Принцип ответственности 29 страница

Da hat er eben leider recht.
Die Welt ist arm, der Mensch ist schlecht.

(Быть добрым человеком – кто ж не прочь?
Раздать именье нищим – почему бы нет?
Когда все благи – Царство Божье близко,
И кто не рад в его лучах погреться?
Быть добрым человеком – кто ж не прочь?
Но, к сожаленью, на планете нашей
Еды немного, а народ неласков.
Кто б не желал жить в мире и согласье?
Но для того – условий никаких!

Как нам ни жаль, но прав здесь он:
Наш беден мир, народ дурен.)

Вспоминаются и слова Гейне, единственного равного по силе предшественника Брехта в жанре политической сатиры на немецком языке, из стихотворения "Бродячие крысы" ("Die Wanderratten") (которое начинается бессмертными строками:

Es giebt zwei Sorten Ratten:
Die hungrigen und satten
(Два вида крыс на свете есть:
Поевших и хотящих есть)),

а именно строфа

Der sinnliche Rattenhaufen,
Er will nur fressen und saufen,
Er denkt nicht, während er säuft und frißt,
Daß unsre Seele unsterblich ist.
(И крыс-матерьялисток стая
Живет, лишь пить и жрать желая,
Не думает крыса, когда пьет и жрет,
Что наша душа вечно живет.)

@8 Ср. совпадающее с ним по времени, родственное учение Адама Смита о "невидимой руке" в экономике государства, которая позволяет противоборству единичных эгоизмов, беспрепятственно преследующих выгоду, вылиться посредством автоматически действующих законов рынка в общеэкономический оптимальный результат. Еще прежде того появилась формула Мандевиля "private vices – public benefits" {частные пороки – общественные выгоды, англ. }.

Глава шестая

@1 Определенное исключение должно быть в случае марксизма сделано для Эрнста Блоха, утописта par excellence {в первую голову, фр. }, однако и у него по большей части все слишком широковещательно для того, чтобы что-либо возможно было конкретно себе представить.

@2 Я имею здесь в виду главным образом освободившиеся колониальные народы. Ни Южная Африка с Родезией, ни Латинская Америка под эту рубрику не подпадают. Взаимоотношения обжившихся там колониальных властителей и пестрого в этническом и культурном отношении исконного населения, в которых экономическая эксплуатация оказывается сплавленной воедино с политическим угнетением и расовой сегрегацией, представляют собой своеобразное явление, и втиснуть его в схему национально однородного западного классового государства не в состоянии даже присутствие современной промышленности. "Классовой борьбе" присущи там свои, специфические особенности, например, изначальной эмансипации {"туземцев", т. е. – добавл. англ. перевода } тех, кто соответствует с этих странах "пролетариату". В балансе потенциала мировой революции они оказываются вместе с постколониальными народами неразвитого мира.

@3 Проживающий в Америке автор может засвидетельствовать, что водопроводчик или электрик, производящие ремонт в его доме, получают за час работы больше, чем он сам и его коллеги. И многие получатели социальной помощи превосходят его в определенных потребительских пристрастиях.

@4 Уму непостижимо, как может Эрнст Блох ввиду этого писать: "Рабочий в капиталистическом классовом государстве испокон века обладает лишь свободой умирать с голода" ("Prinzip Hoffnung" {"Принцип надежды"}. Suhrkamp, 1959, S. 1061, далее цитируется как P. H.). Все это выставляет в донельзя двусмысленном свете способность интеллектуала (да еще такого благородно-чувствительного, как Блох), кипящего негодованием при виде несправедливости, унизиться до несправедливости самому. Кроме того, это и оскорбительно для реально погибающих с голода людей в некапиталистических странах, которые бы слюной изошли, глядя на такое благополучное "голодание". Выглядит все так, словно в мире Блоха, где обитает он один, решительно ничего не изменилось с тех самых пор, как Энгельс писал "Положение рабочего класса в Англии".

@5 Вспоминается прежде всего пример Англии и США, но также и Германии при Бисмарке и Вильгельме II.

@6 Этот аспект двойственной неисчерпаемости утопии, а именно неисчерпаемости человеческой техники и ответствующей ей природы, проявляется, к примеру, в следующих словах Эрнста Блоха: "На подходе – или могли бы быть на подходе – искусственные средства удобрения, искусственное освещение, которые взбодрят почву на принесение тясячекратных плодов в рамках не знающего себе равных по величию задач "антидеметрианского" движения с его синтетическим граничным понятием зернового поля, растущего на ладони. Словом, техника как таковая была бы призвана и уже почти что способна на то, чтобы сделаться независимой от медлительной и регионально обусловленной работы природы над сырьем… Должно было бы наступить новое сверхприрождение (Übernaturierung) данной нам природы…" (P. H. 1055). Моментом полной неосведомленности в этих видениях мы еще займемся.

@7 Ср., помимо процитированного в прим. 6 места, еще и с. 925 слл. той же работы Эрнста Блоха.

@8 Согласно все еще в высшей степени честолюбивой цели, определенной недавно президентом США, в 2000 г. около 20% американских потребностей в энергии на тот момент будут покрываться из возобновляемых, зависимых от солнца источников энергии. Будут ли отпущены необходимые для этого весьма значительные субсидии на разработку – вопрос иного характера, от технической стороны дела весьма отличный. Возможно, об этом позаботится растущий ценовой нажим со стороны стран-членов ОПЕК.

@9 "Капитал", т. III, кн. 3 (Karl Marx/Friedrich Engels, Band 25, Dietz Verlag, Berlin, 1976, S. 828), в гл. 48 "Тринитарная формула". {См. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. М., 1962, т. 25, ч. II, с. 386 – 387.} В продолжение приведенной цитаты на той же странице говорится: "Свобода в этой области может состоять лишь в том, что обобществившийся человек, ассоциированные производители, рационально управляют этим своим обменом веществ с природой, берут его под свой общественный контроль, вместо того, чтобы повиноваться ему как слепой силе; и осуществляют его с затратой ничтожнейших усилий и в наиболее достойных их человеческой природы и ей отвечающих условиях. И все же это так и остается царством необходимости. За его пределами начинается развитие человеческих сил, имеющее значение самоцели, истинное царство свободы, которое, правда, может расцвести лишь на том царстве необходимости, как его основе. Основное здесь условие – сокращение рабочего дня" (выделения принадлежат мне). От Маркса ускользнуло (по вполне понятной причине, учитывая, что писал он это на заре промышленного развития), что "затрата ничтожнейших усилий" и род труда, "наиболее достойный человеческой природы", могут прийти между собой в противоречие: в развивающейся механизации он усматривал лишь благословение экономии труда, а не проклятие опустошения самого процесса труда. И даже уже предвидевшаяся им "автоматизация" с ее возрастающим исключением человека вообще приветствовалась им без каких-либо дурных предчувствий как путь к свободе, которая есть именно свободное время.

@10 Тем самым происходит весьма своеобразное перевертывание сословных отношений: "аристократией" делаются те немногие, кто еще должен "действительно" трудиться, "пролетариатом" же – широкий праздный класс, находящиеся на государственном обеспечении подъедатели плодов труда первых.

@11 Под таким углом зрения следовало бы также сказать, что обманывающий дичь первобытный охотник осуществлял более "духовную" деятельность, чем позднейший земледелец, вор – более "духовную", чем шлифовщик бриллиантов и много чего еще в этом же роде.

@12 Вот почему "работник в нем несчастлив", а не потому, как полагает Блох, что в нем он "ощущает себя овеществившимся товаром". Даже зная, что являюсь собственником аппарата, который мне приходится с такой тупостью обслуживать, я был бы не менее несчастлив в труде как таковом.

@13 Еще неизвестно, как поведет себя избавленное от нужды и в конечном итоге – даже от принуждения трудиться человечество, потому что такого никогда еще не бывало. Однако ожидания не могут быть слишком розовыми. То, что нам пока что известно о нравственных и прочих психологических последствиях праздности, вообще существования, неструктурированного во времени обязанностями, должно скорее пугать. Даже праздная аристократия, наилучшим образом защищенная сословными традициями и сословной вышколенностью, пребыванием в центре общественного внимания и своей ролью образца, зачастую искала убежище от скуки в излишествах: азартных играх, половой распущенности и пр. (Еще – в эксцентричности как более безобидной и зачастую очаровательной альтернативе этому.) И прежде всего нелегко будет выдать себя за подобающее утопии хобби такому "любительству" (Liebhaberei) в буквальном смысле слова, как карьера Дон Жуана с хитростью Лепорелло, хотя обосновать, почему они там неуместны, совсем даже не легко.

@14 Здесь я преднамеренно совершенно не касаюсь вопроса о том, что многие хобби оказываются обесцененными или даже невозможными как таковые по причине массового на них спроса, как, например, лов форели или лосося в горных речках, наблюдение за жизнью животных в условиях дикой природы, археологические раскопки и прочее в том же роде, где приток больших толп с одной и той же целью обессмысливает сразу все целиком занятие для всех. Говоря в общем виде, надо, чтобы каждое изредка практикуемое хобби само оставалось редкостью.

@15 То, что многое в этом списке будет для людей предпочтительнее обязательной добровольности, иллюстрируется для меня лучше всего высказыванием дочурки моих друзей, которая как-то раз, по возвращении из прогрессивного детского сада, разразилась такой тирадой: "Ну почему я все время должна играть во что хочется? Хотя бы разик поиграть в то, во что надо!" (Я ручаюсь за истинность анекдота, который, разумеется, больше относится к критике весьма реального "свободного" воспитания с его постоянной апелляцией к "самоопределению", чем к критике нереальной утопии.)

@16 Говорится здесь так: "…сделавшаяся коммунистической идеология по своей должности [обязана] активизировать все большее обогащение и углубление человеческих отношений… Таким образом, идеология кажимости всецело исчезает, между тем как это… не касается идеологии социально-нравственного выстраивания сознания. Этого рода идеология во всех своих основных моментах, в том числе в… области искусства [!] и прочей надстройки, будет этикой. Сама новая нуждаемость досуга продуцирует столь же новую надстройку над новой плановой неэкономикой. Она продуцирует все более реальную идеологию придания межчеловеческого освещения, причем именно состоящую на сделавшейся чистой службе досугу, для содействия его человеческому содержанию" (P. H. 1083).

@17 Ср. другие слова Гёте из "Наследия древнеперсидской религии" ("Vermächtnis altpersischen Religion"): " Schwerer Dienste tägliche Bewahrung, / Sonst bedarf es keiner Offenbarung (Ежедневной тяжкой службы подтвержденье, / Нет нужды в каком-то откровенье)".

Близка этой надежде Блоха на праздничную наполненность досуга в смысле чувств, с реализацией межчеловеческого аспекта в ощущении любви, утопия Герберта Маркузе. Маркузе основывает ее на фрейдистском учении об инстинктах, провозглашая необходимость освобождения принципа удовольствия из-под власти принципа действительности. Объем отказа от инстинктов, навязываемый (в первую очередь посредством трудового принуждения) принципом действительности при существовавших до сих пор формах господства над природой и человеком, превышал допустимые для цивилизованного общества размеры. Посредством сделавшегося возможным технологически (что должно быть обеспечено и политически) преодоления "принципа оплаты по труду" это "дополнительное подавление" может быть устранено, и эрос может быть восстановлен в своих изначальных правах. Вот что читаем в его книге "Структура инстинкта и общество": "Поскольку продолжительность рабочего дня как таковая представляет собой один из решающих факторов подавления принципа удовольствия принципом действительности, сокращение рабочего времени до такой величины, когда само количество труда более не препятствует человеческому развитию, является первым предварительным условием свободы… При оптимальных условиях в зрелой культуре материальное и интеллектуальное благосостояние должны быть таковы, чтобы допускали безболезненное удовлетворение потребностей, между тем как господство препятствовало бы этому удовлетворению уже несистематически. В этом случае количество инстинктивной энергии, которая все еще должна использоваться на неизбежную и тягостную (хотя тогда уже полностью механизированную и рационализированную) работу, оказалось бы столь малым, что должна была бы рухнуть обширная область репрессивного принуждения и его модификаций, более не поддерживаемых внешней силой. Вследствие этого антагонистические отношения между принципом удовольствия и принципом действительности изменились бы в пользу первого. Эрос, инстинкт любви, оказался бы освобожденным в никогда ранее не известном объеме… Вне зависимости от того, насколько справедливо и рационально организовано материальное производство, оно никогда не сможет сделаться сферой свободы и удовлетворения [!!]. Однако оно может освободить время и энергию для свободной игры человеческих возможностей за пределами отчужденной трудовой сферы. Чем полнее отчуждение труда, тем больше потенциал свободы, так что оптимумом здесь была бы полная автоматизация [!]. Определением свободы и наполненности служит сфера за пределами результатов труда, и определение человеческого существования в смысле этой сферы означает тем самым отрицание принципа оплаты по труду" (Herbert Markuse Triebstruktur und Gesellschaft, Frankfurt am Main, 1965, BS 158, S. 152 – 156). Выделенные мною знаком [!] предложения являются, в полном согласии с Марксом и Блохом, выражением помрачения интеллектуалов, против которого обращена наша критика.

@18 См. прим. 1 к гл. 5.

@19 Блох сам весьма недвусмысленно это отклоняет: "Не в незавершенности как судьбе, не в простой бесконечности приближения к цели, как это на чувственном уровне происходит у Тантала, а на нравственном – у Канта. Скорее, незавершенный мир может быть доведен до конца, тянущийся в нем без завершения процесс может быть доведен до результата, может быть пролит свет на инкогнито реально-прикровенного в самом себе главного… Подлинное или сущность есть то, чего еще нет, что прорывается к самому себе из самого ядра вещей, что ждет своего возникновения в латентной тенденции процесса " (P. H. 1625; выделено в оригинале).

@20 Трудно поверить, однако может иметься в виду то, что было сказано раз одной биологиней на открытом научном обсуждении проблемы пренатального (внутриматочного) генетического контроля за потомством. Именно, на мое замечание, что в таком случае эпилептичный Достоевский не мог бы появиться на свет, она ответила так: "Будущее общество не сможет себе позволить больных гениев, так что ему придется подождать, пока кто-то не зачнет здорового Достоевского". В близком направлении идет некий психоаналитик, как-то заметивший мне: "Каким философом мог бы сделаться Кант, если бы вылечить его от навязчивого невроза!" (этот невроз был им обнаружен в жизненных привычках Канта). Как сказано, мне прекрасно известно, что в случае Блоха утопической мечте такие гигиенические благоглупости приписывать не следует, однако трудно удержаться от мучительных ассоциаций при мысли о его "праздничных буднях".

@21 В продолжении фразы слова становятся еще более удивительными: "Лишь революционное насилие освобождает место для образованной, утонченной любезности". Вот уж подлинно гомеопатия: любезность (для выживших пациентов) – посредством лекарства нелюбезности.

@22 "Balance of colossal forces", – так выражается г‑н Штейн в романе Джозефа Конрада "Лорд Джим", указывая на искусное создание природы, совершенную по красоте редкую бабочку. {См.: Конрад, Дж. Лорд Джим. Тайфун. Фрейя Семи Островов. М., "Правда", 1989, с. 163: "Чудесный экземпляр! Посмотрите! Красота… но это ничто… обратите внимание на точность, гармонию. Эта бабочка такая хрупкая! И такая сильная! И гармоничная! Природа – равновесие колоссальных сил. И каждая звезда так гармонична… и каждая былинка… и могучий космос в совершенном своем равновесии производит вот эту бабочку. Это чудо, этот шедевр Природы – великого художника" (пер. А. Кривцовой).}

@23 Его собственное красноречивое свидетельство, произнесенное им, вне всякой идеологии, в пользу nunc stans {актуальности – лат. } "прожитого мгновения", не оставляет в этом никакого сомнения. Ср. к этому Adolf Lowe "Über das Dunkel des gelebten Augenblicks" в Karola Bloch, Adalbert Reif (Hrsg.) "Denken heißt überschreiten", In memoriam Ernst Bloch 1885 – 1977, Köln, 1978, S. 207 – 213.

@24 В знаменитой "Повести" из "Братьев Карамазовых" автор оставляет открытым вопрос о том, кто милосерднее – Христос или Великий Инквизитор. К счастью, в действительности выбор должен делаться не между двумя такими крайностями, так что, быть может, смысл сравнения – в шатком смешении того и другого. – Утопическая вера в будущего человека в соединении с недоверием к нынешнему совлекает к тому, что мы назвали выше "безжалостным оптимизмом". В сравнении с этим церковное учение о грехе, не исчезающем из человеческого бытия, однако способном обрести прощение, является примером милосердного скептицизма.

@25 Примером может служить несомненная возможность возрастающей автоматизации трудовых процессов, с одной стороны, предоставляющая человеку возможность досуга, с другой же – к нему принуждающая. Относительно, быть может, разрушительных последствий этого мы уже порассуждали выше. (Ср. здесь также Гюнтера Андерса (Günther Anders), рассуждающего об "устарелости человека".) В высшей степени серьезный вопрос: не следовало ли бы в этой связи затормозить определенные тенденции в техническом прогрессе, и на него не следует навешивать ярлык враждебности прогрессу и технологии. Одна из опасностей утопизма заключается в том, что он напрочь подобные вопросы парализует.

@26 В следующей публикации {см. Jonas, Hans. Technik, Medizin und Ethik. Zur Praxis des Prinzips Verantwortung. Insel Verlag. Frankfurt am Main, 1985. (3. Auflage, 1990).} мы надеемся предложить казуистику иллюстрирующих данную этику случаев, которая должна, вплоть до изменения обстоятельств, занимать место систематического их изложения.

@27 Эрнст Блох упраздняет страх как следствие "лишенности мечты, обращенной в будущее", "неготовой к тому, что должно будет произойти [!]". "Так в этом добровольно-вынужденном скептицизме место надежды занимает страх, место постижения будущего… – нескончаемое (Anti-Finale). …В особенности страх, как говорит Сартр, есть состояние, снимающее человека; поэтому о надежде вполне разумно будет утверждать, что она субъективно и, разумеется, объективно является оживляющим и – противоположным" (P. H. 1617). Уже Гоббс понимал куда больше, делая страх первой движущей силой разума в вопросах человеческого общежития. Конечно, мы говорим здесь о самоотверженном, а не Гоббсовом эгоистическом страхе. Однако пророки великой мечты нисколько не щадят даже и его.

Приложение I

@1 "Мы с Брюке связали друг друга клятвой…" – писал Дюбуа-Реймон в относящемся к тому же времени письме к Гальману, цитируемом В. В. Свободой (W. W. Swoboda Ernst Brücke als Naturwissenschaftler, в Hans Brücke et al. Ernst Brücke. Briefe an Emil du Bois-Reymond [Publ. Archiv d. Univ. Graz, 8/1] [Graz, 1978]), с. xxxiv. Автор письма говорит о себе и о Брюке как о "заговорщиках, поклявшихся добиться возобладания" вышеуказанной истины, превратив тем самым физиологию в "строгую науку".

@2 "Über die Grenzen des Naturerkennens", произнесена на 45‑м съезде немецких естествоиспытателей и врачей в Лейпциге, в 1872; напечатана в E. du Bois-Reymond Reden 1, S. 441-473. Ignorabimus произносится здесь по двум естественнонаучным вопросам: психофизической проблеме и глубинной сути материи и энергии (в отличие от законов, по которым они действуют). Дюбуа-Реймон делает предположение о том, что два этих предела нашего знания, в сущности, представляют собой один и тот же, т. е. если бы мы поняли суть материи и энергии, мы поняли бы также и то, почему лежащая в их основе субстанция при некоторых условиях ощущает, желает и мыслит. "Однако, – говорит он, – природа вещей такова, что также и в этом отношении достичь ясности мы не в состоянии, и все дальнейшие рассуждения на этот счет остаются праздными" (S. 462). Таким образом, последним словом этого эссе, как в смысловом отношении, так и в чисто типографском, остается "Ignorabimus". В противоположность отповедям со стороны распоясавшегося научного оптимизма, которые явились ответом на заключение Дюбуа-Реймон, мы, сотней лет спустя, можем засвидетельствовать его философское узрение в признании того, что именно эти вопросы трансцендентны в отношении физики как таковой. См. ниже прим. 4, где этот вопрос будет рассмотрен подробнее.

@3 Такой взгляд на проблему исключает, к примеру, телекинез и прочие спиритуальные макроэффекты.

@4 Попытка осуществления такой реформированной онтологии была бы, разумеется, именно того рода умозрением, относительно которого Дюбуа-Реймон сказал, что по данному вопросу не может быть достигнуто ясности (т. е. окончательного свидетельства), а потому все дальнейшие разговоры, за пределами указания простой возможности общего основания для разделенного опытного свидетельства о явлениях (быть может, говорящего также и о теоретической предпочтительности его экономичности) должны оставаться бесплодными (см. выше прим. 2). Однако, допуская первую половину утверждения, а именно ту, что "знание" здесь от нас ускользает, следует сказать, что отсюда нет необходимого следования второй его части, а именно праздности его преследования, кроме как в терминах естествознания и его определенных критериев верифицируемости. Пространство разумного и осмысленного исследования ими не исчерпывается. "Умозрительная философия, – говорит Уайтхед, – есть попытка сформировать согласованную, логическую, необходимую систему общих идей, в терминах которой может получить свою интерпретацию каждый элемент нашего опыта" (A. N. Whitehead Process and Reality, part I, chap. 1, sec. 1 {См. Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии, М., 1990, с. 272}). Разум должен осуществить эту попытку, даже отказываясь в ее ходе от той степени верифицируемости, которая свойственна положительным наукам (в различной степени: истории, например, в гораздо меньшей степени, чем физике). В конце концов, сам "эпифеноменализм" представляет собой раздел "умозрительной философии", только плохой ее раздел, поскольку он не отвечает по крайней мере двум выставленным Уайтхедом критериям, а именно "согласованности" и допущения интерпретации в его терминах "каждого элемента нашего опыта". Как правило, в великих и влиятельных системах умозрения одна из этих проверок освобождает место для другой, причем в наше время чаще случается так, что второе, т. е. полнота интерпретации всех явлений, уступает первому, логической согласованности, которая, начиная с XVII в., с несколько хирургической беспощадностью преобладала в западной метафизике. Как бы то ни было, требования Уайтхеда или требования, подобные выставленным им, формируют стандарты для оценки умозрительной схемы и спасают все предприятие от чистой фантастичности. Интерпретация действительности в свете всего знания, которое мы о ней имеем, возвышаясь над простым его суммированием, представляет собой потребность, право и долг разума, причем такая интерпретация отличается от исследования частных областей действительности. Ни из чьих уст признание этой "потребности" не звучало с большей проникновенностью, чем из Кантовых, однако он отрицал за разумом право следовать своей прирожденной жажде, потому что на этом пути не имелось никакого знания, которое могло бы ее утолить. Уайтхед же, в отличие от Канта, говорит об "интерпретации", а она, будучи не совсем тем же, что "знание", не только неизбежна (поскольку мы занимаемся ею так или иначе и на любом уровне, примитивном или изощренном, выраженном или неявном), но и остается осмысленной даже в случае неопределенности и без благословения удостоверенной истины. Возвращаясь к нашему предмету, следует сказать, что психофизическая проблема представляет собой одно из средств нажима, посредством которого многообразная действительность подталкивает разум выйти за безопасные пределы единообразных по отдельности наук на поиски трансцендентного единства, которое может быть только предположено, но никогда не может быть доказано. И после Декарта она оказалась даже одним из основных средств такого нажима, на которое великие метафизические системы откликнулись различными способами решения, причем на всех их лежит печать характерного мысленного насилия, о чем я уже говорил. Предпринятая уже в нашем веке великая попытка Уайтхеда внимательнее к оттенкам, на которые указывает нам опыт, однако более дерзка по радикальному концептуальному переформированию онтологии с целью их учета. Ее убедительность, вне зависимости от силы ее внутренней согласованности, зависит от степени, до которой она проходит внешний тест, установленный им же самим, тот самый, старейший в метафизике тест на "спасение явлений", т. е. вопрос о том, все ли они поддаются интерпретации в терминах системы, не теряя своего характерного облика. Говоря, что не всякий существенный элемент нашего опыта оказывается таким образом "спасенным" в его концептуальной схеме, мы нисколько не преуменьшаем достижения Уайтхеда, но лишь призываем к продолжению. Однако достижение это является вдохновляющим примером, единственным пока что в том роде, который имеется мной в виду, когда, в противоположность и сверх своей вымышленной "умозрительной модели", я предполагаю существование модели более истинной, "оформленной в такие онтологические термины, которые заставили бы по-новому взглянуть на сами "материю" и "ум"".

@5 С учетом этого аспекта, вполне возможно было бы вспомнить о передаваемом Вернером Гейзенбергом высказывании Нильса Бора, относящемся к 1952 г.: "Если квантовая теория по первости человека не шокировала, он, должно быть, ее не понял". Бор не ощутил этой "шокированности" в реакции на его выступление перед философским конгрессом (философов в основном позитивистского направления) в Копенгагене (см. Werner Heisenberg Der Teil und das Ganze. Gespräche im Umkreis der Atomphysik, Münich, R. Piper & Co., 1969, S. 280).

@6 В идеальном случае состояние системы в данный момент состоит из всех возможных "наблюдаемых" величин, т. е. всего того, что только возможно измерить: положения, момента ("скорости"), спина и пр. Все наблюдаемые величины, известные одновременно для времени t ₀, образуют то, что можно было бы назвать "Лапласовым состоянием", представляющим собой идеал классической физики. При обладании таким знанием, предполагаемым в принципе возможным, известны, т. е. определены, также и все будущие и прошлые состояния. Квантовая теория исходит лишь из принципиальной невозможности этого одновременного знания, несмотря на познаваемость каждой из составляющих величин самой по себе. Уже один шаг к получению знания в одном направлении лишает знания в другом (см. продолжение в тексте).

@7 "Ультрафизический" представляет собой передачу немецкого ultraphysikalisch = за пределами обнаружения физическими средствами, т. е. эпистемологический термин, а, разумеется, не ultraphysisch = за пределами материальной природы, т. е. онтологический термин, который бы поместил рассматриваемую "реальность" в иной порядок бытия, например, умственный (в случае чего она была бы великолепным образом познаваемой!). Английское "physical" соединяет два различных смысла в один двусмысленный термин. Ближайшей аналогией подразумеваемому нами значению в философском словаре может быть Кантово "ноуменальное", относящееся к "вещи как таковой", формальное понятие которой относится к "интеллигибельностям" (= образованным одним только разумом), но содержания которой мы получить не можем. "Ультра‑" было избрано с сознательном предпочтением его "транс‑" по причине мощного присутствия в последнем смысла трансцендентного, качественно иного рода реальности (как мета-физической), между тем как "ультра" может также означать бóльшую степень того же самого, превосходящего его в его же собственном роде, как в словах "ультрарадикальный", "ультрараконсервативный". (На необходимость этого семантического пояснения меня навели сомнения одного чрезвычайно внимательного читателя рукописи, профессора Адольфа Лове.)

@8 В оставшейся части данного раздела я ухожу от изложения своих бесед, где данная ретроспективная тема не затрагивалась.