Еория драматургии театрализованных представлений

Глава I. ИСНОВЫ ДРАМАТУРГИИ

Понятие о драме

Д

1рама (от древнегреческого 6р5}ха — действие, действо) — род литературного произведения в диалогической форме, пред­назначенного для сценического воплощения» — так говорится в Театральной Энциклопедии.

В последнем издании вузовского учебника по литературоведе­нию Г. Л. Абрамовича сущность драмы раскрывается следую­щим образом: «Показывая внешний по отношению к нему мир явлений и характеров, драматург воплощает его путем непосред­ственного самовыявления действующих лиц»¹.

Литературовед О. Головенченко определяет драму как «осо­бый род литературы, отражающий объективную реальность в форме разговора (диалога) и действия»².

Из вышеприведенного видно, что полного единодушия в пони­мании специфики драмы у теоретиков нет. В одних случаях в оп­ределении доминирует «диалогическая форма» или «форма разго­вора», в других — «самовыявление действующих лиц» и т. д. Но при всех различиях в формулировках нельзя не заметить, что, как правило, в определении упоминается «действие», да и само слово 6ра;ш по-гречески означает «действую».

При этом понимается драматическое действие разными авто­рами тоже по-разному. Иногда это понятие меняет свое значе­ние в пределах даже одной работы. Поэтому, прежде чем подойти к определению сущности и специфики драмы как рода искусства, нужно точно установить ее доминирующий признак, признак, кото­рый является для драмы сущностным, определяющим все ее дру­гие стороны.

В течение целого ряда лет многие теоретики и драматурги утверждали (и продолжают утверждать), что основное в драма­тическом произведении-—-это художественные характеры, что именно характеры являются главным, сущностным звеном драмы,, определяющим и конфликт, и идейное содержание, и жанровую и видовую специфику этого рода искусства. «Именно изображение ясно очерченных характеров, обогащающихся в ходе развития конфликта,— это и есть то, что мы в первую очередь требуем от драматического писателя»³.

'Абрамович Г. Л. Введение в литературоведение. М., 1970, с. 270.

² Головенченко О. Введение в литературоведение. М., 1964, с. 275.

³ Громов П. Идея, конфликт, характер.— Звезда, 1952, № 8, с. 160.

Получается так, что не глубокий идейный замысел должен быть первейшей заботой драматического писателя, не осмысление социальных и нравственных процессов, происходящих в обществе, является задачей пишущего для сцены, но изображение ясно очерченных характеров как таковых, которые, столкнувшись меж­ду собой, непременно создадут драматическую коллизию, конф­ликт и все остальное.

Чтобы проверить истинность таких суждений, необходимо по­смотреть на этот вопрос исторически.

Аристотель, ' обобщая опыт античной драматургии, пришел к выводу, что главным элементом трагедии является фабула. Фабу­ла— это «сочетание фактов», «состав происшествий», «душа» тра­гедии.

Нет сомнения, что фабула у Аристотеля означает нечто иное, чем то, что принято понимать под фабулой или даже сюжетом в современной литературе. Это понятие, по Аристотелю, характери­зует произведение как целое. Это действие не в узком только («современном сюжете»), но и в широком смысле (содержание произведения).

Следовательно, действие («сочетание фактов», «состав проис­шествий») является той стороной античной трагедии, в которой сосредоточен смысл целого.

Понятие фабулы, по Аристотелю, вбирает в себя в немалой мере и определение идеи, содержания произведения как единства.

Характерам в драматическом произведении Аристотель отво­дил второе место. «Без действия не могла бы существовать тра­гедия, а без характеров могла бы»; «Цель трагедии — изобразить какое-либо действие, а не качество»¹,— еще и еще раз подчерки­вает и уточняет Аристотель. И в этом настойчивом акцентирова­нии важности для драмы именно действия и связи последнего с предметом «подражания» нельзя не видеть диалектического пони­мания жизни как процесса, как непрерывного движения, действия.

Лессинг в своих теоретических высказываниях отражает иную художественную эпоху, во многом иначе решающую проблемы но­вого искусства по сравнению с искусством древности. Уделяя большое внимание разработке проблемы художественного харак­тера в драме, Лессинг неоднократно подчеркивал в «Гамбургской драматургии», что в трагедии действие — главное средство к ха­рактеристике изображаемого: «Фабула ведь и есть то, что глав­ным образом характеризует трагического поэта. Из десяти траги­ческих поэтов, удачно описавших нравы и чувства действующих лиц, только один безукоризненно преодолеет трудности фабулы»². Именно посредством действия, по мнению Лессинга, и раскрыва­ются перед нами в драматическом произведении идейная пробле­матика, нравственные вопросы, которые ставит писатель, и харак­теры людей.

•Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1957, с. 58.

² Лессинг. Гамбургская драматургия. М.—Л., 1936, с. 235.

Гегель в своих лекциях по эстетике говорил, что «действие яв­ляется наиболее ясным раскрытием человека, раскрытием как его умонастроения, так и его целей»¹.

Поэтика реалистической русской драмы XIX века по существу своему не спорит с Аристотелем, но, наоборот, в полном соответ­ствии с выводами философа углубляет определение сущности и специфики драмы.

Драма, по мысли В. Г. Белинского, должна «образовывать со­бою отдельный замкнутый мир, где каждое лицо, стремясь к собственной цели и действуя только для себя, способствует, само того не зная, общему движению пьесы»². Драматургия, говорил Белинский, по своей природе наиболее проникнутый пафосом вид искусства; сущность же пафоса — борьба.

Проблема отражения в драме «драматизма» (коллизий) дей­ствительности, поставленная Белинским, была разработана даль­ше в трудах классиков революционно-демократической эстетики—• Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, которые под­черкивали огромную общественную роль драматургии в отраже­нии противоречий действительности.

Ф. Энгельс в своих высказываниях по вопросам искусства, драматургии в частности, ставит на первое место «положения и действие». Разбирая роман М. Каутской «Старые и новые», Ф.Эн­гельс писал автору: «Я ни в коем случае не противник тенденци­озной поэзии как таковой. Отец трагедии Эсхил и отец комедии Аристофан были оба ярко выраженными тенденциозными поэта­ми, точно так же и Данте, и Сервантес, а главное достоинство „Коварства и любви" Шиллера состоит в том, что это — первая не­мецкая политически тенденциозная драма. Современные русские и норвежские писатели, которые пишут превосходные романы, все тенденциозны. Но я думаю, что тенденция должна сама по себе вытекать из положения и действия, ее не следует особо подчерки­вать...»³.

Крупнейший драматург XX века Бертольт Брехт в своих мно­гочисленных высказываниях по вопросам теории особенно ратует за театр действенный, революционный. Такой театр, по мнению Брехта, должен выдвигать на передний план сцены, «в которых взаимоотношения людей показаны так, что становятся очевидны социальные законы, управляющие ими». Главная цель и задача драматургии, по Брехту,— «показать изменяемость сосуществова­ния людей (а вместе с тем и изменяемость самого человека). До­стичь этого можно, только если внимательно присматриваться ко всему неустойчивому, зыбкому, относительному,— словом, к про­тиворечиям»⁴. Поэтому «фабула является в конечном счете глав­ным, она — сердцевина, стержень всякого спектакля, так как

именно из того, что происходит между людьми, получается все о чем можно спорить, что можно критиковать и видоизменять»¹.

Рассмотрев определения сущности драмы в историческом пла­не, нельзя не согласиться с выводом Аристотеля о главенствую­щем положении действия в структуре драмы как в специфическом роде искусства. И определение драмы, складывающееся из двух разных высказываний Аристотеля, как «подражание действию... посредством действия» представляется наиболее общим из всех существующих определений, но верно схватывающим сущность данного понятия. Здесь в полной мере проявилась особенность, свойственная античной философии, равно как и поэтике Аристо­теля, которую Ф. Энгельс охарактеризовал как «первоначальный, наивный, но по сути дела правильный взгляд на мир»².

Действие в драме

Определив действие как основной из существенных признаков драмы, как ее важнейшую эстетическую категорию, рассмотрим структуру действия вообще и драматического действия в част­ности.

Древнегреческий философ-материалист Гераклит высказал мысль о борьбе как об «отце» и «устроителе» всех изменений: «Враждующее соединяется, из расходящихся — прекраснейшая гармония, и все происходит через борьбу и по необходимости»³.

В. И. Ленин, указывая на замечательные диалектические до­гадки Гераклита, писал: «Раздвоение единого и познание проти­воречивых частей его... есть суть (одна из' „сущностей", одна из основных, если не основная, особенностей или черт) диалек­тики»⁴.

Однако дальше этих весьма существенных, но стихийных ди­алектических догадок древние философы не пошли. Более основа­тельно структуру действия как движения, как процесса впервые рассмотрел немецкий философ-идеалист Г. Гегель. В эстетике Ге­геля осмыслению категории действия посвящен целый раздел.

Изучая раскрытие «явлений в мировом существовании», Ге­гель заметил, что движению вещей присущи определенные законы и что те же самые законы управляют процессами сознания. Он отметил, что явления не константны, что они находятся в состоя­нии постоянного движения — роста или упадка. Явления пребы­вают в состоянии неустойчивого равновесия, причем движение наступает в результате нарушения этого равновесия, в результа­те возникновения нового соотношения сил, которое в свою оче-

 

90

¹ Гегель. Эстетика. М., 1968, т. 1, с. 227.

² Белинский В. Г. Поли. собр. соч. в 13-ти т., т. 5, М., 1954, с. 53.

³ Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1964, т. 36, с. 333.

⁴ Брехт Б. Собр. соч. М., 1965, т. 5/2, с. 270.

¹ Брехт Б. Собр. соч. М., 1965, т. 5/2, с. 204.

²Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. М., 1961, т. 20, с. 20.

³ Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 12.

⁴ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 316.

редь претерпевает изменения. Противоречия, говорит Гегель,— вот сила, которая движет явлениями.

Применяя этот принцип к развитию мысли, Гегель вывел ме­тод диалектики, который понимает логику как цепь изменений в форме тезиса, антитезиса и синтеза. Тезис есть первоначальное стремление или состояние равновесия. Антитезис — противополож­ное стремление или нарушение равновесия. Синтез — объединяю­щая категория, создающая новое состояние равновесия.

Система тезиса, антитезиса и синтеза лежит в основе диалек­тического процесса, в основе сущности развития всех явлений действительности.

Безусловно, большая часть положений Гегеля относительно механизма действия относится только к «внутреннему», «духовно­му». Но, зная ограниченность системы Гегеля, мы сегодня легко можем понять большинство определений философа, распростра­няя их на мир «конечного» и конкретного.

«...Все внутреннее и духовное существует лишь как деятельное движение и саморазвитие, а саморазвитие не проходит без одно­сторонности и разлада... Ибо истинная мера величия и силы оп­ределяется лишь тем, насколько велика и сильна противополож­ность, которую преодолевает дух, чтобы возвратиться к своему внутреннему единству. Интенсивность и глубина субъективности обнаруживаются тем больше, чем сильнее, чем бесконечно много­образнее тянут ее в разные стороны обстоятельства, чем больше раздирают ее те противоречия, под гнетом которых она должна оставаться неколебимой внутри себя. Только в этом саморазвитии утверждается сила идеи, мощь идеального, ибо сила состоит лишь в том, что обладающий ею сохраняет себя в своем отрицании»¹.

Еще более важным открытием Гегеля и подлинно диалектиче­ским, предельно глубоким выводом является выделение трех эта­пов в развертывании действия. Действие, по мнению Гегеля, про­ходит путь от общего состояния, где возможны еще только предпосылки к действию, через определившиеся противоречия, коллизии, как стимулы действия (стимулы ситуации) к собствен­но действию.

Затем он рассматривает понятие ситуация. Это — «состояние, которое приобрело частный характер и стало определенным»².

Говоря иными словами, ситуация являет собой сочетание ус­ловий и обстоятельств, создающих определенную обстановку, характерную для начала важного и существенного процесса. Так, обстоятельства шекспировской трагедии «Макбет»—это вышед­шее из суставов время, атмосфера всеобщего хаоса и разрушения» появление призраков и ведьм, необычные явления в природе, лун­ные и солнечные затмения, королевские кони, пожирающие друг друга в страшную ночь убийства короля Дункана. За этими обра­зами стоят реальные исторические обстоятельства, действитель­ный кризис отношений, смена эпох... На фоне общей ситуации,.

¹ Гегель. Эстетика. М., 1968, т. 1, с. 187.

² Там же, с. 208.

„обстоятельств" произведения выступают действующие лица, их поступки, речи, мысли, переживания¹.

В образной структуре драматического произведения отмечен­ным. Гегелем моментам соответствуют определенные образно-кон' структивные части. Обстоятельства, по словам Энгельса, «„окру­жают" героев и заставляют их действовать»².

Это представление об общих стимулах действия проясняете» |и углубляется по мере развертывания драмы.

Но Гегель выделяет и еще менее уловимую структурную» 'часть-—это состояние отсутствия ситуации, предшествующее ее развитию. Характеризуя этот элемент, он говорит, что определен­ный образ еще не выходит за пределы самого себя и не становит­ся в какое-то отношение к другому, а остается во внутренне к внешне замкнутом единстве с собою. Это дает «отсутствие ситуа­ции», которое мы наблюдаем, например, в древних храмовых изображениях эпохи зарождения искусства: эти изображения но­сят характер глубокой неподвижности, спокойного, даже застыв­шего, но грандиозного величия. Образцы такого рода «отсутствия ситуации» встречаются и в египетской, и в древнейшей греческой скульптуре. Египтяне в своих скульптурах изображают богов со сдвинутыми ногами, неподвижной головой и плотно прилегающими к телу руками. Здесь величие божественного начала понимается как определенность, абсолютная замкнутость личности (бога) внутри себя.

По мнению Гегеля, лишенные ситуаций и потому внутренне и внешне неподвижные явления с развитием искусства должны прийти в движение и отказаться от своей неразвитой простоты. Ближайший этап образует переход от покоя, присущего «отсутст­вию ситуации», к движению и выражению, которое может быть чисто механическим или же первым проявлением какой-нибудь внутренней потребности. Так, греки классического периода в скульптурах отделяют руки и ноги от туловища и придают телу положение, которое оно принимает при ходьбе и других много­образных движениях. Они изображают своих богов и отдыхающи­ми, сидящими, спокойно глядящими вдаль.

Такого рода простые состояния сохраняют в фигуре бога оп­ределенность. Для подобных ситуаций требуется, чтобы действие, которое они содержат в себе, не являлось началом поступка, из. которого должны вытекать дальнейшие перипетии и антагонизмы. Наоборот, вся определенность должна показать себя в этом дейст­вии завершенной. Так, например, ситуация, в которой находится Аполлон Бельведерский, заключает в себе тот момент, когда по­бедоносный Аполлон, убив стрелой Тифона, гневно и величест­венно шествует дальше ³.

¹ Бочаров С. Характеры и обстоятельства.— В кн.: Теория литературы,
т. 1 (Образ, метод, характер), М., АН СССР, 1962, с. 332—333.

² Маркс К-, Энгельс Ф. Об искусстве. М., 1976, т. 1, с. 6.

³ См.: Гегель. Эстетика. М., 1968, т. 1, с. 210—211.

Гегель подчеркивает, что если действие становится конкрет­ным и сложным, то такие ситуации оказываются неподходящими для скульптурного воплощения греческих богов как самостоятель­ных сил. Чистая «всеобщность» бога исключает нагромождение частных моментов его определенного поступка.

В воссоздании простейших ситуаций при изображении богов обнаруживается великое чутье греков: незначительность ситуации в тем большей степени подчеркивает величие их идеальных обра­зов. Безмятежность, простота изображаемого делания или без­делья сообщают наглядность блаженному спокойному безмолвию и неизменности вечных богов. Ситуация здесь только намекает на особенный характер бога, или героя, не связывая его с другими богами и не ставя его во враждебные отношения с ними.

Следует также понять, что ситуация не представляет собой ни самого действия, ни побуждения к действию в собственном смыс­ле слова. Серьезный характер, важность ситуации в каких-то ее особенных моментах.могут иметь место лишь там, где данное со­стояние, выступая как противоположное какому-либо другому, порождает коллизию. В основе коллизии лежит именно нару­шение, которое должно быть устранено. То есть коллизии явля­ются таким изменением гармонического состояния, которое в свою очередь должно быть изменено.

Однако и коллизия еще не есть действие, а содержит в себе лишь начатки и предпосылки действия. Так как коллизия нужда­ется в разрешении, следующем за борьбой противоположностей, то богатая коллизиями ситуация является преимущественным предметом драматического искусства, которому, по мнению Геге­ля, дано изображать прекрасное в его самом полном и глубоком развитии.

И в самом деле, если мы считаем субстанцией, т. е. сущно­стью, основой мира, движущуюся и вечно развивающуюся мате­рию, то отражение этого движения и в формах самого движе­ния — едва ли не самое прекрасное и совершенное явление.

Многие практики и теоретики драматургии прошлого осозна-вали это. Так, ирландский драматург и критик Сент Джон Эрвин замечал: когда драматург говорит о действии, он не имеет в виду суету или чисто физическое движение — «он подразумевает раз­витие и рост». Эрвин сожалеет, что это не всем понятно: «Когда вы говорите им о действии, они сразу же воображают, что вы имеете в виду конкретные поступки»¹.

Разумеется, развитие, рост включает в себя и физические дви­жения, поступки, но не они есть существо действия.

Что касается частных видов коллизии, то здесь большой инте­рес представляет выделенный Гегелем вид разладов, в основе ко­торых лежат духовные различия. Главным является в коллизиях этого вида то, что человек вступает в борьбу с чем-то в себе или

вне себя, что он считает нравственным, истинным, святым, навле­кая на себя возмездие.

Чрезвычайно важной при рассмотрении этого вида коллизий представляется следующая мысль философа. Творческое создание различных ситуаций, переходящих в коллизию, заключает в себе неисчерпаемые богатства и является очень важным моментом в процессе создания драматического произведения. Так, например, характерной для великих шекспировских трагедий коллизией бы­ло следующее: против героя, воплощающего начало свободной личности, неизбежно ополчались, смыкаясь, враждебные этому началу силы.

Очень точно выражает существо коллизии известный совет­ский писатель А. Крон, когда говорит, что драматург подстерега­ет людей и события «накануне диалектического скачка».

Таким образом, ситуация, как мы видели, потенциально чрева­та созданием противоположностей, препятствий, осложнений и на­рушений, т. е. созданием коллизий, с которых собственно и начи­нается действие.

При таком подходе к проблеме становится понятным, что дра­матическое действие отражает действительность в процессе и в формах ее движения, развития и деятельности (речи в том числе).

Драматический конфликт

Как мы видели, драматическое действие отражает движение действительности в ее противоречиях. Но мы не можем отождеств­лять это движение с драматическим действием — отражение здесь специфично. Поэтому и появилась в современном театроведении и литературоведении категория, которая вбирает в себя и понятие «драматическое действие», и специфику отражения в этом дейст­вии противоречивой действительности. Имя этой категории — дра­матический конфликт '.

Конфликт в драматическом произведении, отражая реальные жизненные противоречия, имеет не просто сюжетно-конструктив-ное назначение, но и является идейно-эстетической основой дра­мы, служит раскрытию ее содержания. Иными словами, драмати­ческий конфликт выступает и как средство, и как способ модели­рования процесса действительности одновременно, т. е. является более широкой и более объемной категорией, нежели действие.

В своем конкретно-художественном осуществлении, развер­тывании драматический конфликт позволяет наиболее глубоко раскрывать сущность изображаемого явления, создавать закон­ченную и целостную картину жизни. Вот почему большинство -^/ современных теоретиков и практиков драматургии и театра с оп­ределенностью утверждают, что драматический конфликт являет­ся основой драмы. Именно конфликт драмы свидетельствует об

 

¹ Цит. по кн.: Лоусон Дж. Г. Теория и практика создания пьесы и ки­носценария. М., 1960, с. 229.

¹ Слово конфликт происходит от латинского conflictus — столкновение.

умении автора наблюдать жизнь и глубоко ее осмысливать. Конфликт в художественном произведении в конечном счете яв­ляется отражением идейной борьбы того или иного этапа разви­тия общества.

Марксистско-ленинская эстетика, в отличие от эстетики вуль­гарно-материалистической, не отождествляет принципиально раз­личные понятия жизненные противоречия и драматический конф­ликт. Ленинская теория отражения констатирует сложный диалек­тически противоречивый характер самого процесса отражения. Реальные жизненные противоречия не непосредственно, «зеркаль­но» проецируются в сознании художника — они воспринимаются и осмысливаются каждым художником по-своему, в соответствии с его мировоззрением, с целым комплексом индивидуальных пси­хических особенностей, а также с предшествующим опытом искус­ства. Классовая и идейная позиция автора определяется прежде всего тем, какие жизненные противоречия отражают рисуемые им драматические конфликты и как он их разрешает.

Каждой эпохе, каждому периоду в жизни общества свойст­венны свои противоречия. Комплекс представлений об этих про­тиворечиях определяется уровнем общественного сознания. Неко­торые теоретики прошлого называли этот комплекс представле­ний, этот обобщающий важные стороны действительности взгляд драматической концепцией или драматизмом жизни.

Безусловно, в наиболее прямой, непосредственной форме эта концепция, этот драматизм жизни отображаются в драматических произведениях. Само по себе возникновение драматургии как ро­да искусства'—свидетельство того, что человечество достигло определенного уровня исторического развития и соответствующего ему осмысления мира. Иными словами, драма рождается в «граж­данском» обществе, с развитым разделением труда и оформив­шейся социальной структурой. Только при этих условиях и может •возникнуть социально-нравственная коллизия, ставящая героя пе­ред необходимостью выбирать из ряда возможностей какую-то одну.

Античная драма возникает как художественная модель под­линных, сущностных, глубинных противоречий бытия, связанных с кризисом основанного на рабстве античного полиса. Архаичес­кий период, с вековыми обычаями, с патриархальными традиция­ми героического века, заканчивался. «Власть этой первобытной общности,— отмечает Ф. Энгельс,— должна была быть сломлена,— ■и она была сломлена. Но она была сломлена под такими влияния­ми, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества. Самые низменные побуждения — вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния — являются воспреемни-ками нового, цивилизованного, классового общества»¹.

Античная драма придавала противоречиям той конкретной ис­торической действительности абсолютный смысл. Драматическая концепция действительности, которая постепенно формировалась в античной Греции, ограничена представлением о всеобщем «кос­мосе» («должном порядке»). По мнению древних греков, миром управляет высшая необходимость, равнозначная правде, спра­ведливости. Но в пределах этого «должного порядка» происходит непрерывное изменение и развитие, которое осуществляется через борьбу противоположностей.

Социально-исторические предпосылки шекспировской трагедии, так же как и античного театра,— смена формаций, гибель целого уклада жизни. Сословный строй сменяли буржуазные порядки. Личность освобождается от феодальных предрассудков, но ей гро­зят более утонченные формы закабаления.

Драматизм общественных противоречий повторился на новом этапе. Возникновение нового классового общества открывало, как пишет Энгельс, «ту продолжающуюся до сих пор эпоху, когда всякий прогресс в то же время означает и относительный регресс, когда благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления других»¹.

Современный исследователь пишет об эпохе Шекспира:

«Для целой эпохи в развитии искусства трагический эффект сопротивления и гибели старого, взятого в своем идеальном и вы­соком содержании, составлял генеральный источник конфликта...

В мире утверждались буржуазные отношения. И отчуждение человеческого от человека прямо входило в коллизии трагедий Шекспира. Но не' к этому историческому подтексту сводится их содержание, не на нем замыкается ток действия»².

Свободная воля человека Ренессанса приходит в трагическое противоречие с нравственными нормами нового, «упорядоченного» общества ■—абсолютистского государства. В недрах абсолюти­стского государства зреет буржуазный порядок. Это противо­речие в различных коллизиях явилось основой многих конфликтов ренессансной драмы и трагедий Шекспира.

Противоречия исторического развития приобретают особен­но острый характер в буржуазном обществе, где отчуждение лич­ности обусловлено многообразными силами, воплощенными в го­сударственном аппарате, отраженными в буржуазных нормах пра­ва и морали, в сложнейших сплетениях человеческих взаимоотно­шений, входящих в противоречие с социальными процессами. В буржуазном обществе, достигшем зрелости, принцип «каждый за себя, один против всех» становится очевидностью. История яв­ляется как бы равнодействующей разнонаправленных воль.

Рассмотрение сущности этой новой общественно-историче­ской коллизии помогает понять указание Ф. Энгельса по поводу «отчуждения» общественных сил: «Социальная сила, т. е. умно-

 

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1961, т. 21, с. 99.

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1961, т. 21, с. 68—69.

² Владимиров С. Действие в драме. Л., 1972, т. 3, с. 36.

7 Заказ № 3661

женная производительная сила, возникающая благодаря обуслов­ленной разделением труда совместной деятельности различных индивидов,— эта социальная сила, вследствие того, что сама сов­местная деятельность возникает не добровольно, а стихийно, пред­ставляется данным индивидам не как их собственная объединен­ная сила, а как некая чуждая, вне их стоящая власть, о происхож­дении и тенденциях развития которой они ничего не знают...»¹.

Враждебная человеку буржуазная действительность, отражен­ная в драматургии XIX — начала XX века, словно не принимает вызова героя на поединок. Воевать как будто не с кем — отчуж­денность социальной силы здесь достигает крайних пределов.

И только в советской драматургии мощный прогрессивный ход истории и воля героя — человека из народа — предстали в един­стве.

■ Осознание движения истории как результата борьбы классов сделало классовые противоречия жизненной первоосновой драма­тического конфликта многих произведений советской драматур­гии, со времен «Мистерии-буфф» и вплоть до наших дней.

Однако к этому не сводится все богатство и многообразие жиз­ненных противоречий, рассказываемых советской драматургией. Она отобразила и новые общественные противоречия, порождае­мые уже не борьбой классов, но различием уровней обществен­ного сознания, различием понимания весомости и первоочередно­сти той или иной задачи — политической, экономической, мораль­но-этической. Эти задачи и проблемы, связанные с их решением, возникали и неизбежно возникают в процессе социалистического преобразования действительности. Наконец, нельзя забывать оши­бок и заблуждений на этом пути.

Таким образом, драматургическая концепция действительности в опосредованной форме, в драматическом конфликте (а еще кон­кретнее — через борьбу индивидов или социальных групп) дает картину социальной борьбы, развертывая в действии движущие силы времени.

Исходя из семантики слова, конфликт, некоторые теоретики считают, что конфликт драматический — это прежде всего кон­кретное столкновение характеров, действующих лиц, мнений и пр. И приходят к выводу о том, что драма может состоять из двух или нескольких конфликтов (социального и психологического), из главных и побочных конфликтов и т. д. Другие отождествляют противоречия самой действительности с конфликтом как эстети­ческой категорией, обнаруживая тем самым непонимание сущно­сти искусства.

Работы ведущих современных исследователей и практиков те­атра опровергают эти ошибочные положения.

Лучшие пьесы советских драматургов никогда не были отор­ваны от самых важных явлений действительности. Неизменно со­храняя классовый подход к явлениям действительности, партий-

ную определенность в их оценке, советские драматурги брали и берут в основу своих произведений главенствующие вопросы сов­ременности.

Строительство коммунистического общества идет поэтапно, один этап обеспечивает другой, высший, и эта преемственность должна быть понята, осознана обществом. Театр, как одно из средств идеологического обеспечения строительства коммунизма, должен глубоко осмысливать происходящие в жизни процессы, чтобы способствовать развитию, движению общества вперед.

Таким образом, драматический конфликт-—более широкая и объемная категория, нежели действие. Эта категория сосредото­чивает в себе все специфические особенности драматургии как са­мостоятельного рода искусства. Все элементы драмы служат на­илучшему развертыванию конфликта, что позволяет наиболее глу­боко раскрыть изображаемое явление, создать законченную и целостную картину жизни. Иными словами, драматический конф-i ликт служит более глубокому и наглядному раскрытию противо-; речий действительности, играет главную роль в донесении идей- '• ного смысла произведения. А конкретно-художественная специфика отражения противоречий действительности и есть то, что при­нято называть природой драматического конфликта.

Разный жизненный материал, положенный в основу пьес, по­рождает и различные по своей природе конфликты.

Композиция драмы

Понятие «композиция» (от лат. componere — складывать, стро­ить) относится ко всем родам, видам и жанрам искусства. Для драмы это понятие особенно важно в связи с самой ее эстетиче­ской природой.

Реальная жизненная модель, как правило, служит лишь пер­воначальной наметкой плана любого художественного произведе­ния, окончательное же его оформление зависит от художника.

Термин композиция пришел в теорию драмы из теории живо­писи в XIX веке. То, что сейчас подразумевается под понятием композиция, у Дидро обозначалось понятием «план». И Дидро констатировал, что пьес с хорошим диалогом гораздо больше, не­жели пьес хорошо построенных. «Талант к расположению сцен» он полагал самым редким свойством драматурга. Даже Мольер с этой точки зрения, по его мнению, далек от совершенства.

«Прежде всего я должен похвалить композицию и живость действия, а это больше, чем можно сказать о любой современной немецкой драме»¹,— писал К- Маркс Лассалю по поводу его пье­сы «Франц фон Зиккинген».

Утверждая, что драма представляет собой единое целое, Ари­стотель первым выделил в ее построении три основных момента:

 

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955, т. 3, с. 33.

•Маркс К., Энгельс Ф. Об искусстве. М., 1976, т. 1, с. 19.

 

«Начало — то, что само не следует по необходимости за другим, а, напротив, за ним существует или происходит по закону приро­ды нечто другое; наоборот, конец — то, что само по необходимости или по обыкновению следует непременно за другим, после же не­го нет ничего другого; а середина — то, что и само следует за другим, а за ним другое»¹.

Поясняя это высказывание Аристотеля, Гегель в своей «Эсте­тике» говорит, что драматическое действие существенным образом основывается на определенной коллизии. Соответствующая исход­ная точка заключается в той ситуации, из которой в дальнейшем должно развиваться это противоречие, хотя пока оно еще и не выявилось. «Конец же будет достигнут тогда, когда во всех отно­шениях осуществлено разрешение разлада и его перипетий. По­средине между исходом и концом поместится борьба целей и спор сталкивающихся характеров. Эти различные между собой звенья, будучи в драме моментами действия, сами суть действия...»².

Следовательно, можно понять драму как систему действий, ко­торые в своем единстве образуют процесс становления. Внутри этой сложной системы одно действие вытекает из другого и ведет к третьему, отличному от него действию. Но при этом надо пом­нить, что последовательность в развитии действия в драме может не соответствовать временной последовательности и другим чер­там реально развивающегося жизненного явления.

Таким образом, и Аристотель и Гегель определили возмож­ность подхода к проблеме композиции драмы через особенность драматического действия.

Рецептов, с помощью которых строится «безупречная» пьеса, быть не может. Но закономерности построения драмы реально существуют, и мировая эстетическая мысль, начиная с Аристоте­ля, много и плодотворно потрудилась для их выяснения.

Экспозиция и завязка. Поскольку драматическое действие представляет собой отражение лишь некоторой, искусственно ог­раниченной части реального жизненного действия, то одной из первоочередных задач драматурга является задача верно опреде­лить исходную ситуацию — как первооснову коллизии, из которой должен развернуться драматический конфликт. В этой ситуации конфликт «еще не разразился, но намечается в дальнейшем» как коллизия.

Воспроизводя исходную ситуацию, драматург тем самым эк­спонирует (буквально — выставляет напоказ, показывает) начало пьесы.

Первая часть аристотелевского определения завязки: «...обык­новенно обнимает события, находящиеся вне [драмы], и некото­рые из тех, которые лежат в ней самой»³,— относится, по сущест­ву, к экспозиции.

¹ Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1961, с. 62—63. (курсив мой.—
А. Ч.)

² Гегель. Эстетика. М, 1971, т. 3, с. 549.

³ Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1961, с. 97.

ЮО

 

Уже само название пьесы служит в известной степени экспо­нирующим моментом. Жанровое определение, данное автором, то­же экспонирует пьесу, являясь для зрителя своего рода эмоцио­нальным камертоном. Современные драматурги нередко расширя­ют значение жанрового подзаголовка — от чистой информации он поднимается до обобщения образной структуры. В некоторых слу­чаях жанровый подзаголовок становится даже как бы идейным манифестом. Так, в подзаголовке «Заговора Фиеско в Генуе» Шил­лера,— «Республиканская трагедия»—отражен не требующий комментария политический смысл.

Важную экспозиционную функцию выполняет так называемая афиша (список действующих лиц), ибо само по себе имя зача­стую в общем виде характеризует действующее лицо.

По мнению Дидро, первый акт драмы — самая трудная ее часть: он должен открывать действие, развиваться, иногда изла­гать и всегда связывать. Драматургу предстоит изложить и свя­зать многое. Он должен экспонировать не только жизненные об­стоятельства, которые являются первоосновой конфликта и слу­жат в дальнейшем для него питательной средой, но также и ха­рактеры героев и их сложные взаимоотношения.

Драматург может слить экспозицию обстоятельств, характеров и отношений воедино или расчленить ее. Он волен дать сначала детальную картину исторических, общественных, бытовых обстоя­тельств, а затем экспонировать характер главного героя (так по­ступил Гоголь в «Ревизоре»), или же сначала прояснить для зри­телей характер героя, а потом ознакомить их с подробностями обстановки, в которой герою предстоит действовать (как в драме Ибсена «Нора, или Кукольный дом»).

Способы экспонирования многообразны. Но в конечном счете все они могут быть подразделены на два основных вида — пря­мую и косвенную экспозиции.

В первом случае задача ввести зрителя в курс ранее совер­шавшихся событий, познакомить с действующими лицами выра­жена с полной откровенностью, решается прямолинейно.

Прибегая к косвенной экспозиции, драматург вводит необхо­димые экспозиционные данные по ходу действия, включает их в разговоры персонажей. Экспозиция слагается из множества по­степенно накапливающихся сведений. Зритель получает их в за­вуалированном виде, они даются как бы случайно, непреднаме­ренно — в ходе обмена репликами между персонажами.

Для драматургии большого социального звучания роль экспо­зиции не сводится только к выявлению сюжетной первоосновы. Она призвана дать картину общественной среды, в которой раз­вертывается драматическая борьба, и — в теснейшей связи со сре­дой — анализ характеров, вступающих в эту борьбу. Вот почему Островский, Ибсен, Чехов, Горький и их великие предшествен­ники, включая Шекспира, непревзойденного мастера драматиче­ской динамики, никогда не скупились на место, уделяемое экспо­зиции.

Экспозиция действенно готовит завязку. Завязка реализует конфликтные возможности, заложенные и более или менее ощу­тимо развитые в экспозиции.

Следовательно, экспозиция и завязка представляют собой не­разрывно слитые элементы единого начального этапа драмы, об­разуют исток драматического действия.

В нормативной теории драмы экспозиция рассматривается как этап, непременно предваряющий завязку. Между тем уже древние Треки знали и иной принцип зачина драмы. В трагедии Софокла «Царь Эдип», например, завязка предшествует экспозиции.

В буржуазном искусствоведении нормативность особенно на­стойчиво проявлялась именно в вопросах, касающихся начального этапа драматического действия. В этом смысле теория шла вслед за практикой, неправомерно абсолютизируя трафаретные приемы, с помощью которых конструировались экспозиция и завязка во множестве пьес. Исходить же здесь надо из того, что у начального этапа свои, особые эстетические задачи. Сама специфическая фор­ма членения пьесы порождает постоянную необходимость в экспо­нирующих сведениях, которые так или иначе подаются в каждой сцене. И зависит это от замысла автора, от жизненного материа­ла, отраженного в пьесе, от стиля произведения и прочего.

Развитие действия, кульминация, развязка. Развитие дейст­вия — это самый сложный этап в построении драмы. Он охваты­вает основной массив действия. Одна схватка ведет за собой дру­гую, чаша весов склоняется то в одну, то в другую сторону, вво­дятся в бой новые силы, возникают непреодолимые преграды.

Динамику драмы порождает переменчивость успеха, неопреде­ленность результата частного драматического столкновения. Но каждый из этих «циклов действия», которые могут быть выделе­ны с разной мерой отчетливости в произведениях любого драма­турга, должен знаменовать собой более высокий этап развертыва­ния конфликта по сравнению с предыдущим этапом, обострять противоречия вплоть до последнего этапа — развязки. То есть действие в драме развивается по восходящей, напряжение по ме­ре развития действия усиливается. Эту закономерность отмечает подавляющее большинство теоретиков искусства.

Следовательно, конструктивно единое действие в драме стро­ится из совокупности «циклов действий», обладающих всеми при­знаками драматической композиции: в каждом из них есть эк­спозиция, завязка, кульминация, развязка.

В развитии единого действия каждой пьесы есть рубеж, зна­менующий собой решительный поворот, после которого изменяет­ся характер борьбы и неудержимо надвигается развязка. Этот ру­беж называется кульминацией.

Аристотель придавал огромное значение кульминационному моменту, называя его «пределом, с которого наступает переход к счастью <от несчастья или от счастья к несчастью>»'.

Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1961, с. 97.

Несмотря на кажущуюся архаичность, это определение наибо­лее глубоко и точно выражает сущность кульминации. Только по­нимая внутреннюю обусловленность идейной и композиционной структуры драмы, можно безошибочно отыскать кульминацион­ный момент, перелом в развитии действия.

Архитектоника кульминации может быть весьма сложной, кульминация может состоять из нескольких сцен. Попытки теоре­тически установить ее место в драматической композиции, как правило, бесплодны. И протяженность кульминационного момен­та, и его место в каждом отдельном случае определяются стиле­вым и жанровым обликом пьесы, но прежде всего — смысловой задачей. Неизменно лишь одно — эстетическая сущность кульми­нации, знаменующей собой перелом в ходе драматической борьбы.

Построение действия по восходящей («нарастание действия»), по мнению теоретиков,— общая закономерность, не знающая ис­ключений. Она равно проявляется в пьесах всех жанров, в произ­ведениях любых композиционных структур, вплоть до пьес, обра­щающих действие вспять. Отступление от этой непреложной зако­номерности, коренящейся в самой сущности драмы и в структуре действия, означает введение в драму лирического или эпического элемента.

Но и после кульминационного момента напряжение отнюдь не спадает, действие не движется по нисходящей.

Проблема композиционного завершения драмы, проблема раз­вязки теснейшим образом связана с требуемым от нее нравствен­ным эффектом. Впервые на это обратил внимание Аристотель, выдвинувший понятие катарсис — трагическое очищение. Но так как Аристотель не дал развернутого определения этого понятия, то споры по поводу толкования последнего имеют вековые тради­ции и не прекратились по сей день. Тем не менее несомненно од­но: катарсис, по Аристотелю, указывает на связь между эстетиче­ским и этическим началами, признавая высшей целью трагедии определенный нравственный эффект. Этот эффект подготавливает­ся всем развертыванием трагического конфликта, окончательно же реализуется развязкой, разрешением конфликта. Именно в развязке — средоточие нравственного и эмоционального пафоса драмы.

Развязка выводит нас на новую нравственную высоту, с кото­рой мы заново обозреваем весь ход драматического сражения, пе­реоценивая идеи и принципы, двигавшие героями, вернее — обна­руживаем меру их истинной ценности.

Чем многообразнее жизненные связи, образующие драматиче­ский конфликт, тем шире возможности различных его разрешений. Распространенное мнение, будто последовательное развитие кол­лизии автоматически ведет к определенной развязке, теоретиче­ски неоправданно, практически же отвергается опытом драматур­гии.

Выбор развязки диктуется не только (а подчас и не столько) объективной логикой характеров и обстоятельств, но и фактором

103.

субъективным— волей автора, направленной его мировоззрением, сущностью нравственной задачи. Так, Вс. Вишневскому «ничего не стоило» спасти Комиссара. Но Комиссар умирает — умирает, самой своей смертью утверждая величие своего дела, несломлен-ность духа большевиков. Великое, трагическое время, на взгляд драматурга, требовало такой развязки.

Трудности, встающие перед драматургом при вычленении из «эмпирической действительности» (выражение Гегеля) исходной драматической ситуации, завязки, возникают вновь, когда необхо­димо найти разрешение коллизии. Дело не только в том, чтобы, исходя из своего взгляда на мир, понять, чем завершится обнару­женная в действительности коллизия,— предстоит еще найти тот этап, который завершит ее с наибольшей вероятностью, и конкрет­ную форму, в которой развязка осуществится.

Следовательно, развязка восстанавливает равновесие, нару­шенное в завязке: конфликт исчерпан, противодействие одной из борющихся сторон сломлено, одержана победа. Для данного дра­матического действия значение этой победы абсолютно, хотя по своему реальному жизненному содержанию она может быть пре­ходящей, временной.