Традиционный, рационалистический способ разговора об обществе использует понятие общественного договора. «Мы, народ Соединенных Штатов, — начинается Конституция, — для того чтобы сформировать более совершенный Союз, устанавливаем справедливое, безопасное, домашнее спокойствие, с тем чтобы обеспечить общую безопасность, продвинуть общее благосостояние и гарантировать благословение свободы всем нам и нашей собственности, освящаем и учреждаем эту Конституцию Соединенных Штатов Америки». Это относится к основанию правления, но идея остается общей. Теоретики политики, такие как Гоббс и Руссо, видели истоки человеческого общества в некоем договоре, заключенном в незапамятные времена людьми, преднамеренно собравшимся вместе, чтобы следовать общим правилам и извлекать выгоды из социального сотрудничества. Реальное событие заключения первоначального общественного договора в первобытные (410:) времена может быть метафорой, но основная идея обозначена вполне реалистично. Люди, которые объединяются в общество, приобретают важные вещи, которые они не могли бы обрести в одиночку и, следовательно, это рациональный выбор, предназначенный для того, чтобы сформировать общество. Предполагается, что мы вновь и вновь подтверждаем правильность этого рационального выбора, поскольку видим преимущества, которые получаем, поддерживая общество и его правила.
Тем не менее, если следовать прямолинейной логике рациональной точки зрения, мы придем к противоположному выводу. Если люди действуют на чисто рациональной основе, они вообще никогда не будут способны собраться вместе, чтобы сформировать общество.
Это звучит парадоксально. Собравшись вместе, люди могут увеличить свою экономическую продуктивность путем разделения труда. Сформировав государство, они могут жить под защитой закона и оборонять себя от внешних нападений. Представляется, что преимущества общества очевидны и что рациональные индивиды увидят эти выгоды и образуют какой-то тип общественного договора, который необходим для их совместного существования и сотрудничества. Почему бы не объяснять существование общества с помощью этого очевидного аргумента?
Проблема, как указывает Дюркгейм, заключается в вопросе о том, как будет заключаться договор. Для каждого договора фактически существуют два договора. Один из них—это тот договор, который мы заключаем сознательно: учредить общество, сформировать правительство, основать организацию, согласиться поставлять товары по определенной цене. Эта часть достаточно легкая. Но существует второй, скрытый договор: подразумеваемый договор о том, что вы и ваши партнеры будете подчиняться правилам первого договора.
Что это означает? Здесь ставится вопрос, который известен каждому реалистичный деловому человеку каждому хитрому политику: возможность того, что кто-то смошенничает. Чтобы вхождение в договор было стоящим делом, нужно иметь уверенность, что другая сторона будет соблюдать свою часть сделки.
Более того, если мы предположим, что люди являются чистыми рационалистами, которые тщательно рассчитывают (411:) возможные выгоды и потери, тогда для каждой стороны становится невозможным согласиться с договором. Рациональный индивид, такой, скажем, как циничный политик, должен реалистично рассматривать вероятности того, что может произойти: другая сторона может жить по правилам договора, а может и не соблюдать их. Поскольку другая сторона может смошенничать, вы сами должны рационально выбирать — жить вам по правилам или нет. И эти расчеты заставят прожженного торговца соблюдать осторожность по поводу любого соглашения.
Предположим, вы живете по правилам своей стороны договора, а другая сторона мошенничает? Что произойдет? Вы потеряете все, что вы вложили в него, а ваш партнер получит кое-что задаром. Если мошенничаете вы, а ваш партнер нет, тогда вы получаете ваш вклад и ничего не даете за это.
Однако чисто рационально вы должны стоять за то, чтобы приобрести выгоду, если вы мошенничаете. Если ваш партнер тоже мошенничает, тогда вы, по крайней мере, ничего не теряете; ни одна из сторон ничего не вкладывает и ничего не получает, и вы находитесь в той же точке, в которой были перед стартом.
Вы можете спросить: а что если обе стороны будут соблюдать условия сделки? Разве они не получат прибыль? Да, но в этом случае никто не получает кое-что за просто так. Имеет место обмен; предположительно обе стороны имеют какую-то прибыль (хотя не всегда). Если вы сравните это с ситуацией, в которой одна из сторон с успехом мошенничает в отношении другой, вы увидите, что гораздо выгоднее успешно мошенничать, нежели вести дело так, чтобы обе стороны выполняли свои обещания.
Стало быть, линия выбора пролегает между мошенничеством и сдерживанием своих обещаний, и более рациональная стратегия — это мошенничество. Мошенничество гарантирует, что в худшем случае вы не теряете ничего, а в лучшем — получаете хороший куш. С другой стороны, выполнение обещаний означает, что в лучшем случае вы приобретете немного, а в худшем потеряете много. Поэтому рациональный индивид всегда смошенничает.
Если бы это был совершенно рациональный мир, никто и никогда не смог бы войти в общественный договор, и мир состоял бы из изолированных индивидов, вечно подозревающих (412:) друг друга. Общество никогда бы не смогло сформироваться, и вовсе не потому, что до-социальный мир какой-то дикий или недоразвитый, а именно потому, что он слишком рациональный.
Когда Дюркгейм выдвигал этот аргумент, он не намеревался показать, что социальная организация невозможна. Очевидно, она возможна, если существует. Что он хотел показать, так это то, что социальная организация не базируется исключительно на договорах. До той степени, в какой теперь в современном мире существуют договоры — договоры о собственности, деловые соглашения, трудовые контракты, страховые полисы и все остальное, — все это вследствие того, что существует нечто под ними или предшествующее им. Почему-то люди заставили этот второй, подразумеваемый договор подчиниться правилам первого, явного договора.
Это опять же лишь метафора. Ясно, что то, что лежит в основании наших договоров, — это не какой-то другой тип договорного соглашения. К нему можно было бы применить аргументацию, подобной той, что мы применяли к первому договору. Войдет ли рациональный, эгоистичный индивид в договор о соблюдении договора? Нет, рациональная личность будет ожидать, что другая сторона тоже смошенничает по этому контракту, и решит, что наилучшей стратегией будет смошенничать первому. Поэтому для того, чтобы выполнялся второй, «глубинный» договор, нужно будет заключать третий, еще более глубинный договор — договор о выполнении договора о выполнении договора. Это, очевидно, поведет к бесконечной регрессии. Если начать спрашивать и рассчитывать о том, как кто-то будет выходить из любого договора, не останется логического места для остановки.
Дюркгейм приходит к выводу, что договоры основываются на чем-то нерациональном. Он называет это «преддоговорной солидарностью». В действительности это означает, что общество основывается на доверии. Люди могут работать вместе не потому, что они рациональным образом решили, что делать так — выгодно, а потому, что они обладают чувством, что могут доверять другим по поводу соблюдения соглашений. Общество работает именно потому, что люди не должны рационально решать, какие выгоды (413:) они могли бы приобрести и какие потери понести. Люди не должны думать об этих вещах, и это как раз то, что делает существование общества возможным.
До сих пор это могло казаться логически непроницаемым. Я рационально показал, что рациональность никогда не сможет установить социальных связей и что должно быть вызвано что-то, помимо рациональности. Рациональность указывает на свои собственные пределы. К счастью, как представляется, есть что-то за ее пределами. Существует преддоговорная, нерациональная рациональность, и она приходит нам на помощь.
И все же, если мы согласуем этот аргумент с тем, что мы знаем о мире, есть моменты, которые могли бы вызвать у нас беспокойство. Один из них состоит в том, что должно выглядеть очевидным: люди больше получают, когда состоят в успешной кооперативной организации, нежели от работы в качестве изолированных индивидов. Общество делает возможным разделение труда; люди, работая вместе, могут строить дома, дороги, производить разнообразную пищу, одежду, предметы роскоши и неисчислимые вещи, которые изолированные индивиды, работающие поодиночке, никогда не смогли бы изготовить. Почему рациональный индивид не может именно так взглянуть на это и принять рациональное решение отказаться от мошенничества для того, чтобы пожинать плоды выгод от широкомасштабного сотрудничества?
С точки зрения нашей рациональной модели обмена это означает, что каждый индивид должен рассчитывать не только кратковременные выгоды или издержки от мошенничества или верности обещаниям, но также и долгосрочные выгоды или издержки. Если мошенничество представляется более рациональным, то это лишь вследствие того, что мы взглянули только с краткосрочных позиций. В долгосрочной перспективе каждый имеет гораздо больше выгоды от того, что действует, именно сдерживая свои договорные обязательства. Если даже имеется небольшой убыток от каждой сделки, на протяжении длительного периода времени это может воздвигнуть гораздо более высокий уровень благосостояния и комфорта, нежели позволило бы приобрести любое мошенничество в изолированном случае.
Тем не менее, я думаю, что дюркгеймовский аргумент покоится на твердом основании. В любой точке вдоль этой (414:) линии индивиды подвергаются соблазну смошенничать. Чем больше благосостояния в горшке — пусть даже оно было создано в ходе долгой истории успешного сотрудничества, — тем больше искушение. И, чтобы быть здесь реалистичными, равно как и просто логичными, мы должны сказать, что возможность обмана всегда остается при нас, и чисто рациональный индивид всегда должен быть настороже от этого. Следовательно ситуация расчета будет возвращаться вновь и вновь с издержками от мошенничества, все время растущими. Рациональные индивиды будут знать, что возможности уступить этим искушениям будут рассматриваться их партнерами, равно как и ими самими, и мы опять оказываемся в той же мертвой зоне взаимных подозрений, с которых мы начали.
