Пластика и звук экранного языка

■ Эволюция выразительных средств кинематографа. Функции звука. Вертикальный монтаж. Звукозрительная полифония. Ди­алог на телевидении ■

Пластика изображения и звуковой ряд, взаимодействуя, по­могают развитию драматического конфликта и имеют сильное эмоциональное воздействие. (Характерным примером могут быть сны доктора Борга в фильме «Земляничная поляна» И. Бергмана.) Говоря о звукозрительное™ современного экранного языка, вы­делим некоторые особенности пластики и звука. Проиллюстриру­ем это на примере эволюции выразительных средств кинематографа.

В немом кино пластика была единственной формой выражения. Как всякое пластическое искусство, кино должно было преодоле­вать ряд серьезных ограничений. Оно выбирало сюжеты, позволя­ющие раскрывать внешнее и внутреннее действие через движение внешнего мира. Немота экрана требовала тщательного отбора та­ких моментов, когда движение и пластическая характеристика ис­ключают необходимость иных, более сложных и тонких проявле­ний индивидуальности, и часто заставляла искать долгие околь­ные пути для развития сюжета.

Пластический образ в живописи лишен развития во времени. В немом кинематографе к изображению часто подходили именно с этих позиций, поэтому монтажное решение пластических кад­ров-символов, каждый из которых отражал момент наивысшей экспрессии, не приводило к синтетическому восприятию образа. И лишь появление звука открыло новые пути к высшей стадии выразительности образного языка — к полифонической структуре.

С приходом звука меняется характер драматургии, появляются новые, близкие к литературным средства и принципы построе­ния образа. Меняется стилистика и, главное, содержание игры актеров.

Глава 3. Мир — это театр, а люди в нем — только зрители

§ 2. Пластика и звук экранного языка

 

Благодаря выразительности слова значительно расширился круг возможностей социальной, бытовой, национальной и даже возраст­ной характеристики персонажей. Слово позволило вывести на круп­ный план психологический подтекст, показать самые незаметные нюансы человеческих переживаний и движения мысли.

Вместе с тем слово взяло на себя несвойственные функции: все то, что раньше передавалось изобразительной характеристи­кой (фон действия, настроение эпизода, эмоциональная окраска событий) стало выражаться с помощью слова. Появились такие реп­лики героев: «Посмотри, какое красивое небо...». Слово, диалог из­менили ритмическое строение фильмов, исчез короткий монтаж, все реже использовалась пластическая композиция, а драматурги­ческая и интеллектуально-аналитическая функции слова стали под­менять действие в кадре. И лишь современное кино и телевидение монтажно объединили пластические возможности изображения с эмоциональным и интеллектуальным значением слова.

Для того чтобы грамотно соединить звук и изображение, необ­ходимо знать особенности их воздействия на человека: пластика (изображение) направлена на подсознание, слово — на сознание. Поэтому на телевидении, где слово, звук играют ведущую роль, образная структура часто базируется на сознательном восприятии диалогов, монологов, а визуальное, пластическое построение кад­ров является вторичным, почти фоном словесного или звукового действия. Вследствие этого снижается активность визуального вос­приятия, удлиняются монтажные куски, монтаж носит характер

связок.

Звук выполняет две основные функции:

♦ воссоздание эстетического звучания (человеческая речь, ес­тественные шумы);

♦ пробуждение различных ощущений (страх, радость, горе).

Прямое совпадение звука и изображения раскрывает содержа­ние произведения; совпадение слова и изображения служит рас­крытию логики развития характера; контрапункт слова и изобра­жения показывает внутреннее состояние героя.

Содержание кадров может создать радостное настроение своим колоритом, уравновешенностью композиции, ритмическим по­строением, а звуковое сопровождение (неустойчивые звуки аккор­дов, неожиданный вскрик и т.д.) вносит диссонанс. Поэтому звук или слово детерминирует (определяет, обусловливает) смысловое значение кадра. Именно это и предопределяет характер монтажа

как смысловой соотносимости отдельного кадра с предшествую­щими и последующими.

Вертикальный монтаж есть звукозрительное построение, ко­торое строится по двум линиям: по горизонтали развивается сю­жет, по вертикали — его образное воплощение. При этом возника­ет чувственное соответствие между зрительным и звуковым рада­ми. Основным принципом вертикального монтажа является совпадение эмоционального и смыслового рисунков звука и изоб­ражения, подчиненных единым задачам и основной идее монтаж­ного куска.

Существуют определенные соотношения между звуком и изоб­ражением:

♦ изображение подчинено звуковому решению;

♦ звук подчинен изобразительному решению;

♦ звук усиливается изображением;

♦ изображение усиливается звуком;

♦ звук и изображение порождают новый образ;

♦ звук разрушает изображение.

Повествовательный тип сюжетосложения требует сохранения причинно-следственных связей (логическое соподчинение звука и изображения). Если в основе соединения монтажных фраз лежат ассоциации, то они могут быть созданы прямым действием (ассо­циации прямого порядка), звуком или изображением (умозритель­ные и эмоциональные ассоциации). Иначе говоря, ассоциации могут быть вызваны предметами материального мира, душевными пере­живаниями героя, состоянием его внутреннего мира.

Драматурги, режиссеры, композиторы подходят к проблемам синтеза музыки, звука и слова с точки зрения сложного полифо­нического рисунка, который раскрывает основную тему произве­дения, помогает развитию сюжета, показывает переживания, внут­ренний мир персонажей.

Звукозрительная полифония создается при несовпадении во времени длительности изобразительного и звукового рядов.

Одна из первых попыток использования внутреннего авторского монолога была предпринята А. Тарковским в фильме «Иваново детство», где монтажный контрапункт стал основным организу­ющим началом. Кроме прямого рассказа о жизни маленького вои­на Ивана в фильме есть еще одна тема — философская (размыш­ления автора о том, как могло случиться, что детство, счастье

Глава 3. Мир — это театр, а люди в нем — только зрители

§ 2. Пластика и звук экранного языка

 

исковеркано, превращено в «мертвое дерево» (пластический троп в финале — мертвое обугленное дерево как страшный символ со­прягается в нашей памяти с первыми кадрами, когда Иван летит над землей, и деревья все в зелени первой листвы, сопровождают его полет). Гармонический идеал у А. Тарковского всегда в прошлом. У Ивана это оставшиеся в памяти солнечные картины детства, улы­бающаяся мать, чистая вода в прозрачном колодце. В «Солярисе» это прошлое Криса, маленький коттедж на берегу озера, зеленая трава, капли дождя, семья за столом на веранде. Человек у А. Тар­ковского всегда поставлен в независящие от него невыносимые и трагические условия. Он побеждает, но какой ценой?

Разберем эпизод «Игра Ивана» из фильма «Иваново детство». Режиссер выражает идею фильма с помощью сопоставления изоб­ражения с «неорганизованным» звуком. Информационная роль слова сведена к минимуму, решающую роль приобретает эмоцио­нальная выразительность звука. Иван играет в церкви (даже жесто­кости войны, личная трагедия героя не смогли до конца убить в нем ребенка), и неожиданно луч его фонарика выхватывает над­пись: «Нас 8 человек, каждый не старше 18. Через час нас поведут убивать. Отомстите за нас...» И Иван начинает «слышать» их голо­са — не только тех восьми человек, а сотен, тысяч, для которых так же внезапно оборвалась жизнь. Эти голоса становятся громче, они сливаются вместе в один страшный гул, в котором «тонет» Иван. Так звуковая тема начинается раньше перехода от реально­сти к «видениям», к «снам» и заканчивается позже, объединяя изображения не только словесно, звуково или музыкально, но и выявляя общий смысл, подтекст эпизода. Чаще всего звуковая тема будит у героя ассоциации или, наоборот, пробуждает его от «сна». Особенно изящно выглядят панорамы, которые как бы переходят из одного кадра в другой (капающая вода на стене через панораму становится водой на стенках колодца), логически и эмоционально связывают сознание и подсознание.

Совершенно иначе А. Тарковский выстраивает изображение в фильме «Сталкер». Длительная панорама вызывает тоскливое чув­ство, она выматывает душу, а персонажи под монотонный скрип вагонетки все дальше и дальше удаляются в «зону». И вдруг неожи­данно герои заговорили. Слова, произнесенные с экрана, начина­ют приобретать значимость. Зритель вслушивается в каждое слово, которое «ложится» на изображение, отошедшее на второй план. Такое управление сознанием и подсознанием служит организую-

щим началом, и выразительность пластического кадра всегда свя­зана с «его звучанием» во всех фильмах этого неординарного ре­жиссера.

В финале фильма сделана попытка выделить полифоничность звучания каждого ряда: изобразительного, словесного и звукового. Изображение и музыка, ведя каждый свою партитуру, сливаются в контрапунктическом звучании и начинают восприниматься как символ. И финал преображается на глазах: более светлые тона вдруг начинают проявляться, придавая всему показанному на экране более значимое звучание.

Одним из редких по своей «оголенности» и последовательно­сти примеров органичного слияния изображения и слова является творчество шведского режиссера Ингмара Бергмана.

Для фильма-исповеди (именно так можно охарактеризовать наиболее принципиальные картины режиссера) естественно же­лание главных героев «выплеснуться» наружу, облегчить свою со­весть и освободиться от груза загнанных в подсознание воспоми­наний, «грешных» помыслов, невоплощенных деяний. Так же ес­тественно это желание выливается в длительные, иногда затянутые монологи, которые накладываются на крупный план говорящего или слушающего персонажа. Противоречащая на первый взгляд специфике экранного искусства внешняя статика кульминацион­ных эпизодов «Молчания», «Персоны» или «Стыда» может быть принята за театральность.

На самом деле И. Бергман строит эпизод на противопоставле­нии статики пространственных изменений бурной динамике внут­ренних процессов, материализуя движение мысли, микромира сознания. Его драматургическая концепция требует нового соот­ношения между словом и изображением и заставляет пластичес­кий образ следовать за нюансами мысли. Благодаря точной режис­серской разработке, блестящей игре актеров, справляющихся с задачей «визуализации» мышления в жестких рамках возможно­стей, предоставляемых длительными крупными планами или сме­ной нескольких средних и крупных планов, концепция кинема­тографа И. Бергмана обретает жизнь. Актеры способны зрительно выразить рождение мысли, чувства, потока ассоциаций потому, что режиссер отличается глубоким пониманием проблем совре­менного человека и вкладывает в уста своих персонажей жесто­кие, но правдивые слова, выражающие суть духовного тупика лич­ности. Вне страстной, одержимой, почти патологической тональ-

Глава 3. Мир — это театр, а люди в нем — только зрители

§ 2. Пластика и звук экранного языка

 

ности бергмановских монологов эти эпизоды выглядели бы только скверным театром на пленке.

Иногда И. Бергман передает функции слова музыке, хотя она лишена строгой детерминированности слова, поэтому идея может и не получить должной ясности воплощения. Однако в фильме «Осенняя соната» шведский режиссер отлично справляется с зада­чей, музыка позволяет ему внести новые, сообщающие образам многогранность, краски. Эта картина рассказывает историю не­сложившейся жизни молодой женщины Евы, которая обвиняет во всех своих ошибках и неудачах мать, пианистку, чей эгоизм ли­шил героиню ласки, домашнего уюта и уверенности в себе. Зри­тель смотрит на мать — Шарлотту через призму восприятия дочери. Однако эпизод, по ходу которого одну и ту же балладу Шопена исполняют обе женщины, ломает сложившейся стереотип оценки персонажей.

Крупные планы Шарлотты, слушающей, как играет Ева, от­крывают в ней и раскаяние, и нежность, и надежду, и заинтере­сованность в судьбе дочери, и то глубинное понимание искусства и красоты, которого лишена Ева. В исполнении Евы баллада зву­чит стандартно, плоско — как технический экзерсис. Игра Шар­лотты отмечена внутренней силой, глубиной, теми неповторимы­ми оттенками, которые рождают лишь подлинный талант и инди­видуальность. Драма взаимоотношений матери и дочери получает качественно новое измерение: не может быть во всем виновата мать, в своем злом, мстительном одиночестве повинна и сама Ева.

Можно провести некую параллель между «театральностью» филь­мов Ингмара Бергмана и Никиты Михалкова. У русского режис­сера это полифония различных жанров (начиная от вестерна, кон­чая мелодрамой и гротеском), и в то же время это фильмы-испо­веди. Характерным примером может служить «Неоконченная пьеса для механического пианино», где театральный характер носят ми­зансцены и манера игры актеров. Платонов (в исполнении А. Ка­лягина) — он и «шутник Миша» и «господин Чацкий», ироничен и смешон одновременно. Словесное действие выявляет сущность героев с их резонерством и мечтательностью, которая приобрета­ет нелепые черты и уродливые формы. Так, в одном эпизоде ро­мантические кадры зеленых кущ, фейерверков, туманов вдруг нео­жиданно обрываются, и на экране появляется резкий, обнажен­ный кадр — черно-белое изображение старого ствола дерева. Слова Платонова, обращенные к Софье, начинают звучать с горькой иронией: «Пощадите меня, не разрушайте моей жизни!.. Я верил

в долгую счастливую жизнь... Я верил в потом... потом — суп с котом». Здесь «словесный поток», которым так грешат все персо­нажи, прикрываясь им от настоящих дел, отгораживаясь от жиз­ни, теряя свою значимость, и лишь междометия, отрывочные фра­зы начинают «срывать одежды» с людей. Именно поэтому таким диссонансом звучит следующий кадр, построенный полностью на пластике: Платонов галопирует вниз по склону холма; он катит­ся, скользит по мокрой траве, ернически напевая дискантом ита­льянскую арию, которая является лейтмотивом фильма. Герой срывается вниз и в то же время остается среди «своих» — неле­пых, раздетых, бредущих (чем-то это шествие напоминает знаме­нитые «хороводы» Феллини) в предрассветных сумерках под сло­ва утешений недалекой, но доброй и доверчивой Саши: «... и мы увидим жизнь новую, светлую, чистую... и новых прекрасных лю­дей, которые поймут нас и простят»... Фильм оставляет ощуще­ние грусти оттого, что человек одинок (это подчеркивается рит­мом и монтажом: длинные статичные планы, неожиданно обо­рванные, как и реплики, короткими врезками, моментальными «фотографиями» персонажей, когда они остаются один на один с собой), и оттого, что в мелодраме, почти гротеске, звучат умело привнесенные режиссером горько-иронические нотки чеховской прозы.

К сожалению, для телеэкрана «тонкая» игра звука и изображе­ния пока недоступна. Так как изображение на телевидении лише­но множественности градаций изобразительных и светотональных фактур, оно имеет оттенок камерности показа. А основная мысль передается при помощи диалогов. Эмоциональные и смыс.ловые паузы в этих диалогах воспринимаются как цезуры, ритмические паузы. Слово-действие и действие сопрягаются, что дает постоян­ное ощущение присутствия персонажа в поле зрения зрителя. По­этому используется локальное построение мизансцены.

На телевизионном экране существуют привычные формы диа­логов (в кадре двое, трое выступающих) или так называемый «мон­тажный диалог», когда в монтажный строй включены высказыва­ния нескольких людей, имеющих различную точку зрения об од­ной и той же проблеме. При такой форме диалога чем острее поставлена проблема и выявлены диаметрально противоположные позиции, тем насыщеннее драматизм происходящего и динамич­нее идет монтажный спор. Для того чтобы у зрителя сложилось ощущение реальности беседы и не было чувства, что люди, уча­ствующие в ней, не соединены в едином пространстве, необходи-

Глава 3. Мир — это театр, а люди в нем — только зрители

§ 2. Пластика и звук экранного языка

 

мо соблюдать определенные монтажные правила «ведения» такого диалога: точное композиционное построение каждого кадра и тем-поритмическое соотношение между относительной длиной кадров. И чем лаконичнее построены ответы, тем более напряженно выг­лядит диалог. Другим вариантом телевизионного диалога могут быть монолог и его комментарий. При этом также нужно точно сораз­мерять абсолютные длины кусков: комментарий не должен во много раз превышать монолог, ибо тогда у зрителя возникнут неудовлет­воренность и ощущение, что одному из выступающих не давали сказать слова.

Монтажный метод построения диалога имеет как положитель­ные, так и отрицательные стороны. По воле режиссера выявляется скрытый подтекст, на первый план выдвигается эмоционально-образная структура. Основную нагрузку несет изобразительный ряд и темпоритм монтажных кусков. Смена крупностей, ракурсная съемка, свето-тональное решение позволяют создать пластический рисунок диалога, выявить психологический настрой героев, а их эмоцио­нальное состояние будет конструироваться. Текст отходит на второй план. Такое «абстрагирование» пространства (оно становится более условным) и времени (сжатие до минимума) позволяет органично вводить музыкальное и шумовое сопровождение. Этот метод часто употребляется для передачи внутреннего монолога (в фильмах «Ле­тят журавли» М. Калатозова, «Судьба человека» С. Бондарчука, «Монолог» И. Авербаха и т.д.). Однако порой пустые многословные диалоги становятся излишне значительными, экспрессивными, они несут в себе заряд, который их же и разрушает.

Рассмотрим структурные особенности построения диалогов, их типы, которые наиболее часто употребляются сегодня на телевидении:

♦ статичный диалог без действия, снятый статичной каме­рой, со статичным расположением актеров, с «видимым» движением, т.е. с помощью движения камеры;

♦ статичный диалог с нейтральным действием, которое яв­ляется лишь фоном для диалога;

♦ диалог с активным действием, связанным с диалогом.

Так как часто основной смысл действия раскрывается в диало­ге, монтаж можно осуществить на движении персонажа, подчи­няясь пространственным и масштабным изменениям мизансцены. Отдельные реплики могут быть разделены длительными паузами, находиться в середине диалога, поэтому монтаж подчиняется смыс­ловым переходам на новую точку общения.

При сложном расчленении диалога, снятого с нескольких то­чек в разных направлениях, звук становится ведущим фактором: чередование кадров, их длина подчиняются смыслу и ритму про­износимых фраз. Здесь необходимо соблюдать некоторые этичес­кие правила: персонаж должен произнести фразу в кадре, если он ее начал, находясь в статичном положении. Иначе зритель может подумать, что при монтаже часть фразы была изъята или вы­ступающему не дают говорить. Если говорящий направляется от центра кадра к его краям, фраза может быть закончена за кадром. У зрителей тогда создается иллюзия «выхода» персонажа за преде­лы кадра.

Диалоги по своей форме могут быть «замкнутыми» (персонажи ведут диалог между собой), а зритель является лишь сторонним наблюдателем. Тогда «четвертая стена» позволяет использовать любые монтажные переходы: по фразе, по взгляду, по движению, при помощи врезок, включения в сюжет музыкального сопровож­дения как лейтмотива.

Сегодня все большее значение приобретают «разомкнутые» диалоги, которые откровенно направлены в кинозал (или с экра­на телевизора) каждому из зрителей. Для такой формы диалога характерны длинные планы, обращение на камеру, в центре вни­мания — слово, изображение при этом выполняет второстепен­ную роль. Временное течение диалога в его последовательности создает ощущение безыскусности, рождения мысли на глазах у зрителя Такие телевизионные приемы, как «разомкнутый» диа­лог, откровенное «общение», с камерой стали использовать в по­вествовательном кинематографе; ими часто пользовался С. Гераси­мов. В фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино» Н. Михалкова, в котором основное место занимают статичные об­щие планы, придающие особую живописность действию, создаю­щие атмосферу «безвременья», диалоги носят открытый характер. Платонов, Софья да и другие персонажи не столько общаются между собой, сколько обращаются к зрителю.

Существуют парные диалоги. При таком построении диалога часто используется принцип треугольника, где необходимо соблю­дать линию общения.

Сцены с парным диалогом обычно единообразны по планировке и малоподвижны — собеседники стоят или сидят друг против друга, иногда идут рядом или едут в машинах.

Глава 3. Мир — это театр, а люди в нем — только зрители

§ 2. Пластика и звук экранного языка

 

Выработался некий канон монтажной разработки таких диалогов, который то в сокращенном, то в расширенном варианте встреча­ется и во многих современных фильмах: в начале сцены идет об­щий экспозиционный план, затем — средний и расчленение на круп­ные планы, которые дополняются повторением планов ансамбля, чтобы напомнить зрителю о месте действия, его атмосфере и ми­зансцене в целом, как она выглядит со стороны, а не с точки зрения самих персонажей, видящих только по отдельности друг друга¹.

Есть целый ряд моментов, на которые при звукозрительном монтаже необходимо обратить самое пристальное внимание:

♦ если говорящий начал двигаться, движение будет привле­кать больше внимания, чем слово;

♦ если после движения один из персонажей заговорил, кон­центрация внимания будет на слове;

♦ если персонажи движутся на фоне моря, улицы, в маши­не, необходимо давать интершумы;

♦ если используются два параллельных действия в одном дли­тельном кадре, диалог персонажей, которые находятся в центре, необходимо вынести на первый план, а все осталь­ное должно играть роль интершума;

♦ если музыкальное сопровождение или шумы начинаются раньше изобразительного ряда (в предыдущем эпизоде или кадре), они объединяются в восприятии зрителя как про­должение одного из них.

Музыка и шумы, как монологи, диалоги и закадровый ком­ментарий, являются одними из ведущих элементов драматурги­ческой структуры. Представим себе фильм, снятый сегодня в не­мом варианте; каждый кадр будет гиперболизирован в нашем вос­приятии, так как пауза воспринимается как эмоциональный удар, как прорыв во времени и в пространстве. Традиционное использо­вание музыки (как элемента, который разъединяет или объединя­ет не только отдельные кадры, но и отдельные сюжетные линии) изменяет эмоциональное звучание, влияет на восприятие темпо-ритма изобразительного ряда, является неотъемлемой частью дра­матургии фильма или телепередачи. Но наравне с этим существу­ют жанры, где музыка становится ведущим началом: это рок-опе-

ры (телевариант «Сестра Керри»), мюзиклы («Вестсайдская исто­рия», «Мелодии старого квартала») и т.д.

Когда музыка является органической частью сюжета, а не атт­ракционом или вставным куском, она может не только иметь фун­кциональное назначение, но и служить символом.

Очень интересное замечание по поводу полифонии современного экрана сделал композитор Г. Гладков, написавший музыку для мно­гих кино- и телефильмов: «Под фонограмму снимаются иногда и отдельные эпизоды в обычных, немузыкальных фильмах, чтобы помочь актерам точнее прочувствовать ритм — как динамику, так и внутренний ритм сцены. С помощью шаржирования музыкально­го ритма режиссер может создать комический эффект, а внезап­но оборвав музыку, заставить «звучать» паузу, подчеркнуть тра­гизм ситуации.

В будущем, мне кажется, технический прогресс откроет перед музыкой еще более широкие перспективы. Один из путей разви­тия — дифференциация всех звуковых компонентов: музыки, речи, шумов. Понимаете, что я хочу сказать? Предоставление возмож­ности каждой из «звуковых дорожек» по ходу фильма максималь­но полно выразить себя. Сейчас в современном фильме и физи­ческое звучание (в смысле силы звука), и смысловое идут более или менее ровно: разговор — шумы — музыка. Но можно ведь сделать такую запись, что или все шумы будут выявлены до преде­ла, от грохота землетрясения до пения маленькой пташки, и это превратится в звукошумовую симфонию; или речь толпы приобре­тет полифоническое звучание, от отдельных фраз до выкриков; или, представьте, музыка лилась спокойно, выполняя свою слу­жебную роль, — и вдруг словно ворвалась в фильм и выплескива­ется в полную силу: хор, оркестр — вся мощь и богатство!»¹

Современное телевидение, так же как и кинематограф, дает немало примеров, на стыке, слиянии жанров рождается интерес­ное произведение. Так, когда в фильме «Ассоль» (режиссер Б. Сте­панцев, оператор Б. Кипарисов) изображение и звук в равной сте­пени несут сюжетную и образную нагрузки. У каждого героя есть своя музыкальная тема и цветовая партитура (следует отметить использование красного цвета, его «нарастание» к финальным

 

¹ ФелоновЛ. Современные формы монтажа. М., 1982. С. 156

¹ Петров А., Колесникова Н. Диалоги о киномузыке. М.: Искусство, 1982. С. 148.

Глава 3. Мир — это театр, а люди в нем — шльки з^км»

кадрам становится не только эмоциональным, но и смысловым акцентом), которые либо противопоставляются друг другу (Ассоль и Хин), либо сливаются в сложном полифоническом рисунке (отец и дочь, Ассоль и Артур).

* * *

Звукозрительность современного экранного языка определяется особенностями пластики и звука, которые формировались по мере эволюции выразительных средств кинематографа. Сегодня кино и телевидение монтажно объединили пластические возможности изоб­ражения с эмоциональным и интеллектуальным значением слова.

Драматурги, режиссеры и композиторы создают сложный поли­фонический рисунок, синтезируя музыку и слово. В результате изоб­ражение и слово сливаются воедино, помогая наиболее полно рас­крыть основную тему произведения, последовательно развивать сю­жет, показывать внутренний мир и сложные переживания героев.

Из рассмотренных примеров видно, что современный этап раз­вития экранных искусств отличается от периода 1960-1970-х го­дов, когда основное внимание было направлено на слияние звука и изображения. Сегодня происходит слияние жанров и направле­ний, а звук и изображение, подчиняясь драматургическому строю и монтажу, остаются ведущими средствами выразительности.

Вопросы

О Как проходила эволюция выразительных средств кинематографа? © Какова роль диалога на телевизионном экране? В чем заключают­ся его структурные особенности? © В чем вы видите перспективы полифонии современного экрана?

Монтажное построение