противоположностей] характерно также и для количеств, мы об-
ратим наше повествование к следующей особенности субстанции.
«Как кажется, субстанция не допускает, [чтобы о ней говори-
лось] „больше" или „меньше". Я говорю не о том, что одна субстан-
ция не может быть больше или меньше другой субстанции (как уже
было сказано, это возможно), но о том, что о каждой субстанции
как таковой не говорится „больше" или „меньше". Так, например,
если эта субстанция — человек, то он не более и не менее человек
ни по отношению к себе самому, ни по отношению к другому. Ведь
ни один человек не является большим человеком по отношению
к другому человеку, как одно белое в большей или меньшей степе-
ни белое, чем другое, или одно благо в большей степени благо, не-
жели другое. Ведь можно сказать, что оно большее или меньшее по
отношению к самому себе: так, например, тело, будучи белым, те-
перь называется более белым, нежели ранее, а будучи теплым — бо-
лее или менее теплым. О субстанции же нельзя сказать, что она —
субстанция в большей или меньшей степени, ведь о человеке не го-
ворится, что он является ныне большим человеком, нежели преж-
де, равно и ни о чем другом, что суть субстанции. Поэтому субстан-
ция не допускает, [чтобы о ней говорилось] „больше" или
„меньше"»1.
[Аристотель] не просто говорит об этом свойстве [субстанции],
но [проводит] некое различие: он указывает, что субстанция не до-
пускает, [чтобы о ней говорилось] «больше» или «меньше», но не
потому, что одна субстанция не может быть больше или меньше
другой субстанции. Действительно, некий человек, хотя и являет-
ся субстанцией, является большей субстанцией, чем «человек»,
то есть вид, и «человек» — нежели «животное», то есть род. Следо-
вательно, Аристотель не говорит: потому, что нельзя отыскать суб-
станции, которые были бы большими среди субстанций. Их, как
сказано, возможно отыскать: указывает же он выше, что первые,
то есть индивидуальные субстанции являются субстанциями в
высшей степени, а из вторых субстанций большими субстанциями
являются виды, нежели роды. Итак, он не говорит: потому, что ни-
какая субстанция не является большей или меньшей по отноше-
нию к другой субстанции, но потому, что о каждой субстанции, как
таковой, не говорится как о большей или меньшей субстанции. На-
пример, если субстанция — человек, [Аристотель] не говорит: пото-
му что человек не может быть большей или меньшей субстанцией,
ведь индивидуальный человек есть в большей [степени] субстан-
ция, а вид [«человек»] — в меньшей [степени], если его сравнить
с первой, то есть индивидуальной субстанцией. Но [Аристотель]
говорит: «как таковые», то есть человек [как таковой] не будет
большим или меньшим человеком. Он, таким образом, не утверж-
' Аристотель. Категории ЗЬ 34.
дает: потому, что человек не может быть большей или меньшей
субстанцией, но потому, что человек, как таковой, не более и не ме-
нее человек, ведь некий человек не есть более или менее человек.
Равным образом это можно наблюдать и при сравнении тех же [ин-
дивидуальных людей]: сам человек по отношению к самому себе не
есть в булыией [степени] человек, но то же и в случае, если сравни-
вать его с другим, при условии, что они находятся в равных отно-
шениях (sub eadem conjunctione sunt). Так, какой-либо индивиду-
альный человек, будучи сравниваемым с другим индивидуальным
человеком, не будет «больше» или «меньше» человек, и самый вид
[«человек»] в отношении самого себя не будет большим или мень-
шим человеком.
Это, однако, очевидно только для субстанций, качествам же воз-
можно быть больше или меньше: белое может быть более или менее
белым по отношению к самому себе и принимать большую или мень-
шую [степень], так, например, есть менее белое и более белое. Одно бе-
лое может быть белее, чем другое, как, например, цвет лилии по срав-
нению с цветом хлопка и наоборот, одно белое может быть менее
белым, как, например, цвет хлопка по сравнению с цветом лилии,
или цвет лебединого пуха по сравнению с цветом снега. Это же касает-
ся и других качеств, таких как благо или тепло, ибо [качества] могут
изменяться со временем и переходить в большую или меньшую [сте-
пень]. Ибо благо не раз становится большим или меньшим, так же
и тепло — более или менее горячим. Человек же, так как он — субстан-
ция, ни теперь не будет более субстанция, чем был раньше, ни позже
не будет более или менее человеком, чем он является теперь.
Хотя субстанция и не допускает, [чтобы о ней говорилось]
«больше» или «меньше», это [свойство] не будет ее собственным
признаком. Но почему это [свойство субстанции] не является ее
собственным признаком, сам Аристотель замалчивает как нечто
очевидное; мы же добавим, что не одни только субстанции не допу-
скают, [чтобы о них говорилось] «больше» или «меньше», но и мно-
гое другое. Например, одна окружность не будет более или менее
окружность, чем другая, одно двойное не менее и не более двойное,
чем другое, равным образом четыре в два раза больше двух [не
в меньшей и не в большей степени], чем десять больше пяти. А по-
тому так как то же самое присуще и другому, то, надо полагать, оно
не есть собственный признак субстанции.
Все это, пусть и свойственное субстанциям, но не являющееся
ее собственными признаками, так как присуще и другому, называ-
ется сопутствующими признаками (consequentia) субстанции.
Ведь все они сопутствуют субстанции, так что при любых обсто-
ятельствах для субстанции будет обнаруживаться указанное,
а именно, [субстанции свойственно] не находиться в субъекте;
сказуемые, [образованные] от субстанций, сказываются униво-
кально; [субстанция] обозначает определенное «это»; [субстан-
ции] ничто не противоположно; [субстанция] не допускает, [что-
бы о ней говорилось] «больше» или «меньше». То же, что прису-
ще не всем субстанциям, суть акциденции субстанций, а потому
не суть собственные признаки. Поэтому, не являясь собственны-
ми признаками, они еще не показывают, какова субстанция. Сле-
довательно, для того чтобы мы смогли познать качество субстан-
ции в собственном смысле слова, нам надлежит найти такое
свойство, которое характерно для всех субстанций и только для
них. Именно его и указывает сам [Аристотель]: «Представляется,
что подлинным собственным признаком субстанции является то, что
она, будучи одной и той же по числу, способна принимать противо-
положности; о прочем же, что не суть субстанции, никто не сможет
сказать, что оно, будучи одним и тем же по числу, способно прини-
мать противоположности. Так, один и тот же по числу цвет не может
быть белым и черным; так же и действие одно и то же по числу не бу-
дет нерадивым и усердным (prava et studiosa). То же относится и ко
всему другому, что не суть субстанции. Субстанция же, будучи од-
ной и той же по числу, способна принимать противоположности. На-
пример, некий человек, будучи одним и тем же по числу, иногда ста-
новится бледным, иногда смуглым, теплым и холодным, нерадивым
и старательным. Всему другому это, по-видимому, не свойственно,
разве что кто-нибудь возразит, что речь и мнение способны прини-
мать противоположности. Ведь кажется, что одна и та же речь — ис-
тинна и ложна. Например, если истинна речь „некто сидит", то, ког-
да он встанет, эта же речь будет ложной. То же и в отношении
мнения: если кто-либо правильно полагает, что некто сидит, то, ког-
да он встанет, тот, если останется при этом же мнении о нем, будет
заблуждаться. Однако если кто и согласится с этим, то все же [обна-
ружит] различия в способе, [каким в том и в этом случае принимают-
ся противоположности]. Ведь то, что относится к субстанциям, при-
нимает противоположности, изменяясь само. Действительно, став
холодной из теплой, [субстанция] претерпела изменения, ибо стала
иной, и так же — став из бледной смуглой и из нерадивой старатель-
ной. Точно так же и во всем остальном, [субстанция] принимает про-
тивоположности, подвергаясь изменению. Речь же и мнение сами
остаются неподвижными во всех отношениях, а движется вещь, от-
носительно которой имеет место противоположность. В самом деле,
речь „он сидит" остается той же, но поскольку меняются обстоятель-
ства, становится то истинной, то ложной. То же можно сказать и о
мнении. Вот почему, даже если кто-нибудь и согласится с тем, что
речь способна принимать противоположности, способность прини-
мать противоположности в силу собственной перемены есть собст-
венный признак субстанции, по крайней мере, по способу, [которым
она их принимает]»1.
1 Аристотель. Категории 4а 10.
[Аристотель] указывает, что подлинный собственный признак
субстанции — то, что субстанция, будучи одной и той же по числу,
способна принимать противоположности, но не те противополож-
ности, о которых говорилось выше. Там он имел в виду, что одни
субстанции не противоположны другим субстанциям, и здесь гово-
рит не о том, что субстанции противоположны субстанциям, а о том,
что они могут принимать противоположные вещи. Так, например,
один и тот же человек в настоящее время здоров, а в другое время
болен, а болезнь и здоровье суть противоположности. Итак, по-
скольку очевидно, что субстанция может принимать противопо-
ложности, надлежит показать, каким образом это присуще только
субстанциям. Ибо это [свойство] невозможно отыскать ни в чем
другом: ведь в отношении качества [можно сказать], что качество,
приняв противоположности, не будет одним и тем же по числу.
В самом деле, черное и белое не будет одним и тем же по числу. Ес-
ли же оно было белым и стало черным, полностью изменился вид
качества, и то, что противоположно, будет не одним и тем же по чис-
лу, но различным. С другой стороны, и действие одно и то же по
числу не будет благим и дурным, но, пожалуй, одно — благим, а дру-
гое — дурным. Так что они различаются [между собой], и они — не
одни и те же по числу; то же обнаруживается и в остальном. Сама
же субстанция, будучи одной-единственной по числу, принимает
противоположности. Например, один и тот же человек, который
был бледным и белым, под воздействием солнца становится смуг-
лым и из белого превращается в смуглого, и обращается в противо-
положное, принимая в себя обе эти противоположные качества.
То, что это не присуще ничему иному, кроме одних только суб-
станций, было достаточно показано выше. Если же кто-нибудь
возразит, что одна и та же речь и одно и то же мнение принимают
противоположности (потому что, если я говорю «Цицерон сидит»
или полагаю, что он сидит, то, когда он действительно сидит, речь
и мнение об этом истинны; если же он встанет, речь высказываю-
щая или мнение полагающее, что Цицерон сидит, останутся теми
же, но будут ложными, так как он не будет сидеть), то может по-
казаться, что речь, а также мнение, будучи одними и теми же по
числу, в одно время истинны, а в другое — ложны и сами прини-
мают противоположности. Однако это ложно, так как речь и мне-
ние не принимают противоположности. Действительно, если кто
и допустит, что речь и мнение могут принимать противоположно-
сти, то, по крайней мере, [ему придется согласиться с тем, что они
принимают противоположности] иначе, нежели субстанция. Ибо
субстанция, принимая противоположности, меняется сама: в са-
мом деле, Цицерон, принимая в себя болезнь, сам стал из здоро-
вого больным и, изменяясь сам, принимает противоположности.
Напротив, речь или мнение сами остаются неизменными, но, ког-
да изменяются вещи, о которых они высказываются, относительно
их обнаруживается, что они истинны или ложны. А субстанция са-
ма изменяется вместе с теми противоположностями, которые она
принимает; речь же и мнение кажутся истинными или ложными
благодаря тому, что изменяются вещи, о которых они высказыва-
ются и полагаются. Ибо когда я говорю, что Цицерон сидит, то, ес-
ли он встал, речь при этом ничего не претерпела, но изменилась та
вещь, о которой была данная речь: ведь тот, кто сидел, встал, по-
этому речь стала из истинной ложной.
Ввиду этого, как было сказано, субстанция, принимая проти-
воположности, меняется сама, речь же и мнение не меняются,
но истинны или ложны сообразно изменению обстоятельств, к
ним относящимся. Поэтому считается, что собственный признак
субстанции — это [способность] принимать противоположности
так, что она принимает противоположности, изменяясь сама, а не
так, что она [принимает противоположности] при изменении об-
стоятельств, сама оставаясь совершенно неподверженной измене-
ниям.
Итак, это [может быть] сказано, если кто-либо считает, что
речь и мнение способны принимать противоположности, ведь
речь и мнение не способны к этому. Опять же и сам [Аристотель]
прибавляет: «Это, однако, неверно; ведь о речи и мнении говорит-
ся как о способных принимать противоположности не в [том смыс-
ле], что они сами принимают нечто, но в [том смысле], что имело
место некое претерпевание чего-то другого. Действительно, речь
называется истинной или ложной в связи с тем, есть некая вещь
или нет, а не потому, что она сама способна принимать противопо-
ложности. Ведь непосредственно ни речь, ни мнение ничем не при-
водятся в движение. Поэтому они не будут способны принимать
противоположности, ведь никакого претерпевания противополож-
ностей с ними не произошло. О субстанции же говорится как о спо-
собной принимать противоположности в связи с тем, что она сама
принимает их. Ведь она принимает недуг и здоровье, белизну и чер-
ноту, и поскольку она сама принимает каждую из таких [противо-
положностей], о ней говорится как о способной принимать проти-
воположности. А потому собственный признак субстанции — это
то, что будучи одной и той же по числу, она способна принимать
противоположности посредством собственной перемены. Итак,
о субстанции пусть будет достаточно сказано»'.
[Аристотель] говорит, что речь и мнение, безусловно, сами не
принимают противоположности, и что истина или ложь не нахо-
дятся в речи или во мнении. Они, однако, потому кажутся прини-
мающими противоположности, что (как он указывал выше) они
имеют место в связи с каким-то другим претерпеванием, о кото-
ром речь или мнение [высказываются]: в самом деле, относитель-
1 Аристотель. Категории 4Ь 5.
но «сидеть» и «не сидеть», которые суть противоположности, вы-
сказывается мнение или речь о сидении и несидении; и потому
[речь и мнение кажутся принимающими противоположности], что
они [высказываются] относительно других вещей, которые суть
друг другу противоположности. Когда же те изменяются, кажется,
что и эти — противоположности; не потому, что сами принимают
противоположности, но потому, что [высказываются] о проти-
воположных состояниях вещей. Поистине ни речь, ни мнение не
изменяются; [изменяется] только то, о чем есть речь и мнение,
то есть «сидеть» и «не сидеть». А потому ни сама речь, ни само
мнение ничего не претерпевают, в них ничто не происходит, и хо-
тя противоположность имеет место, представляется, что [речь и
мнение] не способны принимать противоположности. О субстан-
ции же в связи с тем, что она сама принимает противоположное,
говорится как о способной принимать противоположности. Дей-
ствительно, Цицерон, приняв здоровье, становится здоровым, а
приняв болезнь — больным. Речь же и мнение (как было сказано)
противоположности не принимают. Поэтому [способность] при-
нимать противоположности будет собственным признаком суб-
станции.
Однако, может быть, кто-нибудь скажет: почему [в таком слу-
чае] огонь, являясь теплым, никогда не принимает холода, и по-
чему вода, будучи влажной, никогда не принимает сухость? По
выдвижении этих возражений может показаться, что не любая
субстанция способна принимать противоположности, и это нена-
дежный собственный признак субстанции, поскольку он присущ
не всем субстанциям. Однако надо сказать, что так как, по всей
видимости, субстанция принимает те противоположности, ко-
торые не присущи ее природе, то она, с другой стороны, не при-
нимает ничего из [противоположного тому], что присуще ей
субстанциально. Таким образом, мы говорим, что [субстанция]
принимает что-либо из вещей, расположенных и конституирован-
ных вне [самой] субстанции. Поэтому в связи с тем, что огню суб-
станциально присуще быть горячим, огонь не принимает тепла;
так что огонь не способен принимать ни тепло, ни холод. Тепло он
не принимает потому, что оно неизменно близко его природе
и субстанции. Холод же не принимает, поскольку природа тепла
сама по себе отталкивает противоположность самого огня. Таким
образом, если есть то, что принимает огонь, то есть нечто располо-
женное вне [субстанции огня], он необходимо принимает также и
его противоположность; при этом сам огонь остается одним и един-
ственным [по числу]. То же следует сказать и о воде: она не прини-
мает влажность, как и огонь — тепло, ведь влажность некоторым
образом присуща ей по природе. Кроме того, как тепло для огня,
так и влажность для воды именуются не просто качествами, но суб-
станциальными качествами воды и огня. О воде же, поскольку ни
|
тепло, ни холод ей субстанциально не присущи, говорится, что
она способна принимать тепло и холод.
Поэтому [здесь] говорится не о тех противоположностях, кото-
рые присущи субстанциально, но о тех, которые может принимать
любая субстанция, то есть, о том, что может быть привлечено из-
вне. Очевидно, что эта [особенность] присуща всем субстанциям.
Ведь поскольку Цицерон здоров или болен, то и «человек» здоров
или болен; если «человек» здоров или болен, то и «животное» здо-
рово или больно. Однако «животного» и «человека» можно рас-
сматривать двумя способами: одно дело, что они сказываются
о многом, другое — что они являются субстанциями. В первом слу-
чае, как сказывающиеся о многом, они не принимают противопо-
ложности. Так, например, «животное», сказываясь о видах, не яв-
ляется ни разумным, ни неразумным, и «человек», сказываясь об
индивидах, не есть ни здоровый, ни больной; напротив, в связи
с тем, что они — субстанции и главенствуют над индивидуальны-
ми субстанциями, [роды и виды] способны принимать противопо-
ложности. Поэтому [способность]·принимать противоположности
будет единственным собственным признаком субстанции.
Итак, пусть о субстанции будет достаточно сказано. Во второй
книге мы приступим к описанию количества.
|
