Участие народа в отправлении правосудия 3 страница

В 1992 г. в практике возникли серьезные трудности с защитой прав военнослужащих от нарушений со стороны органов военного управления и воинских должностных лиц. Проблема состояла в том, что законодательство не регулировало отношения, связанные с реализацией права на судебную защиту военнослужащих, с учетом специфики военной службы: не определяло суды, компетентные рассматривать жалобы военнослужащих на действия органов военного управления и воинских должностных лиц, не определяло и порядок рассмотрения таких жалоб. Согласно действовавшему в то время законодательству в компетенцию военных судов входило лишь рассмотрение уголовных дел. В связи со спецификой таких дел рассмотрение их народными судами было крайне затруднительно, нередко и, вообще, невозможно.

Пленум Верховного Суда РФ решил эту проблему на основании прямого применения ст. 63 действовавшей тогда Конституции РФ, в ред. от 26 апреля 1992 г., не ожидая принятия соответствующего закона.

В Постановлении Пленума от 18 ноября 1992 г. № 14 «О судебной защите прав военнослужащих от неправомерных действий органов военного управления и воинских должностных лиц» указывалось:

«1. Исходя из содержания ст. 63 Конституции РФ, каждый военнослужащий имеет право на обжалование в суд действий органов военного управления и воинских должностных лиц, если считает, что они нарушают его права и свободы.
2. Дела по жалобам военнослужащих на неправомерные действия органов военного управления и воинских должностных лиц рассматриваются судами (военными судьями) применительно к правилам, установленным Законом СССР от 2 ноября 1989 г. «О порядке обжалования в суд неправомерных действий органов государственного управления и должностных лиц, ущемляющих права граждан».

Основываясь на этом Постановлении Пленума Верховного Суда РФ как на источнике права, военные суды рассмотрели много дел, связанных с нарушением прав военнослужащих (незаконным увольнением со службы, понижением в должности или в звании, невыплатами денежного содержания и др.).

«Тот факт, — писал Р.З. Лифшиц, — что разъяснения Пленумов является источником права, прямо или косвенно всегда признавалось в юридической литературе, тем более он должен быть признан сейчас»[*].

В чем принципиальная новизна современной ситуации?

Во-первых, признание судебной власти в качестве самостоятельной ветви государственной власти.

Во-вторых, приобретение судебной властью такого принципиально нового полномочия, как контроль за правовым содержанием законов и подзаконных актов, вытекающее из понятия правового государства и связанного с ним различия между правом и законом.

В-третьих, в настоящий момент судебная система работает в ситуации, когда действующее отраслевое законодательство чрезвычайно отстает от требований жизни, а новое законодательство еще не сформулировано. «При таких обстоятельствах, — пишет С.С. Алексеев, — правоположения, выработанные в ходе правоприменительной прецедентной практики становятся источником права»[*].

Известный ученый в области сравнительного правоведения Рене Давид писал: «Если спросить советского юриста, какова роль судебной практики в Советском Союзе, он убежденно ответит, что эта роль значительна. Если же затем спросят его, является ли судебная практика источником права, то последует незамедлительный и четкий отрицательный ответ»[*]. Анализируя отрицательное отношение к судебному нормотворчеству в Советском Союзе, Рене Давид первопричину усматривает именно в том, что марксистско-ленинская доктрина отрицала принцип разделения властей. Между тем, отмечает автор, в тех странах, где такой принцип признается, «считается нормальным, что правила поведения, устанавливаемые правом, исходят из различных источников, что их создание не является привилегий лишь какой-либо одной из этих ветвей»[*].

Другое дело, что правила поведения, сформулированные в различных источниках, должны находиться в строгой, установленной Конституцией соподчиненности. И если иметь в виду вырабатываемые в результате судебного толкования конкретизированные правоположения, то они составляют неотъемлемую часть толкуемого закона или иного нормативного акта и разделяют его судьбу. Поэтому правоположения, вырабатываемые судебной властью, должны находиться в рамках закона. Но это не свидетельствует о том, что они не являются источником права, поскольку:

· конкретизация происходит и в процессе законотворчества, но она имеет свои пределы, обусловленные абстрактным характером современного права. Поэтому дальнейшую конкретизацию, доведение закона до полной готовности к адекватному применению законодатель поручает судебной власти;

· в рамках закона должны находиться и все подзаконные акты исполнительной власти, но это не препятствует тому, чтобы такие акты рассматривались как источник права.

«Стоит задуматься, — писал Р.З. Лившиц, — почему отойдя от чистой схемы: источник права — закон, мы охотно предоставили место в ряду творцов права органам управления, но категорически отказали в этом третьей власти — судебной. Это было далеко не случайно. Дело в том, что суд в силу его большей независимости и квалификации гораздо менее приемлем и удобен для тоталитарного режима в качестве органа власти. И в этом, видимо, причина упорного и многолетнего непризнания нами теории разделения властей. И дело не ограничивалось непризнанием теории. Практическое положение суда в обществе было именно второстепенным»[*].

Наиболее очевидной формой судебного решения, выступающего в качестве источника права, является решение о признании того или иного нормативного акта неконституционным или незаконным, в результате чего такой нормативный акт теряет юридическую силу, а общественные отношения оказываются урегулированными совершенно по-иному. «Сам суд при этом, казалось бы, не издает правовых норм. Но решения суда об отмене того или иного нормативного акта порождает новые права и обязанности участников общественных отношений. По существу, такое решение суда, безусловно, оказывается нормотворческим»[*].

Поскольку Конституция РФ предоставила право судебной власти не отменять нормативные акты, а лишь признавать их неконституционными или незаконными, то, очевидно, что теоретически будет правильным различать указанные полномочия. Однако коль скоро правотворческий орган не может преодолеть «вето» судебной власти, то юридические последствия отмены нормативного акта и признание его неконституционным (незаконным) совершенно одинаковы. И в том и в другом случае такие акты утрачивают юридическую силу, т.е. перестают действовать, перестают регулировать общественные отношения. Поэтому с юридической и практической точки зрения, указанным различиям вряд ли стоит придавать принципиальное значение. Между тем, именно этот аргумент использует, например, В.С. Нерсесянц, возражая против того, чтобы судебное решение о признании неконституционными нормативных актов рассматривалось в качестве источника права: «Отмена нормативно-правового акта (как и его принятие и изменение) — это прерогатива нормотворческих органов, а не суда. Суд же вправе дать лишь юридическую квалификацию (правовую оценку и характеристику) рассматриваемого нормативно-правового акта в смысле его соответствия или несоответствия Конституции, закону. Решение органа о несоответствии рассматриваемого нормативно-правового акта Конституции, закону — лишь основание для отмены этого акта компетентным правотворческим органом, а не сама отмена»[*].

Судебное решение о признании неконституционными или незаконными нормативных актов — это не только основание для их отмены компетентными органами, но и лишение их юридической силы. Лишение нормативного акта юридической силы означает, что он перестает действовать, перестает применяться судами. Но этот потерявший силу нормативный акт предоставлял гражданам, должностным лицам и другим субъектам права определенные права или возлагал на них обязанности. С потерей юридической силы акта исчезают эти права и обязанности, а на их месте появляются новые права и обязанности и, таким образом, общественные отношения оказываются урегулированными по-иному. Именно поэтому отмена нормативных актов всегда рассматривалась в теории права как нормотворчество. Тот факт, что нормативные акты, признанные неконституционными или незаконными, не отменяются судами, а просто теряют свою юридическую силу, имеет чисто формальное значение, никак не влияющее на фактическое положение дел. Недаром при обсуждении Закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» в палатах Федерального Собрания многие парламентарии возражали не только против полномочий судебной власти непосредственно парализовать действия законов, но и опосредованно, что имеет место при прямом применении Конституции РФ без признания неконституционности закона. При этом парламентарии не без основания полагали, что в этих случаях судебная власть посягает на исключительные прерогативы законодателя[*]. Но в том и суть принципа «сдержек и противовесов», что, с одной стороны, сферы приложения власти строго разграничены и в пределах обозначенной сферы (законодательной, исполнительной и судебной) каждая власть самостоятельна, а, с другой стороны, каждая из трех самостоятельных ветвей власти располагает контролирующими, сдерживающими другую власть полномочиями. Понятно также, что контролировать и сдерживать власть, в том числе и законодательную, невозможно без посягательства в определенных пределах на ее полномочия.

У законодательной власти также есть свои противовесы судебной власти, если она необоснованно признает неконституционными или незаконными те или иные нормативные акты. Законодательная власть всегда может внести в Конституцию или в закон необходимые дополнения и изменения и тем самым парализовать принятые судебные решения. «Разумеется, — пишет Аарон Барак, — имеются существенные различия между судебным правотворчеством и другими формами правотворчества. Так, например, судебное правотворчество всегда есть побочный продукт правосудия. Оно не самостоятельно. Верно, что все три ветви власти участвуют в правотворчестве, но они творят право различными способами, и поэтому их правотворчество различно по самой своей природе. Однако этого различия недостаточно для того, чтобы стереть сходство или устранить реальность того, что судья в связи с разрешением конфликта также включается в правотворчество»[*].

Суть второго, тесно связанного с первым, аргумента многих авторов, в том числе и В.С. Нерсесянца против признания за судебными решениями свойства источника права, состоит в традиционном утверждении, что все, что получается в результате признания неконституционности либо незаконности того или иного нормативного акта, не представляет собой новых правовых норм, создаваемых судами, поскольку эти нормы вытекают из Конституции или закона, т.е. является результатом толкования Конституции либо закона[*]. С этим выводом перекликается и утверждение авторов комментария к Закону «О Конституционном Суде РФ», которые, анализируя правовую сущность решений о признании законов неконституционными, пишут: «В самом деле, Конституционный Суд, признавая утратившими силу некоторые законы, выступает в роли как бы «негативного законодателя». Но в любом случае он не создает положительных норм. Поэтому и фактическим и юридическим регулятором общественных отношений, в конечном счете, выступают не его решения, а Конституция...»[*].

Мысль о том, что, выступая в качестве «негативного законодателя», Конституционный Суд не создает положительных правовых норм, не соответствует действительности. Запрет судам возбуждать уголовные дела — типичная новая уголовно-процессуальная норма, равно как и право потерпевшего выступать в судебных прениях, возможность пересмотра приговора по вновь открывшимся обстоятельствам, которые не предусмотрены действующим законодательством, право осужденного на пересмотр приговора Верховного Суда РФ в кассационном порядке, право обжалования решения суда о возвращении дела на дополнительное расследование и целая серия других новых уголовно-процессуальных правовых норм, которые появились в результате признания тех или иных положений закона неконституционными.

Часть 3 ст. 123 Конституции РФ говорит о том, что судопроизводство осуществляется на основе состязательности и равноправия сторон. Состязательное судопроизводство — это принципиально новое судопроизводство, о чем подробно говорилось выше. Новый УПК должен будет воплотить этот принцип в конкретные новые процессуальные процедуры, т.е. конкретизировать содержащийся в Конституции принцип. Подавляющее число новых процессуальных процедур в новом УПК РФ будет ничем иным как конкретизацией указанного принципа. Если стать на точку зрения В.С. Нерсесянца, полагающего, что все, что является результатом толкования Конституции, не представляет собой новых правовых норм, поскольку эти нормы вытекают из Конституции, то нужно будет признать, что ничего принципиально нового в новом УПК РФ, равно как и новом ГПК РФ не будет, поскольку это новое вытекает из Конституции РФ. Развивая эту мысль, следует признать, что поскольку нормы, включенные в УПК РФ, не являются новыми, то и самостоятельным источником уголовно-процессуального права они не являются. Обстоятельный анализ точек зрения на рассматриваемую проблему содержится в уже упоминаемой работе Аарона Барака, в которой автор отстаивает идею судебного правотворчества. В частности, в ней достаточно подробно рассматривается так называемая декларативная доктрина права. Согласно этой доктрине, судья не создает нового права, но просто провозглашает существующее право, которое «кроется» в системе. А. Барак называет эту теорию фиктивной. Он полагает, что это такая же фикция «как было бы фикцией сказать, что статут (закон) скрыт в конституции или что вторичное законодательство (подзаконный акт) содержится в статуте (законе)»[*]. Автор приводит в работе следующую цитату лорда Рида: «Было время, когда считалось почти неприличным предполагать, что судьи творят право. Они его только провозглашают. Те, кто любил волшебные сказки, казалось, считали, что в какой-то пещере Аладина находится Общее право во всем его великолепии и что при назначении судьи на него нисходит знание магических слов: «Сезам откройся!». Плохие решения выносятся, когда судья путает пароль и открывается не та дверь. Но мы больше не верим в волшебные сказки. Стало быть, нам надо принять тот факт, что хорошо это или плохо, но судья творит право»[*]. Суть этой цитаты состоит в том, что найти правильное решение при отсутствии четко сформулированной нормы закона или в случае пробела (при ее отсутствии), когда нужно искать и формулировать законную норму, которая «кроется» (скрыта) в системе права, руководствуясь при этом общим смыслом законодательства, а также требованиями разумности и справедливости — крайне непросто. Судья в этих случаях действует точно также, как должен был бы действовать законодатель, устраняя пробелы или неопределенности в законе. Поэтому судья в таких случаях творит право.

Поскольку судебное решение принимается всегда по конкретному делу, то формально оно имеет значение только для этого дела. Но реально ему придается характер судебного прецедента, если оно вынесено высшим органом судебной власти. Анализируя правовую сущность решений Конституционного Суда, Б.С. Эбзеев пишет: «Решения суда формально считаются имеющими силу только для тех дел, в связи с которыми они были вынесены, но в действительности эти решения являются источниками права»[*]. К аналогичному выводу приходят и другие авторы, анализирующие правовую сущность решений судебной власти, принимаемых в порядке нормоконтроля[*]. После признания ст. 64 УК РСФСР неконституционной суды пересматривали приговоры и оправдывали осужденных по этой статье, ссылаясь на решение Конституционного Суда по конкретному делу. Аналогично поступают суды, когда после решения Конституционного Суда от 2 февраля 1999 г. не назначают подсудимым уголовное наказание в виде смертной казни за совершенное преступление, по которому такое наказание предусмотрено действующим уголовным законом.

«Если соответствующие уголовно-правовые законы или отдельные их нормы, — пишет А.В. Наумов, — будут признаны неконституционными, суды обязаны будут выносить решения (приговоры) на основе решения Конституционного Суда. Это означает, что прецедент этого суда приобретает легальное официальное значение»[*]. На наш взгляд точнее было бы сказать, что в таких случаях суды обязаны будут выносить свои решения на основе Конституции РФ, решений Конституционного Суда или Верховного Суда России.

Однако стойкое непризнание судебного прецедента в качестве источника права приводит к тому, что суды в приведенных выше ситуациях, далеко не всегда ссылаются в решениях по конкретным делам на решения Конституционного или Верховного Суда, ограничиваясь ссылкой на Конституцию или на закон, если речь идет о ситуации, урегулированной подзаконным актом, признанным Верховным Судом незаконным и в силу этого не подлежащего применению. При этом достаточно часто никакого анализа применяемой нормы Конституции или закона в решениях не содержится. Это делает решение мало убедительным, особенно, если те, кого оно касается, не знают о существовании решения Конституционного или Верховного Суда по этому вопросу, а норма закона, не подлежащего применению, законодателем не отменена. Если непосредственно применять Конституцию или закон без ссылки на решение Конституционного или Верховного Суда о признании нормативных актов неконституционными, или незаконными (что предопределяет необходимость непосредственного применения в таким случаях Конституции или соответствующего закона), то, по крайней мере, необходимо дать в решении развернутое толкование применяемых норм Конституции или закона для того, чтобы было видно, что спорный правовой вопрос подпадает под их регулирование. Но зачем это делать, если это уже сделано Конституционным или Верховным Судом? Если бы в таких случаях наряду со ссылкой на нормы Конституции или закона была ссылка на соответствующее решение Верховного или Конституционного Суда, то каждый смог бы ознакомиться с этими решениями и убедиться, насколько правильно разрешено его дело.

Рассматривая ситуацию, когда действующие законы явно устарели и не соответствуют складывающимся новым общественным отношениям и действующей Конституции, В.С. Нерсесянц пишет: «В этой борьбе неправовых актов и норм в сложившейся нормативной ситуации законодатель (а с его учреждением — и орган конституционно-правового контроля) в интересах права должен сознательно идти на правовые пробелы, руководствуясь принципом: правовые пробелы предпочтительнее антиправовой беспробельности. Никакого нормативно-правового хаоса в результате отмены любого числа неправовых актов и норм не будет и не может быть. При неизбежном временном отсутствии соответствующих конкретных правовых норм будут (и должны) действовать (при надлежащем правовом толковании) более общие нормы законов и Конституции, сами правовые принципы»[*]. Причем восполнять такие пробелы, руководствуясь общими нормами Конституции и правовыми принципами, должна, по мнению автора, именно судебная власть[*].
Каким же образом судебная власть будет восполнять пробелы, образовавшиеся в результате отмены любого числа неправовых актов и норм, если решения ее высших органов не будут признаваться источниками права? Ведь для того, чтобы не возникло «правового хаоса» пробелы должны восполняться единообразно.

Роль и место судебной прецедентной практики в нормативных (законодательных) системах права и системах общего права различны. В нормативных континентальных системах права существует безусловное уважение к закону, и как бы велика не была роль судебной практики, нормы, вырабатываемые судами (имеются в виду решения самого высокого суда страны), считаются вторичными нормами, аналогично нашим правоположениям. В системах общего права (англо-американская система права) в силу исторических причин его формирования даже при наличии законов первичное значение имеют судебные решения (решения, например, Верховного суда США). Считается, что законы представляют собой более или менее удачную компиляцию судебных решений. «В кодексах видят просто плод консолидации, более или менее удачной, а не основу для выработки нового права, как в странах романо-германской правовой системы. Презюмируется, что законодатель хотел воспроизвести в кодексе прежние нормы, созданные судебной практикой»[*].

Законы в англо-американской системе права не имеют смысла, пока они не истолкованы судами. Поэтому судебные решения, не ссылающиеся на судебные прецеденты, а просто применяющие законы, носят исключительный характер. В США особое отношение существует только к основному закону Конституции, принятой более 200 лет назад. Она продолжает определять сами основы гражданского общества и как бы господствует над корпусом, созданного судами общего права. Законодательство стало появляться значительно позже и носило фрагментарный, а не кодифицированный характер. Отсюда сложилось и отношение к закону, как нормативному акту, способному вносить в право, созданное судами, только некоторые уточнения и дополнения. Вместе с тем, как отмечают исследователи развития различных правовых «семей», в современном мире явно проявляется тенденция к сближению нормативно-законодательных и нормативно-судебных систем права.

Нормативно-законодательный путь формирования и развития права можно назвать классическим. «Классическим потому, что здесь в результате прямого правотворчества компетентных органов, использования нормативных обобщений открывается простор для развертывания со специально-юридической, технической стороны свойств и регулятивных качеств права»[*]. С помощью конкретных судебных решений сделать это невозможно, поскольку судья в первую очередь озабочен не тем, как следует урегулировать тот или иной вид (участок) общественных отношений, а как разрешить конкретное дело.

Нормативно-законодательный путь развития права связан и с необходимостью нормативного решения сложных проблем социальной жизни в связи с научно-технической революцией, развитием товарно-рыночных отношений, движением к свободе и углублением парламентской демократии. В связи с этим и в нормативно-судебных системах права, таких, например, как Англия и США постепенно меняется отношение к закону и отчетливо прослеживается тенденция усиления нормативно-законодательного пути развития права.

С другой стороны, там, где классическим источником права считается закон, созданный парламентом, все большее значение придается судебным решениям, с помощью которых уточняется и развивается право[*]. Рене Давид, в частности отмечает, что для того, чтобы судить о действительной роли судебных решений в законодательно-нормативной системе права, нужно обращать внимание не столько на доктрину, сколько на другой фактор — на все увеличивающееся число различного рода сборников и справочников судебной практики. Эти сборники и справочники пишутся не для историков права или социологов и не для удовольствия их читателей: «Их роль объяснима лишь тем, что судебная практика является в прямом смысле слова источником права»[*]. При этом под источником права понимается не текущая судебная практика, а то, что в нашей отечественной науке называется прецедентной судебной практикой, т.е. решениями, принимаемыми Верховным Судом по принципиальным вопросам, по-разному решаемым нижестоящими судами. Во Франции «судебная практика является источником права только тогда, когда она не меняется от одного судебного органа к другому, но унифицирована в национальном масштабе»[*]. Отметим также, что в Германии требуемое по закону судебное разрешение на обжалование обязательно представляется в том случае, если критикуемое решение не следует практике Верховного Суда. То же правило существует и в Испании. В Португалии нормам права, устанавливаемым Пленумом Верховного Суда, придается тот же статус, что и нормам, установленным законодателем.

«Если в Англии, США и других странах общего права усилилась (и притом в немалой степени) роль закона, общих норм Конституции, то в странах континентальной Европы тенденция формулирования более абстрактных норм породила закономерную по логике юридических систем встречную тенденцию: усиление роли судебных органов в процессе юридического регулирования, развитие их индивидуально-правовой, правоприменительной деятельности»[*]. Об этом свидетельствует и проходивший 25-26 ноября 1999 г. в Москве Международный семинар TACUC-EDRUS 9607 на тему: «Судебная практика как источник права». Участники семинара, в том числе представители Франции и Германии, единодушно сошлись во мнении о том, что, несмотря на отсутствие официального признания судебной практики как источника права, тем не менее, в системе источников права судебная практика занимает преобладающее место, а распространение решений высших судебных органов обеспечивается наравне с распространением законов через систему опубликования и через банки данных. Кроме того, суды в своих решениях ссылаются на решения Верховного Суда, принятого по аналогичному делу.

Поэтому в настоящее время нет четкой грани между нормативно-законодательной и нормативно-судебной системами права.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что в нашей нормативно-законодательной системе (особенно при наличии Конституции, содержащей, в том числе развернутую систему прав и свобод граждан) как прецедентная судебная практика, так и правоположения, содержащиеся в Постановлениях Пленума Верховного Суда, не могут выступать в качестве первичного источника права. Это как уже отмечалось, всегда вторичные правовые нормы. Но это не исключает возможности ссылки, например, на Постановление Пленума или Президиума Верховного Суда в решении по конкретному делу. В принципе в этом может и не быть необходимости. Но если речь идет о сложной и спорной ситуации, то почему бы рассматривающему конкретное дело судье не сослаться в подтверждение своей позиции на позицию Верховного Суда. Конечно, судья может не согласиться с позицией Пленума. Это его право. Он может разрешить дело на основе собственного толкования закона, тем более что каждое судебное дело уникально, а вырабатываемые Пленумом правоположения носят подзаконный характер. Поэтому речь может идти только о праве судьи сослаться на Постановление Пленума в тех случаях, когда он с ним согласен. Это придаст принятому решению убедительности особенно в тех случаях, когда стороны спорили относительно содержания подлежащего применению закона.

Если вопрос о Постановлениях Пленума Верховного Суда РФ как источнике права давно обсуждается в отечественной науке, имеет много сторонников и конституционный характер полномочия по даче разъяснений создает уверенность в правильности такой позиции, то относительно решений Верховного Суда по конкретным делам, не связанным с абстрактным нормоконтролем, этот вопрос еще предстоит тщательно продумать. Здесь в силу новизны проблемы позиции ученых и практиков еще недостаточно определены. Одно дело, когда суды фактически относятся к решениям Верховного Суда как к прецеденту, и другое – когда они смогут ссылаться на них в своих решениях. Нужно еще хорошо продумать стиль судебных решений, способ, систему опубликования прецедентных решений, изучить зарубежный опыт в этом вопросе. С учетом того, что в законодательно-нормативной системе права, ссылка на решение Верховного Суда по конкретному делу может иметь место только наряду с указанием на подлежащий применению в данном деле закон, принципиальных возражений против таких ссылок не должно быть. Попутно отметим, что Конституционный Суд РФ достаточно часто в своих решениях использует ссылки на свои предыдущие решения, т.е. использует свои решения в качестве прецедента.

Примечательно, что кабинет Министров Совета Европы разработал для государств — членов Совета Европы, к которым принадлежит и Россия, рекомендации, направленные на обеспечение условий справедливого судебного разбирательства и независимости судей[*]. В Принципе III, посвященном, в том числе подготовке и обучению судей, говорится, что такая подготовка и обучение должны включать изучение последнего законодательства и прецедентного права. А ведь европейская система права относится к нормативно-законодательной системе права. Это еще раз убеждает нас в том, что традиционный законодательно-нормативный путь формирования российского права, не исключает возможность развития прецедентного права. Поддерживая в принципе эту идею, необходимо особо подчеркнуть, что она не должна быть направлена на самоутверждение судебной власти. Эта идея заслуживает поддержки лишь постольку, поскольку способна работать на более эффективную защиту прав граждан, на обеспечение единства судебной практики, оказывающее существенное влияние на формирование единого экономического и политического пространства России, а также на обеспечение равенства граждан перед законом и судом.

Глава V.

СУДЕБНАЯ СИСТЕМА И ОРГАНИЗАЦИОННОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ЕЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Судебная система

Судебная власть организационно воплощается в судебной системе. Значимость проблемы организационного построения системы органов, реализующих судебную власть, проявилась, в частности, в том, что согласно ч. 3 ст. 118 Конституции РФ такая система должна устанавливаться Конституцией РФ и федеральным Конституционным законом, принятие которого происходит в особой более усложненной процедуре (ст. 108 Конституции РФ).

На дифференциацию судебных органов внутри единой судебной системы оказывает влияние несколько факторов. К основным из них следует отнести:

· Необходимость реализации права граждан на пересмотр его дела вышестоящим судом. В силу этого судебная система должна включать систему судов, рассматривающих дела по первой инстанции (по существу), и систему вышестоящих судов, рассматривающих дела в апелляционном и кассационном порядке либо в кассационном и надзорном порядке. При апелляционном и кассационном порядке пересмотра судебных решений надзорный порядок возможен, но лишь в виде исключительного.