятся, как подчеркивалось выше, в приписываемых этим стандартам денотативных («внешних») ценностях моды. Все социальные груп-

пы так или иначе следуют определенным «модам» и обозначаемым ими атрибутивным («внутренним») ценностям (современности, универсальности, игры и демонстративности). Но каждая из них в процессе семантации этих «мод» и ценностей, т. е. присвоения им определенных значений, но-разному их интерпретирует. Каждая из групп участников связывает общие для них всех модные стандарты и «внутренние» ценности с различными, а иногда и противоречащими друг другу «внешними» ценностями. Последние составляют наиболее фундаментальные и глубокие ценности социальных классов, слоев и социальных групп, образуют ядро их самосознания, а потому оказывают сильнейшее, хотя и не всегда легко различимое воздействие на поведение участников моды.

Нет нужды специально доказывать, что на участие в моде влияет принадлежность к различным региональным и территориальным общностям, социально-демографическим, профессиональным, этническим группам. Каждая из этих групп обладает специфическими интересами и ценностями, выступающими как «внешние» ценности моды. Поэтому каждая из них по-своему интерпретирует отдельные «моды» и обозначаемые ими «внутренние» ценности, приписывает им различные значения. Разнообразие этих ценностей — важный и неисчерпаемый источник разнообразия и инноваций в моде.

С одной стороны, происходит дифференциация и специализация модных стандартов в соответствии со спецификой той или иной группы. Этот процесс неизбежно происходит и сам по себе, но в определенных ситуациях его необходимо стимулировать и осуществлять

целенаправленно. С другой стороны, специфические культурные образцы отдельных групп могут превращаться (и постоянно превращаются) в модные стандарты, становясь достоянием всех групп. Текучесть модных стандартов предполагает их заимствование, обмен, распространение. Так произошло со специфическими образцами научно-технической культуры («приборный» стиль), молодежной культуры («молодежный» стиль), с вторжением

сугубо мужских образцов в женскую культуру и, наоборот, с обменом образцами между городской и сельской культурами и т. д. Творческий поиск в культурных образцах различных групп с целью универсализации этих образцов, придания им всеобщего характера, несомненно, доказал свою плодотворность.

Две наиболее активные категории участников моды заслуживают здесь специального рассмотрения. Речь идет о молодежи и женщинах.

С известной долей условности можно сказать, что если XIX в. открыл такие категории, как детство и дети, то XX в. осуществил открытие молодости и молодежи. Понятно, что молодые люди как человеческие существа определенного биологического возраста существовали всегда и везде, а конфликты между отцами и детьми описывали еще античные авторы. Молодежную окраску в предшествующие столетия получали некоторые социально-политические и культурные движения, например, романтизм в Западной Европе или нигилизм в России: не случайно Вертер у Гёте, ЧайльдТарольд у Байрона и Базаров у Тургенева — молодые люди. Однако молодость этих литературных героев не означала, что они выражают особые интересы молодежи; юный возраст служил преимущественно обоснованием и оправданием нетрадиционности и бунтарства; идеалы же их отнюдь не были собственно «молодежными».

Вплоть до наступления нашего столетия молодежь, как правило, рассматривалась не в качестве особой социальной категории со своими потребностями, правами и устремлениями, а как те же взрослые, но еще не сформировавшиеся, не достигшие своего «нормального», взрослого состояния. Соответственно и молодость считалась не специфической фазой жизненного цикла человека, а лишь подготовительной фазой, предваряющей «вступление в жизнь». Переход из молодежного в зрелое, т. е. «полноценное», состояние в доиндустриальную эпоху и особенно в первобытных обществах был четко обозначен специальными обрядами инициации (посвящения) и не составлял сколько-нибудь длительного периода. Значение четко фиксируемого перехода из одного возрастного класса в другой в жизни человека было столь велико, что обряды инициации зачастую приравнивались к рождению или смерти.

В наше время в индустриально развитых странах молодость составляет особую длительную фазу жизненного цикла, в которой образуются специфические группы, сформированные на основе возрастного признака и характерных ценностей. Молодежь превратилась в специ-

фическую социальную категорию со своими ценностями, устремлениями, организациями, специфическим самосознанием и собственной субкультурой. Период «молодости» весьма продолжителен. Имеют место различия в длительности отдельных видов социализации индивидов и соответственно во времени различных видов «вступления в жизнь»: профессионального, брачного, экономического и т. д. Одни социальные роли осваиваются раньше, другие позже; «взрослость» в одних отношениях сочетается с «молодостью» в других.

Молодежь в значительной мере сама становится субъектом своей собственной социализации. Более того, она все в большей степени выступает как фактор социально-экономических, политических и культурных изменений. Сегодня в социологии в целом утвердилось представление о том, что молодость — это не просто некий возраст, а ценностное суждение общества относительно людей того или иного возраста. Молодым считается тот, чье развитие еще не завершено, кто еще не интегрирован в обществе целиком, кто еще не полностью освоил тот набор социальных ролей, который предназначен взрослому человеку.

Если в доиндустриальных, традиционных обществах, где часто господствует геронтократия, молодость считается скорее недостатком, чем преимуществом, то в настоящее время состояние молодости ценностно позитивно окрашено. С этим состоянием связываются такие положительные черты, как готовность к творчеству, к принятию и внедрению нового, искренность и т. д. Заведомо позитивная ценность молодости помимо прочего тесно связана с утверждением идеи прогресса в масштабах общества; молодежь — живое воплощение будущего, более совершенного, чем настоящее.

Длительность периода социализации, отсутствие четко обозначенной границы между молодостью и зрелостью вызывают такое явление, как постепенное «врастание» молодого поколения в старшее. Это позволяет «растягивать» состояние «молодости» (в социальном смысле) на неопределенно долгое время. Но особенно важно то, что на остальные, немолодежные социальные категории распространились некоторые черты и ценности молодежной культуры, т. е. все общество становится в определенном смысле молодежным.

Сложилась любопытная и в некотором роде противоречивая ситуация. С одной стороны, молодежь различными социальными институтами, массовым и профессиональным (социологическим) сознанием рассматривается как особая специфическая категория. С другой стороны, в результате своего рода экспансии молодежных ценностей они

становятся общим достоянием, «молодежный» стиль пронизывает жизнедеятельность всего общества. Используя образ А. Платонова, можно сказать, что в обществе образуется своеобразное «ювенильное море», «море юности», в котором «взрослая» стадия жизни перестает восприниматься как окончательный образец и абсолютная норма, к которым безусловно стремятся'. На это наслаивается постоянство педагогической ситуации, в которой находится современный человек: во-первых, он часто мигрирует и начинает на новом месте «новую жизнь»; во-вторых, он постоянно занят профессиональной учебой, переподготовкой, а иногда и меняет профессию, т. е. опять-таки как бы начинает сначала.

Наибольшая активность участия молодежи в моде объясняется, с одной стороны, усилением ее роли в качестве субъекта социальных изменений, с другой — ее неустоявшимся положением в обществе, неполным освоением социальных ролей, обусловленным ранней стадией жизненного цикла. Демаркационная и нивелирующая функции моды для молодежи оказываются особенно значимыми. Первая удовлетворяет ее потребность в самоутверждении, признании, самостоятельности; вторая способствует ее социализации, вхождению во «взрослое» общество, приобщению к социальным и культурным ценностям. С одной стороны, мода устанавливает и обозначает границы молодежи и ее культуры (главным образом на начальных фазах «модного цикла II»), с другой — размывает эти границы. Таким образом, мода, во-первых, способствует формированию специфической молодежной культуры, во-вторых, время от времени разрушает ее специфику. При этом молодежная культура во многом творится «взрослым» обществом; отсюда его особая ответственность за ее содержание.

Активное участие женщин в моде также связано с изменением их роли в социально-историческом процессе. На протяжении веков европейской истории демонстративная функция осуществлялась преимущественно в мужской одежде, и лишь в новое время мода в одежде становится главным образом женской. В традиционных обществах, управляемых обычаем, определенные культурные образцы жестко закреплены за каждым из полов, а на обмен ими налагается строгий социальный запрет. У карибов, группы южно-американских индейских племен, каждому из полов даже предписывалось пользоваться разными

¹ Подробнее об этом см.: Гофман А. Б. Экспансия молодежного стиля // Техническая эстетика, 1988. — № 10; Левинсон А. Г. Конец молодежного стиля // Там же.

языками: если мужчины говорили на карибском языке, то женщины — на аравакском. В средние века в Европе женщины, по существу, рассматривались как сословие особого рода, причем расположенное довольно низко в сословной иерархии. В иудео-христианской традиции существует запрет на заимствования полами друг у друга образцов в области одежды. В Библии сказано по этому поводу: «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий делающий сие» (Втор. 22:5). Известно, что одним из главных пунктов обвинения против Жапныд'Арк было то, что она носила мужскую одежду. Стремление женщин носить брюки проявилось в незапамятные времена, но постоянно сталкивалось в истории с сильнейшим противодействием обычая. Поэтому ношение этой традиционно мужской одежды часто было связано с сокрытием женщиной своей половой принадлежности и со всякого рода драматическими историями '. Затем мужской костюм для женщин был признан только для сугубо специальных занятий, ограниченных строгими рамками места и времени

(охота, сцена и т. п.), или же для женщин, своим поведением поставивших себя на грань обычной социальности и бросивших вызов общественной морали, как это произошло, например, с Жорж Санд. Но появление женщины в брюках в общественных местах еще совсем недавно воспринималось не просто как мода, а как скандальная выходка, угроза общественной нравственности. Вот как описывал в 1911 г. один журнал чрезвычайное происшествие, вызванное появлением на улице Киева женщины в брюках: «Вчера в 9 часов вечера на Крещатике среди многочисленной гуляющей публики вдруг появилась женщина в необычном одеянии... "Шароварщица!" — крикнул кто-то. Послышались свистки, началась давка — всем хотелось взглянуть на бедную даму, которую прижали к стенке. Толпа увеличи-

¹ Многочисленные истории такого рода можно найти в кн. Исолапи Е. Дама в штанах. Очерк по истории эволюции женского платья. — Киев, СПб., Одесса, 1912.

валась. Была вызвана полиция. Под охраной роты солдат преследуемой удалось выбраться из плена и избежать расправы» '.

Даже в 1950-е гг. борьба со «стилягами» у нас в стране была направлена не только против узких брюк, «коков» и туфель на толстой подошве у мужчин, но и против женских брюк. Женщинам в брюках был запрещен вход во многие общественные места, на улицах их подвергали насмешкам и оскорблениям. Сегодня женщина в брюках уже никого не шокирует и воспринимается как нормальное повседневное явление; напротив, прежняя неприязнь к женским брюкам вызывает удивление. Можно сказать, что в данном случае мужской обычай превратился затем в женскую моду, а позднее — и в женский обычай, поскольку ношение брюк женщинами стало уже традиционным.

В целом критерии выделения групп участников моды могут быть самыми разнообразными: от места в общественном производстве и типа жилища до состояния здоровья человека. Даже амбидекстрия, соотношение владения обеими руками, может служить существенным признаком различения групп. Известно, что число левшей в некоторых странах достигает 20 % населения. И этот факт для внимательных производителей послужил сигналом для проектирования и производства музыкальных инструментов и других изделий с учетом их потребностей.

Выбор критерия типологии групп определяется его конкретной социально-экономической, культурной, общечеловеческой значимостью. Само обнаружение и выявление групп и их потребностей — процесс творческий. Будущее откроет нам новые, еще неведомые критерии группообразования, а значит, и новые формы участия в моде.

Неделя, 1982.-№ 24 (1160). - С. 15.

Глава 7