Грамматическая система категорий и частей речи в учении акад. А. А. Шахматова

Академик А. А. Шахматов, непосредственный и самый талантливый ученик Фортунатова, в своих грамматических исследованиях по русскому литературному языку отказался от методологии фортунатовской школы. Этот методологический поворот привёл его к созданию оригинальной и плодотворной, но, к сожалению, не вполне отделанной, лишь вчерне набросанной грамматической системы современного русского языка'. Тонкое историческое чутьё, живое понимание реальных фактов истории русского языка, широкий синтетический" охват материала, гениальный дар индуктивного исследования и конструктивной систематизации не мирились с узкой антиисторической схемой внешнего морфологического распределения грамматических явлений. Сфера грамматики в сознании Шахматова была достаточно широка, чтобы охватить не только морфологию и синтаксис, но и семасиологию. В «Очерке современного русского литературного языка»², приступая к анализу категорий вида, Шахматов писал: «Учение о значении видов принадлежит отделам грамматики, посвященным синтаксису и семасиологии.

' «Синтаксис русского языка», относящийся к последним годам жизни Шахматова (издан посмертно в Ленинграде Академией наук в двух выпусках, в 1925 и 1927 гг.), остался незаконченным, и даже написанную его часть автор не успел подвергнуть окончательной обработке.

² Л., 1925, изд. 2-е. Л. — М, 1930, изд. 3-е, М, 1936 (воспроизведения литограф, издания 1913 года).

Но вопросы об образовании и форме видов рассматриваются в морфологии, причём значение видов затрагивается здесь постольку, поскольку обнаруживается связь между различными значениями и различными формами видов» (157—158', 149³). Так провозглашается структурно-синтетический принцип понимания и оценки грамматических фактов. Морфологическая точка зрения не должна быть приёмом искусственного изолирования и абстрагирования внешних форм слова. Она неотрывна от синтаксической и семантической структуры слова. Поэтому Шахматов, вопреки Фортунатову, возвращается к учению о частях речи. Хотя «значение частей речи определяется синтактически», но и «морфологические различия» (в строении основ и в системе грамматических категорий, связанных с отдельными частями речи) «дают основания и при изложении морфологии» исходить из распределения слов по частям речи (там же, 84', 81³). Уже в «Курсе истории русского языка»' Шахматов даёт своё определение грамматической формы: «Грамматическими формами называются те видоизменения, которые получает слово в зависимости от формальной (не реальной) связи его с другими словами». Форма неотрывна от значения. «Формальное значение» связано с реальным, но «познаётся только по связи одних слов с другими» (4). «Разные вида слова, отличающиеся между собой своим формальным значением (познаваемым только из связи с другими словами), называются его грамматическими формами» (4—5). Грамматические формы обусловлены системой живых грамматических категорий. «Категории эти зависят прежде всего от реальных значений, связанных с теми или иными словами; но зависимость эта не прямая, а производная, производная именно от тех... главных категорий реальных значений, которые возникают в уме говорящего» (5). Таким образом, по мысли Шахматова, грамматическая классификация слов подчинена и приспособлена к различиям классов слов по значению. Поэтому Шахматов полагает, что учение о частях речи (существительном, прилагательном, глаголе, местоимении, числительном, наречии, предлоге, союзе и междометии) — фундамент грамматической системы. С «частью речи» связана определённая система грамматических категорий. Например, существительные изменяются по падежам и числам и имеют родовые различия. Прилагательные изменяются по падежам, числам, родам и степеням. Глагол изменяется по категориям лица и числа, по категориям времени и наклонения, по категориям залога и вида и, наконец, «по категориям, свойственным именам, когда действие не связывается с представлением о трёх грамматических лицах, действующих или испытывающих действие (инфинитив, причастия, деепричастия, в старом языке супин)» (9).

Любопытно, что в «Очерке современного русского литературного языка», как потом и в «Синтаксисе русского языка», Шахматов обходит молчанием фортунатовское учение о формах словоизменения и формах словообразования. Востокова Шахматов признаёт более надёжным и опытным спутником в области морфологии русского литературного языка, чем Фортунатова. Задача морфологического исследования слова, по Шахматову, состоит в раскрытии системы грамматических категорий, определяющих и характеризующих грамматический строй русского литературного языка. Эти грамматические категории объединяются, распределяются и группируются по классам слов, по «частям речи». В этом отношении на Шахматова оказали сильное влияние мысли Буслаева, с особенным блеском выраженные в книге «О преподавании отечественного языка»²: «Все части речи и изменения их получают свой смысл по месту, занимаемому ими в предложении. Впрочем, кроме того, имеют они и своё собственное неизменное значение как отдельные формы. Определение этих форм составляет учение о категориях частей речи» (ч. 2, стр. 6).

¹ А. А. Ш а х м а т о в, Курс истории русского языка (читан в СПБ Университете в 1910/11 г.), литограф, издание, ч. 3: Учение о формах. М, 1844.

Конечно, эти мысли были подкреплены и углублены как воздействием Потебни и потебнианства (особенно Овсянико-Куликовского) и влиянием современной Шахматову лингвистической мысли Запада (влияние Бругмана, Дельбрюка, Пауля, Вундта, Зигварта), так и собственным исследовательским опытом Шахматова. В «Очерке современного русского литературного языка» Шахматов, избегая теоретических проблем грамматики, даёт блестящий, оригинальный и глубокий анализ грамматических категорий в пределах имени существительного и глагола. Но центром грамматики для Шахматова был синтаксис. «Ввиду того, что язык в своих элементах зародился и развивался в составе предложения, ибо предложение является единственным способом обнаружения мышления в слове, — пишет в одном черновом отрывке Шахматов, — в основание изучения языка должно бы полагать ту науку, которая посвящена исследованию предложения, т. е. синтаксис... В результате расчленения предложения из него выделялись словосочетания, далее части речи, затем грамматические формы, сочетания звуков и отдельные звуки, наконец, слова и словообразовательные суффиксы. Таким образом, учение о языке могло бы, начинаясь с синтаксиса предложения, переходить последовательно к синтаксису словосочетаний, синтаксису частей речи, учению о грамматических формах, учению о звуках, учению о словообразовании и учению о словарном составе»'.

Систему синтаксиса Шахматов возводит на описательно-психологическом и структурно-семантическом фундаменте. «При определении синтактических явлений и категорий нет необходимости справляться всякий раз с вопросом об их происхождении: они должны быть прежде всего определены с точки зрения современного их употребления и значения»². Однако принцип исследования психологических оснований и психологического генезиса грамматических фактов в теории Шахматова не вполне примирён с свойственным этому учёному историзмом. Психология и история языка в синтаксическом учении Шахматова борются между собой. «Всякая выработанная система, — пишет Шахматов, — отразила бы на себе этапы исторического развития, а они отдалили бы её от основания — человеческой психики. Ввиду этого нам приходится ограничиваться анализом явлений самого языка и уже по ним делать те или иные заключения о некоторых психологических основаниях этих явлений»³. Однако психологические предпосылки теории сказываются не только в терминологии, но и в освещении основных грамматических понятий. Тем не менее психологические рассуждения Шахматова при изложении его учения о категориях слов в некоторых случаях можно без ущерба элиминировать.

С. И. Бернштейн⁴ совершенно правильно отметил и определил своеобразие шах-матовского психологизма. «Шахматов твёрдо стоял на той точке зрения, что язык представляет собой систему психических окаменелостей — шаблонов, в которых застыли психические образования. Он часто цитировал слова Н. Paul: «Грамматическая категория есть оцепеневшая категория психологическая...» Шахматов, подобно Потебне, рассматривает психические явления лишь в их результатах как субстрат грамматических форм; он изучает выработанные языком клише и определяет отразившиеся в них психические образования только в целях классификации» (стр. 228, 229). С школой Потебни Шахматова роднило и глубокое, основанное на признании приоритета семантики над морфологией, понимание грамматической формы как выражения грамматической категории. Для Шахматова в содержание «грамматической формы» входили не только формы словоизменения и словообразования, не только порядок слов, ударение, интонация, но и служебные слова и даже корни слов в той мере, в какой они выражают не вещные, реальные, а «сопутствующие грамматиче-

¹ «Синтаксис русского языка», вып. II, стр. 195. ¹ «Синтаксис русского языка», вып. I, стр. 74. ¹ «Синтаксис русского языка», вып. I, стр. 11.

⁴ С. И. Б е р н ш т е й н, Основные вопросы синтаксиса в освещении А. А. Шахматова, «Изв. Отд. русск. яз. и словесн. Акад. наук», т. XXV.

ские представления» (там же, стр. 226). Однако «Шахматов решительно восстал против намеченного Потебней отожествления определений частей речи с определениями членов предложения» (там же, стр. 224). В некоторых вопросах Шахматову был ближе Овсянико-Куликовский, чем Потебня. Поэтому, «признавая принципиальный примат предложения в том смысле, что только в предложении развиваются грамматические категории, Шахматов тем не менее далёк был от того, чтобы, вслед за Потебней, считать изолированное слово «искусственным препаратом»: «вместе с Овся-нико-Куликовским он рассматривает слово как самостоятельный элемент речи» (там же, стр. 220).

Шахматов не даёт определения слова, но легко реконструировать это определение на основе отдельных его высказываний. Для Шахматова слово — это единица языка, являющаяся сложным комплексом реальных и грамматических значений и соответствующим образом фонетически и морфологически организованная. Грамматика, по мнению Шахматова, должна рассматривать слово, исходя из той структуры его, которая сложилась в предложении как единице речи, представляющей собой грамматическое целое и служащей для словесного выражения единицы мышления. Часть речи — это «слово в его отношении к предложению или вообще к речи»¹. Шахматов усиленно подчёркивает, что один «морфологический принцип деления частей речи не может выдержать критики» (там же, стр. 5), что «морфологические признаки отнюдь не составляют сами по себе основания для различения частей речи», хотя в русском языке «части речи могут различаться морфологически, т. е. слова, относящиеся к одной части речи, могут отличаться или самым своим строением или способностью изменяться по грамматическим категориям от слов, относящихся к другим частям речи» (там же, стр. 1). Однако «между словом и принадлежностью его к той или другой части речи... нет обязательной необходимости в данной форме слова», и «одни части речи могут переходить в другие, не изменяя своей формы» (там же, стр. 8). Морфологические признаки могут сочетаться с синтаксическими и семантическими свойствами в структуре слова и подкрепляться ими, но могут и вовсе отсутствовать. Тем не менее, «смешать одну часть речи с другой невозможно» (там же, стр. 4). «Некоторые категории вообще не находят для себя морфологического обнаружения, а некоторые, обнаруживаясь в одних частях речи, не имеют внешнего обнаружения в других» (15). Поэтому при определении частей речи с конструктивной точки зрения синтаксические и семантические признаки должны доминировать над морфологическими. Например, «определять существительное, как склоняемую часть речи, было бы несогласно с создавшимися в языке отношениями» (5), так как «рядом с существительными склоняемыми в русском литературном языке известны и несклоняемые существительные {какао, бюро, визави, амплуа)» (4—5). «Неправильно было бы определять прилагательное как часть речи, изменяющуюся по родам, так как по родам изменяются и глагольные формы прошедшего времени на -л» (5). Все эти положения своим остриём направлены против Фортунатова и его школы (против голого морфологического принципа классификации слов, выдвинутого ещё биологистом Шлейхером). Шахматов решительно разрывает узы фортунатовской системы. Он оригинально сочетает принципы потебнианства с психологизмом Сведелиуса² и Вундта и с собственными грамматическими разысканиями.

Для учения Шахматова о частях речи опорными пунктами служат классификация представлений, лежащих в основе языка, и система грамматических категорий, находящих для себя в данном языке морфологическое или синтаксическое выражение. «Самое содержание учения о частях речи составляет, между прочим,

' «Синтаксис», вып. II, стр. 1.

¹ Под влиянием трактата S v e d e I i u s («L'analyse du language appliquee a la langue francaise, Upsala, 1897) сложилась в синтаксической системе Шахматова теория коммуникации (см. ссылку в «Синтаксисе», I, I).

определение грамматических категорий в их отношении к частям речи»'. Грамматическая категория — это «представление об отношении (к другим представлениям), сопутствующее основному значению, вызываемому словом» (там же). Грамматическая категория, хотя обычно и проявляется в морфологических особенностях слов, но вполне познаётся лишь в синтаксисе. «Реальное значение слова зависит от соответствия его, как словесного знака, тому или иному явлению внешнего мира; грамматическое значение слова — это то его значение, какое оно имеет в отношении к другим словам» (12). Итак, существенным признаком, отличающим части речи друг от друга, является связь каждой из них с определённым кругом грамматических категорий. Различение частей речи прежде всего обусловлено системой присущих каждой из них или соотносительных грамматических категорий. «Грамматические значения являются сопутствующими при одних частях речи, основными при других» (13). Но в языке есть и такие слова, «которые не только не представляют в своём значении сочетания основного значения с сопутствующим, относящимся к той или иной грамматической категории, но сами означают определённую грамматическую категорию, самостоятельную или несамостоятельную» (2). Так устанавливается один принцип различения частей речи. «Но имеются и более глубокие основания для такого различения — основания семасиологические, — пишет Шахматов (8), — различию частей речи соответствует различная природа наших представлении». Правда, Шахматов должен был признать, что «прямого соответствия между нашими психологическими представлениями и частями речи установить нельзя» (9). Тем не менее, следуя психологической теории мышления, развитой Вундтом и Зигвартом, он считает необходимым при определении частей речи руководствоваться не только грамматическими признаками, но и психологическими различиями в природе представлений. В сущности, отсюда и начинается сближение теории Шахматова с синтаксической системой Овсянико-Куликовского, сближение, разрушившее цельность и стройность шахматовского учения о частях речи.

«Представления» — под влиянием Вундта — начинают играть в концепции Шахматова иногда большую роль, чем «грамматические категории». «Представления наши распадаются на представления о субстанциях (предметах, лицах), качествах-свойствах, действиях-состояниях и отношениях» (2). Понятие «отношения» имеет в теории Шахматова двойной смысл. С одной стороны, грамматическая категория является представлением об отношении, правда, чаще всего сопутствующем основному значению слова. С другой стороны, представление об отношении в некоторых разрядах слов исчерпывает их реальное значение. Расширенное понимание термина «отношение» заставляет Шахматова вслед за Овсянико-Куликовским включить в систему частей речи, как части речи незнаменательные, местоимения и числительные не по грамматическим, а исключительно по «семасиологическим» признакам. В самом деле, местоимения, по словам Шахматова, «соответствуют не названиям субстанций или свойств субстанций, а отношениям говорящего или субъекта предложения к субстанциям» (5). Впрочем, тут же (двумя страницами раньше) Шахматов определяет местоимение так: «Местоимение это та незнаменательная часть речи, которая, означая отношение, соответствует или названию субстанции или названию аттрибута» (3). Поэтому в составе местоимений различаются местоимения-существительные и местоимения-прилагательные (5), а местоименное наречие Шахматов выделяет даже в особую часть речи (3, 6). «Быть может, последовательнее было бы, — говорит Шахматов, — признать в качестве особенных частей речи три местоименных класса: местоименное существительное, местоименное прилагательное и местоименное наречие» (6). Вместе с тем, Шахматов принуждён признать, что можно говорить о частичных грамматических отличиях местоимении" только применительно к группе местоимений-существительных. Местоимения-

¹ «Синтаксис», вып. II, стр. 1.

прилагательные располагают такими же грамматическими категориями числа, рода и падежа, как и все прочие прилагательные (3). А «наречные местоимения отличаются от других наречий так же, как отличаются местоимения-прилагательные от прилагательных» (6). Таким образом, местоимения оказываются грамматически не соотносительными с другими частями речи.

По мнению Шахматова, следующего и здесь за Овсянико-Куликовским и грамматическими концепциями первой трети XIX в., «тесно связано с местоимением и числительное, отличаясь от него, однако, тем, что означает исключительно числовые отношения» (5). Эта аналогия класса числительных с местоимениями побуждает Шахматова ввести в определение числительных характерное указание на субъективный (или субъектный) характер семантики числительных: «Числительное — это та незнаменательная часть речи, которая, означая числовые отношения (с точки зрения говорящего лица или субъекта предложения), соответствует или названию субстанции или названию аттри-бута, причём обнаруживающиеся при известных условиях категории рода и падежа заимствуются от сочетавшихся с числительными имён существительных» (3—4). Числительное «включает в себя все три местоименных класса», т. е. может быть существительным, прилагательным и наречием: «числительными-существительными назовём слова, как двое, пятеро, поп, равно также десяток, сотня, дюжина, пара и т. п.; числительным-наречиям — слова как два, три, пять и в счёте и в сочетаниях срод. ед. или род. мн. существительных, так же слова, как пятью, дважды, вдвое, впятером; числительным-прилагательным — слова, как двум, трёх, пяти, сорока и т. д. в сочетании с косвенными падежами существительных, а также числительные порядковые» (6). В главе о числительных («Синтаксис», вып. II, стр. 91—93) Шахматов идёт ещё дальше в грамматическом перераспределении числительных. Он различает в составе числительных: 1) определённо-количественные местоимения; 2) определённо-количественные наречия иЗ) определённо-количественные существительные. К определённо-количественным местоимениям относятся все те числительные, которые, сочетаясь с существительными, заимствуют свою падежную форму от существительных (например, косвенные падежи количественных числительных, порядковые прилагательные).

Наречиями Шахматов считает не только формы вроде дважды, трижды, раз, пятью или двое, вдвоём, но и числительные в сочетании с род. падежом существительного {два стола, пять стульев) и числительные вне сочетаний с существительными {два да три будет пять и т. д.).

Все эти цитаты показывают, что ложно понятый семасиологический принцип различения частей речи в теории Шахматова ведёт к нарушению и разрушению морфологических граней между частями речи, и что формы синтаксического функционирования (иногда даже очень условного) и взаимоперехода частей речи Шахматову представляются нередко более существенными показателями категорий, чем морфологические особенности слов.

Если интерпретация местоимений и числительных обнаруживает приоритет психологических и семасиологических предпосылок в системе Шахматова, то признание префиксов особой частью речи свидетельствует о нечётком понимании объёма и структуры отдельного слова. «Префикс, — пишет Шахматов, — означает ту служебную часть речи, которая включает в себя слова, дополняющие в сочетании с глаголами, прилагательными, наречиями значение этих частей речи в пространственном, видовом или количественном отношении» (4). В качестве примеров префикса можно указать в глаголах предложные приставки: писать-приписать, в именах прилагательных такие приставки, как тре-{треклятый), пре-{прекрасный, пречистый, пресшвный), наи-{ниистрожайшип и т. п.). Не подлежит сомнению, что признать особой «частью речи» префикс, который представляется Шахматову ещё сохранившим следы своей близости к наречию, можно лишь с исторической точки зрения. В современном литературном языке префикс от предлога качественно отли-

чается неразрывностью связи с основами слов: между префиксом и основой слова не может помещаться никакое самостоятельное слово, обладающее флексией.

Так выступает в фамматическои теории Шахматова приём анахронистической оценки языковых фактов, вытекающий из своеобразного фамматического «историзма», но противоречащий структурным соотношениям слов в живой системе современного русского языка. Особенно ярко эта особенность шахматовской концепции проявляется в изображении объёма и содержания категории наречия. Деля все части речи на три основных разряда: знаменательные (существительные, прилагательные, глагол и наречия неместоименные и нечислительные), незнаменательные (местоимение и числительное) и служебные (предлог, связка, союз, префикс, частица), Шахматов видит в наречии подвижной элемент, циркулирующий во всех трёх разрядах и являющийся соединительным, промежуточным звеном между ними. В самом деле, наречие отличается от всех других знаменательных и незнаменательных частей речи своим отрицательным определением. Оно «само по себе не соответствует никакой фамматическои категории» (6), «не обнаруживает в своей форме связи с фамматическими категориями» (3), хотя «мыслится неизменно в сочетании с представлениями о действии-состоянии или качестве-свойстве, вызывает представление о бытии-состоянии» (З)¹. Отсутствие определённых фамматических категорий (кроме степеней сравнения) в составе наречия, а также целый ряд истори-ко-фамматических соображений открывают Шахматову возможность расширить объём наречия до таких пределов, что очертания этой части речи расплываются в этимологическом и синтаксическом тумане. Шахматов, вопреки другим фаммати-стам, глубоко и тонко постигает важное значение наречия в фамматическои системе современного русского языка. По его мнению, наречие в известном смысле занимает центральное место в системе частей речи. «По существу своему наречие тождественно с прилагательным и отличается от него лишь отсутствием форм согласования». «Прилагательное — это сочетавшееся с существительными и ему уподобившееся в своей форме наречие» (6). Но наречие, в отличие от прилагательного, «переходит при благоприятных условиях в служебные части речи, т. е. предлог и союз, оно занимает таким образом середину между прилагательным, с одной стороны, служебными частями речи, с другой» (там же). «Разфаничение наречия от предлога и союза не так просто, ввиду возможности употребить наречие в качестве предлога и в качестве союза» (ср. после — наречие и предлог; где, куда — наречие и союз). Части речи подвижны, и наречие — это промежуточная станция на пути фамматических превращений всех частей речи. «Наречием становится существительное в именительном и косвенных падежах, когда получает в предложении значение обстоятельства {пора вставать, грех сказать, шутка сказать)'» (7). «Об адвербиализации свидетельствует морфологический состав наречий, в составе которых найдём существительные и притом не только в косвенных падежах, но и в именительном {жаль, дома, вечером, наспех), прилагательные {живо, бойко), глаголы {бывало, мол, будет, знать, кажись, кажется), деепричастия, местоимения {много, сколько, что-то, оттого)» (94). Связь наречий с служебными частями речи, а также вытекающее из сопоставлений с прилагательным своеобразное понимание семантики наречия как отвлечённого обозначения признаков, т. е. признаков, отвлечённых от представлений о субстанции, побуждают Шахматова усмотреть и в содержании наречия, между прочим, значение отношения, «представление об отношениях, мыслимых не аттрибутивно, а обстоятельственно» (94). Так устанавливается близость наречия и к незнаменательным частям речи (местоимению и числительному), тоже означающим «представление об отношениях».

' Впрочем, в другом месте того же выпуска «Синтаксиса» Шахматов пишет: «Наречие вызывает категорию бытия или наличности; кроме того, оно вызывает представление о субъективной оценке (скоренько, маленько, премного), а также о сравнительной степени, противополагаемой положительной и превосходной (низко, низке, нажайше)» (14).

Отвлечение признака от субстанции, характерное для обстоятельственных отношений, не препятствует сочетанию такого признака с другим признаком. «Таким образом, наречие может быть определено, во-первых, как отвлечённое название признака и отношения, во-вторых, как название признака и отношения в их сочетании с другими признаками. Отсюда тесная связь наречия с другими частями речи, переход их в наречие, их адвербиализация» (94). Изображение роли наречий в системе частей речи у Шахматова, быть может, является отголоском старых грамматических теорий. Во всяком случае, характерно сближение Шахматова в этом пункте, с одной стороны, с Буслаевым (ср. его характеристику промежуточного положения наречия среди «знаменательных» и «служебных» частей речи), с другой стороны, с Потебней¹.

Эта картина функционирования наречий ярка и эффектна. Но в ней нарушена грамматическая перспектива. Руководствуясь при отнесении слов к категории наречия преимущественно семасиологическими и психологическими предпосылками², Шахматов помещает в разряд наречий и вводные слова (кажется, вероятно, может быть, небось, авось и т. п.), и междометия (чу, баста, шабаш), и частицы, и слова из категории состояния (боязно, морозно и т. п.). Впрочем, Шахматов догадывается о существовании в современном языке особой категории состояния, говоря о «наречиях бытия, состояния, глагольных» (95).

Уже по этим иллюстрациям можно судить о сильных и слабых сторонах шахма-товской теории частей речи. Слабость грамматической позиции Шахматова — в психологическом теоретизировании, в произвольности семасиологических критериев при расчленении грамматических понятий, в перенесении языковых фактов и соотношений из прошлых эпох на почву современности, в грамматических анахронизмах. Сила — в непревзойдённой глубине анализа грамматических категорий (здесь Шахматов, следуя за Потебней, превосходит его остротой и широтой индуктивных сопоставлений и выводов), в своеобразной динамической точке зрения на природу грамматических явлений. Учение Шахматова о грамматических категориях преодолевает системы Вундта и Потебни, отличаясь от них «более тонкой разработкой, основанной на психологическом развитии и распространении понятия «сопутствующих представлений», которое современные синтактисты — например Delbriick, — вслед за греческими грамматиками, применяют только к категориям рода, числа и падежа»³. Анализ существительных и присущих им грамматических категорий — классический образец применения шахматовского грамматического метода.

Шахматов не устанавливает новых частей речи по сравнению с традиционной их схемой. Но части речи в концепции Шахматова являются живыми, динамически-

¹П о т е б н я, «Из записок по русской грамматике», ч. I, стр. 120—124; тут же исторические сооб
ражения о префиксах, которые могли послужить источником изложенной выше концепции Шахматова.
Ср. в «Опыте общесравнительной грамматики русского языка» (изд. 2-е, СПБ, 1853): «Наречие занимает
середину между знаменательными и служебными (частями речи): оно иногда выражает понятие, напри
мер: дома, верхом, хорошо; иногда отношение, например, здесь, там. Посему наречие можно назвать
знаменательно-служебною частью речи» (стр. 64). Ср. там же (стр. 205):
«В языке каждое понятие выражается словом: отношения понятия к другому понятию и к лицу гово
рящему означаются частию формами слов, частою особыми словами. Наречия занима
ют середину между этими двумя родами слов: образовавшиеся из имён существительных принадлежат к
знаменательным словам, или к словам понятий, а происшедшие от местоимений и числительных имён
относятся к служебным: поэтому наречие можно назвать частью речи знаменательно-слу-
ж е б н о ю». В новейшей лингвистической литературе ср. О. J e s p e r s e n, Philosophy of Grammar,
London, 1924, стр. 87—90.

² Характерно в этом смысле определение «обстоятельства» как сферы синтаксического функциони
рования наречия: «Обстоятельство есть самостоятельное представление, поставленное в зависимость от
представления о действии-состоянии или качестве-свойстве» («Синтаксис», вып. II, стр. 94).

³С. И. Б е р н ш т е й н, Основные вопросы синтаксиса в освещении А. А. Шахматова, стр. 224.
Ср. учение о сопутствующих значениях у А. А. Д о б и а ш а, Опыт симазиологии частей речи и их
формы... Прага, 1899.

ми, переходящими друг в друга и смешивающимися друг с другом грамматическими группами слов. Каждая часть речи выступает во всём многообразии форм своего речевого функционирования. «Существительное может перейти в числительное. Ср. наши пять, шесть, десять и т. п., которые по происхождению являются существительными женского рода» (8). Существительное может стать местоимением (ср. друг друга, человек, люди — в особом «прономинальном» значении). Через посредство наречия существительное может превратиться в предлог и союз (например, раз — в условном значении.). Существительное может иметь степени сравнения, превращаясь в прилагательное (ср. французее в письмах Льва Толстого). С другой стороны, «перейти в существительное может всякая часть речи, в функции подлежащего или дополнения» (например, у Лескова: я хил, стар и отупел от всех оных,^лолчи". «Соборяне», I, 5; Она располагала отложить основательное наслаждение до после-чаю. Чернышевский, «Что делать?», II, 17 и др.). Субстантивация прилагательных общеизвестна.

Кроме имени существительного, Шахматов подверг глубокому анализу глагол, связанные с ним грамматические категории лица, времени, наклонения, вида, залога и «скрещенные» глагольные части речи — причастие, деепричастие и глагольное междометие (стук, двиг, толк, бух и т. п.). Конечно, инфинитив в системе Шахматова является не особой частью речи, а формой глагола. «Это наиболее общее название глагольного признака» (43), «название глагольного признака «простое», «не обо-сложненное» никакими «сопутствующими представлениями» (42—43).

Характерной особенностью грамматических работ Шахматова является интерес к идиомам, к застывшим фразовым единствам как эквивалентам слов. Шахматов стремился увидеть в их употреблении отражение живых грамматических категорий и раскрыть механизм их сочетания с грамматическими понятиями. Вместе с тем, Шахматов, выдвигая среди формальных признаков грамматической категории и интонацию, полагал, что спаянность каждой части речи с определённой серией грамматических категорий ещё не исчерпывает проблемы функций и состава всех грамматических категорий, связанных с семантикой слова в современном литературном языке. Шахматов предполагал вслед за обозрением частей речи рассмотреть отдельно каждую из тех грамматических категорий, которые «общи нескольким частям речи» и «могут сопутствовать всякому вообще слову (например, категория вопроса)».

В заключение необходимо отметить, что тот глубокий и всесторонний анализ, которому подверг Шахматов систему грамматических категорий русского языка, является лучшей иллюстрацией и неопровержимым доказательством неразрывных структурных связей между грамматикой, семантикой и лексикологией¹.

' Сильное влияние грамматических теорий Шахматова на большую часть последующих лингвистических работ несомненно. Оно чувствуется и в третьем издании «Русского синтаксиса в научном освещении» проф. А. М. Пешковского, а также в ряде его статей (см. предыдущий параграф). Морфологические взгляды Шахматова на именное склонение воспроизведены с некоторыми видоизменениями в двухтомной работе С. П. Обнорского «Именное склонение в современном русском языке» (Л., 1927, 1931). Синтаксическая концепция Шахматова, несомненно, лежит в основе книги Е. С. И с -т р и н о й «Синтаксические явления Синодального списка I Новгородской летописи» (П., 1922). Правда, в курсах Е. С. Истриной воззрения Шахматова, механически соединённые с другими теориями, растворились в очень неопределённой грамматической амальгаме: см. «Методику русского языка К. Б. Бархина и Е. С. Истриной (М., 1934; изд. 3-е М., 1937), а также брошюру Е. И с т -р и н о й «Современный русский литературный язык (Программа-задания для заочных пединститутов)» (М., 1933). Взгляды Шахматова развивает и П. Г. С т р е л к о в: см. его «Синтаксис пермских сказок» (Пермь, 1930) и статьи: «К методологии грамматики» («Русский язык в сов. школе» № 6—7, 1931), «Синтаксис простого предложения в школьном преподавании» («Русский язык и литература в средней школе» № 3, 1934), «Части речи» («Русский язык и литература в средней школе» № 4, 1935). Ср. книгу Л. А. Булаховского «Курс русского литературного языка» (изд. 2-е, Харьков, 1936). О проникновении грамматических взглядов Шахматова в учебную литературу свидетельствует книга Р. И. Аванесова и В. Н. Сидорова «Русский язык. Учебник для педагогических техникумов», (М., 1934; изд. 3-е М., 1936). См. также действующую программу педагогических институтов по курсу современного русского языка.