Клеймо классовой принадлежности

В 20-е годы в советском обществе имелись отверженные, «опаль­ные» группы населения: кулаки, нэпманы, священники и «бывшие». Принадлежавшие ко всем этим отвергнутым обществом группам люди являлись «лишенцами» - все они имели общий юридический статус диц, лишенных избирательных прав, и все они страдали от вытекаю­щихиз этого последствий. «Отверженные», однако, не были членами традиционно обособленной касты, как «неприкасаемые» в Индии, и их нельзя было отличить по явным физическим характеристикам, на­пример, по цвету кожи или полу. Если кулак покидал свою деревню или священник прекращал носить рясу и становился учителем, то кто, кроме их старых знакомых, мог знать о том, что они отмечены клей­мом классовой принадлежности?

Как и все российское общество первой трети двадцатого века, но в еще большей степени, «отверженная» часть населения находилась в 20-е годы в состоянии нестабильности и постоянного движения. Люди тогда вообще часто меняли род занятий, статус, семейное положение и место жительства, что было неизбежно в условиях войны, револю­ции, гражданской войны и послевоенного перехода к мирной жизни. Но те, кто был отмечен клеймом принадлежности к «чуждому» клас­су, были более других склонны к жизненным переменам: они надея­лись, что это поможет им избавиться от позорной стигмы. Например, бывший высокопоставленный чиновник благородного происхожде­ния мог теперь служить скромным советским бухгалтером не только потому, что он нуждался в зарплате: таким образом он мог избавить­ся от своей прежней идентичности.

В 20-е годы классовая принадлежность огромного числа советских граждан была и спорной, и оспариваемой [27]. Это происходило не только из-за высокой географической, социальной и профессиональ­ной мобильности населения в предыдущее десятилетие или из-за вы­работанной «отверженными» стратегии «заметания следов», но и из-за отсутствия четких критериев классовой идентификации или пра­вил урегулирования неоднозначных ситуаций. Обычно тремя основ­ными индикаторами класса считались социальное положение инди­видуума в настоящее время, его прежнее (довоенное или дореволюци­онное) социальное положение и социальный статус его родителей. Но По поводу относительной важности этих индикаторов существовали И разногласия. Наиболее популярным способом идентификации как внутри, так и вне партии большевиков был «генеалогический», «сословный» метод. Особенно широко он применялся в отношении «от­верженных»: сын священника навсегда принадлежал к духовенству, Независимо от его рода занятий; дворянин всегда оставался дворяни­ном [28]. Но интеллектуалов-партийцев такой подход не устраивал как не соответствующий теоретическим принципам марксизма, и в бедрах самой Коммунистической партии для определения классовой принадлежности ее членов была выработана намного более сложная процедура, где использовалось два индикатора - «социальное поло­жение» (обычно определявшееся в данном контексте как основной род занятий индивидуума на 1917 год) и род занятий индивидуума в насто­ящее время, а «генеалогический» фактор оставляли без внимания [29].

Задача избежать «приписывания» к тому или иному «опальному» классу составляла в 20-е годы одну из главных забот многих советс­ких граждан. Не менее горячим было стремление добиться «приписы­вания» к пролетариату или к крестьянской бедноте для того, напри­мер, чтобы поступить в университет или получить оплачиваемую ра­боту в сельсовете. Существовало множество поведенческих стратегий. направленных на то, чтобы избежать классового клейма; нередкими были и случаи откровенного мошенничества, например, покупки до­кументов, свидетельствовавших об определенной классовой принад­лежности. Но подобная практика порождала и свой «диалектический антитезис»: чем большее распространение получали случаи уклоне­ния от «правильной» классовой идентификации и манипуляции про­цедурой «приписывания к классу», тем с большей энергией рьяные коммунисты стремились «разоблачать» уклонявшихся от классовой ответственности и выявлять их истинную классовую принадлежность.

К концу 20-х - началу 30-х годов разоблачение классовых врагов дос­тигло масштабов массовой истерии и превратилось в настоящую охоту на ведьм. Наиболее примечательным эпизодом развернувшейся в тот период «классовой войны» была кампания по раскулачиванию, целью которой была «ликвидация кулачества как класса». Кампания эта вклю­чала не только экспроприацию всех тех, кто был «приписан» к классу кулаков, а также так называемых «подкулачников», но и ссылку значи­тельной части этих групп населения в отдаленные регионы страны [30]. В тот же самый период, в ходе национализации всей городской экономи­ки, городских нэпманов вынуждали прекращать предпринимательскую деятельность и зачастую подвергали аресту. С началом «культурной ре­волюции» (в конце 20-х годов) нападкам подверглась вся категория «бур­жуазных спецов», и некоторым из них, тем, кто занимал высокие посты в системе государственной бюрократии, были предъявлены обвинения в контрреволюционном вредительстве и саботаже [31].

«Рост классовой бдительности» в период культурной революции означал расширение списков лиц, официально лишенных избиратель­ных прав, и дальнейшее ухудшение положения «лишенцев». «Лишен­цев» могли уволить с работы, выселить из дома. лишить пайков, а их дети не могли поступать в университеты и вступать не только в ком­сомол, но и в ряды юных пионеров. В 1929-1930 годах волна «чисток» прокатилась по государственным учреждениям, школам, университетам, комсомольским и партийным организациям и даже по фабрикам и заводам. Выгоняли с работы сельских учителей, оказавшихся детьми священников; выявляли бежавших из деревни и устроившихся на рабо­ту в промышленности кулаков; «разоблачали» и подвергали различ­ным унижениям престарелых вдов царских генералов. Соседи и колле­ги по работе обвиняли друг друга в сокрытии классовых стигм. Иногда лица, принадлежавшие к классам «отверженных», в тщетной попытке смыть позорное пятно публично отрекались от своих родителей [32].

Затем, как и можно было ожидать, кампания по выявлению клас­совых врагов постепенно пошла на убыль. В период 1931-1936 годов началась обратная реакция на ее эксцессы - повсеместный демонтаж институциональных структур классовой дискриминации. Вернули некоторые (но не все) гражданские права кулакам и их детям; была отменена классовая дискриминация при поступлении в университе­ты; были изменены правила приема сначала в комсомол, а затем в рады Коммунистической партии с тем, чтобы облегчить вступление лицам непролетарского происхождения [33].

В 1935 году В.М.Молотов заявил, что наступило время переходить к полному равенству всех граждан и отмене всех классовых ограничений, поскольку последние были лишь «временными мерами» противодействия «попыткам эксплуататоров отстоять или восстановить свои привилегии» [34]. Правительство приняло решение о необходимости отмены классо­вого клеймения, писал член Комиссии Советского контроля А.А.Сольц, «чтобы человек мог забыть свое социальное происхождение... Родившийся от кулака не виноват в этом, т.к. он не выбирал своих родителей. Поэто­му и говорят сейчас: не преследуйте за происхождение» [35]. И.В.Сталин подчеркнул то же самое в своем знаменитом высказывании: «Сын за отца не отвечает». Слова эти были произнесены на совещании передовых ком­байнеров и комбайнерок СССР с членами ЦК ВКП(б) и правительства, когда один из делегатов пожаловался на притеснения, которым его под­вергли из-за того, что его отец был раскулачен [36].

Отход от политики классовой дискриминации и «клеймения» ин­дивидуумов за их классовое происхождение был завершен в 1935 году с принятием новой «сталинской» Конституции СССР. Новая Конституция провозглашала, что все граждане страны имеют равные права, что все они могут участвовать в выборах и занимать выборные долж­ности «независимо от расовой и национальной принадлежности, ве­роисповедания,...социального происхождения, имущественного положения и прошлой деятельности» [37]. Таким образом, в избиратель­ных правах были восстановлены кулаки, священнослужители, бывшие и другие лица, ранее «заклейменные» и лишенные этих прав.