Мода, равенство и неравенство

...Сын неба носит красное парадное платье и ритуальную шапку, чзкухоу носят темное платье и ритуальную шапку, дафу носят одежду (более) низких (людей) и чиновничью шап­ку, ученые носят шапку из оленьего меха и простую одежду.

Сюпь-цзы. Обогащение государства

Американский пешеход при виде миллиардера в роскошном «кадил­лаке» втайне мечтает о том дне, ког­да он тоже сможет сесть за руль соб­ственного «кадиллака». Французский пешеход при виде мил­лиардера в роскошном «кадиллаке» втайне мечтает о том дне, когда он сможет выбросить миллиардера из автомобиля, и тот будет ходить пеш­ком, «как все».

Пьер Даиипос. Записки майора Томпсона

Застывшее и подвижное

В этой главе речь пойдет о соотношении моды и социального рас­слоения, о взаимном влиянии моды и социальных групп. Ведь и про­изводители, и распространители, и потребители в моде — это соци­альные роли, исполняемые различными, в высшей степени разнородными социальными группами.

В истории социальной мысли и культуры, в современных исследо­ваниях можно найти самые разнообразные суждения о том, какие имен­но группы участвуют в моде и какова их соотносительная роль. Тем не менее наиболее фанатичные участники моды, как правило, описыва-

лись в выражениях весьма нелестных. Еще французский писатель Л. С. Мерсье (1740-1814) утверждал: «Жрецами моды являются глуп­цы; они чтут ее и на все ее забавы смотрят как на непреложный за­кон» '. Согласно одному американскому автору 1930-х гг., фанатики моды делятся на две группы. Во-первых, это молодые люди из состоя­тельных семей, следующие моде вследствие неопытности, слабой се­мейной дисциплины и избыточной энергии. Во-вторых, это жертвы взрослого инфантилизма, неврастеники, слабоумные и просто никчем­ные люди, участвующие в моде по причине неспособности к другой, более серьезной деятельности².

Но было бы, разумеется, глубоко ошибочным считать большинство участников моды ее фанатиками и видеть в них столь отталкивающие черты; в противном случае у слишком многих людей пришлось бы при­знать черты психической или социальной патологии. Мода — «нормаль-нос» социальное явление, стало быть, и поведение основной массы ее уча­стников «нормально». Поэтому в ней участвуют не какие-то особые катего­рии людей, а самые разнообразные социальные группы, классы и слои.

Положение о том, что участие в моде служит одним из выражений принадлежности человека к опреде­ленному классу или социальному слою, т. е. его социального статуса, стало едва ли не социологическим трюизмом. Мода способствует ин­теграции внутри «высших» классов, слоев и групп и в то же время их отделению от «низших». Таким образом, мода является не только выра­жением, но и фактором социальной дифференциации. Еще немецкий социолог Г. Зиммелъ (1858-1918), один из наиболее тонких аналитиков моды, утверждал, что «всякая мода есть всегда классовая мода...»^:!

¹ Мерсье Л. С. Картины Парижа. - М.; Л., 1935. - Т. 1. - С. 405.

² Pitkin W. The Consumer. His Nature and his Changing Habits. — N. Y.; L.,1932.-P. 68-69.

³ Зиммелъ Г. Психология моды: Социологический этюд // Научное обозре­ние, 1901. — № 5. — С. 46. Впрочем, некоторые западные социологи отверга­ют этот тезис. Согласно Р. Кёнигу, например, «мода, в сущности, чужда клас­совой системе» (Konig R. Sociologiedelamode. Paris, 1969 — P. 117). При этом,правда, выясняется, что для Р. Кёнига «класс — это разновидность касты» (Konig R. Sociologiedelamode. — P. 138) — утверждение довольно странноес точки зрения современной социологии.

Но положение о связи моды с социальным статусом, групповой и клас­совой структурой нуждается в конкретизации, и специфику этой связи еще предстоит выяснить. В самом деле, ведь социальная дифференци­ация проявляется, разумеется, не только в моде, но и в таких «антимод­ных» регуляторах, как обычай или право. Не будем забывать, что имен­но они, а не мода, фиксировали главным образом социально-статусные различия посредством одежды, украшений, домашней обстановки и дру­гих элементов бытовой культуры во многих обществах, в частности в европейском, вплоть до XIX в. Обычай и право более жестко, чем мода, закрепляют определенные культурные образцы за теми или иными со­циальными группами, благодаря чему принадлежность людей к этим группам легко узнается даже по чисто внешним признакам.

В этнографии и истории культуры известно бесчисленное множе­ство фактов, подтверждающих последнее положение, причем встреча­ются они в самые различные эпохи и в самых различных районах зем­ного шара. Еще Г. Спенсер, опираясь на большой этнографический материал, отмечал, что во многих первобытных и древних обществах лишение одежды, отсутствие ее становится отличительным признаком пленника, обращаемого затем в раба; напротив, наличие одежды, и, по возможности, большее, — признак завоевателей, знати. «Где низшие лица одеты, там высшие отличаются тем, что носят больше одежды, чем первые. Кук рассказывает о жителях Сандвичевых островов, что большое количество одежды служит у них признаком высшего поло­жения; то же говорит он и о тонганах; о таитянах же он рассказывает, что высшие классы обозначают свой ранг тем, что носят массу одежды к своему великому неудобству. Подобный же случай встречается и в Аф­рике» '. Одновременно возникают различия в форме одежды, материа­ле, цвете². У сингалов, основного населения Шри Ланки, длина одежды традиционно символизирует социальный статус, и человек высокого ранга никогда не наденет шорты³. Во многих африканских обществах прическа формируется не под влиянием моды, а под воздействием обычая, и обозначает, помимо прочего, социальную или этническую принадлежность человека⁴. В античную эпоху «вещь отмечала соци-

¹ Спенсер Г. Начала социологии (обрядовые учреждения). — Киев, 1880. —С. 286.

² Там же. — С. 287.

³ Краснодембская М. Г. У сингалов: открытие повседневности // Советскаяэтнография, 1981. — № 5. — С. 135.

⁴ Корочанцев В. Загадки африканской прически // Азия и Африка сегодня. —1982. -№ 2.

альный статус, была его символом» '. Например, чем выше был соци­альный статус свободного римлянина, тем больше был размер носи­мой им тоги; рабы, чужеземцы и ссыльные вообще не имели права ее носить².

Особенно жесткую связь культурных образцов с социальным ста­тусом обычай и закон устанавливают в сословных и кастовых обще­ствах. В условиях господства сословного строя, например, в средневе­ковой Франции, неравенство считалось естественным и закономерным, а идея равенства казалась кощунственной. «Дворянство, отличавшее­ся от народа своим рангом, представлялось принадлежавшим к другой породе: требовалось основательно поразмышлять, чтобы обнаружить, что дворянин — такой же человек, как остальные. Об этом едва догада­лись к XVIII в., и осмелится сказать это было скандалом, проявлени­ем распущенности»³.

В Западной Европе в средние века по­требление самых разнообразных благ, от одежды и мебели до продовольствен­ных продуктов, строго регламентиро­валось в соответствии с местом в со­словной иерархии. «Костюм — один из важнейших признаков социального ста­туса на протяжении всего средневеко­вья, — пишет А. Л. Ястребицкая. — Он определял принадлежность человека не только к классу или сословию, но и к со­циальной группе. Свои особенности в одежде имели университетские и цехо­вые корпорации, городской патрициат, представители свободных профессий (врачи, например, носили замшевые перчатки и береты)»⁴. Предста­вителям низших сословий было запрещено носить одежду ярких цве­тов; они были обязаны ограничиваться серым, черным, коричневым, тогда как знать одевалась в зеленое, синее, красное ⁵.

¹ Буровик К. А. Родословная вещей. — М., 1985. — С. 45.

² Там же. — С. 45-46.

³ Goblot Е. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisie fran-?aise moderne. Nouv. ed. — Paris, 1967. — P. 4.

¹ Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм. — М., 1978. - С. 86-87. ⁵ Там же. - С. 80.

Возможности потребления разбогатевших простолюдинов ограни­чивали многочисленные «законы против роскоши», нарушение кото­рых наказывалось зачастую весьма строго. Французский король Фи­липп Красивый (1285-1314) запретил горожанам носить горностай, белку и некоторые другие виды меха, украшать одежду золотом и дра­гоценными камнями, пользоваться восковыми свечами и даже устано­вил максимальное количество блюд, которое горожане могли подавать у себя дома¹.

Разным сословиям в средние века предписывалось спать на разных видах кроватей ². Согласно королевскому указу, во Франции дрессуар (подобие буфета) с двумя полками разрешалось иметь барону, с тре­мя — графу, с четырьмя — герцогу³.

Столь же четко выраженный сословный характер носила одежда в добуржуазной России⁴. В частности, обувь «довольно точно позво­ляла судить о социальном положении человека»⁵.

Известный русский ученый П. Г. Богатырев зафиксировал сослов­ную функцию традиционного (т. е. внемодного) костюма в Моравской Словакии⁶.

Итак, обычай и закон в сословном обществе регулируют множество тех явлений, которые в обществе бессословном в значительной мере регулируются модой. Ликвидация сословий и переход к классовому бессословному обществу в результате буржуазных революций озна­чали появление принципиальной и формально юридически признан­ной возможности перехода, во-первых, людей из одного класса в дру­гой, во-вторых, культурных образцов от одного класса к другому. Во втором случае отсутствие традиционных и правовых барьеров создает возможность индивидам, даже не изменяя своего социального поло­жения, сохраняя принадлежность к той же самой социальной группе, заимствовать некоторые культурные образцы, принадлежащие (или принадлежавшие ранее) другим социальным группам. При отсутствии

¹ Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм. —М., 1978.-С. 86.

² Буровик К. А. Родословная вещей. — М., 1985. — С. 151.

³ Там же. — С. 156.

¹ Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России. Первая половина XVIII в. - Л., 1982. - С. 137.

⁵ Там же. - С. 127.

⁶ Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. — М., 1971. —С. 318-323.

сословий социальные группы могут заимствовать эти образцы друг у друга, обмениваться ими, завоевывать или «красть» их и т. д.

Следует подчеркнуть, что речь идет о заимствовании не всех, а лишь некоторых культурных образцов, причем не главных для данной со­циальной группы. В противном случае она лишается своей идентич­ности, своего группового сознания, иначе говоря, перестает оставать­ся сама собой.

Таким образом, мода в масштабах всего общества возникает только там и тогда, где и когда существует возможность изменения социаль­ного статуса и подражания одних социальных классов и групп другим посредством заимствования определенных культурных образцов. Это заимствование иногда служило одним из средств самоутверждения восходящих классов: таким способом они выражали свое равенство с господствующими высшими классами или даже превосходство над ними. Подобные процессы характерны, в частности, для восходящей к вершинам социальной иерархии буржуазии. С одной стороны, бур­жуа любой ценой присваивают себе высокие сословные звания', с дру­гой, даже сохраняя свою сословную принадлежность, они нередко при­сваивают присущие знати культурные образцы: подражая дворянству, буржуазия тем самым соперничает с ним, доказывает, что ее место в со­циальной иерархии не ниже.

За 10 лет до Великой французской революции один маркиз с него­дованием отмечал, что «все весьма переменилось и... новые буржуаз­ные моды как мужские, так и женские, воспроизводят моды, принятые у людей благородного происхождения»².

В условиях, когда культурные образцы, обозначающие классовую и групповую принадлежность, становятся подвижными, текучими, они уже не столь явственно выражают социально-групповые характери­стики их носителей и различия между ними. Дело, стало быть, не про­сто в том, что мода, как это часто говорится, выражает социально-ста­тусные различия (гораздо более четко они фиксируются такими видами социальной регуляции, как обычай и закон), а в том, что она выражает их подвижными, меняющимися средствами. Такими средствами яв-

¹ «Люди без зазрения совести присваивают себе дворянское звание, — по­добный род воровства, по-видимому, вошел в обычай», — жалуется геройМольера («Мещанин во дворянстве», III, 12).

² Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. — Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. —М., 1986. - С. 347.

ляются время от времени сменяемые культурные образцы, выступа­ющие в качестве модных стандартов, «мод».

Как же происходят в моде фиксация, обозначение социально-ста­тусных различий? На этот вопрос отвечает концепция «эффекта проса­чивания вниз», или просто «эффекта просачивания», уходящая своими корнями в работы Г. Спенсера и особенно Г. Зиммеля '. Зиммелевская трактовка «эффекта просачивания» впоследствии неоднократно вос­производилась и в теоретических, и в эмпирических исследованиях; с ее помощью пытались объяснить либо функционирование моды в це­лом, либо отдельные проявления моды². Согласно этой концепции, в капиталистическом обществе господствующий класс, и прежде всего социальная элита, после «просачивания» культурных образцов («мод»), обозначающих их социальный статус, вниз, к другим классам и слоям, сразу же устремляются в погоню за новыми культурными образцами, вводят новые «моды» с целью обозначить и сохранить свою групповую идентичность, сплоченность и в то же время отличие от остальной массы. Последняя же постоянно стремится овладеть «мо­дами» высших слоев, подражать им, во-первых, вследствие престижа, которым элита обладает в ее глазах, во-вторых, вследствие своего стремления к более высокому статусу. Как только масса овладеет и но­выми «модами» — знаками высокого социального статуса, — господ­ствующие слои вынуждены вновь менять знаковые средства своего высокого социального положения, модный цикл возобновляется, и все начинается сначала. При этом общая картина социальной иерархии, естественно, не изменяется: высшие остаются вверху, а низшие — внизу.

В дополнение к этой широко распространенной интерпретации фе­номена «просачивания», как борьбы за знаки высокого социального положения, воплощенные в «модах», была выдвинута гипотеза, соглас­но которой «эффект просачивания» представляет собой механизм под­держания мотивации стремления к успеху, а отсюда и к эффективно-

¹ Спенсер Г. Начала социологии (обрядовые учреждения). — Киев, 1880. —Гл. IX; Зиммель Г. Психология моды (социологический этюд) // Научноеобозрение, 1901. - № 5. - С. 46-48.

² GoblotE. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisiefrancaise moderne. Nouv. ed. — Paris, 1967. — P. 49-50; Hurlock E. The Psy­chology of dress. An Analysis of fashion and its motive. — N. Y., 1929. — P. 45; Barber В., Lobel L. «Fashion» in women's clothes and the American social system //Social Forces, 1952. - Vol. 31. - № 2. - P. 124-131; Васин E. Я., Краснов В. M. «Гордиев узел» моды // Мода за и против. — М., 1973. — С. 59.

сти в исполнении профессиональных ролей в системе, где отчетливо видимый успех возможен только для немногих'. Индивид, потребля­ющий «просочившиеся» вниз статусно-символические блага, добива­ется тем самым не реального, а иллюзорного по отношению к своему слою повышения статуса. Но с точки зрения его собственной биогра­фии это стремление вполне реалистично и в определенной мере воз­награждается, так как он видит, что обладает вещами, которыми пять, десять или двадцать лет назад могли обладать только люди с более высоким статусом. «Следует, вероятно, сказать, что в той мере, в ка­кой статус определяется понятием потребления товаров и услуг, у ин­дивида не просто существует иллюзия мобильности, но все население продвинулось выше. С этой точки зрения статусно-символические товары и услуги не "просачиваются вниз", а остаются преимуществен­но в неподвижном положении; население же продвигается вверх через иерархию образцов статусно-символического потребления»².

Концепция «эффекта просачивания» отражает реальные, но далеко не все связи моды с процессами социальной дифференциации. Поэто­му у нас нет оснований рассматривать «просачивание» в только что описанном виде как универсальный процесс, объясняющий моду в целом. Хотя движение модных стандартов по социальной лестнице «сверху вниз» весьма распространено, тем не менее существует и об­ратная направленность этого движения, причем масштабы ее все рас­ширяются. Это обстоятельство обусловлено ростом значения «сред­них» и «низших» слоев в современную эпоху, развитием их классового самосознания, общей демократизацией социальной жизни.

Концепция «эффекта просачивания» базируется на представлении о безусловном и автоматически формирующемся престиже социаль­но-экономической и политической элиты и ее ценностей в глазах ши­роких слоев населения. Однако обладание богатством или властью еще не гарантирует этот престиж. Поэтому господствующий класс и его элита вынуждены нередко подражать более «низким» слоям, их от­дельным категориям, заимствуя у них те или иные культурные образ­цы, с тем чтобы не отстать от моды. Далеко не всегда представителей господствующего класса следует рассматривать как инициаторов и, тем более, авторов модных инноваций, как считали многие социологи. Ра­зумеется, благодаря высокому социальному положению и значитель-

¹ Fallen L. A Note on the «trickle effect» // Class, status and power. 2^nd ed. / Ed.by R. Bcndix and S. Lipset. - N. Y.; L„ 1966. - P. 403.

² Ibid.-P. 403.

ному доходу высшие слои могут усваивать модные стандарты в доро­гих разновидностях и на ранних стадиях модного цикла, могут актив­но влиять на содержание и распространение «мод», но и в этом случае зачастую происходит подключение и приспособление к уже сформи­ровавшимся ранее «модам». Уместно вспомнить в этой связи о том, что именно в низах родились и получили первоначальное распростра­нение многие наиболее значительные «моды» нашего столетия: в ра­бочей и крестьянской одежде, в негритянской и сельской фольклор­ной музыке и т. д. Ошибочно полагать, что последующие внедрение и распространение этих «мод», т. е. наделение их в массовом масштабе модными значениями, явились продуктом воли и желания элиты или господствующего класса: последние нередко лишь приспосабливались к реальным потребностям широких масс.

Можно согласиться с выводом известного американского социоло­га Г. Блумера относительно роли престижа элиты в функционирова­нии моды: «Не престиж элиты делает дизайн модным, но, наоборот, пригодность или потенциальная модность дизайна дает возможность престижу элиты присоединяться к нему. Дизайн должен соответство­вать направлению зарождающегося вкуса модной потребляющей пуб­лики. Престиж элиты воздействует на это направление, но не управ­ляет им»'.

Наиболее активное участие в потреблении модных стандартов при­нимают средние слои, что связано с относительной неустойчивостью и подвижностью их социального положения².

В свою очередь, положение это обусловливает формирование неус­тойчивого социально-психологического типа, для которого мода ста­новится важным средством самоутверждения, интеграции и самотож­дественности личности. Постоянное и активное участие в моде, помимо чисто экономических мотивов (у производителей и распространите­лей моды), призвано обозначать принадлежность к более высокому социальному слою и (или) отличие от более низкого. Особое усердие в поиске модных стандартов и следовании им вызывается уязвимо­стью в отношении социальных санкций моды людей, либо стремящихся

¹ BlumerH. Fashion: from class differentiation to collective selection // TheSociological Quarterly, 1969. - Vol. 10. - № 3. - P. 280.

² Этот момент отмечал и Зиммель (Научное обозрение, 1901. — № 5. — С. 51),не обращая внимания на возникающее отсюда расхождение с его собственнойконцепцией «просачивания», согласно которой именно «высшие» слои обра­зуют главные источники распространения новых «мод».

занять более высокое социальное положение, но пока не достигших его, либо уже не уверенных в прочности своего теперешнего положе­ния, либо, наконец, еще не уверенных в прочности недавно достигну­того более высокого положения'.

Напротив, высокое социальное положение элиты делает ее в значи­тельной мере неуязвимой по отношению к санкциям моды и лишает элиту некоторых из стимулов к активному участию в моде, имеющих­ся у средних слоев. «Принц Уэльский может позволить себе надеть соломенную шляпу вместо фетровой, которую обычно носит англича­нин в летнее время, он может восстать против жестко накрахмаленной сорочки в вечерней одежде или появиться на официальном приеме в одежде для отдыха, — писала Э. Херлок. — Все это он может сделать, не рискуя вызвать в свой адрес нелестные отзывы. Но пусть только мистер Никто попробует сделать то же самое, как он тут же превра­тится в мишень для насмешек всего своего окружения. Каждый будет относиться к нему с сожалением, но никто не последует его примеру»².

Таким образом, изображая движение модных стандартов как посто­янное однонаправленное перетекание «сверху вниз», концепция «эф­фекта просачивания» упрощает реальную картину. Кроме того, следу­ет подчеркнуть, что «эффект просачивания» в той мере, в которой он реально существует, не специфичен для моды, но характеризует и другие, внемодные аспекты взаимоотношений между социальными группами, а потому не может служить объясняющим принципом моды в собствен­ном смысле. Согласно Р. Перротту, «эффект просачивания» в целом присущ, например, образу жизни британской аристократии: она «ин­стинктивно» способна изменять некоторые свои культурные образцы в результате овладения ими другими классами, что усиливает ее спло­ченность и устойчивость³. Но это отнюдь не означает, что в данном случае непременно присутствует мода. Речь идет о более или менее закрытой, замкнутой культуре сословия, постоянно охраняющего свою замкнутость посредством замены некоторых своих образцов в случае «захвата» их «чужаками».

¹ «"Парвеню" часто одевается плохо, еще чаще — слишком хорошо» (Gob-lot Е. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisie franaise mo-derne. Nouv. ed. - Paris, 1967. - P. 58).

² Hurlock E. The Psychology of dress. An Analysis of fashion and its motive. —N.Y., 1929.-P. 7-8.'

³ Perrott R. The Aristocrats: A Portrait of Britain's nobility and their way of lifetoday. - N. Y„ 1968. - P. 266-267.

Итак, «просачивание» —не однонаправленный («сверху вниз») про­цесс, а его «эффект» — это лишь один из эффектов модного изменения наряду с другими. «Эффект просачивания» существует не только в моде и не может рассматриваться как объяснение моды в целом. Но есть явление, которое он объясняет целиком. Это снобизм.

Снобизм может входить в систему модного поведения, а может и не входить. Сущность его как раз и состоит в том, что представители эли­ты (реальной, воображаемой или же в которую стремятся войти) со­храняют приверженность тем или иным образцам только до тех пор, пока они не стали достоянием массы. Стоит последней овладеть ими, как сноб отрекается от этих, ставших «вульгарными», образцов в пользу новых. Таким образом, поведение сноба, вопреки постоянно утверж­даемым оригинальности, автономии и превосходству, глубоко зависи­мо. Оно в сильной степени детерминировано, во-первых, тем, какие культурные образцы поставляются в его распоряжение, во-вторых (при отсутствии сословных и прочих межгрупповых барьеров), степенью распространенности этих образцов: чем выше эта степень, тем выше вероятность и скорость отказа от них у сноба.

Различие и тождество

По поводу влияния моды на социальную дифференциацию и в по­вседневной жизни, и в науке высказываются противоречивые сужде­ния. Одни подчеркивают, что участие в моде обозначает, демонстри­рует и усиливает социальное неравенство'; другие, напротив, видят в моде выражение и фактор социального равенства² и демократиза­ции; наконец, третьи указывают на наличие в моде обеих тенденций³. Третья точка зрения, безусловно, ближе к реальности, однако ее необ­ходимо развить, конкретизировать и уточнить, что мы и попытаемся сделать.

В отношении классовой и социально-групповой структуры мода в целом выполняет две противоположные функции: демаркационную

¹ См. работы Г. Зиммеля, В. Зомбарта, Е. Я. Васина, В. М. Краснова и др.

² См. работы Г. Спенсера, Р. Кёнига, Г. Блумера и др. Среди старых авторовспециально изучавших проблему равенства, уравнительное влияние модыподчеркивал французский социолог С. Бугле в своей книге «Уравнительныеидеи» (1899) (в рус. пер.: О равенстве. Социологический этюд. — Одесса,1905. - С. 85-87).

³ См. цитированную выше работу Э. Гобло и др.

и нивелирующую. Демаркационная функция состоит в обозначении социально-групповых различий посредством приверженности опреде­ленным модным стандартам. Это обозначение фиксирует одновремен­но принадлежность к одним группам и отличие («отсутствие принад­лежности») — от других.

В вертикальном разрезе социальной структуры функция демарка­ции выражает социально-статусную принадлежность и социально-ста­тусные различия. В горизонтальном она фиксирует те или иные спе­цифические групповые особенности, не носящие иерархического характера. Например, так называемый «молодежный» стиль или «спортивный» стиль так или иначе обозначают принадлежность к со­ответствующим группам и присущие им особенности сознания и по­ведения.

Нивелирующая функция моды состоит в размывании социально-групповых отличительных признаков вследствие того, что особенно­сти отдельных социальных групп, некоторые их специфические куль­турные образцы постепенно становятся всеобщим достоянием. Так, те же «молодежный» и «спортивный» стили вследствие своего массово­го распространения перестают служить средством обозначения моло­дежи или спортсменов. Определенные «моды», обозначающие в тече­ние какого-то времени классовую принадлежность, в результате их всеобщего принятия перестают выполнять эту свою знаковую функ­цию; для ее дальнейшего осуществления требуется новое знаковое средство, новый модный стандарт. Этот процесс был довольно точно описан Э. Гобло: «Мода может быть знаком класса в течение очень ко­роткого времени, когда она ни слишком нова, ни слишком стара; стало быть, необходимо, чтобы она непрерывно эволюционировала. Это прежде всего барьер, но барьер движущийся: когда множество людей его преодолевает, расширяет огороженное пространство, проникая в него, тогда граница вскоре уже проходит не там, где положено. Ее заменяет другой барьер»'.

Функции демаркации и нивелирования тесно взаимосвязаны. На начальных стадиях модного цикла (цикла II в нашем истолковании) доминирует функция демаркации², затем на высшей стадии (стадии «пика») на первый план выступает функция нивелирования.

¹ Goblot Е. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisie fran-gaise moderne. Nouv. ed. — Paris, 1967. — P. 49.

² He случайно первоначальную стадию модного цикла часто характеризу­ют как «отличительную».

Демаркация постепенно как бы перерастает в нивелирование: чем больше групп она охватывает, тем менее она остается демаркацией и тем более превращается в нивелирование. Отдельная «мода», высту­пающая вначале как граница, отделяющая немногих от всех осталь­ных, мало-помалу становится границей, отделяющей всех от немно­гих остальных. В то же время, поскольку параллельно со спадом одного цикла идет нарастание другого, функция демаркации вновь осуществ­ляется новой «модой», которая затем, в свою очередь, становится сред­ством нивелирования, и т. д.

Как следует из изложенного, социаль­но-групповая дифференциация и в верти­кальном (социально-статусном), и в го­ризонтальном разрезах выражается во времени принятия модного стандарта. Но не только в этом. Последовательно проходя через различные социальные группы, отдельная «мода», хотя и остает­ся сама собой, все же неизбежно испыты­вает различные изменения. Социальная дифференциация отражается в диффе­ренциации модного стандарта. Последний дробится на различные классы изделий, ра.зличающихся между собой в материа­ле, отделке, количестве и качестве выполняемых ими функций и т. д., в конечном счете — в стоимости, т. е. овеществленном в изделии об­щественном труде. «Моды» подвергаются различным изменениям и при своем горизонтальном движении. К примеру, при усвоении «мо­лодежного» стиля другими, немолодежными социально-возрастными группами последний обязательно видоизменяется. Видоизменяется он и под влиянием других социально-демографических, профессиональ­ных, этнических и прочих воспринимающих его групп.

Вся совокупность классов, социальных слоев и групп, через кото­рые проходит та или иная «мода», образует, как уже отмечалось, ее социальное пространство. Чем оно больше, тем больше и социальное время «моды» и тем больше вероятность ее видоизменения, диффе­ренциации, дробления. Но классовые и групповые различия в моде пролегают не только в сфере непосредственно модных стандартов («мод») и не только во времени их принятия. Основные различия ко­ренятся, как подчеркивалось выше, в приписываемых этим стандар­там денотативных («внешних») ценностях моды. Все социальные груп-

пы так или иначе следуют определенным «модам» и обозначаемым ими атрибутивным («внутренним») ценностям (современности, универ­сальности, игры и демонстративности). Но каждая из них в процессе семантации этих «мод» и ценностей, т. е. присвоения им определен­ных значений, но-разному их интерпретирует. Каждая из групп участ­ников связывает общие для них всех модные стандарты и «внутрен­ние» ценности с различными, а иногда и противоречащими друг другу «внешними» ценностями. Последние составляют наиболее фундамен­тальные и глубокие ценности социальных классов, слоев и социальных групп, образуют ядро их самосознания, а потому оказывают сильней­шее, хотя и не всегда легко различимое воздействие на поведение уча­стников моды.

Нет нужды специально доказывать, что на участие в моде влияет принадлежность к различным региональным и территориальным об­щностям, социально-демографическим, профессиональным, этниче­ским группам. Каждая из этих групп обладает специфическими инте­ресами и ценностями, выступающими как «внешние» ценности моды. Поэтому каждая из них по-своему интерпретирует отдельные «моды» и обозначаемые ими «внутренние» ценности, приписывает им различ­ные значения. Разнообразие этих ценностей — важный и неисчерпае­мый источник разнообразия и инноваций в моде.

С одной стороны, происходит дифференциация и специализация модных стандартов в соответствии со спецификой той или иной груп­пы. Этот процесс неизбежно происходит и сам по себе, но в опреде­ленных ситуациях его необходимо стимулировать и осуществлять

целенаправленно. С другой сто­роны, специфические культур­ные образцы отдельных групп могут превращаться (и посто­янно превращаются) в модные стандарты, становясь достоя­нием всех групп. Текучесть модных стандартов предполага­ет их заимствование, обмен, рас­пространение. Так произошло со специфическими образцами научно-технической культу­ры («приборный» стиль), мо­лодежной культуры («моло­дежный» стиль), с вторжением

сугубо мужских образцов в женскую культуру и, наоборот, с обменом образцами между городской и сельской культурами и т. д. Творчес­кий поиск в культурных образцах различных групп с целью универса­лизации этих образцов, придания им всеобщего характера, несомнен­но, доказал свою плодотворность.

Две наиболее активные категории участников моды заслужива­ют здесь специального рассмотрения. Речь идет о молодежи и жен­щинах.

С известной долей условности можно сказать, что если XIX в. от­крыл такие категории, как детство и дети, то XX в. осуществил откры­тие молодости и молодежи. Понятно, что молодые люди как челове­ческие существа определенного биологического возраста существовали всегда и везде, а конфликты между отцами и детьми описывали еще античные авторы. Молодежную окраску в предшествующие столетия получали некоторые социально-политические и культурные движения, например, романтизм в Западной Европе или нигилизм в России: не случайно Вертер у Гёте, ЧайльдТарольд у Байрона и Базаров у Турге­нева — молодые люди. Однако молодость этих литературных героев не означала, что они выражают особые интересы молодежи; юный воз­раст служил преимущественно обоснованием и оправданием нетради­ционности и бунтарства; идеалы же их отнюдь не были собственно «молодежными».

Вплоть до наступления нашего столетия молодежь, как правило, рассматривалась не в качестве особой социальной категории со свои­ми потребностями, правами и устремлениями, а как те же взрослые, но еще не сформировавшиеся, не достигшие своего «нормального», взрослого состояния. Соответственно и молодость считалась не спе­цифической фазой жизненного цикла человека, а лишь подготовитель­ной фазой, предваряющей «вступление в жизнь». Переход из моло­дежного в зрелое, т. е. «полноценное», состояние в доиндустриальную эпоху и особенно в первобытных обществах был четко обозначен спе­циальными обрядами инициации (посвящения) и не составлял сколь­ко-нибудь длительного периода. Значение четко фиксируемого пере­хода из одного возрастного класса в другой в жизни человека было столь велико, что обряды инициации зачастую приравнивались к рож­дению или смерти.

В наше время в индустриально развитых странах молодость состав­ляет особую длительную фазу жизненного цикла, в которой образу­ются специфические группы, сформированные на основе возрастного признака и характерных ценностей. Молодежь превратилась в специ-

фическую социальную категорию со своими ценностями, устремлени­ями, организациями, специфическим самосознанием и собственной субкультурой. Период «молодости» весьма продолжителен. Имеют место различия в длительности отдельных видов социализации ин­дивидов и соответственно во времени различных видов «вступления в жизнь»: профессионального, брачного, экономического и т. д. Одни социальные роли осваиваются раньше, другие позже; «взрослость» в одних отношениях сочетается с «молодостью» в других.

Молодежь в значительной мере сама становится субъектом сво­ей собственной социализации. Более того, она все в большей степе­ни выступает как фактор социально-экономических, политических и культурных изменений. Сегодня в социологии в целом утвердилось представление о том, что молодость — это не просто некий возраст, а ценностное суждение общества относительно людей того или иного возраста. Молодым считается тот, чье развитие еще не завершено, кто еще не интегрирован в обществе целиком, кто еще не полностью осво­ил тот набор социальных ролей, который предназначен взрослому че­ловеку.

Если в доиндустриальных, традиционных обществах, где часто гос­подствует геронтократия, молодость считается скорее недостатком, чем преимуществом, то в настоящее время состояние молодости ценностно позитивно окрашено. С этим состоянием связываются такие положи­тельные черты, как готовность к творчеству, к принятию и внедрению нового, искренность и т. д. Заведомо позитивная ценность молодости помимо прочего тесно связана с утверждением идеи прогресса в масш­табах общества; молодежь — живое воплощение будущего, более со­вершенного, чем настоящее.

Длительность периода социализации, отсутствие четко обозначен­ной границы между молодостью и зрелостью вызывают такое явле­ние, как постепенное «врастание» молодого поколения в старшее. Это позволяет «растягивать» состояние «молодости» (в социальном смыс­ле) на неопределенно долгое время. Но особенно важно то, что на остальные, немолодежные социальные категории распространились не­которые черты и ценности молодежной культуры, т. е. все общество становится в определенном смысле молодежным.

Сложилась любопытная и в некотором роде противоречивая ситуа­ция. С одной стороны, молодежь различными социальными институ­тами, массовым и профессиональным (социологическим) сознанием рассматривается как особая специфическая категория. С другой сто­роны, в результате своего рода экспансии молодежных ценностей они

становятся общим достоянием, «молодежный» стиль пронизывает жизнедеятельность всего общества. Используя образ А. Платонова, можно сказать, что в обществе образуется своеобразное «ювенильное море», «море юности», в котором «взрослая» стадия жизни перестает восприниматься как окончательный образец и абсолютная норма, к ко­торым безусловно стремятся'. На это наслаивается постоянство педа­гогической ситуации, в которой находится современный человек: во-первых, он часто мигрирует и начинает на новом месте «новую жизнь»; во-вторых, он постоянно занят профессиональной учебой, переподго­товкой, а иногда и меняет профессию, т. е. опять-таки как бы начинает сначала.

Наибольшая активность участия молодежи в моде объясняется, с одной стороны, усилением ее роли в качестве субъекта социальных изменений, с другой — ее неустоявшимся положением в обществе, не­полным освоением социальных ролей, обусловленным ранней стади­ей жизненного цикла. Демаркационная и нивелирующая функции моды для молодежи оказываются особенно значимыми. Первая удов­летворяет ее потребность в самоутверждении, признании, самостоя­тельности; вторая способствует ее социализации, вхождению во «взрос­лое» общество, приобщению к социальным и культурным ценностям. С одной стороны, мода устанавливает и обозначает границы молоде­жи и ее культуры (главным образом на начальных фазах «модного цик­ла II»), с другой — размывает эти границы. Таким образом, мода, во-первых, способствует формированию специфической молодежной культуры, во-вторых, время от времени разрушает ее специфику. При этом молодежная культура во многом творится «взрослым» обществом; отсюда его особая ответственность за ее содержание.

Активное участие женщин в моде также связано с изменением их роли в социально-историческом процессе. На протяжении веков евро­пейской истории демонстративная функция осуществлялась преиму­щественно в мужской одежде, и лишь в новое время мода в одежде становится главным образом женской. В традиционных обществах, управляемых обычаем, определенные культурные образцы жестко за­креплены за каждым из полов, а на обмен ими налагается строгий соци­альный запрет. У карибов, группы южно-американских индейских пле­мен, каждому из полов даже предписывалось пользоваться разными

¹ Подробнее об этом см.: Гофман А. Б. Экспансия молодежного стиля // Техническая эстетика, 1988. — № 10; Левинсон А. Г. Конец молодежного сти­ля // Там же.

языками: если мужчины говорили на карибском языке, то женщины — на аравакском. В средние века в Европе женщины, по существу, рас­сматривались как сословие особого рода, причем расположенное до­вольно низко в сословной иерархии. В иудео-христианской традиции существует запрет на заимствования полами друг у друга образцов в об­ласти одежды. В Библии сказано по этому поводу: «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в жен­ское платье, ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий дела­ющий сие» (Втор. 22:5). Известно, что одним из главных пунктов об­винения против Жапныд'Арк было то, что она носила мужскую одежду. Стремление женщин носить брюки проявилось в незапамятные времена, но постоянно сталкивалось в истории с сильнейшим проти­водействием обычая. Поэтому ношение этой традиционно мужской одежды часто было связано с сокрытием женщиной своей половой при­надлежности и со всякого рода драматическими историями '. Затем мужской костюм для женщин был признан только для сугубо специ­альных занятий, ограниченных строгими рамками места и времени

(охота, сцена и т. п.), или же для женщин, своим поведени­ем поставивших себя на грань обычной социальности и бро­сивших вызов общественной морали, как это произошло, на­пример, с Жорж Санд. Но по­явление женщины в брюках в общественных местах еще со­всем недавно воспринималось не просто как мода, а как скан­дальная выходка, угроза обще­ственной нравственности. Вот как описывал в 1911 г. один журнал чрезвычайное происшествие, вы­званное появлением на улице Киева женщины в брюках: «Вчера в 9 ча­сов вечера на Крещатике среди многочисленной гуляющей публики вдруг появилась женщина в необычном одеянии... "Шароварщица!" — крикнул кто-то. Послышались свистки, началась давка — всем хотелось взглянуть на бедную даму, которую прижали к стенке. Толпа увеличи-

¹ Многочисленные истории такого рода можно найти в кн. Исолапи Е. Дама в штанах. Очерк по истории эволюции женского платья. — Киев, СПб., Одес­са, 1912.

валась. Была вызвана полиция. Под охраной роты солдат преследуе­мой удалось выбраться из плена и избежать расправы» '.

Даже в 1950-е гг. борьба со «стилягами» у нас в стране была направ­лена не только против узких брюк, «коков» и туфель на толстой подо­шве у мужчин, но и против женских брюк. Женщинам в брюках был запрещен вход во многие общественные места, на улицах их подверга­ли насмешкам и оскорблениям. Сегодня женщина в брюках уже нико­го не шокирует и воспринимается как нормальное повседневное явле­ние; напротив, прежняя неприязнь к женским брюкам вызывает удивление. Можно сказать, что в данном случае мужской обычай пре­вратился затем в женскую моду, а позднее — и в женский обычай, по­скольку ношение брюк женщинами стало уже традиционным.

В целом критерии выделения групп участников моды могут быть самыми разнообразными: от места в общественном производстве и типа жилища до состояния здоровья человека. Даже амбидекстрия, соотно­шение владения обеими руками, может служить существенным при­знаком различения групп. Известно, что число левшей в некоторых странах достигает 20 % населения. И этот факт для внимательных про­изводителей послужил сигналом для проектирования и производства музыкальных инструментов и других изделий с учетом их потребностей.

Выбор критерия типологии групп определяется его конкретной со­циально-экономической, культурной, общечеловеческой значимостью. Само обнаружение и выявление групп и их потребностей — процесс творческий. Будущее откроет нам новые, еще неведомые критерии группообразования, а значит, и новые формы участия в моде.

Неделя, 1982.-№ 24 (1160). - С. 15.

Глава 7