Философия познания М.Вебера

 

Макс Вебер (1864 — 1920 гг.) — немецкий социолог, философ и историк. Защитил диссертацию на тему: " К истории торговых обществ в сред­ние века ". Он автор многочисленных работ: " Протестантская этика и дух капитализма ", " Собрание сочинений по социологии религии " (в 3 т.) " «Объективность» социально-научного и социально-политического познания ", " Критические исследования в области логики наук о культуре ", " О некоторых категориях понимающей социологии ", " Смысл "свободы от оценки" в социологической и экономической науке ", " Наука как призвание и профессия ", др.

Вебер последовательно отстаивает логическую и теоретическую автономию науки, которая не может опираться на метафизическую посылку о "духе народа", якобы создающем правовые и экономические системы и языки. Он критикует исторический материализм за догматизацию отношений производственных форм труда с другими социально-культурными феноменами (отношений базиса и надстройки). Отличая обобщающий метод от метода индивидуализации, Вебер все же подчеркивает, что операция вы­деления не есть нечто, принадлежащее объекту исследования, а явля­ется результатом отбора фактов ученым, выделяющим свой предмет из множества других. Привилегированных наук нет. Цель всякой науки — постичь истину, описать и объяснить реальность. Эта задача бесконечна. Познание не может дать дефинитивно-интегрального воспроизведения реальности. Беспрестанно преодолевать себя и инерцию собственного мышления — таков долг ученого, по мнению М.Вебера.

Положение о том, что цель науки заключается в установлении истины, Вебер распространяет на историографию, которую интересует реальная, а значит, индивидуальная конфигурация событий. Такая же цель стоит и перед всеми социальными науками, интерес которых направлен на типическое в социальном действии, как действии, совершаемом в по­стоянном соотнесении с другими. Он предлагает классификацию социальных действий: 1) рациональное поведение в отношении к некоей цели,
2) рациональное действие в отношении к ценности, 3) аффективное действие,
4) традиционное действие, как действие продиктованное обычаями и верованиями.

Ни статистические данные, ни интуицию нельзя положить в основание историко-социальных наук. Интуиция находится в чувственной сфере, в то время как наука должна быть контролируема. Пережитой опыт не может заменить понятия, ибо он персонален и как таковой ускользает от доказательств. Посредством его нельзя воспроизвести событие, нужен научный метод с необходимыми правилами и доказательствами.

Для Вебера есть только одна наука, ибо критерий научности один в естествознании, истории и социологии. Но любая при­чинная трактовка фрагментарна и частична по отношению к реальности. А поскольку реальность бесконечна, каузальная регрессия уводит нас в дурную бесконечность. И все же мы вынуждены, считает Вебер, довольствоваться опре­деленными (не всеми) аспектами становящейся реальности, а значит, отбираем как изучаемые феномены, так и точки зрения на них.

Отбор изучаемых феноменов и точек зрения на них всегда производится через соотнесение с ценностями. Но соотнесение с ценностями у Вебера не связано с какой-то объективной и всеобщей системой ценностей. "Соотнесение с ценностями" — это не вынесение ценностных суждений и не признание абсолютных и безусловных ценностей. Речь здесь идет о принципе выбора, устанавливающем направление поиска для причинного объяснения феноменов. Так, согласно Веберу, историк занимается теми аспектами происходящего, которые могут быть поняты лишь с опре­деленной точки зрения.

Язык социолога или историка заметным обра­зом отличается от языка математики или физики: в нем мало точности. С целью придания строгости языку социальных наук Вебер предлагает теорию "идеальных типов". К идеальному типу мы приходим, акцентируя ту или иную точку зрения, с которой очевидна связь некоего множества различных феноменов, выраженных в большей или меньшей мере. Полученная таким образом картина не есть уженечто эмпирически данное. Эта картина — утопична, поэтому историк должен видеть дистанцию, разделяющую идеальный тип (картину) и реальность.

"Идеальный тип" Вебера играет роль методологического инструмен­та, а также является эвристическим приемом. Так, понятия христианства, гражданской экономики, капитализма, церкви и т.п. нужны нам, чтобы соизмерять и сравнивать с ними реальность, определяя степень близости или отдаленности от данной модели. Характеристики идеальных типов таковы: 1) они не отражают и не повторяют подлинной реальности,
2) они, чем дальше, тем больше и лучше выражают различные аспекты реальности,
3) они не должны смешиваться с оценкой или цен­ностью, 4) в них выражено ограниченное единообразие событий.

Историк, по мнению Веберу, отдает себе отчет в индивидуальности исто­рических феноменов. Это значит, что он способен их объяснить. Но объяснить — значит воспользоваться всеобщими понятиями из области номологических наук. Другими словами, чтобы объяснить исторические факты, требуется знание законов. Такие законы историк берет из социологии, вскрывающей связь и регулярность человеческого поведения. Вебер говорит о конструировании объективной возможности, в виде суждения, основанного на всестороннем знании пред­мета, которое дает шанс проследить, как могли бы обстоять дела, чтобы лучше понять, что же случилось на самом деле.

Вебер настаивает на существовании границы между знанием и оценкой, суждениями о фактах и суждениями о ценностях, между сущим и должным. Социальная наука должна объяснять, а не оценивать. В качестве объясняющей, наука ценностно нейтральна, свободна в оценках. Она ищет истину — почему случилось так, а не иначе. Вебер защищает свободу научной мысли от этико-политико-религиозных вторжений. Он также защищает свободу науки от дема­гогов разного рода, призывает к воздержанию от оценок, под которым понимает отделение себя ученого от себя политика. Нужно не злоупот­реблять своим положением в ситуациях (например, профессор перед студентами), в которых присутствующие, возможно — инакомыслящие, вынуждены молчать. Нельзя также выдавать за научные истины свои субъективные мнения, примешивать к предмету пророчества и глобальные оценки, смешивать строгий анализ с ценностными суждениями. Свои взгляды нужно пропагандировать не с кафедры университета, а с общественной трибуны. Служить истине, а не группам давления, начальникам, друзьям — вот задача ученого.

Следует всегда давать слово оппонентам, в т.ч. не занимающим важных постов. Нужно всегда четко указывать на то, что обосновано, а что является оценкой, субъективным убеждением. Преподавательдолжен учить других, как стать ученым. Он должен иметь мужество подвергнуть обсуждению свои личные ценности там, где они могут встретить компетентную критику.

Наука и научное знание, конечно, отличаются от ценностей. Но и про­пасти между ними нет. Обозначив цель, ученый может сказать, какие средства необходимы для ее достижения, какие будут последствия, ка­кова цена реализации желаемой цели, какие моменты достижимы, какие нет, с какими другими ценностями столкнется наше устремление. Однако, убежден Вебер, никакая наука не скажет, что нужно делать. Что делать? Кто виноват? Как дальше жить? — на подобные вопросы научного ответа не может быть, ибо, как считает Вебер, здесь мы стучимся не в ту дверь. Ответы на такие вопросы должен искать каждый из нас самостоятельно, рассчитывая на собственные силы. Как говорит Вебер, врач может вылечить, но не он решает, стоит ли жить вообще.

Вебер исследует значение религиозных форм жизни людей, начиная с примитивных сакральных культов, кончая сегодняшним "расколдованием мира". Он пишет: "Человеческое общество эволюционирует в направлении организации все более рациональной и еще более бюрократической". Формулу капитализма Вебер определяет как единство стремле­ния к максимальной прибыли и рациональной дисциплине. Не созерцание, авантюры и военные походы, а наука и дисциплина — вот ценности сов­ременного общества. Он уверен, что роль мотора современного ему капитализма в свое время сыграла кальвинистская этика. В этой этике, как считает Вебер, элиминирован магический элемент из картины мира. Анти­ритуальный характер кальвинистской этики ориентирует на природный порядок, развиваемый и используемый наукой.

Полемизируя с марксизмом, Вебер утверждает, что существуют объекты нашего познания, которые можно в узком смысле назвать "экономическими процессами" или институтами. К ним присоединяются другие, например, события религиозной жизни. Чтобы проявился научный потенциал марксизма, необходимо освободить его от односторонности и догматизма, прежде всего в виде решающего значения экономического фактора. Он пишет: "Впрочем, все науки, от филологии до биологии, время от времени претендуют на то, что они создают не только специальное знание, но и «мировоззрение»".

Вебер поднимает проблему смысла науки: "Зачем наука занимается тем, что в действительности никогда не кончится и не может закончиться? Прежде всего, возникает ответ: ради чисто практических, в более широком смысле слова — технических целей, чтобы ориентировать наше практическое действие в соответствии с теми ожиданиями, которые предсказывает наш научный опыт... Но какова же внутренняя позиция самого человека науки по отношению к своей профессии, если он вообще стремится стать ученым... что же осмысленное надеется осуществить ученый своими творениями, которым заранее предопределено устареть, какой смысл усматривает он в том, чтобы включиться в это специализированное и уходящее в бесконечность производство?".

Научный прогресс, считает Вебер, связан с дроблением знания Сам процесс интеллектуализации веками набирал обороты. И дикарь уже знал, как он обеспечивает себе ежедневное пропитание. Вебер пишет: "возрастающая интеллектуализация и рационализация не означают роста знаний о жизненных условиях, в которых приходится существовать. Она означает нечто иное: люди знают и верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время все это можно узнать... нет никаких таинственных, не поддающихся учету сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета. По­следнее в свою очередь означает, что мир расколдован (выделено нами — СХ). Более не нужно прибегать к магическим средствам, чтобы склонить на свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, для которого существо­вали подобные таинственные силы. Вот это и есть интеллектуализация". "Человек культуры, включенный в цивилизацию, постоянно обогащающуюся идеями, знанием, проблемами, может "устать от жизни", но не может пресытиться ею. Он улавливает лишь ничтож­ную часть того, что вновь и вновь рождает духовная жизнь, притом всегда что-то предварительное, неокончательное, и потому для него смерть — событие, лишенное смысла". И еще: "Кто сегодня, кроме некоторых "взрослых" детей, которых можно встретить как раз среди естествоиспытателей, еще верит в то, что знание астрономии, биологии, физики или химии может — хоть в малейшей степени — объяснить нам смысл мира или хотя бы указать, на каком пути можно напасть на след этого "смысла", если он существует? Если наука что и может сделать, так это скорее убить веру в то, что будто вообще существу­ет нечто такое, как смысл мира".

Наиболее простой ответ на вопрос: что такое " наука как призвание ", дает, по словам Вебера, Лев Толстой (см. ниже) — наука абсурдна, ибо не дает ответа на единственно важные вопросы: "Что нам делать?" и "Как нам жить?" По мнению Вебера, предполагая значимыми логические правила метода,наука по необходимости предполагает важным и результат научного поиска, считая все это достойным внимания. Но очевидно, что сама такая предпосылка (все это стоит знать) не может быть научно доказана. Данная предпосылка недоказуема средствами науки: "Можно только указать на ее конечный смысл, который затем или отклоняют, или принимают в зависимости от собственной конечной жизненной установки".

"Исторические науки учат нас понимать культу­рные феномены. Но сами они не дают ответа ни на вопрос о том, были ли ценными эти явления культуры и должны ли они дальше существовать, ни на другой вопрос — стоит ли прилагать усилия для их изучения". По существу, рассуждает Вебер, наука предполагает выбор научного разума, но сам этот выбор научно нельзя обосновать. То, что научная истина есть благо, — отнюдь не есть научное суждение: наука не может обосновать и не может опровергнуть ценности. Вебер заявляет: "Какой человек отважится "научно опровергнуть" этику нагорной проповеди, например, или заповедь "непротивление злу"...? И, тем не менее, ясно, что здесь... проповедуется этика, требующая отказа от чувства собственного достоинства...". И далее: "богами и их борьбой правит судь­ба, но вовсе не "наука"... Но тем самым кончается обсуждение профес­сором предмета в аудитории".

Учительне является вождем, а этика не есть наука: "ценность человека не зависит от того, обладает он качествами вождя или нет. И уж, во всяком случае, человека делают отличным ученым и академическим преподавателем не те качества, ко­торые превращают его в вождя в практической жизни или, особенно, в политике... Опасно, если академический преподаватель выступает в аудитории в роли вождя". "Учитель тем лучше выполняет свою задачу, чем добросовестнее избегает внушать слушателям свою позицию, свою точку зрения". Наконец, чтобы покончить с дьяволом интеллектуализма, следует "не обращаться в бегство при виде его, как обычно предпочитают делать, а с начала до конца обозреть его пути, чтобы увидеть его силу и границы" (ср. Кант о границах рассудка и разума).

Главнейшим признаком позитивно-религиозного человека Вебер считает, как он говорит, способность к подобному виртуозному акту "принесения в жертву интеллекта" в пользу положения: "Верую не в то, что абсурдно, а потому, что абсурдно". Это, по его же словам, свидетельствует о том, что напряжение между ценностными сферами науки и религии непримиримо, несмотря на существование теологии (а скорее даже благодаря ей).

"Судьба нашей эпохи с характерной для нее рационализацией и интеллектуализацией и, прежде всего, расколдованием мира заключается в том, что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы или в потустороннее царство мистической жизни, или в братскую близость непосредственных индивидуальных отношений. Не случайно наше самое высокое искусство интимно, а не монументально". Тем, кто не может принять судьбу современной эпохи, Вебер советует тихо и просто вернуться "в широко и милостиво открытые объя­тия древних церквей"; в этом принесении в жертву интеллекта, по его словам, "есть все же нечто иное в нравственном отношении, чем попыт­ка уклониться от обязанности быть интеллектуально добросовестным".

 

 

 

Прагматизм о познании

Пирс

Чарльз Сандерс Пирс (1839 — 1914 гг.) — американский философ, ло­гик, математик, естествоиспытатель. Считается " отцом научной фило­софии США ". Ввел в философию понятие " прагматизм ". Основные сочинения: " Как сделать наши мысли ясными ", " Фиксация веры ", " Исследования по логике ", др.

Пирс считал, что познание неинтуитивно по природе, в нем не дол­жно быть ни заимствований из здравого смысла, ни априорных синтети­ческих суждений. Познание — это исследование. Поиск на­чинается с сомнения. Сомнение раздражает и подталкивает к борьбе. Ради достижения некоторой уверенности, состояния покоя и удовлетворенности, мы стремимся приобрести верования (убеждения), поскольку они определяют наши действия.

Пирс называет четыреметода фиксации верований (убеждений): 1) метод слепой приверженности, 2) метод авторитета, 3) априорный метод и 4) научный метод. Пирс критикует первые три метода. Он считает, что априорный метод претендует на согласие с разумом. Но ведь разум одного философа, отмечает Пирс, не тот же, что другого. Стало быть, когда мы делаем предметом исследования нечто вкусовое, то априорный метод обнаруживает черты авторитарности (это — второй метод, который опирается в значительной мере на невежество). Если мы хотим сделать проч­ными наши убеждения, единственно корректным методом придется приз­нать научный.

В науке, в свою очередь, есть три основных способа обоснования: дедукция, индукцияи абдукция. Дедукция дает спо­соб получения верного вывода из истинных посылок. Индукция — это рассуждение, в ходе которого из знания свойств некоторых элементов класса делается вывод о том, что данные свойства принадлежат всем элемен­там класса. Индукция связана с гомогенными (однородными) фак­тами, она классифицирует, а не объясняет. Переход от фактов к их причинам достигается в рассуждении, которое Пирс называет абдук­цией. Схема абдукции такова: 1) Наблюдается необычный факт С. 2) Если А истинно, то С естественно. 3) Есть, таким образом, основание предполагать, что А истинно. При абдукции подразумевается, что в целях объяснения проблематичного факта нужно найти некую гипотезу, а из нее затем дедуктивно можно получить сле­дствия, чтобы подвергнуть последние экспериментальной проверке. При помощи метода абдукции Пирс пытается соединить индукцию с дедукцией. Абдукция, с другой стороны, показы­вает фаллибильность (погрешимость, уязвимость) научных верований (убеждений). Для ума ученого, утверждает Пирс, нет гипотез, которые нельзя было бы проверить или опровергнуть.

Пирс применяет к логике научного исследования прагматическое правило. Понятие, или иначе — рациональный смысл некоторого слова или словосочетания (выражения), постигается исключитель­но через его возможные последствия для реального жизненного поведе­ния. Понятие редуцируется к экспериментальным эффектам, а последние, в свою очередь, сводятся к возможным действиям (тому, что реализу­ется, как только представится случай). Действия же так или иначе всегда соотносятся с тем, что постигают чувства. Следовательно, рассуждает Пирс, наши верования (убеждения)являются для нас правилами возможного действия. Так вводится прагматическая максима: постижение объекта — это постижение всевозможных практических последствий, которое образует наше понимание объекта.

Пирс, однако, не сводит истину к полезности, как иногда трактуют его подход. Он структурирует логику исследования, методологическое правило которой рассматривает истину как совершаемое: истинными считаются идеи, подтверждаемые практическими (не окончательными и не абсолютными) результатами. Прагматизм Пирса, таким образом, в отличие от традиционного эмпири­зма, открыт для будущего и ставит под контроль все идеи, их практи­ческие следствия и возможные применения (ср. Поппер, ниже).

Любая мысль — "это знак, участвующий в природе языка", "мыслить без знаков невозможно". Знак заменяет объект в каком-то аспекте. Пирс вводит трехчастность ситуации коммуникации: знак (первый термин) в функции объекта (второй термин) и в отношении к интерпретатору (третий термин). Он разрабатывает семио­тические таблицы, в которых различает: знак-качество, знак-образ, знак-индекс, знак-символ и т.п. Пирс называет свою теорию знаков квазинеобходимой, хотя и подчеркивал фаллибилистический (гипотетический, зависимый от проверки) характер любого научного исследования.

Не только наше мышление состоит из знаков, но даже сам человек может быть понят как знак, считает Пирс. Мышление носит языковой характер. Невозможно мыслить без знаков. Таково основание человечес­кого познания, поскольку язык публичен по своей природе.

Пирс разработал первый в истории вариант (не считая идей Локка) семиотической теории.

Пирс формулирует, как он считает, три фундаментальных категории: первичность, вторичность и третичность. Эти категории определяют фундаментальные характеристики всякого феномена. Первичность выражает понятие бытия как независимого ни от чего другого. Она есть чистое присутствие феномена. Это — природа, свободная от концептуальных схем, царство чувс­тва. Вторичность представляет грубый факт; существование как присутствие в универсуме опыта. Она выражает "отношение к", реальность, которая всегда в оппозиции к другому. Вторичность — это, фактически, выражение понятие отношения. Третичность относится к интеллигибельному (постигаемому разумом) аспекту реальности. Она есть царство закона, поднимающегося над любым множест­вом.

По Пирсу, и материя, и душа обнаруживают тенденцию к обобщению, повторению, обретению неких привычек, или, лучше сказать, законов-привычек. Пирс признает некую универсальную силу, которую он назы­вает агапе, или любовь.

Пирс одним из первых адекватно оценил философское зна­чение открытия неевклидовых геометрий. Он писал: "Небольшая книга Лобачевского "Геометрические исследования" отмечает эпоху в истории мысли тем, что она ниспровергает аксиомы геометрии. Философские следствия из этого несомненно значительны и теперь ученые признают, что она должна вести к новому пониманию природы, менее механистическому, нежели то, которое направляло развитие науки со времени открытий Ньютона".

Джеймс

Уильям Джемс (Джеймс) (1842 — 1910 гг.) — американский психолог и философ, основатель прагматизма. Его основные сочинения: " Принципы психологии ", " Великие личности и их окружение ", " Нравственная жи­знь и философ ", " Воля к вере ", " Многообразие религиозного опыта ", " Существует ли сознание ", " Моральный эквивалент войны ", " Прагматизм — новое название некоторых старых способов мышления ", " Плюра­листическая Вселенная ", др. Пирс сделал прагматизм самым известным течением философии начала XX в. Он писал: "Прагматизм, на мой вз­гляд, самая радикальная форма эмпиризма и наименее критичная по от­ношению к прошлому... прагматисты избегают абстракций, вербальных решений, априорных оснований, фальшивых принципов, замкнутых сис­тем, ложных абсолютов. Он обращен к конкретности и адекватности фактов, поступков и силы. Это означает примат эмпиризма над рацио­нализмом, свободы и возможности над догматической претензией на окончательную истину. Прагматизм не ищет какого-то особого резуль­тата. Это всего лишь метод".

Позиция Джемса такова: "Идеи, являясь частью нашего опыта, становятся истинными постольку, поскольку помо­гают установить связь с другими частями опыта, усвоить его посред­ством концептуальных схем... идея истинна, если оперирует с уверенностью, упрощая и экономя наши усилия". Здесь очевидно понимание инструментального характера истины, подчеркивание ее полезности в деле улучшения и облегчения условий существования человека.

Отвечая на критику в понимании истины в духе субъективизма, Джемс подчеркивает, что связь с фактами никогда не потеряет своей важности для интеллекта. Он пишет: "Идея становится верной, ибо со­бытия делают ее истинной. Ее истина по существу — становление, про­цесс, и, более точно, процесс верификации". Только сомнительные идеи нельзя ассимилировать, оценить и проверить.

Джемс согласен с идеей тождественности ментальной и телесной жизни. Он принимает и идею о приспособлении внешних отношений к внутренним. По Джемсу, разум — функционально — является динамическим инструментом приспособле­ния к среде. Сознание — это некий поток мыслей: " чистый опыт ", или "нескончаемый витальный поток, поставля­ющий материал для наших рефлексий". Субъект-объектные отношения производны от "чистого опыта".

Джемс исследует вопросы ценностей. Проблемы морали не могут получить решения посредством обращения к чувствен­ному опыту. Джемс задается вопросами: Каков смысл жизни и есть ли он вообще? В чем состоит свобода? Есть ли разумная сила, управляющая мирозданием? Все эти вопросы, считает он, теоретически неразрешимы, но они требуют прагмати­ческого выбора.

Факты сами по себе ни хороши, ни дурны. "Лучшее бытие" как понятие физического смысла не имеет. Благо и зло существуют только в связи с требованиями индивида, воспринимающего события, удовлетворенного ими или разочарованного. Предпочтительны цен­ности, полагает Джемс, которые, реализуясь, способны подчинить меньшее число других людей и при этом сохранить универсум, богатый возможностями.

Без творческого и новаторского импульса сообщества обречены на стагнацию. С другой стороны, уважение к таланту, терпимость как условие творческого роста при взаимной поддержке не мо­гут не привести к образованию космополитической партии свободных интеллектуалов. "В вековой борьбе света против тьмы, права против произвола, — пишет он, — любви против зла Творец жизни с нами, и мы не можем все время проигрывать".

Религиозная жизнь не подлежит устранению и редукции. Контакт с миром невидимого радикально меняет характер человеческого опыта. Мистическое, как наиболее интенсивный момент религиозного чувства, открывает в сфере рационального новые, неведомые прежде измерения и возможности, как бы расширяя область восприни­маемого. Мистический опыт, считает Джемс, поддержанный и защищен­ный философией, указывает доступ в привилегированную сферу Божественного. Туда, где обретается душа и внутреннее основание универсума. Бог Джемса, — это не всеединство, а скорее соратник, спутник, партнер.

Религия — это практический постулат, а не "пропасть бессмертия". Религия — витальная гипотеза, продукт свободного выбора, то, чем нельзя манкировать (пренебрегать). Религиозный человек наполняет верой все, что он делает, и в самом малом начинании склонен видеть богатство возможностей.

Джемс пытается защищать жизнь челове­ка от бесчеловечных тенденций науки. Он боролся против культа науки и техницизма.