Разрешая использование аналогии права, ст. 6 ГК РФ кроме общих начал и смысла гражданского законодательства указывает и на необходимость учета требований добросовестности, разумности и справедливости. Однако для того, чтобы решить дело на основе «общих начал» и «смысла» законодательства, с учетом требований добросовестности, разумности и справедливости нужно этот смысл, разумность и справедливость раскрыть и сформулировать в виде правовой нормы, иначе никому не будет ясно, на каком основании принято решение. Но, несмотря на «наиболее глубокое вторжение» в нормативную основу (особенно когда речь идет о прецедентной практике), нормы, сформулированные в результате использования аналогии права, не относятся к правотворчеству только на том основании, что они появляются в ходе правоприменительной, а не правотворческой (законодательной) деятельности. Отсюда и специфическое название таких норм — правоположения. Однако нужно отметить, что некоторые авторы, в том числе С.С. Алексеев, делали исключение для ситуации, когда действующее законодательство чрезвычайно отстает от требований жизни, а новое законодательство еще не принято. При таких обстоятельствах правоположения, выработанные в ходе правоприменительной прецедентной практики, могут приобрести и первичное значение, когда соответствующие акты (решения высших судебных органов по конкретным делам) становятся источником права[*]. Поэтому сегодня, с учетом специфики текущего момента, есть все основания по-новому посмотреть на роль судебной практики в правовом регулировании.
Руководящая практика — опыт применения законодательства, выраженный в особых актах центральных судебных органов, в которых данные практики обобщенно, «вторично» формулируются в виде конкретизирующих нормативных предписаний. Это — высшая форма практики. Здесь опыт применения законодательства не связан непосредственно с отправлением правосудия по конкретному делу. Правоположения, образующие эту вторичную практику, «наиболее полно раскрывают свое интеллектуально-волевое содержание, приближаются к нормативным предписаниям правотворчества, к нормам права. Более того, по своему существу такого рода предписания подчас конкретизируют важнейшие моменты закона и, в силу этого, являются положениями «достойными» иметь статус юридических норм»[*]. Относительно того, что предписания, содержащиеся в Постановлениях Пленума Верховного Суда, «достойны» иметь статус юридических норм, хотелось бы сказать, что даже тогда, когда Пленум имел достаточно узкую компетенцию по формулированию правоположений (поскольку право толкования законов принадлежало Президиуму Верховного Совета), именно Пленум Верховного Суда впервые, в 1978 г., сформулировал принцип презумпции невиновности[*], являющийся краеугольным камнем всего уголовно-процессуального права, определяющим демократический, гуманистический образ правосудия по уголовным делам. Небезынтересно отметить, что до принятия Декларации прав и свобод граждан в 1991 г., презумпция невиновности в качестве самостоятельного, четко сформулированного правила отсутствовала в российском законодательстве, хотя, опираясь именно на указанное Постановление Пленума Верховного Суда СССР, считалось, что она действует, и руководствовались ею в практической деятельности в качестве непреложного, основополагающего принципа правосудия по уголовным делам.
Безусловно, Пленум сформулировал презумпцию невиновности, руководствуясь на ст. 160 Конституции СССР 1977 г., которая гласила: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а также подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с законом». Буквально толкуя содержание этой конституционной нормы, многие процессуалисты не без основания утверждали, что из нее вытекает только исключительное права суда на признание гражданина виновным в совершении преступления, а вовсе не презумпция невиновности обвиняемого. Для того, чтобы сформулировать презумпцию невиновности, со всеми вытекающими из нее юридическими последствиями, Пленуму пришлось прибегнуть к сложному логическому и систематическому толкованию как ст. 160 Конституции и норм действующего уголовно-процессуального законодательства, так и норм международного права о правах человека, в результате появилась норма, по своему содержанию совпадающая с нормой, содержащейся в ст. 34 Декларации 1991 г. и ст. 49 Конституции РФ 1993 г.
Последующее развитие науки уголовно-процессуального права и судебной практики в части реализации презумпции невиновности, которая, как говорилось выше, только через 13 лет была сформулирована законодателем, свидетельствует о том, что правоположения, содержащиеся в Постановлениях Пленума Верховного Суда, достойны иметь статус юридических норм. Но, юридическая наука все же часто отказывает им в этом.
Споры о нормативном характере Постановлений Пленума Верховного Суда велись постоянно.
Так в 40-е гг. мысль о том, что Постановления Пленума имеют нормативный характер, отстаивал П.Е. Орловский[*]. В последующем — М.М.Исаев[*], В.И. Каминская[*], М.Д. Шоргородский[*]. В 60-е гг. дискуссия по этому вопросу возобновилась в связи с проблемой систематизации законодательства.
В защиту нормативной природы Постановлений Пленума на страницах журнала «Советское государство и право» выступили М.Е. Ходунов, Т.Н. Юркевич, Е.А. Матвиенко, В.П. Волжанин, В.А. Кикоть[*]. Противниками этой идеи выступили И.С. Тышкевич[*], И.Б. Новицкий[*], П.Е. Недбайло[*].
Основной аргумент оппонентов идеи нормативного характера Постановлений Пленума заключался в том, что в результате толкования законов не могут появляться новые нормы права, поскольку толкование по своей сути есть раскрытие того, что в правовой норме содержится. Кроме того, обращалось внимание на то, что Пленуму не предоставлено право толкования закона.
С.Н. Братусь подробно проанализировал действующие Постановления Пленума Верховного Суда СССР и классифицировал содержащиеся в них положения, разбив на четыре группы:
· напоминания о действующих правоположениях, которые в силу тех или иных причин игнорируются или неправильно применяются судами при рассмотрении дел;
· разъяснение смысла действующих правоположений, формулировка вытекающих из них логических выводов без какой-либо конкретизации этих правоположений;
· конкретизация правоположений, его детализация;
· восполнение пробелов закона в тех отраслях права, где допускается аналогия закона или аналогия права[*]. По мнению автора, нормативными качествами обладают лишь те положения Постановления Пленума, которые конкретизируют закон или восполняют имеющиеся в нем пробелы. Если же Пленум делает только логические выводы из норм закона, то нормативным качеством они не обладают. С последним утверждением трудно согласиться. Во-первых, сам С.Н. Братусь справедливо отмечает, что грань между разъяснениями, содержащими логические выводы, и положениями, конкретизирующими закон, условна и подвижна, а во-вторых, приведенный выше пример формулировки Пленумом презумпции невиновности есть не что иное как логическое осмысление содержания ст. 160 Конституции с другими процессуальными нормами. Нормативный характер этого положения очевиден.
Поскольку и логические выводы из правовых норм и конкретизация норм закона, и восполнение имеющихся в законе пробелов тесно связаны с полномочиями Пленума по толкованию законов, то на этой проблеме имеет смысл остановиться специально, с учетом ее непростой истории.
Проблема толкования закона стала особой юридической проблемой в силу того, что далеко не всегда он дает полное представление о том, на какие конкретные ситуации рассчитан и какие конкретные субъекты подпадут под его действие. Для того, чтобы правоприменитель действовал в строгом соответствии с законом, законодательной власти должно принадлежать право толковать принятый ею закон или поручить это сделать другому органу. Если законодатель сам толкует закон, то такое толкование называется аутентическим, официальным толкованием. Если он поручает это сделать другому органу, то такое толкование называется легальным, делегированным официальным толкованием. И тот, и другой вид толкования имеет нормативный характер, поскольку представляют собой тот же самый, только конкретизированный, разъясненный закон, а потому обладает той же юридической силой, что и сам закон, и носит правотворческий характер[*].
Согласно ст. 121 Конституции СССР 1977 г. право толкования законов СССР принадлежало Президиуму Верховного Совета СССР, который являлся постоянно действующим рабочим органом Верховного Совета. Аналогичное право принадлежало Президиумам Верховных Советов союзных республик применительно к законам этих республик.
Толкование законодателя принадлежит к сфере правотворчества. Однако, необходимость в толковании возникает именно в процессе применения закона, т.к. для того, чтобы закон применить его нужно истолковать. Поскольку судебное решение, как правоприменительный акт, предназначено для других лиц, то судья должен не только уяснить для себя смысл и содержание закона, но в мотивировочной части своего решения разъяснить его для других. Поэтому толкование, как деятельность по установлению содержания нормативных актов складывается из двух основных элементов: уяснение содержания нормативного предписания и его разъяснения[*].
Толкование приобретает существенные особенности в случаях, когда оно является элементом властной индивидуально-правовой деятельности, т.е. применения права. Когда толкование входит в состав применения права, то: «Происходит то же, что происходит при включении любого явления в определенную систему: оно приобретает интегративные качества, присущие системе в целом»[*]. Это означает, что в результате применения права (общей нормы) к конкретному случаю правоприменитель вырабатывает конкретизирующие правоположения обязательного характера. Обязательный характер правоположения вытекает из обязательного характера самого решения. Если в решениях судов первой инстанции такие конкретизирующие правоположения, раскрывающие содержание закона, могут содержаться в усеченном виде, то в решениях судов кассационной или надзорной инстанции они проявляются более полно и рельефно. Особенно это заметно тогда, когда решение суда оспаривается по мотивам неправильного применения закона, и вышестоящий суд в своем решении должен выразить свое понимание закона, т.е. разъяснить закон. Поскольку такие решения вышестоящих судов принимаются по конкретным делам, то содержащиеся в них разъяснения носят казуальный (индивидуальный) характер и обязательны только для данного конкретного случая.
На действительном, реальном значении толкования закона, содержащегося в решениях вышестоящих судов по конкретным делам, особенно Верховного Суда, мы остановимся ниже, поскольку основные дискуссии о праве судебной власти толковать законы, о юридическом значении и силе такого толкования разворачиваются в настоящий момент преимущественно вокруг разъяснений, содержащихся в Постановлениях Пленума Верховного Суда. Причем, если раньше дискуссии велись вокруг проблемы разграничения полномочий Пленума Верховного Суда и Президиума Верховного Совета, то сейчас проблема сфокусировалась на обязательном характере разъяснений, содержащихся в Постановлениях Пленума.
Как уже говорилось, право толкования закона принадлежало Президиуму Верховного Совета. Одновременно с этим Верховному Суду СССР (равно как и Верховным Судам союзных республик) принадлежало право давать обязательные руководящие разъяснения по вопросам, возникающим при рассмотрении судами дел. А поскольку большинство вопросов, касающихся судебной практики, связано с проблемами правильного понимания применяемых судами законов, то право Верховного Суда давать руководящие разъяснения есть ни что иное, как (в том числе) и право толковать законы. В отличие от толкования, содержащегося в решениях судов по конкретным делам и имеющего казуальный характер, толкование, содержащееся в Постановлении Пленума Верховного Суда, которое он дает в результате изучения и обобщения судебной практики, имеет иной характер. Оно значимо не только для конкретного дела, но и для всех дел той категории, которые подпадают под действие толкуемого закона, т.е. имеют общий характер. В результате раскрытия содержания толкуемого закона Пленум вырабатывает (формулирует) конкретизирующие закон положения, которые теория права называет правоположениями, имеющими нормативный и обязательный характер. Предоставление такого права высшему судебному органу, т.е. самому квалифицированному правоприменителю, осуществляющему судебный надзор за деятельностью судов, необходимо и оправданно.
В теории права разграничения интерпретационных актов законодателя и интерпретационных актов высшего судебного органа проводились по основанию сферы их деятельности: первые относились к сфере правотворчества, вторые — к сфере правоприменения. «Интерпретационные акты Пленумов Верховного Суда СССР и Пленумов Верховных Судов союзных республик не являются результатом правотворческой деятельности компетентных органов, а представляют собой своеобразную форму юридической практики, обобщения опыта применения юридических норм»[*]. То есть, разграничение проводилось только по сфере деятельности, в которой возникала потребность в толковании. Несмотря на то, что оба вида интерпретационных актов имели по существу одинаковую юридическую силу, но возникали в разных сферах механизма правового регулирования, то, в результате, рождались как бы два вида правовых регуляторов общественных отношений. Первый приравнивался к обычной, но более конкретизированной норме права, а второй получил название правоположения подзаконного характера.
Наличие двух органов, имеющих право давать официальное толкование обязательного характера, создавало немало сложностей. Не спасало, а еще более усугубляло положение то обстоятельство, что Председателю Верховного Суда было предоставлено право входить с представлением в Президиум Верховного Совета за дачей толкования. Однако, нигде не было определено, в каких случаях Верховный Суд сам может дать толкование, а в каких он должен обращаться за толкованием в Президиум.
Отсутствие определенности в вопросе о пределах права Верховного Суда по даче разъяснений, необходимость которых обнаруживалась в ходе анализа судебной практики, ставила Верховный Суд в достаточно сложное положение, поскольку порождала опасность нарушения конституционного права законодателя. Ученые-юристы неоднократно обращались к этой проблеме, но ответы их не отличались большой убедительностью. О.П. Темушкин в частности полагал, что Верховный Суд может давать только буквальное толкование закона[*]. При всей, казалось бы, привлекательности такой позиции, с точки зрения строгого соблюдения судами закона, ее нельзя признать решением проблемы, т.к. буквальное толкование таких терминов, как «существенный вред», «иные обстоятельства», «иные документы», «особая дерзость» или «особая жестокость», т.е. терминов, выражающих оценочные понятия (которыми изобилует наше законодательство), мало что даст для раскрытия их содержания. И как бы мы ни призывали законодателя к большей определенности принимаемых законов, без использования абстрактных и оценочных понятий ему не обойтись. А следовательно не обойтись и без судебного толкования законов.
Проблема толкования существенно актуализировалась с момента постановки задачи построения правового государства и осознания необходимости контроля за правовым содержанием закона. Уже в первых публикациях на тему правового государства на это обращалось внимание. В частности З.М. Черниловский писал, что «сейчас это чуть ли не важнейший вопрос»[*]. Действительно, как может суд признать неконституционность закона, если законодатель будет иметь право толковать как Конституцию так и закон. На это, в частности, обратила внимание Л.Б. Алексеева, которая писала: «Закрепление на конституционном уровне права толкования законов за Верховным Советом означает, что именно ему принадлежит последнее и решающее слово о том, как следует понимать любой закон, в том числе и Конституцию. Однако при таком положении вещей возможности судебного конституционного контроля практически сводятся на нет»[*]. В то же время она отмечала, что законодателю нельзя отказать в праве раскрыть смысл и содержание принимаемых им законов. Поэтому предлагалось решение, согласно которому полномочия законодателя по толкованию закона заканчивалось бы одновременно с принятием постановления о введении закона в действие, в котором законодатель, если сочтет нужным, сможет дать все необходимые пояснения. «Следует, — отмечает Л.Б. Алексеева, — исходить из того, что законодатель все что хотел, смог, счел нужным сказать, он сказал в законе и в постановлении о порядке его применения и введения в действие закона. Все остальное он отдал в руки судебной власти, полагаясь на ее профессионализм, ответственность и добрую совесть»[*]. Из этого следует, что после того, как закон введен в действие, он переходит в иную сферу жизни и в иную сферу власти — правоприменительную. И в этой сфере судебная власть является верховной. Она достаточно компетентна и ответственна для того, чтобы на нее можно было положиться. «Судить» закон и одновременно обращаться за толкованием к законодателю — это нонсенс. Однако этот нонсенс не сразу был осознан. Даже тогда, когда в 1990 г. был учрежден Конституционный Суд и в 1991 г. принят Закон РСФСР «О Конституционном Суде РСФСР» полномочия по толкованию Конституции предусмотрено не было. Право толкования Конституции РФ было предоставлено Конституционному Суду ст. 125 Конституции РФ 1993 г. и нашло свое отражение в п. 4 ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ» в 1994 г. Причем, в ст. 106 указанного закона говорится: «Толкование Конституции Российской Федерации, данное Конституционным Судам Российской Федерации, является официальным и обязательным для всех представительных, исполнительных и судебных органов государственной власти, органов местного самоуправления, предприятия, учреждений, организаций, должностных лиц, граждан и их объединений».
В комментарии к ст. 106 Закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» говорится: «Официальное толкование, даваемое решением Конституционного Суда, является нормативным, ибо оно распространяется на всех субъектов правовых отношений и широкий круг случаев. Оно обязательно на всей территории Российской Федерации, для зарубежных органов внешних сношений Российской Федерации, а также отечественных юридических и физических лиц, пребывающих за рубежом. Любой правоприменитель обязан руководствоваться тем пониманием положений Конституции РФ, которое содержится в постановлении Конституционного Суда. Решение Конституционного Суда о толковании конституционных норм по существу, становятся частью Конституции[*].
Несколько по-иному сложилась ситуация, связанная с руководящими разъяснениями Пленума Верховного Суда РФ. В связи с тем, что проблема независимости судей к моменту начала судебной реформы приобрела чрезвычайно острый характер и стала по существу ведущей идеей всей реформы в сфере правосудия, многим стало казаться, что обязательный характер постановлений Пленума Верховного Суда РФ противоречит принципу независимости судей и подчинения их только закону[*].
Представляется, что это неправильная интерпретация принципа независимости. Указанный принцип направлен на то, чтобы исключить вмешательство со стороны кого бы то ни было в судебную деятельность по отправлению правосудия. Это подтверждает и ч. 5 ст. 5 Закона «О судебной системе Российской Федерации», посвященной независимости судей, где говорится: «Лица, виновные в оказании незаконного воздействия на судей, присяжных, народных и арбитражных заседателей, участвующих в осуществлении правосудия, а также в ином вмешательстве в деятельность суда, несут ответственность, предусмотренную федеральный законом». Если бы разъяснения закона, которые содержатся в постановлениях Пленума Верховного Суда, могли интерпретироваться как незаконное вмешательство в судебную деятельность, подрывающую независимость судей, то это исключало бы не только их обязательный характер, но и саму возможность дачи таких разъяснений. Кроме того, судьи подчиняются не только закону, но и, прежде всего, Конституции РФ. Однако это не помешало тому, чтобы толкование Конституции, которое дает Конституционный Суд, стало обязательным для судей. И это правильно, поскольку подчинение Конституции и закону содержит в себе положительный потенциал лишь постольку, поскольку обеспечено правильное и единообразное понимание как Конституции, так и закона. Отсутствие единообразия в понимании судьями закона ведет и к нарушению принципа равенства граждан перед законом.
Отстаивая тезис об обязательном характере разъяснений, содержащихся в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ, В.А. Ржевский и Н.М. Чепурнова пишут: «Подчас обязательный характер таких разъяснений связывается с подрывом принципа независимости судей и подчинения их закону, а отсутствие в Конституции (ст. 126, 127) слова «руководящие» применительно к таким разъяснениям признается достаточным основанием для утверждения, что судьи могут им не подчиняться. Но очевидно, что при таком подходе становится необоснованной сама дача разъяснений. Эффективность необязательных разъяснений сводится к минимуму, и судебное толкование утрачивает свое значение. Но главное, что только с помощью руководящих разъяснений Верховный Суд может выполнить функцию обеспечения единообразия в судебной практике, придавая нормативное значение (наряду с принципиальными решениями по конкретным делам) обобщенному опыту деятельности судебных органов»[*].
Конституция 1993 г. в полном соответствии с принципом разделения властей, системой сдержек и противовесов и предоставлением судебной власти полномочий по контролю за правовым содержанием закона исключила полномочие законодательной власти по толкованию закона и передала эти полномочия судебной власти. Указанные полномочия всех высших судебных органов по разъяснению (толкованию) нормативных актов сформулированы в Конституции в принципиальном плане одинаково. Различия состоят только в поводах и объекте толкования (разъяснения). Согласно ст. 126 и 127 Конституции как Верховный Суд РФ, так и Высший Арбитражный Суд РФ в рамках своей подсудности осуществляют судебный надзор и дают разъяснения по вопросам судебной практики. Применительно к Конституционному Суду, который не имеет объекта надзора в виде нижестоящих судов и, соответственно, обобщенной практики таких судов, указанное полномочие, естественно, получило иную формулировку: «Конституционный Суд Российской Федерации по запросам Президента Российской Федерации, Совета Федерации, Государственной Думы, Правительства Российской Федерации, органов законодательной власти субъектов Российской Федерации дает толкование Конституции Российской Федерации» (п. 5 ст. 125). Несмотря на различия конституционных формулировок, можно сделать два вывода:
· всем высшим органам судебной власти в пределах своей компетенции принадлежит право толкования нормативных актов;
· ни в отношении Конституционного Суда, ни в отношении Верховного Суда, ни в отношении Высшего Арбитражного Суда России Конституция РФ не определяет юридическую силу даваемого ими толкования.
Тем не менее, как уже отмечалось, в Законе о Конституционном Суде РФ прямо говорится об обязательной силе его толкования. Что касается Высшего Арбитражного Суда, то в отношении обязательности его разъяснений законодатель поступил принципиально так же. Перечисляя в ст. 13 Закона «Об Арбитражных Судах в Российской Федерации» полномочия Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ, в том числе и такое, как разъяснение по вопросам судебной практики, он в п. 2 применительно ко всем перечисленным полномочиям записал: «По вопросам своего ведения Пленум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации принимает постановления обязательные для арбитражных судов в Российской Федерации». И это совершенно правильное решение вопроса.
Даже тогда, когда право толкования законов принадлежало Президиуму Верховного Совета, руководящие Постановления Пленума Верховного Суда имели обязательный характер. И это естественно, поскольку такие разъяснения облечены в форму Постановления органа государственной власти. Следует обратить внимание и на то, что Конституция СССР 1977 г., определяя в ст. 159 полномочия Верховного Суда СССР, не указывала на такое его право, как дачу разъяснений по вопросам судебной практики. Такое право было предоставлено Верховному Суду Законом «О Верховном Суде СССР». Теперь же, когда право дачи разъяснений по вопросам судебной практики закреплено на уровне Конституции РФ, совершенно неоправданно возникло сомнение в обязательной юридической силе таких разъяснений. Конституционный характер полномочия уже говорит о его значимости и юридической силе. Тот факт, что в ст. 126, 127 Конституции РФ применительно к разъяснениям Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ не употребляется термин «руководящие» вовсе не свидетельствует об их необязательности. Когда речь идет о конституционных полномочиях термин «руководящие», вообще, излишен. Полномочия органа государственной власти не может не носить обязательного характера. Это тем более верно, когда речь идет о конституционном полномочии. Именно поэтому Закон о Конституционном Суде РФ совершенно оправданно придал толкованию Конституции, которое дает Конституционный Суд, обязательный характер. Аналогично должен быть решен вопрос и применительно к разъяснениям по вопросам судебной практики, которые дает Верховный Суд РФ. И сделать это следует в Законе «О Верховном Суде РФ».
Обязательный характер Постановлений Пленума Верховного Суда РФ не означает, что они окажутся подконтрольными Конституционному Суду. Контроль за Постановлениями Пленума Верховного Суда (за обыкновениями судебной практики), который ранее относился к компетенции Конституционного Суда, исключен из его полномочий. И это не случайно, поскольку согласно Конституции РФ все три ветви судебной власти самостоятельны и равноправны. Однако это не означает, что Постановления Пленума окажутся, вообще, вне всякого контроля, в том числе со стороны Конституционного Суда. Следует обратить внимание на то, что Конституционный Суд проверяет конституционность закона «с учетом смысла, придаваемого ему судебной практикой». Поэтому, если случится так, что судебная практика под влиянием позиции Верховного Суда придаст закону неконституционный смысл, то Конституционный Суд вправе в предусмотренном порядке проверить конституционность закона и с «учетом смысла, придаваемого ему судебной практикой» признать его соответствующим или не соответствующим Конституции РФ.
Конституция РФ предоставила Конституционному Суду РФ право толкования только Конституции РФ. Коль скоро у законодателя по действующей Конституции РФ нет полномочий по толкованию законов, то, стало быть, право толкования всех иных, кроме Конституции РФ, законов принадлежит Верховному Суду РФ и Высшему Арбитражному Суду РФ. Другое дело, что Верховный Суд РФ и Высший Арбитражный Суд РФ имеют право давать толкование нормативных актов только по вопросам, возникающим в судебной практике.
Анализируя роль Постановлений Пленума Верховного Суда РФ в современных условиях, С.А. Иванов пишет: «Вместо того чтобы дать Верховному Суду РФ право толковать законы, как это сделано применительно к Конституционному Суду, ему предоставили возможность только давать разъяснения, находясь в плену ранее устоявшейся практики старого мышления. В новых условиях такой менталитет неприемлем»[*]. Нужно отметить, что как Верховный Суд РФ, так и Высший Арбитражный Суд РФ уже реально пользуются в своих постановлениях термином «судебное толкование». Так в совместном Постановлении Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 28 февраля 1995 г. № 2/1 говорится: «В связи с введением в действие части первой Гражданского кодекса РФ Пленум Верховного Суда РФ и Пленум Высшего Арбитражного Суда РФ постановляют разъяснить в порядке судебного толкования…»[*].
Выше уже обращалось внимание на то, что правовая природа Постановлений Пленума Верховного Суда активно обсуждалась и обсуждается в настоящее время в связи с проблемой источников права. Самым веским аргументом против того, чтобы содержащиеся в Постановлениях Пленума конкретизирующие закон правоположения признавались источником права (как ранее, так и теперь) выступает тезис о том, что поскольку вырабатываемые Пленумом правоположения являются результатом толкования существующих правовых норм, то ничего нового по сравнению с законом (нормой закона) в таких правоположениях нет и быть не может. Следовательно, такие конкретизирующие правоположения источником права быть не могут.
Обратимся к примеру, который уже приводился относительно формулировки Пленумом Верховного Суда СССР презумпции невиновности обвиняемого. Если исходить из того, что выработанная Пленумом процессуальная норма ничего нового из себя не представляла, поскольку являлась результатом толкования ст. 160 Конституции СССР 1977 г., то правомерно поставить вопрос: является ли новой нормой ст. 49 Конституции РФ 1993 г., которая воспроизводит данную Пленумом формулу презумпции невиновности, и ничего нового по сравнению со ст. 160 Конституции СССР 1977 г. в ней не содержится? Если все же ст. 49 действующей Конституции — это новая конституционная норма по сравнению со ст. 160 Конституции СССР 1977 г. (в чем, надо полагать, никто не сомневается), то почему нужно отказывать в новизне того правоположения, которое сформулировано Пленумом Верховного Суда?
Возражая П.Е. Недбайло[*], который утверждал, что нормативный акт, конкретизирующий закон, не является источником права, поскольку он не создает новой правовой нормы, С.Н. Братусь писал: «Логически развивая эту мысль, можно прийти к неверному выводу, что и законы, издаваемые на основе Конституции СССР, не являются источником права, ибо они лишь конкретизируют положения Конституции»[*].
