Преображение периферийных областей

Утверждение новой аристократии, строительство замков, разви­тие городов, новые сельские поселения, развитие письменной доку­ментации — все эти процессы обусловили фундаментальную транс­формацию затронутых ими регионов по периферии католической Европы. Политические последствия были различны. О государствах завоевания в Бранденбурге и Ольстере уже шла речь в Главе 2. Од­нако помимо них были и другие примеры. По всем окраинам Евро­пы можно было встретить военизированные общественные образо­вания. Особенно ярким примером служит Орденштат — государст­во Тевтонских рыцарей, которым правила иноземная религиозно-военная аристократия, так и не сумевшая интегрироваться в мест­ное общество (с натяжкой аналогом можно считать Родос). В дру­гих регионах тоже существовали свои государства-форпосты и «ут-ремеры» — в Леванте, Греции, землях кельтов. Во многих случаях самым удачным определением такого рода областей можно считать «полупокоренные страны». Наглядным примером служит Ирландия; еще одним — Уэльс до 1282 года. Вероятно, подобным же образом

Роберт Бартлетт. Становление Европа

12. Политическая социология Европы после экспансии

можно охарактеризовать и государства крестоносцев. Главенствую­щее в политическом плане население, состоящее из ведомых рыца­рями и духовенством эмигрантов, ядро которых составляли бюрге­ры и отчасти крестьяне-фермеры, оставалось тем не менее мень­шинством и противостояло значительному большинству автохтон­ного населения, говорящего на другом языке, имеющего иную куль­туру, иную структуру общества и зачастую — иную религию. Это меньшинство было вынуждено обеспечивать себе безопасность, до­ходы и власть, подавлять или «переделывать» коренное население. Порой сразу за весьма зыбкими стенами колониальных городов и фьефов лежали независимые от них исконные государственные об­разования: гэльские или литовские королевства, греческие или ис­ламские государства, давно вынашивавшие планы реванша и воз­рождения. В подобных государствах война и соперничество между приезжими и местными, поселенцами и исконным населением вое -принимались как должное и составляли неотъемлемую сторону жизни.

Не все местные правители оказывались настроены враждебно к эмигрантам. Во многих случаях чужеземцев приглашали и поощря­ли как раз местные аристократы в стремлении обрести преимуще­ство над политическими соперниками. Альянс с могущественными иноземцами мог быть заманчивой перспективой для тех вождей, кто проигрывал в политической борьбе или желал подняться над своими пэрами. Наглядным примером такого рода служит Дермот Макмарроу Лейнстерский, который для восстановления своего ко­ролевства привел англо-нормандских наемников. Точно так же нор­мандцы захватили свой первый плацдарм на Сицилии благодаря со­действию раскольника-мусульманина эмира ибн-ат-Тимнаха Ц «Христиане совсем близко, — советовал один ливонец перед лицом натиска литовцев. — Давайте поскачем к Магистру [Тевтонского ордена]... Давайте вступим в добровольный союз с христианами и отплатим тогда за наши невзгоды»¹⁵. Связь между могущественны­ми внешними силами могла дать решающее преимущество в меж­доусобных конфликтах. Например, Генрих I Английский сумел переманить на свою сторону подающего надежды валлийского князя, пообещав вознести его «выше любого из твоего клана... так что весь клан твой станет тебе завидовать))¹⁶.

Перемены, о которых идет речь, были не только следствием за­воевания. XI, XII и XIII века отмечены плеядой энергичных прави­телей, которые осознанно проводили политику преобразований. Альфонс VI королевства Леон и Кастилия (1065—1109) женился на дочери французского княжеского рода, приветствовал приезд в его страну французских рыцарей, духовенства и бюргеров, установил тесные контакты с папством и Клюнийским орденом, переделал церковный обряд на римский лад, возможно, выпустил первую кас­тильскую монету и основал новые городские общины, наделив их городскими свободами. Давид I Шотландский (1124—1153) отчека-

нил первые шотландские деньги, учредил в стране новые монашес­кие ордена, всячески поддерживал иммигрантское сословие в лице англо-французского рыцарства и развивал торговые города. В Силе-зии основание немецких сельских населенных пунктов на базе гер­манских законов, а также создание городов с конституциями по об­разу и подобию тех, что существовали в саксонских центрах ремес­ла и торговли, происходило под покровительством герцога Генриха Бородатого (1201—1231), у которого и мать и жена были немецкие

дворянки.

В большинстве случаев такая позиция позволяла правителям со­хранить династию, даже если подвластное им общество претерпева­ло культурные и социальные преобразования. В Шотландии, Силе-зии, Померании и Мекленбурге аристократов из-за рубежа пригла­шали сами местные династии, и во всех случаях эти династии со­хранились. Такие правители плыли по волне перемен. Другие поли­тические образования, наподобие валлийского княжества Гуинет, двигались в том же направлении, но в гораздо менее благоприят­ных условиях, с опозданием и слишком медленно. Гуинетские кня­зья XIII века строили каменные замки, покровительствовали новым городам-боро и издавали хартии, так что к 80-м годам XIII века, когда княжество было окончательно завоевано, своим политичес­ким устройством оно больше, чем когда-либо, походило на противо­стоящую ему Англию. Не надо обладать каким-то особенным вооб­ражением, чтобы представить себе иной ход политического разви­тия для Уэльса — например, подобный тому, что переживали Мек-ленбург, Померания или Силезия: кто-то из рода Лливелкнов впол­не мог бы назвать себя королем Эдуардом, изъясняться по-англий­ски и приглашать в страну английских рыцарей и бюргеров. Хотя резонно предположить, что наличие обширной унитарной метропо­лии, каковой являлась Англия, в отличие от раздробленных госу­дарств типа Германского королевства делало эту альтернативу маловероятной¹⁷! Зато вполне реальный, а не умозрительный кон­траст Уэльсу представляла собой Шотландия — другое государст­венное образование кельтского происхождения, которое в XII— XIII веках пыталось встать на путь преобразований. Отличие, одна­ко, состояло в том, что в Шотландии этот процесс начался раньше, в отсутствие прямой угрозы и под эгидой могущественной динас­тии. Таким образом, в эпоху Эдуарда I неспешно развивающееся государство Лливелинов претерпевало очередную массированную агрессию, в то время как королевство скоттов уже было достаточно жизнеспособным. И выжило оно благодаря тому, что в большей степени походило на Англию. Выжило под руководством династии англо-нормандского происхождения, пришедшей в Шотландию на волне колонизации XII столетия. Давид I знал, что делал.

Иммигрантская знать может искать утверждения в новой для себя стране разными способами: путем экспроприации, путем асси­миляции либо нахождением новой экологической ниши. В первом

Роберт Бартлетт, Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

случае автохтонная аристократия истребляется, высылается или вы­тесняется на более низкую общественную ступеньку и ее место за­нимают пришельцы. Классический пример — Англия после 1066 го­да. Аналогичные ситуации имели место в отдельных районах Ир­ландии и Уэльса и в некоторых германских марках. Во втором слу­чае иммигранты сначала оседают на земле, предоставляемой им местным правителем или влиятельной церковью либо женятся на наследницах местных фамилий; они добиваются влиятельного поло­жения, опираясь на существующие ресурсы, но не вступают в смертельную схватку с местной знатью. Первоначальное утвержде­ние чужих аристократов в Шотландии и Померании служит хоро­шим примером такого варианта развития. И наконец, существует возможность, что такая знать станет поддерживать свое существо­вание за счет эксплуатации новых ресурсов, захвата для себя новых, больших или малых, владений из отвоеванных у леса или болота земель, создания новых хуторов и деревень либо за счет до­ходов от развития городов и торговли. Реальная история Высокого Средневековья дает примеры всевозможных сочетаний этих трех форм аристократической эмиграции, но в особенности последняя из трех — создание новой политической ниши для своего господ­ства — имела наибольшее значение.

Вслед за иммиграцией иноземной аристократии, класса строите -лей замков и конных рыцарей, кельтские земли и Восточная Евро­па пережили иммиграцию крестьянскую, возрастание роли зерно­вого земледелия, установление более четкой церковной организа­ции и развитие городов. Основание самоуправляемых городов и по­ощрение сельских поселений, развитие чеканки монеты и культуры письменной документации в обществах окраинных областей Евро­пы означали, что изменилась сама основа социальной и экономи­ческой жизни. Для многих этих обществ еще недавно ключевой особенностью являлось прямое разграбление. Грабеж был не еди­ничным проявлением преступности, а важнейшим способом полу­чения товаров и рабочей силы. Он не считался чем-то позорным, а наоборот, в случае успеха становился предметом гордости. Главной целью грабительских набегов было похищение людей и увод сосед­ского скота. Физическое истребление мужчин с неприятельской стороны в значительной степени становилось средством достиже­ния этой цели либо мерой предосторожности во избежание после­дующей мести, хотя, конечно, в нем подчас видели и своего рода развлечение. И все же главной целью военных действий, предпри­нимавшихся ирландскими королями или литовскими вождями, было пополнение поголовья скота, коней и рабов. Понятно, что прочие материальные ценности, например, меха или драгоценные металлы, тоже не отвергались, но в целом имели второстепенное значение.

В этих обществах успех на ниве грабежей способствовал соци­альному статусу. Например, у прусских язычников существовал

особый класс жрецов, чьей задачей (по словам враждебных христи­анских источников) было совершать богослужение на похоронах, «вознося хвалу покойным за их кражи и грабежи, за их подлые деяния и всевозможные пороки и грехи, которые они совершали при жизни»¹⁸. Жизненно важным было также возвращение в об­щественный оборот богатства, накопленного в результате граби­тельских набегов. В Ольстере эту задачу выполняли специальные празднества. Как писал об этом один английский автор, «на протя­жении всего года они копили добычу от своих грабежей и разбоев, которая потом расходовалась в довольно экстравагантных пасхаль­ных пиршествах... Они ожесточенно состязались между собой в приготовлении обильных яств и щедром угощении»¹⁹. После появ­ления в XII—XIII веках новых крестьянских хуторских хозяйств и торговых городов на содержание военного и церковного правящего класса могли направляться сборы в виде ренты, десятины и подо­рожных пошлин. В результате прямые грабежи постепенно стали терять свое значение. Следовательно, новые правители могли те­перь довольно благодушно осуждать местную практику обогаще­ния. Пруссы были принуждены отказаться от своих хвалебных эпи­тафий. Жители Ольстера, как описывает наш английский источник, «после их покорения лишились, наряду со свободой, и этого испол­ненного предрассудков обычая».

Если рыцари из числа иммигрантов не так стремились к грабе­жу, как к получению феода, то Церковь видела в новых землях ис­точник десятины — гарантированных податей со стороны оседлого христианского населения. По всем окраинам христианского мира Высокое Средневековье ознаменовалось новым усилением налого­вого гнета. Хотя принудительный сбор десятины был закреплен за­конодательно еще при Каролингах, а в Англии — при королях Уэс-секса, судя по всему, за пределами англо-франкского региона она была введена только в XII—XIII веках. В Шотландии указ, которым вводился принудительный сбор десятины, приписывается Дэви­ду I²⁰. Некролог Кэтала Кровдерга О'Коннора Коннахтского, скон­чавшегося в 1224 году, сообщает, что «именно при этом короле впе­рвые в Ирландии стала собираться десятина во имя Господне»²¹. Насаждение десятины в Моравии связывают с деятельностью епи­скопа Бруно Оломоуцкого (1245—1281), с которым мы уже знакомы по его усилиям по заселению и освоению своих владений²². В этих кельтских и славянских землях введение регулярной и обязатель­ной десятины происходило уже в христианском обществе и в сово­купности с другими нововведениями и преобразованиями XII— XIII веков придавало им черты, все более роднившие их с соседя­ми — прямыми наследниками каролинской традиции. В то же время разрастался и сам католический мир, по мере чего десятиной облагались все новые территории и народы, никогда прежде не знавшие такой повинности. Во время немецкой колонизации язы­ческой Вагрии «в этой славянской земле была увеличена десяти-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

на»²³. В некоторых областях восточнее Эльбы появление дохода в форме десятины и вытеснение славян немцами рассматривались как эквиваленты: «После того как славян изгнали, с земли стали по­лучать десятину», — говорилось в одном из документов Ратцебург-ской епархии²л

По мере того, как снижалось значение прямого грабежа и его место занимал сбор ренты, в экономике все больше отходило на второй план использование рабского труда, которое прежде играло первостепенную роль. Судя по всему, в этом отразились и измене­ния военного плана. С одной стороны, в регионах, являвшихся прежде традиционным полем для охоты за рабами, теперь эта охота существенно затруднялась возведением замков. Замки предоставля­ли реальную защиту потенциальным жертвам. Таковы были послед­ствия строительства каменных замков в Ливонии, предпринятого по инициативе миссионера Майнгарда, или появления множества новых замков в Нортумберленде в конце XI века. К тому же стро­ительство замков приводило к более интенсивной эксплуатации местной рабочей силы и укрепляло господство феодалов в сельской местности. К примеру, в Венгрии «новый тип замка... ассоциирует­ся с властью феодала над крестьянами... Замок перестал служить только оборонительным сооружением, но стал престолом для зем­левладельца»²⁵. Получается, что строительство замков давало гос­подство над сельским населением, что снижало потребность в раб­ском труде. Набеги за рабами, которые предпринимали немцы в X веке, поляки — в XI, скопы — в XII или литовцы — в XIII, были необходимы тогда, когда в домашнем хозяйстве, ремесле или земле­делии важная роль отводилась рабскому труду. Еще в 1170 году на рынке рабов в Мекленбурге продавалось 700 датчан²⁶. По мере того, как значение рабства ослабевало, все большую роль начинал играть контроль над оседлым, лично свободным крестьянством. Замки были идеальным инструментом для подчинения и эксплуата­ции такого населения.

Изменения в вооружении и методах ведения войны были тесно связаны с новыми объектами и задачами военных действий, кото­рые можно назвать «целями войны». Некоторые войны, наподобие тех, в которых в XI веке участвовали шотландские отряды Маль­кольма III, велись в расчете не на завоевание или захват в постоян­ное владение, а скорее на получение надежных «охотничьих уго­дий», источника рабов, добычи и дани. Порой над районом набегов мог устанавливаться более длительный контроль с целью сбора дани, захвата заложников и, по возможности, набора живой силы в свое войско. Однако в целом можно сказать, что завоевание, то есть продолжительное подчинение одной группы правителей дру­гой, получило развитие именно в эпоху Высокого Средневековья. Мы знаем уникальный эпизод, знаменующий момент перехода от одного этапа к другому. Саксы на протяжении столетий совершали набеги на славянские земли, грабили их и уводили рабов. Иногда

это удавалось лучше, иногда — хуже. С начала XII века их успехи на этом поприще множились, и в 1147 году, в так называемом «крестовом походе против славян», большой отряд саксов вторгся в полабские земли вендов и принялся, по обыкновению, убивать, жечь и уводить в рабство. В конце концов саксы сами подивились своим действиям. «Разве, — вопрошали они, — мы грабим не нашу собственную землю?»²' И были правы. Такие плодородные земли могли сослужить им лучшую службу в качестве места для длитель­ного завоевания, нежели просто арены для периодической резни и доходного грабежа.