Теория и общество (С. Московичи)

Ситуацию в европейской социальной психологии Московичи определяет следующим образом: «Куда ни глянь — до нас, впереди нас и вокруг нас — была и до сих пор есть американская социальная психология» [Московичи, 1984, с. 208-209]. Такая ситуация, с точки зрения автора, недопустима, потому что по самому своему определению эта дисциплина должна быть ориентирована на социальные проблемы общества, а они, естественно, различны в Америке и в Европе. Московичи считает, что успехи американской социальной психологии основываются не на том, что она искусна в методах или теориях, а прежде всего на том, что она обращена лицом к проблемам ее собственного общества. Так же и европейско-асоциальная психология должна обратиться к своим собственным социальным проблемам. В противном случае «выучка» у американцев может привести лишь к тому, что «мы делаем не что иное, как перенимаем заботы и традиции другого общества; мы ведем теоретическую работу по решению проблем американского общества и, значит, можем получить признание как методологи или экспериментаторы, но не как специалисты в области социальной психологии» [там же, с. 210]. Правда, вслед за этим следует довольно существенная критика американской социальной психологии именно за то, что она оказалась весьма слабо связанной со своими собственными социальными проблемами. Лакмусовой бумажкой, которая, по мнению Московичи, позволила испытать социальную психологию на ее социальную зрелость, явились события 196&Т., так называемая студенческая революция. Тот анализ, который дает Московичи леворадикальному молодежному движению, не претендует на полноту, он подчеркивает лишь один его аспект — ярко прозвучавший в лозунгах левых студенческих движений протест против официальной системы социальных наук.

Действительно, в движении «новых левых» довольно четко были сформулированы критические суждения относительно официального обществоведения. Лидеры «новых левых» утверждали, в частности, что социальные науки, по своей сущности связанные с актуальными проблемами общества, с идеологией, развивались на Западе подчас в таком контексте, что «успешно» игнорировали все эти проблемы. По словам Московичи, лозунги левых студенческих движений заставили осознать, что хорошие методы еще не означают подлинно научного исследования: «Студенты обвиняли нас в том, что мы погрязли в методических вопросах, что мы преспокойно игнорируем проблемы социального неравенства, политического насилия, войн, экономической отсталости и расовых конфликтов» [там же, с. 212]. Сам факт устранения социальных наук от анализа острых социальных проблем был истолкован как определенная позиция этих наук, а именно как позиция оправдания «истэблишмента», т.е. позиция «науки порядка», а не «науки движения».

Социальная психология рассматривалась теоретиками этих движений наряду с другими социальными дисциплинами и была ассоциирована с официальной наукой буржуазного общества. В этом смысле можно согласиться с анализом леворадикального студенческого движения, данным Московичи.

Его же собственный подтекст заключается в том, что «ответственность» за такое положение социальной психологии несетамериканская традиция, где изощренность в измерительных процедурах, в лабораторном эксперименте увела исследователей от подлинных проблем общества. Главное обвинение, которое предъявляет Московичи американской социальной психологии, — это обвинение в «асоциальности». Обращаясь к ряду известных работ, Московичи формулирует свою оценку большинства традиционных американских исследований как создающих социальную психологию «стерильной личности», т.е. личности, выведенной из социального контекста и заданной лишь в контексте лаборатории. Для преодоления такой традиции Московичи предлагает осознать значение важнейших фундаментальных вопросов, связанных с положением и ролью науки в современном обществе. Одной из таких проблем является роль идеологии в научных исследованиях: «Позитивистская мечта о науке без метафизики (имеется в виду философия. — Авт.), которая в наше время часто выражается в виде требования науки без идеологии, скорее всего так и не сбудется. Эту мечту можно считать прекрасной сказочкой, которую рассказывают друг другу ученые» [там же, с. 212]. Идеологическая направленность науки, ее политическая релевантность сейчас острее, чем когда бы то ни было прежде, и главный вопрос, который стоит перед учеными, по мнению Московичи, — это вопрос о том, должна ли наука поддерживать, консолидировать социальный порядок или критиковать, преобразовывать его.

Для социальной психологии также важно отдать себе отчет в том, «кто задает вопросы науке и кто дает на них ответы», иными словами, исследовать в полном объеме проблему «Общество и теория социальной психологии» (это же и вынесено в заголовок программной статьи Московичи). Это тем более важно сделать, потому что сам материал истории социальной психологии показывает, насколько тесна связь различных поворотов исследовательской стратегии, направлений теоретического анализа с исторически выдвигаемыми общественными проблемами: исследования Левина по групповой динамике были своеобразным ответом на необходимость повышения производительности труда, удовлетворенности трудом; исследования изменения аттитюдов (в частности, известный эксперимент Коха и Френча) были порождены проблемами модернизации фирм и фактом недовольства рабочих ее условиями. Московичи довольно едко замечает, что в работе Коха и Френча аттитюд недовольных рабочих трактовался как «сопротивление», а аттитюд фирмы — как «изменение», что не оставляло сомнения в идеологической позиции исследователей [там же, с. 214]. Анализ конфликтов и применение теории игр в эмпирических исследованиях также определялись возникшими общественными проблемами.

Доминирование экспериментальной традиции в социальной психологии плохо не потому, что эксперимент как метод непригоден, а потому, что на уровне экспериментального исследования утрачивается возможность видеть связь изучаемой проблемы с социальным контекстом. Поэтому задача заключается отнюдь не в том, чтобы ликвидировать экспериментальную практику в социальной психологии, а в том, чтобы сконцентрировать нужное внимание и на разработке теорий. Главное препятствие этому, по Московичи, — господство позитивистской эпистемологии, включающей в себя абсолютизацию «данных», полагающей, что эксперимент^— «высшая марка науки». Социальная психология, не вполне уверенная в том, что ее образ соответствует позитивистскому образу науки, вынуждена была с особой тщательностью делать акцент на ритуале экспериментального исследования, и интерпретация этого факта в рамках позитивизма привела к серьезной недооценке теоретического знания. Пока будет существовать это господство позитивистской эпистемологии, дело развития теорий в социальной психологии вряд ли будет прогрессировать [там же, с. 218].

Другую помеху на пути развития теоретического знания Московичи видит в том молчаливом компромиссе, который установился в социальной психологии между наблюдением и экспериментом не просто как различными методами исследования, но как принципиально различными стратегиями исследования разных проблем. Московичи отождествляет эти «стратегии» с двумя различными ветвями социальной психологии: психологической и социологической. Абсолютизация каждой из этих двух стратегий по-своему препятствует становлению адекватных теорий потому, что сторонники экспериментальной стратегии хотят видеть в теории лишь средство для интерпретации собранных фактов, а сторонники стратегии наблюдения недооценивают такую важную часть теоретической деятельности, как тщательное формулирование гипотез. С точки зрения Московичи (совпадающей, кстати, с диагнозом, поставленным в США Ньюкомом), более очевидной тенденцией до сих пор остается существование социальной психологии как ветви общей психологии, и именно это препятствует сближению социальной психологии с социальными проблемами. Развитие социальной психологии в «психологическом» направлении приводит к тому, что исследователям в лучшем случае удается углубить знания «весьма общих процессов, таких как восприятие, мышление или память, которые остаются неизменными во всех своих видах и условиях функционирования и воспроизводства, которые в конечном счете сводимы к законам психологии животного или индивида, психофизики или психофизиологии» [там же, с. 219].

Московичи решительно высказывается за другой тип развития дисциплины, когда социально-психологические проблемы будут рассматриваться с социологической точки зрения. Только на этом пути социальная психология сможет развиваться путем исследования социальных процессов в более широком масштабе — в масштабе общества в целом. Для иллюстрации возможностей такого подхода Московичи называет стратегии, примененные в ряде исследований европейскими авторами. Так, в частности, в качестве примера может служить изучение культур: «Здесь социально-психологические механизмы подчинены культурному и социальному контексту поведения, социальной канве фундаментальных аспектов психологического функционирования или культурным особенностям процессов обучения и социализации» [там же, с. 220]. Наряду с такой «социологизацией» социальной психологии необходимо восстановить ее связь с философскими проблемами знания. На протяжении определенного периода времени социальная психология развивалась в конфронтации с философией, отсюда исторически сложившаяся у социальных психологов боязнь спекуляций, что и способствовало преувеличению значения экспериментов. В этом смысле эксперименты играют отрицательную роль, поскольку защитники экспериментальной стратегии используют их как своего рода защитный символ, дающий возможность доказать миру, что деятельность исследователей относится именно к науке, а не к философии. Им свойственно опасение, что если этот символ будет утрачен, неизвестно, будут ли признаны их работы «научными». «Поэтому манипулирование идеями приемлемо лишь при том условии, что оно более или менее прямо ведет к экспериментированию или, что также возможно, если оно приводит к математической формализации, которая, как бы слаба или груба она ни была, производит впечатление "респектабильности"» [тамже]. Возражая против такой аргументации, Московичи справедливо утверждает, что сами по себе методы и формальный язык еще не гарантируют «научности» науки. Сама же аргументация подобного рода лишь препятствует развитию теорий.

Даже когда теории возникают, они в значительной степени обесцениваются, как только начинают свое существование в рамках господствующих предрассудков. Примером такого незавидного существования теории является, по мнению Московичи, судьба теории когнитивного диссонанса Фестингера. Поставив ряд полезных вопросов и доказав свою продуктивность с точки зрения возможностей проведения исследований, теория Фестингера в дальнейшем оказалась низведенной до решения каких-то второстепенных задач, углубилась в детали методики, в проблемы отбора испытуемых для экспериментов и т.д. и тем самым обрекла себя на то, что ее стали «не замечать». Здесь весьма резко подчеркнут тот действительный факт, что сформировавшиеся сегодня в американской социальной психологии теории живут как бы своей изолированной жизнью, в довольно значительном отрыве от исследовательской практики: «Существует самый настоящий раскол, так глубоко разделяющий научное сообщество, что есть полное право задать вопрос, не имеем ли мы дело с двумя различными типами ученых или двумя отдельными дисциплинами» [там же, с. 218— 219]. Вывод же, который делает Московичи из своего анализа, заключается в том, что, поскольку теория и эксперимент никогда полностью не смыкаются друг с другом и получение знания есть результат противоречий между ними, «необходимо правильно использовать диалектическую связь между ними» [там же, с. 226].

Само по себе бесспорное, это утверждение только в том случае даст нужные плоды, когда содержание теории в социальной психологии будет адекватным, иными словами, когда — как минимум — правильно будет понято, что же считать «социальным» в социальной психологии. Если его признаком считать простой факт присутствия другого человека или даже множества людей, то такой подход. вновь исключает фундаментальные характеристики социальной системы, внутри которой действуют личности. Социальная психология, довольствующаяся предложенным пониманием «социального», исследует не систему, в которой действует человек, но лишь субсистему, а именно субсистему межличностных отношений. Московичи справедливо замечает, что это вновь «частная социальная психология, которая не включает наиболее существенного». Поэтому недостаточно считать социальную психологию наукой, изучающей социальное поведение «как продукт общества или поведение в обществе... Социальную психологию нужно обновлять, чтобы она стала действительно наукой о таких социальных феноменах, которые есть основа функционирования общества, о сущностных процессах деятельности в нем» [Moscovici, 1972, р. 57]. Пока же социальная психология имеет ничтожное значение для решения реальных социальных проблем. «Социальная психология должна выйти из академического, в частности из американского, гетто. Она должна повернуться к реальности, участвовать в социальных экспериментах и в установлении новых социальных отношений» [op. cit, p. 64].

Как видно, автором дана достаточно радикальная критика существующего положения дел. Со многими положениями этой критики вполне можно согласиться, правда, чаще в постановке проблем, чем в предложенных решениях. На наш взгляд, критическая сторона в рассуждениях Московичи значительно сильнее, чем позитивная. Анализ состояния теоретической мысли в американской социальной психологии доказывает в большинстве случаев адекватность оценок, данных Московичи. Справедливости ради следует сказать, что и среди американских исследователей совсем немало таких, кто почти в тех же самых формулировках ставит предлагаемые Московичи вопросы, как это видно на примере критических построений МакГвайра. Точно так же почти весь набор обсуждаемых проблем присутствует и у ряда других европейских авторов. Может быть, у Московичи они просто более резко обозначены, а приведенные суждения и оценки более категоричны. Во всяком случае, критическая программа представлена весьма четко.

Что же касается позитивной программы Московичи, то здесь напрашивается несколько существенных возражений. Прежде всего, они касаются бесспорного самого по себе тезиса о том, что социальная психология может быть наукой только в том случае, если она анализирует социальные проблемы своего общества. Однако вряд ли это суждение можно принять в столь категоричной формулировке: конечно, прямая задача социальной психологии — исследование социально-психологической стороны тех социальных проблем, которые актуальны для своего общества. В этом смысле чрезвычайно важно для социальной психологии умение выявить особые феномены, свойственные лишь определенному типу общества. Но вместе с тем разве можно исключить из сферы ее научных интересов социально-психологические феномены других обществ и культур? Такое важное средство исследований, как сравнительный анализ (то, что вошло в социальную психологию под названием «cross-cultural analysis» — «межкультурные исследования»), возможно лишь при сопоставлении аналогичных феноменов в различных типах обществ, и поэтому нет оснований отбрасывать подобного рода задачу со счета социальной психологии. При этом, однако, важно, что понимать под «типом» общества, и это может являться основанием для второго возражения Московичи.

Действительно, американские проблемы есть американские проблемы, если под термином «американские» понимать «относящиеся к США». Верно, что нельзя стать социальным психологом, обращаясь только к американскому опыту. Но вот с определением «европейских» проблем возникает целый ряд затруднений. Прежде всего при оценке социальных проблем (а Московичи делает акцент именно на этом) вряд ли можно апеллировать к географическому понятию. Во-первых, потому, что в различных европейских странах тоже существуют свои собственные и различные социальные проблемы, а во-вторых, — и это главное — потому, что, говоря о современной Европе, нельзя обойти молчанием тот факт, что на ее территории, так же, впрочем, как и в других частях земного шара, существуют принципиально различные типы обществ. Если уж следовать тезису, что у каждого общества «свои» социальные проблемы, то гораздо правильнее фиксировать не просто различие «американских» и «европейских» социальных проблем, но делать акцент на необходимости учета специфики каждого общества.

Конечно, это прежде всего область интереса социологических и политических наук, но коль скоро социальную психологию призывают обратиться лицом и к такого рода проблемам, она должна решать их корректно. Сама же степень интереса социальной психологии к социальным проблемам общества также должна быть определена более строго. Можно согласиться с тем, что американская социальная психология во многом проиграла, механически перенеся на свои принципы и методы положения индивидуальной психологии. Будет естественным согласиться и с тем утверждением, что дальнейший прогресс социальной психологии может быть достигнут лишь при условии ее большей включенности в исследование социальных проблем. Но при характеристике такой перспективы важно все-таки сохранить отличия социальной психологии от социологии. С этой точки зрения некоторое сомнение вызывает тезис о «социологизации» социальной психологии. Ее возрастающий интерес к социальным проблемам не означает ее превращения в социологию и даже ее отождествления с социологией. Специфика подхода этих двух дисциплин к социальным проблемам, очевидно, должна сохраниться. Зафиксировать «социально-психологический угол зрения» на социальные проблемы представляется крайне важным для прогресса социальной психологии.

Подобно тому как серьезный урон социальной психологии наносит ее «психологическая редукция», нельзя ожидать ничего перспективного и от «социологической редукции». Вульгарный социологизм — тоже существенная помеха на пути социально-психологического знания. Между тем такая подмена социальной психологии социологией может возникнуть, если призывы к более активному «вмешательству» в социальные проблемы общества не сопровождаются выяснением специфики социально-психологического знания по сравнению с социологическим при анализе этих проблем. Кроме того, нельзя не учитывать еще и такой факт, что отнюдь не всякая социологическая традиция обязательно может служить гарантией действительной «социальной ориентированности» социальной психологии, если иметь в виду под социальной ориентированностью обращение к реальным, притом фундаментальным, проблемам общества, умение выделить эти проблемы. Скажем, эмпирическая тенденция в социологии, сложившаяся в США в начале XX в., сама подвергается острой критике за отказ от изучения таких проблем. Любопытно, что в известной на Западе книге А. Гоулднера «Грядущий кризис в социологии», содержащей призывы, направленные на то, чтобы вывести социологию из кризиса, почти дословно повторяются критические замечания Московичи по поводу социальной психологии (включая в том числе и апелляцию к «студенческой революции» 1968 г. как к фактору, обнаружившему просчеты официальной социальной науки). Следовательно, и сама социологическая традиция может быть весьма уязвимой в вопросе о социальной ориентированности науки. Таким образом, бесспорным в рассуждениях Московичи остается, по-видимому, лишь провозглашение необходимости союза социальной психологии с социальной практикой, но не идея замены социальной психологии любой формой социологического знания.

Несомненно, большим достижением Московичи является другое направление его позитивной программы, а именно разработка теории социальных представлений. Ее подробный анализ не входит в задачи настоящей работы, так как направление, заданное этой теорией, знаменует собой традицию всей французской психологической школы XX столетия и требует специального рассмотрения[19]. В данном контексте важно лишь подчеркнуть, что «противостояние» американской и европейской традиций в отношении к социально-психологической теории, по мнению многих авторов, наиболее ярко проявляется, в частности, и при анализе теории социальных представлений. Ее уместно рассматривать как пример теории нового типа. Хотя в ряде пунктов теория социальных представлений смыкается с теориями когнитивного соответствия, тем не менее она преодолевает, по мнению Московичи, «асоциальность» этих теорий: социальное представление не есть мнение отдельного человека, но мнение группы. Таким образом, при помощи новой концепции не только расширяется спектр тех социальных явлений, построение образа которых можно лучше понять, но и осуществляется переход от индивидуального к массовому сознанию, а это уже новый уровень социально-психологической теории.