Я пытаюсь объяснить себе, почему предпочел суд. Илья говорил, если тебе предстоит какое-то важное решение, нужно произносить вслух – плюсы, минусы. Четко, по пунктам. И преимущества становятся очевиднее. Не хочу знать, делал ли он так перед тем как решиться. Или настолько был уверен, что ничего страшного не произойдет? Если нет… Если он сознательно выбрал: так лучше, чем жить… Нет. Не верю. Потому что в этом случае у меня шанса нет.
Во дворах за школой ни одной живой души – такое редко бывает. Листья на деревьях вот-вот распустятся – это странно. Не то, что распустятся, конечно. То, что я заметил. Маслянистые коричнево-зеленые коконы – будто куколки бабочки. Еще чуть – и оболочка лопнет, нежные, тонкие, острые крылышки появятся. Я помню, они сладко пахнут – как сироп. Аккуратный рисунок белых прожилок – совершенство, до которого страшно дотронуться. Не сломать, дать налиться соком, распуститься. Мне кажется, я сейчас очень понимаю их. Вчерашняя гроза вымыла всю грязь, оставшуюся от стаявшего снега долгой зимы. И что-то вот-вот готово родиться. Новое. Пугающее своей хрупкостью. Чистотой. Почему? Потому что большая ответственность быть достойным нового. И, пожалуй, это первая причина.
Мне трудно сформулировать ее для себя. Но… Смотрю на свою ладонь. Сгибаю и разгибаю пальцы – бледные линии похожи на прожилки – по ним тоже бежит сок – только… отравленный, что ли. И было бы проще попросить Костю… – Константина Алексеевича? – наказать, избавить меня от Андрея, но я при этом не изменюсь. Будет тот же грязный, истоптанный снег.
Второе – мама. Я не хочу, чтобы Андрей стал для нее жертвой, чтобы она бегала к нему в больницу, жалела – заботилась. А потом – все сначала. И кто знает, не станет ли он мстить ей за меня. Нет, она тоже должна освободиться. Понимаю, это будет больно. Но знаю и другое, вчера дошло: боль бывает разной. Иногда она свидетельство того, что ты жив. Но если мама не согласна и разлюбит меня… Если так случится – значит, я смогу справиться и с этим. Буду рядом, сколько нужно.
Достаточно убедительно? Пока – да. Потом я тысячу раз пожалею. Насколько хватит моей решимости? Мне страшно. И мерзко. Я не могу не думать: мне известно, чего ждать от Андрея, и с тем, что он делает, можно жить. Не нарываться, соглашаться, быть… покладистым, как он сам говорит. «Слушайся и заткнись – сделаю хорошо». Передергивает от горечи во рту. Но… есть еще кое-что. Его слова: «Кто тебе поверит? Ты сам этого хотел». А если там, на суде решат… Костя пообещал, но откуда я знаю, что он не бросит меня, как отшил Илюшку?
– Твоя тактика не работает, дурацкий был совет, знаешь?
Илья не ответит, обиделся из-за вчерашнего. Да и мой вопрос – просто по привычке. Я один. И чтобы все для себя окончательно определить, у меня есть десять минут, а потом урок закончится и придет Арс. Он обещал. Зарядки как раз хватило, чтобы написать: «Нужно поговорить. На перемене, за школой, во дворе» – и на его ответ «Ок». А потом телефон сдох.
Я готов к тому, что это будет прощанием. Но врать нельзя. Арс должен узнать все от меня, а не из перешептываний девчонок или учительских сплетен – а они будут, не сомневаюсь. Так же, как после смерти Ильи.
Нет, вру, не готов, конечно. Привык? Что они скажут обо мне? Все. Не одноклассники. Хотя и это тоже.
Я разровнял землю кедом – вот-вот заблестит, как классная доска. Хоть письмо рисуй и сбегай. За пять минут можно написать целую исповедь, но мне кажется, кроме одного слова, ничего и не получится. Две палочки – крышей, пауза и еще одна – поперек, перечеркивая те, прижавшиеся друг к другу. «А»… Андрей.
Есть еще один момент. После того как я… попрощаюсь. А что, нужно называть вещи своими именами. Так вот…
Если сразу ехать к Косте и… куда там – в милицию? – чем все закончится? Я читал, знаю: никаких следов. Доказать что-либо сложно. И меня спросят: а куда ты пошел потом? Всплывет имя Арса. И если мне не поверят про Андрея, потому что он взрослый и вроде как родной человек? Хотя от этого слова по отношению к нему – выворачивает, но для них все будет по-другому, знаю… Я хочу защитить. Чтобы имени Арса не прозвучало, чтобы разборки его не коснулись…
Вот для этого мне нужно вернуться домой. А уже после дойти до Дворца культуры и сесть в машину Кости.
Не слышу шагов – полностью сосредоточен на отсчете времени и поэтому вздрагиваю, чуть не слетев с бортика песочницы, когда меня обхватывают со спины и тянут назад.
– Ну, извини, я забыл, что к тебе нельзя подкрадываться.
А потом передо мной появляется персик: розовый бок, бархатистая шкурка и темная точка черенка.
– Будешь?
– Ты рано, – а мне уже нечего сказать ему. Пять минут назад было, а сейчас – упс. Я не готов. Не… не знаю, с чего начать и зачем вообще вызвал Арса.
– А у тебя прием по записи?
– Нет, но… – удивленно смотрю на Арса. Кидает рюкзак на влажный песок, садится на бортик.
– Ты прячешься из-за этого? – убирает волосы за ухо, а потом касается моей скулы – невесомо, легко. – Почти не заметно.
– Да плевать.
– И совсем не болит? – смеется, прикусывает губу, разглядывая мое лицо. Отворачиваюсь. Потому что… не так уж и плевать, на самом деле?
– Совсем. Я… – опускаю голову, ребром ладонью стираю букву на песке. – Хочу тебе сказать кое-что.
– Тайну?
– Что-то вроде того. Не мою. Ильи.
– Может, хватит уже? – Арс вертит в руках персик, надавливает пальцем на шкурку – пока не выступают прозрачные блестящие капли сока. Глубже – черный глянцевый лак и нежная розовая плоть фрукта. Длинная тонкая ранка.
– Это последнее.
Чтобы не держать и отпустить. Не его. Себя. В первую очередь.
– Они познакомились в спортивном клубе и общались… думаю, долгое время, – мне кажется, Арс может не так понять или обидеться, поэтому пытаюсь пояснить: – Этот парень другой – старше и… он классный. Не, на самом деле. Просто Илья… не…
Мне сложно говорить про то, во что сам до конца не въезжаю.
– Ничего не получилось, короче.
– Ты знаешь этого «классного парня»? – Арс резким движением разламывает персик – сок течет по пальцам – раздвигает колени, чтобы не заляпать джинсы. Удивленно смотрю на него, но он даже не поворачивается, сосредоточенно разглядывает свои ладони.
– Теперь да. Я его нашел. Но… – не обо мне. Пока. – Видимо, Костя решил, что это неправильно… когда собрался жениться.
– Логично. Прямо офигеть как логично. Он реально крут, этот парень.
Насмешливо, холодно – тем тоном, который я помню сначала. От которого в животе болезненно ноет и во рту пересыхает. Сглатываю, пытаясь продолжить:
– Это честно, я думаю.
– Ну, я же не спорю. Рыцарь. Из-за него Илья?..
Пожимаю плечами – я не уверен. И мне непонятно, как можно привязаться к человеку настолько, что решить не-жить без него. Это так не похоже на Илью.
– Илья сбежал со штукой евро, больше они с Костей не виделись.
– Разозлился.
– Да… Да, наверное. Илья никогда бы не стал…
– Я знаю, – всовывает мне в руку половинку персика, поднимается на ноги. – И для чего мне все это?
Не понимаю. Разве Арса не волновала причина?
– Это не ты упустил, не заметил… Он вообще не собирался умирать. Надеялся, что Костя его найдет – хотя бы и для того, чтобы ввалить. А там уже будет легче, можно попытаться объяснить, что-то придумать, – понимаю, что горячусь. Голос дрожит, но не могу остановиться. Почему он не слушает меня? Стоит, сунув руки в карманы, смотрит, как бабулька раскачивает качели. Мелкая девчушка вцепилась в поручни, аж повизгивает от удовольствия. – Ему нужно было, чтобы на него обратили внимание – мать, Андрей, Костя…
– Все, хватит. Он буквально купался во внимании. И даже сейчас он получает его больше, чем кто-либо.
– Илья не такой, – вырывается. Криком. Бабушка даже оглядывается, пялится на нас неодобрительно.
– Окей. Илья не такой. Приятно слышать, что ты наконец-то знаешь о брате больше, чем левые люди. Видимо, тебя посвятил в подробности классный парень Костя. Дальше?
– Дальше… – подношу к губам персик, чтобы только время потянуть. Ранку щиплет. Сладкий липкий сок – растекается по пересохшему рту, кажется, язык к небу приклеивается. – Дальше произойдет кое-что, после чего ни ты, ни остальные не захотят меня видеть.
– Причина?
От его тона – чужого, равнодушного – голова начинает болеть. Сжимаю пальцами виски. Зачем что-то объяснять? Арс сам все поймет. Знаю, это просто трусость, и все равно – уйду сейчас, так ничего не сказав. Поднимаюсь с бортика, отряхиваю джинсы от песка.
Я не думал, что будет так. А как? Спокойно, сухим языком «Дорожного патруля» или «Новостей» – быстро и безэмоционально. Единственное, что сойдется, – Арс на этот раз не остановит, не станет догонять. Но оттого что я готовился к такому, ничерта не легче. Тянет болезненно, подталкивает – вперед. Подойти, подцепить мизинцем ремешок на его запястье, чувствуя теплую кожу, косточку и мягкие тонкие волоски. Мне нужно бы сказать: с того момента, как они появились в моей жизни, кажется, прошло так много дней, но это было самое счастливое время за многие месяцы. Только я не произнесу таких слов. Их пишут в романчиках, что читает мама, – дешевое чтиво в пестрых обложках – лживое. Там рядом они и «Я сделаю тебя счастливым», «Ты самое дорогое, что у меня есть» – фразы, которые всегда в моей голове будут звучать голосом Андрея.
Я хотел бы спросить, а что в других книгах, стоящих в квартире Арса, – тех, с золотыми буквами и особенным запахом краски и бумаги?
Но сейчас на это нет времени и, наверное, никогда уже не будет.
– Ты… самый лучший друг. Илюшке очень повезло.
Тяну легонько за ремешок, приподнимаюсь на носках… Я совсем не умею этого делать, мне ни разу не приходилось нормально – тем более самому… Бархатистая персиковая мягкость, июльское жаркое солнце и привкус дыма. Под губами – и сладко, и кисло, и горячо. Не смотреть на него и не закрывать глаза. Куда-то в сторону, на гладкую золотистую прядь и стальное колечко пирсинга. Вслушиваться в себя – в торопливое биение крови в ушах и дурацкое, стыдное сопение. Мое, конечно же.
Боюсь сделать лишнее движение, боюсь быть похожим на Андрея, когда он целовал меня так, что дышать было нечем – влажно, больно. Сейчас воздуха тоже не хватает и тоже – больно, как будто легкие съеживаются, ссыхаясь. Я, наверное, царапаю губу Арса корочкой лопнувшей ранки. Ноги дрожат – все это время простоял на цыпочках. Опускаюсь, скользнув носом по его подбородку, утыкаюсь в шею, когда Арс прижимает меня к себе, гладит по голове. Словно ребенка малого, честное слово...
– Если бы он просто бил или орал… – вырывается само – отрывисто, потому что на половине звуков пропадает голос. – Я никогда… никогда не хотел этого сам. И если бы знал тогда, в начале, зачем он обнимает меня, помогает с уроками, ни за что не позволил бы…
Ладонь Арса замирает на моем затылке, а потом давит с силой, путая волосы.
– Твою мать… Сука. Какая же сука…
– Я не…
Закрывает ладонью рот, отстраняет, смотрит в глаза. А мне страшно поднять на него взгляд.
– Это не о тебе, Валя. Блядь, мне нужно было догадаться… И вчера?
– Я… прости, что пошел к тебе… не предупредил и…
– Илья знал?
– Не думаю.
– А мать?
Коротко качаю головой, оглядываюсь на качели. Бабка подозрительно косится на нас, оттаскивает девочку с площадки. Будто мы… делаем что-то гадкое.
– Валь… вопрос. Из-за этого мы должны перестать общаться с тобой?
Неопределенно повожу плечами, треплю шнурок на его запястье.
– Супер.
– Что?
– Ты все придумал за других, – молчит, кусает губы. – И давно… это?
– Давно. Лет… с тринадцати, наверное. Не помню.
– Почему именно сейчас?
– Что?
– Ты решил сказать.
Отступаю, запинаюсь о бортик песочницы, неловко взмахнув руками, – Арс перехватывает мои запястья, удерживая. Он всегда… всегда…
– Скоро все узнают. Не хотел врать тебе. Или чтобы ты услышал от кого-то. Потому что их слова будут звучать иначе. Как с Ильей… – мои долгие, мучительные размышления, втиснутые в пару судорожных фраз. – Костя сказал, мы можем посадить Андрея. Я напишу заявление.
– Почему сейчас? – повторяет вопрос, но я чувствую, что смысл этого – иной. Так вот – третья причина:
– Теперь знаю – может быть по-другому.
Арс смотрит на мою руку – я все еще сжимаю половинку персика – вся ладонь в соке и песке, кивает, хмурясь:
– Да выкинь ты…
Слушаюсь. А он присаживается перед рюкзаком, достает из кармана одноразовые салфетки и старательно, сосредоточенно трет мои пальцы.
– Как твоя мать… Блин, да матушка ввалила мне, когда я впервые пришел домой, глотнув – только глотнув – пива, прочитала лекцию о вреде алкоголя. Просекла, как я ни шифровался, что курю. Думаю, она в курсе даже, когда именно я девственности лишился. И все это так, между своими разъездами… И что теперь? – смотрит на меня внизу вверх, кажется, в моей ладони уже дырку протер – кожа горит.
– Костя сказал, у меня будет хороший адвокат.
– Ну, да, ему надо загладить вину перед Ильей. Пофиг, не слушай меня. Какая разница, если может помочь?
Отнимаю руку, сжимаю пальцы в кулак. Если сейчас не уйду…
– Урок, наверное, уже начался. Арс… тебя это не коснется. Я все придумал… Ну, иди, мне пора. Все будет хорошо.
Я верю в это. Действительно верю. Просто… темное время.
– Окей. Позвонишь вечером?
– Да.
Смотрю, как Арс сует в карман салфетку, подхватывает с земли рюкзак. Все правильно, да? Когда отворачивается, прижимаю пальцы к губам. Под ногами – золотистые неровные кристаллики песка на розовой нежной плоти персика. И темная сердцевина косточки. Она досталась мне – бороздки, линии. Дороги. Засыпаю ее песком – старательно, с горкой, будто надеюсь, что прорастет. Какого черта Арс так медленно идет? Перешагивает бортик – рваный низ джинсов метет облупившееся дерево – и останавливается:
– Погоди… что ты придумал?
Сую руки в карманы, пожимаю плечами:
– Заеду домой. Ну… им же нужны доказательства.
Стараюсь сказать это небрежно, но при одной мысли об Андрее зубы начинают ныть.
– Дебил? Мозги как у куренка.
Арс разворачивается резко, тычет пальцем мне в висок:
– Он пообещал тебе адвоката. Вот пусть адвокат и заморачивается, отрабатывает. Пойдем.
Пересекает песочницу вдоль, быстро идет по дорожке к метро. И я, перепрыгнув бортик, догоняю, подстраиваюсь под его шаг.
– Что мы будем делать?
– Едем знакомиться с классным парнем Костей.
– Но…
– Только сначала купим чего-нибудь похавать. Будет долгий день
