Дж. Уолдрон о руссоистской демократии и внешних ограничениях

Джереми Уолдрон к идеям Р. Дворкина относится во мно­гом критично. В целях последовательного развития своей ар­гументации он выделяет две модели демократического приня­тия решений: бентсшовскую (по имени Дж. Бентама — выдаю­щегося британского мыслителя конца XVIII - первой трети XIX веков) и руссоистскую.

В основе бентамовской модели идея о том, что «голоса от­дельных индивидов выражают индивидуальные удовлетворен­ности [satisfactions], и подсчет голосов большинства прибли­жается к функции социального благосостояния с индивидуаль­ными удовлетворенностями в качестве независимых перемен­ных»**. Проще говоря, избиратели голосуют «ради себя люби­мого», стараясь максимально реализовать свои личные жела­ния, и то, за что голосует большинство, обеспечивает наиболь­шее общественное благосостояние.

Руссоистская модель предполагает, что голосование есть вы­ражение всеобщей воли. Голосующие утверждают свои личные представления о том, как лучше всего обеспечить общее благо.

Понимание различия между бентамовской и руссоистской демократией важно для обсуждения вопроса о правах. Соглас-

* Ibid. P. 32. ** Waldron J. Op. cit., p. 49.

но Уолдрону, права обычно рассматриваются в качестве огра­ничителей демократического принятия решений. Те, кто опа­сается тирании большинства, нарушения прав индивидов или меньшинств, думают, что нечто вроде Билля о правах, на стра­же которого стоят судьи, является единственно возможным ин­ституциональным решением. Однако, как показывает Уолдрон, возможны и другие варианты, например, предложенные Мэди-соном «сдержки и противовесы» и разделение властей, а также и не-институциональные альтернативы, такие как «мощный ба­рьер моральной убежденности» в идее индивидуальных прав, в пользу которого высказывался Дж. Ст. Милль. Более того, для того, чтобы Билль о правах укоренился и поддерживался в обществе, большинство должно принять ограничения своей коллективной власти. Поэтому идею о том, что большинство всегда склонно злоупотреблять своей властью, нельзя считать удачным аргументом в пользу Билля о правах.

Идея прав как институциональных ограничений имеет смысл на уровне принятия решений в бентамовской демокра­тии. Но, если мы принимаем руссоистскую демократическую модель, мы столкнемся с большими трудностями при обосно­вании внешних институциональных ограничений в виде прав, поскольку в рамках руссоистской демократии должный баланс между индивидом и обществом, как раз и выражающийся в правах, уже будет учитываться при принятии решений боль­шинством. (Заметим, что и Дворкин это не отрицает, но он считает, что процесс решения большинством проблем, связан­ных с правами, будет иметь некоторые недостатки.)

Все это имеет важные последствия для оценки идеи судеб­ного контроля над демократическим политическим процессом. Уолдрон анализирует и отвергает некоторые обоснования пра­ва горстки судей отменять законы, принятые миллионами граждан государства или их представителями, в частности, идею Дворкина о том, что суды — это форумы принципов, поддерживающие и защищающие значимость принципов в по­литическом процессе. Кто может отрицать, спрашивает Уолд­рон, что избиратель или законодатель также способен действо­вать, исходя из принципов, как и судья?

Утверждение о том, что контроль малочисленной элиты не­обходим для защиты индивидуальных прав и прав мень-

шинств, также не соответствует руссоистской модели: «Если избиратели и законодатели способны (а они несомненно спо­собны) по меньшей мере иногда сосредоточиваться в своих рассуждениях на общем благе и должном балансе индивидуаль­ных интересов в обществе и если эти размышления направля­ют принятие ими политических решений, то, устанавливая практику судебного контроля, мы позволяем, чтобы мнение народа по некоторому вопросу отбрасывалось бы в пользу мнения девяти судей по тому же вопросу только по той причи­не что... (действительно, что?)»*.

Аргумент, что судьи лучше знают закон, не убеждает Уолд-рона: «Одним из дискуссионных вопросов как раз является то, должна ли быть масса юридических положений по этим проб­лемам»**. То же относится и к аргументу от дефектов демо­кратического и представительного процесса (коррупция поли­тиков, несправедливая нарезка избирательных округов, труд­ности с регистрацией избирателей и т. д.). «Трудно видеть, по­чему предоставление права вето кучке судей является верным средством против этого, а именно, трудно видеть, почему это просто не делает ситуацию еще хуже. Мы не можем оправдать один дефект в демократической системе, указывая на дру-

гие»""''"".

Уолдрон признает, что судебный контроль может поддер­живать открытость демократического процесса и обеспечивать доступ всех на политический форум. Но, считает он, этот силь­ный довод не доказывает необходимость вмешательства су­дей. «Забота о честности и чистоте демократического процесса есть нечто такое, что идеальный гражданин Руссо будет де­монстрировать вместе со всем остальным. Он не нуждается в судье, который бы делал это за него»****.

Итак, заключает Уолдрон, «единственный довод, который может обосновывать роль судей в рамках руссоистской кон­цепции политики, заключается в том, чтобы видеть в них по существу участников и помощников в демократических поли-

* ibid. Р. 67.

** Ibid. P. 68.

*** Ibid. Так ли это? Не могут ли быть ситуации, когда дефекты урав-шивают друг друга?

тических дебатах, способствующих привлечению внимания общества к тем или иным вопросам»*. Однако даже эта скром­ная роль судей не должна преувеличиваться. «Я думаю, что Рональд Дворкин неправ, когда говорит о том, что судебный контроль „заставляет включать рассуждения о принципах в по­литические дебаты", как будто принципы естественным обра­зом отсутствовали бы в этих дискуссиях без вмешательства су­дов. Мы уже видели, что люди очень хорошо способны мыс­лить категориями принципов; они не нуждаются в судьях для того, чтобы учить их этому»**.