Психологическое нежелание выходить за пределы собственного архипелага привели к тому, что японцы, окруженные морем, не создали быстроходных и надежных кораблей, в связи с чем страна не знала ничего похожего на эру великих географических открытий. Однако ограниченность физических сношений с материком отнюдь не означала, что японцы не знали, что там (в первую очередь в Китае и Корее) происходит. Контакты осуществлялись постоянно, хотя численность посещавших материк (посольства, буддийские монахи, купцы) никогда не была значительной.
Особенностью этих контактов было то, что они происходили не столько на уровне товарообмена (который ограничивался по преимуществу товарами престижной экономики — предметами роскоши, причем японцы предпочитали принимать иностранные суда у себя, а не посылать свои), сколько на уровне идей, ноу-хау, т.е. на уровне информационном.
В связи с тем что количество путешественников никогда не было слишком большим, особенную значимость приобретали письменные каналы распространения информации. Многочисленные эпиграфические источники конца VII в. свидетельствуют, что реальное распространение письменности в среде чиновничества для своего времени было очень значительным. Европейцы, вторично открывшие Японию в XIX в., с удивлением обнаружили, что степень грамотности японцев практически не отличалась от передовых стран Европы и Америки того времени (40 % среди мужчин и 15 % среди женщин), т.е. информационные процессы там еще до прихода европейцев осуществлялись с большой степенью интенсивности. При этом социальный статус знания был чрезвычайно высок.
Япония на протяжении почти всего известного нам исторического периода (первые письменные источники, которые позволяют судить о процессе самоидентификации японского этноса,
появляются в начале VIII в.) осознавала себя как периферию цивилизованного мира и никогда, за исключением последних полутора столетий, не претендовала на роль культурного, политического и военного центра. Потоки информации, направленные с континента в Японию и из Японии во внешний мир, до самого последнего времени не были сопоставимы по своей интенсивности. В процессах культурного обмена Япония всегда выступала как реципиент, а не как донор.
Не только сама Япония ощущала себя как периферию ойкумены — внешний мир также воспринимал ее в этом качестве. Традиционная Япония реально сталкивалась с угрозой иноземного вторжения лишь дважды — в XIII в. (монголы) и в XIX в. (Запад).
Общепризнанным является факт широкого заимствования японцами достижений континентальной цивилизации практически на всем протяжении истории этой страны. Трудно отыскать в японской культуре и цивилизации хоть что-нибудь, чего были лишены ее дальневосточные соседи (свои континентальные прототипы обнаруживают и знаменитые японские мечи, и сухие сады камней, и чайная церемония, и бонсай, и дзэн-буддизм, и т.д.). Тем не менее японская культура всегда была именно японской. Мы хотим сказать, что своеобразие культуры проявляется не столько на уровне изолированно рассматриваемых вещей или явлений, сколько в характере связей между ними, из которых и вырастают доминанты той или иной культуры.
Закрытость японской культуры, малочисленность контактов с материком основной части населения приводила к консервации особенностей местного менталитета и стиля жизни, вырабатывала стойкое убеждение в некоей «особости» Японии, ее культуры и исторического пути. Спору нет — Япония действительно страна во многом особая. Однако также бесспорно, что если подходить непредвзято при сравнении разных культур и народов, сходств все-таки оказывается несравненно больше, чем различий. Массовое же японское сознание склонно даже сейчас делать больший акцент на том, что отличает японцев от других народов, чем подчеркивать их общность. Это сказывается в суждениях буквально обо всем: об уникальности японского языка (который странным образом противопоставляется почти исключительно английскому), исторического пути, превознесении неповторимых красот японского пейзажа и т.д.
Исторический изоляционизм Японии привел к тому, что люди этой культуры оказались малоспособны к ведению реального межкультурного диалога. Отношения японцев с представителями других культур до сих пор часто ограничиваются высокоформализо-ванными проявлениями этикетности. Когда же дело доходит до реального взаимодействия, то неизбежно возникают довольно серьезные конфликтные ситуации. Достаточно посмотреть на отношение к японцам в странах, где сильнее всего ощущается их
экономическое присутствие: почти всюду они воспринимаются местным населением как инородное образование.
И это не случайно, ибо в сознании японцев чрезвычайно строго разграничена пространственная и социально-культурная оппозиция внутреннее/внешнее (свое/чужое). К внешнему, чужому, пространству не применимы те нормы поведения, которые действуют в пространстве внутреннем. Дом должен быть чистым, а улица или горная туристская тропа может быть грязной; изысканнейшая вежливость и этикетность поведения внутри страны при пересечении ее границы с легкостью могут сменяться безразличием к формам собственного поведения в чужом пространстве, где привычные формы поведения перестают действовать.
Это психология деревенской общины (своего рода островка в социальном море), получившая тотальное распространение. В японском обществе большее значение имеет не критерий неповторимости личности, а ее принадлежность к определенной структуре (семейной, фирменной, региональной, национальной и т.п.). Каталог социальных групп, к которым принадлежит японец, и представляет собой то, что в европейской традиции именуется личностью. При достаточно большой идеологической терпимости (Япония не знает феномена «религиозных войн»), т.е. терпимости межгрупповой, внутреннее устройство каждой группы таково, что исключает малейшее проявление инакомыслия.
Чрезвычайно важно, что заимствования осуществлялись Японией на большей протяженности ее истории совершенно добровольно, а значит, Япония имела возможность выбора: заимствовались и укоренялись лишь те вещи, идеи и институты, которые не противоречили уже сложившимся местным устоям. В этом смысле Япония может считаться идеальным «полигоном» для исследований межкультурных влияний, не отягощенных актами насилия или же откровенного давления извне.
Сказанное, разумеется, можно отнести к послемэйдзийской (начиная с 1867 г.) Японии лишь с определенными оговорками. Ведь «открытие» страны, связанное с событиями «обновления Мэйдзи», произошло под влиянием непосредственной военной опасности, грозившей со стороны Запада. Послевоенное же развитие в очень значительной степени определялось статусом страны, потерпевшей поражение во Второй мировой войне, и оккупационные власти имели возможность непосредственного контроля над государственной машиной Японии.
Концентрация населения
Японию часто считают страной небольшой. Это не совсем верно, ибо ее территория (372,2 тыс. кв. км) больше площади совре-
менной Италии или же Англии. Однако, как было уже сказано, значительная ее часть занята горами, что в большой степени ограничивает реальные возможности хозяйственной деятельности человека. Немногочисленные равнины (самая обширная из которых — Канто — занимает площадь в 13 тыс. кв. км) и узкая прибрежная полоса — вот, собственно, и вся территория, на которой могли вполне свободно расселяться японцы начиная с древности и до нынешних дней. В какой-то степени это, видимо, предопределило общую историческую тенденцию к проживанию сравнительно крупными компактными группами. Так, население первой столицы Японии — Нары — оценивается в 200 тыс. человек (VIII в.), В Киото в 1681 г. проживало 580 тыс. человек. В Эдо (совр. Токио) в XVIII в. проживало более 1 млн человек, и он был, по всей вероятности, крупнейшим городом мира. В то же самое время реальное освоение Хоккайдо началось только во второй половине XIX в. Эту тенденцию концентрации населения нельзя считать изменившейся и в настоящее время: основная его часть проживает в гигантском мегаполисе на восточном побережье страны, в то время как остальная территория остается сравнительно малозаселенной. Таким образом, речь должна идти не только о территории малой с точки зрения возможности ее заселения, но и об особенностях национального характера, хозяйственной адаптации, социальной организации, которые приводят к тому, что люди предпочитают сбиваться вместе, даже если и имеют физическую возможность к более свободному расселению.
