Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 340

² Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большин­ства- М., 1990- С. 36—37. Предпочтение насильственного способа присвоения труду, присущее, конечно, не только древним германцам, ослабляет убеди­тельность трудовой теории, не свободной от идеализации, и подтверждает правомерность и авторитетность захвата как источника собственности для архаичного сознания.

собственному труду'. Гражданский оборот должен тогда остано­виться, как это обычно и происходит в утопиях и пасторалях.

Вопрос, кажется, уходит в основы права. B.C. Соловьев за­метил, что "труд никаких вещей не производит, а производит только полезности в вещах, но полезности, будучи только от­ношениями, а не реальностями, не могут быть предметом соб­ственности"². Это поразительно глубокое суждение³ при всей его тривиальности, впрочем, как говорил Л. Витгенштейн, вся философия — "обзор трюизмов". Если вспомнить, что, по из­любленному выражению римских юристов, право охватывает все же мир вещей, "реальностей", то мы должны оставаться в этой сфере, чтобы не оказаться за пределами права, а значит, мы не найдем юридической сути usucapio сведением этого по­нятия к трудовому освоению вещи. Наполнение usucapio собст­венно юридическим содержанием следует поэтому увязать уже с нуждами оборота, стремящегося примирить неизбежно обо­стряющееся в ходе экономического развития столкновение позиций приобретателя вещи и ее предыдущих владельцев, причем usucapio как продукт обмена уместно рассматривать в качестве средства разрешения конфликта между групповой, се­мейной принадлежностью вещи и вовлечением ее в оборот, который не мог сразу иметь форм безличных, только имущест­венных связей, приобретенных им поэдиев, когда и первона­чальный смысл usucapio оказался утраченным.

¹ При таком подходе обмен оказывается формой присвоения чужого тру­да, а значит, и чужой личности и содержит в себе неразрешимый антаго­низм. грозящий социальным взрывом всему обществу, не способному уже обойтись без товарного обмена.

² CowuW АС. Оправдание добра//Соч.: В 2 т. Т. t.M., 1988. С. 433. Кажет­ся, на те же представления опиралась утвердившаяся в средние века идея, что Бог — создатель, creator, тогда как дьявол — мастер, искусный изобре­татель. Если это так, то божественная природа собственности оказывается противоположной труду, искусству.

Вытекающую из этих взглядов обескураживающую перспективу неиз­менности вещи юриспруденция устранила, признав юридическую нстожде-ственность веши самсф- свое в результате переработки (спецификации).

Кстати, расхождения между прокульяниами и сабинианцами в вопросе о последствиях спецификации состояли не в разной оценке юридического значения труда, как этого следовало бы ожидать в условиях оправдания соб­ственности трудом, а имели своей основой различия в подходах к поставлен­ной греческой философией проблеме ведущей роли материи или формы.

¹ Этому взгляду Вл. Соловьева близко суждение Н. Алексеева; Бог. являясь абсолютной творческой силой, не может считаться собстиенииком всех пешей (хотя архаике и восточным государствам эта идея не была чужда. — К.С,), но "мы, конечные существа, считаем вещи своими потому, что мы не творили этих вещей: мы находим материю в пространстве и времени и можем только придавать ей ту или иную необходимую нам форму" (Алексеев Н.Н. Собствен­ность и социализм // Русская философия собственности. С, 350),

Например, Гай объяснял его так: "Считается, что это при­нято для того, чтобы права собственности на вещи не пребы­вали слишком долго в неопределенности, так как собственни­ку достаточно для отыскания своей веши интервала в год или два — времени, которое предоставлено владельцу для приоб­ретения давности"'. Диошди обращает внимание на то, что римляне рассматривали usucapio как разновидность отчужде­ния², хотя полного единодушия о месте usucapio в системе права (или системе изложения права) не было³.

В этом отношении usucapio на завершающей стадии разви­тия может приобрести качество способа обратного введения⁴ в гражданский оборот вещей, оказавшихся за его пределами, путем присвоения правовой позиции владельцу. Такое сужде­ние, подчеркивая технические возможности usucapio и явля­ясь, конечно, телеологическим, не может быть пригодно для объяснения происхождения института. Как замечает Диошди, раннее римское право не дает оснований считать, что умо-

' Д-В. Дождев, приводя это суждение, обращает внимание на его некор­ректность: нельзя "говорить о неопределенности отношений собственности, если истинный собственник веши известен" (Дождев Д.В, Римское частное право. С. 372).

Позднейшие обоснования исходят из рассудочных доводов, зашищаю- ших оборот и позицию добросовестного приобретателя: "Каково бы ни было происхождение собственности, каким бы путем она ни была приобретена, если она была в течение известного времени связана с волею лица, если она составляла ненарушимое его владение, то она присваивается ему оконча­тельно, и никакие дальнейшие пререкания не допускаются-

Иначе никто бы не мог быть уверен в законности своего владения и все отношения собственности покоились бы на зыбких основаниях- Давность ус­тановлена именно вследствие того, что прочность собственности составляет первую потребность гражданского оборота" (Чичерин Б.Н. Собственность и государство // Русская философия собственности. XVIII—XX. СПб.. 1993. С. 115). Можно заметить, что возможная несправедливость лишения собст­венности прежнего владельца обоснована не обработкой веши, а, во-пер­вых, вложением в нее воли приобретателя и, во-вторых, требованиями ста­бильности, все обоснования коренятся в логике оборота.

¹ Diosdi G. pp. cit. P. 144.

"Usucapio ведет к окончательной утрате бывшим собственником прав на вещь, то есть является скорее способом отчуждения, нежели приобретения",— отмечает Д. Дождев (Дождев Д.В. Римское частное право- С. 373). Если это так, то сделанное по другому поводу замечание Помпония: "...поскольку считает­ся, что закон Двенадцати таблиц употребляет слово "купля (emptionis)" на все случаи отчуждения..." (Дождев Д.В. Римское частное право, С. 379) •— приобретает здесь значение дополнительного довода в пользу того, что ис­точник usucapio следует искать о архаичной купле-продаже и в целом в обо­роте: именно этой логике мы и пытаемся следовать.

¹ Дождев Д.В. Римское частное право. С. 371.

⁴ При этом обороту мы противопоставляем не пребывание вещи в t'ami- lia — как это было на ранней стадии развития, а удерживание веши только во владении лица, без наличия распорядительных правомочий.

зрительно могла быть сформулирована конструкция, в прямом виде превращающая неправовую позицию в правовую: реаль­ный путь развития шел по пути приспособления к ранее воз­никшим правовым средствам, а ведущим мотивом становилось стремление найти в известных формах новые возможности. По­этому мы, скорее, встретим объяснение типа изречения (из-. вестного также у Цицерона, который, впрочем, как истинный римлянин вряд ли стремился и здесь к оригинальности, предпо­читая ей опору на здравый смысл, сила которого в очевидно­сти, конвенниональностн (общепринятом): usucapio constituta est ut aliquis litium finis esset —.приобретательная давность была ус- тановлена, чтобы положить конец тяжбам. В этом смысле естест­венно появление взглядов, согласно которым достаточно дли­тельное для небольшой общины владение выступало сначала как доказательство или, точнее, как основание для освобождения владельца от бремени доказывания права на вещь".

Выяснение юридической природы usucapio требует рассмот­рения предшествующего ей феномена usus auctoritas (букваль­но: пользование и ручательство²), возникшего на почве древ­ней купли-продажи и выражающего форму принадлежности веши приобретателю. Наличие usus auctoritas позволяло приоб­ретателю опираться на помощь продавца в случае предъявле­ния требований к вещи третьими лицами, а также при защите утраченного usus³. Согласно одним взглядам, auctoritas — это только гарантия против эвикции вещи на короткий период времени (соответственно вещь сразу закрепляется у приобрета­теля), по другим — это власть, даже собственность предшест­венника на переданную вещь, ограниченные сроком. Здесь же заявлено очень важное положение: auctoritas против чужезем­цев действует вечно (aetema auctoritas), что заставляет искать общую почву у понятия auetoritas.

' Diosdi G. Op. cit- P. 90..

² Бортошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. С, 320. Такой перевод, впрочем kaK и любой другой, может вызвать возражения, так как он в известной мере предрешает содержание самого понятия, относи­тельно которого ведутся многолетние дискуссии.

Диошди скептически оценивает возможность его точного выражения наличными языковыми средствами и лишь замечает,.что "слова usus auctori­tas вместе наверняка означают, что владелец веши получил неоспоримую юридическую позицию" (Diosdi G, Op.cU. P. 89).

Мы уже обсуждали смысл понятия usus auctoritas в гл. 4 книги.

³ "Очевидно, при утрате приобретателем держания <usus) виндикацион-ный иск также вчинялся при участии auctor, который помогал приобретате­лю доказать лучшее право на всшь в форме legis actio Sacramento in rem"; не исключена и легитимация отчуждатсля на виндикацию (Дождел Д,В. Римское частное право. С. 375, 387).

! Д. Дождев, опираясь на текст Цицерона (главный источник по этому вопросу), разграничивает содержание auctoritas до воз­никновения приобретательной давности, когда мы имеем дело с usus auctoritas, и после приобретения по давности, когда, как сформулировал Цицерон, возникает rata auctoritas (переве­дено автором как "подтвержденная власть"). При том» что "обе auctoritas относятся к нематериальному аспекту, принадлежно-.сти (в отличие от usus) и квалифицируют его как право, кото­рое может быть защищено процессуальными средствами", раз­личия между ними состоят в том, что в случае, usus auctoritas самостоятельная защита невозможна, а требуется привлечение предшественника, причем его участие не ограничивается только гарантией на случай эвикции (вопреки господствующему мне­нию), тогда как rata auctoritas — это уже основание для нор­мальной защиты, т.е., по словам Цицерона, "конец споров и опасности судебных разбирательств", хотя и не создает права приобретателя на вещь. Отсюда делается вывод, что auctoritas в составе usus auctoritas "представляет собой конституирующий элемент специфического режима принадлежности, соотноси­мого с классической possessio ad usucapionem"'-

Такое понимание позволяет увязать auctoritas с той истори­ческой стадией обмена^ когда нахождение вещи в составе -fa-milia (где могли пребывать и вещи, исключенные из оборота) юридически противопоставлялось ее выходу в оборот, что тре­бовало придания ей определенной формы обшей принадлеж­ности, личной связи, объединявшей и отчуждателя, и приоб­ретателя, пока вещь не упокаивалась вновь в составе иной famUia. Тогда aetema auctoritas против чужаков объясняется тем, что вещь рассматривается как вырванная из недоступной чужакам в силу ее связи с культом предков fanulia² и тем самым посто­янно пребывающая в обороте³.

Следовательно, auctoritas отражает процесс нахождения баланса в определении форм принадлежности на той ранней стадии, когда оборот начинает затрагивать имущественную це-локупность familia. Этот процесс носил, конечно, фундамен­тальный характер и, безусловно, имел первенствующее значе­ние для иных форм,.которые, имеют свой источник в нуждах оборота. Поскольку наше право сегодня достаточно чувстви­тельно к вопросам приоритетов форм, подчеркнем замечание Д. Дождева: "Несомненно, возможность приобретения от не-

^\ ДождевД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 128—130.' ¹ См.: Дожде* Д.В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993. ³ См.; Дожди Д. В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 131—132.

собственника представляет собой лишь следствие самого по­рядка, который наделяет реальным эффектом давностное вла­дение и вторична, как и трактовка usucapio в качестве способа приобретения"'.

Другая известная сторона того же процесса ~ развитие идеи личности, а вслед за ней — и воли лица (поэтому учет добро­совестности на ранней стадии был еще невозможен), с кото­рыми увязывается уже классическая usucapio. Но их тесная связь с оборотом не вызывает сомнений и заставляет в дальнейшем искать решения основных проблем приобретательной давности исходя из логики оборота,

Usucapio, возникшая из usus auctoritas, — продукт доклас-сического развития, откуда часто выводят и смысл термина — приобретение через пользование (usu capere). Трансформация, которую претерпевает usucapio в классическом праве, увязыва­ется с отделением собственности от личных отношений и раз­личением собственности и владения. Одновременно происхо­дит и сужение сферы самой usucapio².

Поскольку первоначально usucapio не требовала добросовест­ности (bona fides) и надлежащего основания (iusta causa), их про­никновение в usucapio можно объяснять как возрастанием инди­видуализации в римском праве, так и взаимодействием usucapio с развивающимися понятиями об основаниях собственности.

Обсуждая значение bona tides, Диошди замечает, что в стро­гом смысле слова вещь, полученная с пренебрежением фор­мальностями, не может считаться находящейся у приобретателя в доброй совести, поскольку каждый знал, что без манципации или in iure cessio собственность не приобретается³.

Но свой смысл bona fides может получить только на почве перетекания юридического значения от ритуальных форм оборо-

' ДождевД.В. Римское частное право. С. 373.

Если согласиться с этим, то действие приобретательной давности в обо­роте представляется как противостоящий собственности механизм с воспол­няющими функциями»-гг для такого представления и на самом деле имеется немало оснований.

^.DioaftG.Op.ciI.P. 145.

4bid.P.14S.

Этот вопрос, однако, имеет и современное звучание. Содержанием ст. 168 ГК охватывается не только незаконная сделка, нарушающая установленный за­коном запрет и потому действительно исключающая добросовестность, но и продажа чужого имущества, которая, будучи незаконной сама по себе, не сопряжена ipso iure с недобросовестностью, поскольку приобретатель дейст­вует, находясь в неведении относительно фактов, а не стремясь нарушить право (не будем рассматривать как имеющую мало почвы в действительности ситуацию, в которой воля покупателя направлена на прямое нарушение за­кона, не позволяющего продавать чужие вещи). См. также гл. 5.

та к неформальной традиции, в основе которого лежит разру­шающее ритуалы осознание того, что внешние акты поведе­ния получают силу не из самих себя, а из своего внутреннего, волевого содержания, А такому осознанию нет места, пока ар­хаические ритуалы не подвергаются испытанию рационально­стью. Следовательно, добрая совесть выступает не как некий антипод манципации, а скорее как продукт поиска смысла в ритуале.

Usucapio находилась во взаимодействии с бонитарной соб­ственностью, которая через Actio PubHciana опиралась на при-обретательную давность, а также с владением. Это не только привело к внутренним модификациям самой usucapio, но и сузило область ее применения.

Классическая usucapio имела другое важное ограничение — не подлежала приобретению по давности ворованная вещь (ве­роятно, речь сначала шла только о самих ворах). При широ­ком понимании воровства архаичным правом это ограниче­ние имело серьезные последствия и практически оставило usucapio лишь сферу передачи вещей путем взаимодействия с собственником.

Одним из наиболее важных практических вопросов совре­менной лриобретательной давности является именно сфера ее действия. Поэтому есть смысл сразу акцентировать внимание на ограничении сферы usucapio. Достаточно убедительным пред­ставляется объяснение Диошди. Он исходит из того, что с ут­ратой римским обществом первоначального характера неболь­шой общины и быстрой экспансией Рима старые сроки usucapio — два года для недвижимости и год для движимости — пришли в явное противоречие с реальностями оборота. Эти сроки теперь никак не гарантировали прежнему владельцу воз­можность своевременно отыскать свою вещь и принять меры к ее возврату. Более логичным было бы увеличение сроков (как это было сделано наконец Юстинианом и воспринято совре­менным гражданским правом), но такой путь, означающий ре­визию законов Двенадцати Таблиц, был абсолютно исключен для классического права. Поэтому юриспруденция пошла по пути ужесточения условий usucapio и резкого ограничения ее сферы. Следовательно, само по себе снабжение приобретатель-ной давности ограничительными механизмами, в том числе требованием добросовестности, не может считаться чертой про­гресса этого института. Если взять его в развитии, то классиче­ская usucapio была наиболее жесткой и ограниченной по срав-

нению как с архаичной, так и с той, которая закреплена со­временными кодексами'.

О "тенденции затруднять давность" применительно, в ча­стности, к взглядам Павла на требование доброй совести для момента не только традиции, но и купли говорит Дернбург².

Нужно, однако, заметить, что нормативное смягчение при-обретательной давности в современном праве многих стран со­существует с одновременным сужением ее сферы за счет непо­средственного возникновения собственности у добросовестного приобретателя движимости, с одной стороны, и устранения ограничений виндикации недвижимости — с другой.

В русском праве, пишет Г.Ф. Шершеневич, "давность вла­дения остается институтом малоразвитым"³.

Впервые давность владения обнаруживается в Псковской судной грамоте, хотя и до этого ссылки на старину владения были обычным делом- В русских памятниках можно заметить такие условия давности, как срок владения (от трех дет;' Со­гласно трехпольному хозяйству, до 30 для выкупа родоюввчяяу" ществ); непрерывность и спокойствие владения; воэдсйспяге на вещь (если владелец "стражет тою землею"); указание осно­вания владения. Для движимых вещей давности не было: "хо­лопу, робе суд от века".

В крестьянском быту имелось твердое убеждение, что не срок, а обработка земли — основание права, вследствие чего сам по себе выход из владения недвижимостью еще не ведет к утрате права собственности⁴.

Отмеченное М.Ф. Владимирски м-Будановым усложнение отчуждения родовой вотчины, ограниченное правом выкупа, вследствие чего "право собственности окончательно утвержда­лось не только договором купли, а истечением давности"⁵, имеет черты общности н<| столько даже с usucapio, сколько с пред­шествующим ему usus auctoritas.

Возможно, по причине слабой укорененности в отечест­венном праве приобретательная давность столь легко выпала

' Diosdi G. Ор. cit, P. 147-148. ¹ Дерибург Г, Указ. соч. С. 135. ' ^} Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 187.

⁴ Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского праьа. Ростов н/Д, 1995. С. 503-505.. ⁾ Там же. С. 574.

из ГК РСФСР 1922 г. В результате возникли совершенно неиз­бежные пробелы в вещных отношениях.

Ведь после отказа в виндикационном иске либо по основа­ниям добросовестности владения', либо по пропуску срока дав­ности, а также и в случае непредъявления такого требования возникало незаконное владение без каких-либо перспектив перейти к определенному титулу. В такой ситуации, создающей вечное разъединение собственности и владения, вещыориди-чески выбывала из оборота и не могла в него вернуться легаль­ным образом. Кроме того, вследствие одновременного упразд­нения и владельческой защиты такое незаконное владение не было защищено от любых посягательств; следовательно, вещь не только не могла вернуться в оборот, но и ее спокойное владение вне оборота не было никак обеспечено. Эта ситуация. более созвучная сегодняшнему дню, осталась без изменений и, надо ожидать, в скором времени привлечет внимание.

Не случайно цивилисты призывали к восстановлению при-обретательной давности. Уже в 30-е гг. первым на это обратил внимание В.А. Рясенцев. Ко времени разработки гражданских законов начала 60-х годов эта идея приобрела широкое при­знание среди ученых², однако еще не стала достаточно убеди­тельной для законодателя.

В последующие годы такие обстоятельства, как неограни­ченная виндикация государственного имущества³ и снисходи­тельное отношение к восстановлению сроков исковой давно­сти, а главное, слабое развитие оборота, позволяли обметить проблему незащищенного незаконного владения. Эта ситуация нашла свое теоретическое отражение в приравнивании пози­ции добросовестного приобретателя к собственнику: "Извест­но, что согласно правилам ст. 151—157 ГК РСФСР добросове-

' По ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. (по образцу § 932 ГГУ) исключение еще делалось для покупателя, получившего имущество, не подлежащее виндика­ции. Такой покупатель становился собственником. Однако в главе о купле-продаже ГК РСФСР 1964 г. и эта норма оказалась утраченной.

^г См., напр.: ГенкииД.М. Право собственности в СССР. М., 1961. С. 215. Интересно, что предлагалось установить одинаковые сроки исковой (по вин­дикации) и приобретательной давности. Ср. с установленным ГГУ макси­мальным сроком исковой давности в 30 лет (§ 195 ГГУ) и сроком в 30 лет (предельным) приобретения по давности земельного участка (§ 927 ГГУ);

' Ее инерционное действие продолжается и сегодня: применительно к государственной собственности начало течения приобретательной давности может исчисляться в любом случае не ранее 1 июля 1991 г., когда истек срок исковой давности после вступления в силу Закона "О собственности в СССР", отменившего неравные условия зашиты прав собственности разных субъек­тов (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94).

стный приобретатель имущества от несобственника становится его собственником", если нет оснований для удовлетворения виндикационного иска".

При обосновании этой позиции до недавних пор было при­нято ссылаться на классическую работу Б.Б. Черепахина², ко­торая исходила из известной нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г.

После обновления законодательства эта работа при всей своей авторитетности, едва ли уступающей авторитету закона, все же не могла заменить выпавшую норму о приобретении собственности добросовестным приобретателем от неуправо-моченного продавца.

При подготовке другого известного исследования (это время совпало с переходом к новому Гражданскому кодексу РФ) Б.Б. Черепахин, не обнаружив преемственности нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г., указал на ст. 28 Основ гражданского законо­дательства об ограничениях виндикации как на основание воз­никновения собственности у добросовестного приобретателя³.

С тех пор, как можно судить по юридической литературе, в особенности учитывая, например, воспроизведение этой пози­ции в комментарии ГК, включавшем главным образом обще­принятые взглядьг*, мнение о наличии в нашем праве института приобретения собственности добросовестным приобретателем практически не подвергалось сомнению и обычно при этом нор­мативным основанием указывалось ограничение виндикации.

Нетрудно заметить, что проблема решена путем толкова­ния, которое, и это главное, не находит прямых подтвержде­ний в тексте закона, ведь норма ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. не была воспринята в дальнейшем гражданским законодательст­вом, в том числе и ныне действующим. Но и практически та­кой подход таит неразрешимые трудности. Например, если соб-

' См.: Иоффе О.С, Обязательственное право. М., 1975. С. 210, Статьи 151-152 ГК РСФСР соответствуют статьям 301-302 ГК РФ, кроме прсимушественмой защиты государственного имущества а виде неог­раниченной его виндикации.

³ См.: Черепахин Б.Б. Юридическая природа и обоснование приобрете­ния права собственности от неуправомочснного отчуждателя // Уч. зап. Сверд­ловского юрид, ин-та. Т- 2. Свердловск, 1947.

³ См.: Череиахии Б.Б. Правопреемство по советскому гражданскому праву. М., 1962. С. 41.

⁴ "Смысл ст. 152 в том, что она закрепляет изъятия из общего принципа. установленного ст. 151 ГК РСФСР, предусматривая случаи, когда собствен­ник не может истребовать свою вещь из чужого владения. Более того, при этих обстоятельствах право собственности прекращается у бывшего собст­венника и возникает у владельца" (Комментарий к Гражданскому кодексу РСФСР/Отв. ред. С.Н. Братусь, О.Н. Садиков. М.. 1982. С. 191).

ственник добился признания недействительности сделки по от­чуждению своей вещи, но не прибегнул (или не получил удов­летворения) к виндикационному иску, непонятно, на каком основании приобретатель мог бы легально распорядиться ве­щью? Ведь единственное имеющееся у него основание — дого­вор — аннулировано, а все известные и истории, и теории права способы доказывания собственности, полученной в обо­роте, в том числе и пресловутое "дьявольское доказательст­во", состоят в приведении неопороченных титулов предшест­венников.

Понятно, что особое производство длядгстановления в этом случае добросовестного приобретения, создававшего, соглас­но доктрине, право собственности, не применяется¹. А при­знание его в исковом порядке не вытекало из смысла приве­денных высказываний о возникновении собственности (даже не презумпции) в силу самого факта добросовестного приоб­ретения веши отяесобственника, не подлежащей «индикации. Да и было бы в высшей мере странным увязывать возникнове­ние собственности у приобретателя с предъявлением к нему виндикационного иска надлежащим собственником, который таким образом превращался бы в то дарующее лицо, от дейст­вий которого зависели и потеря им собственного права, и воз­никновение такого права у нарушителя, в каком качестве он и воспринимает ответчика. В то же время установление добросо­вестности, которая, конечно, является вопросом факта, по­мимо суда всегда оставляет сильный элемент неопределенно­сти, недопустимый для отношений собственности. Здесь, кстати, обнаруживается смысл различия норм § 932 ГГУ и ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. Если по ГГУ провозглашается собст­венность приобретателя, кроме случаев, когда он действовал недобросовестно (и, следовательно, бремя доказывания лежит на оспаривающей стороне), то согласно норме ст. 183 ГК РСФСР 1922,г. покупатель приобретает право собственности, поскольку собственник не вправе истребовать от него имуще­ство. Такая формулировка сама по себе не подразумевает доб-

' Установление факта владения строением на праве собственности (п. 6 ст. 247 ГПК РСФСР) допускалось, например, если, во-первых, "никто не оспаривает прав заявителя на соответствующее строение", что совершенно естественно для особого производства, но едва ли выполнимо в данном слу­чае, и, во-вторых, если речь идет о "факте наличия документов, подтвср-;ж,даюших принадлежность заявителю строения на праве собственности" (Гра­жданское процессуальное законодательство: Комментарий / Отв. ред. М.К. Юкон. М., 1991. С. 438). Как видим, установление добросовестности приобретения не было предметом доказывания,

росовестности приобретателя и, следовательно,:ухудшает его позиции при показывании,;.

Итак, ссылка нового приобретателя на оказавшийся недей­ствительным прежний договор с несобственником уже невозь-можна, так как тогда этот новый приобретатель становится не­добросовестным, а предъявление иного основания права собственности невозможно за отсутствием технических средств его получения. Следовательно, не тольюо по буквальному смыслу. закона, но и с.практической точки зрения возникновение соб­ственности у добросовестного приобретателя вещи, не подле­жащей виндикации, надо признать весьмдУсомнительным. Од­нако в условиях неразвитого, маргинального оборота эти трудности не могли ощущаться и потому устранение посредст-* вом доктринального допущения наиболее заметных пробелов фундаментального характера в системе позитивного права могло иметь оправдания, Серьезным аргументом в пользу возникно­вения у добросовестного приобретателя сразу собственности было существование этого положения в основных правовых системах мира, и сила этого аргумента отнюдь не умалялась тем, что он чаще подразумевался, чем произносился. Именно мировой опыт заставляет признать, что здесь необходимо пря­мое нормативное урегулирование, а в его отсутствие и даже в отсутствие прямо сформулированной законной презумпции добросовестности владения теория возникновения собствен­ности у добросовестного приобретателя оставалсь весьма уяз--вимой.

Не может считаться достаточно убедительной и логика ото­ждествления ограничения виндикации в пользу добросовестно­го приобретателя со смежным, но все же иным институтом — приобретением добросовестным приобретателем собственности на вещь от неуправомочемного отчуждателя даже сучетом фор­мулировки той утраченной нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г., которая постоянно имелась в виду в предшествующие годы. Кроме очевидной нетождественности названных двух норм достаточно познакомиться с иной системой права; которой они усвоены, например с германской, наиболее близкой нашему праву (ведь влияние ГГУ хорошо чувствуется в ряде положений ГК РСФСР 1922 г.). Ознакомившись с § 986 ГГУ (возражения владельца про­тив виндикации), читатель, не знакомый с приведенной выше проблематикой, должен удивиться, не найдя вовсе никакой за­щиты, предоставляемой добросовестному владельцу против иска невладеющего собственника. Добросовестность учитывается лишь при расчетах, затрагивающих доходы и убытки, связанные с

виндицируемой вещью:(§ 587—994 и.сл.), но никак не при воз­врате веши. Вопрос, однако, легко разрешается, если обратить­ся к § 932 ГГУ, в силу которого любой приобретатель, кроме недобросовестного, становится собственником движимой вещи', приобретенной от несобственника.

Теперь ясно, что если добросовестный приобретатель стал собственником вещи в момент ее приобретения независимо.от наличия права на отчуждение у продавца, то виндикация к нему уже невозможна, так как он более не владелец, а собст­венник. Следовательно, наличие в законодательстве нормы об ограничении виндикации в пользу добросовестного приобретателя не подтверждает, а скорее опровергает допущение, что этот же приобретатель уже стал собственником.

Впрочем, даже при широком распространении этого допу­щения в нашем законодательстве того времени оставалось еще задавненное незаконное владение вещами, которые уже никак невозможно было ввести снова В оборот.

Нужда в приобретательной давности стала заметно возрас­тать с оживлением гражданского оборота, что объясняется ре­шающим значением развития обмена для этого по всей види­мости статичного института, содержание которого в наибольшей степени объясняется именно потребностями оборота.

Здесь нужно вернуться к вопросу о функциональном соот­ношении трех смежных и частично перекрывающихся инсти­тутов — ограничения виндикации, приобретения собственно­сти от неуправомоченного продавца и приобретательной давности. В каждом из них центральное место занимает рожден­ная в обороте вопреки собственнику фигура добросовестного приобретателя. На почве только что показанного сопоставле­ния § 932 и 986 ГГУ стала видна взаимозаменяемость приобре­тения собстйенности от неуправомоченного отчуждателя и ог­раничение виндикации. Именно то, что взаимозаменяемость означает И взаимоисключение, объясняет упразднение огра­ничения виндикации в пользу добросовестного приобретателя.

Правда, такую заменяемость не всегда можно называть вза­имной. Ведь если добросовестный приобретатель, всегда превра­щаясь в собственника, делает ненужной защиту от виндикации, то обратная связь лишена этого автоматизма: Получивший за-

Приобретение недвижимости, осуществляемое по ГГУ через запись в поземельныхкнигах, исключает передачусобственности путем традиции и темсамым юридическое значение владения, поэтомуиз оборота недвижимо­стиисчезает техническое значение добросовестного илинедобросовестного приобретения.

щиту от виндикации добросовестный приобретатель не стано­вится собственником в отсутствие прямого указания закона, а продолжает владеть без титула, незаконно и, чтобы стать собст­венником, нуждается в приобретательной давйости. Теперь по­нятен характер связи приобретательной давности с иными спо­собами "ограничения" (точнее, утраты) собственности в обороте. Приобретательная давность является последним средством вер­нуть в оборот вещи, выбывшие из него, и потому следует за виндикацией и приобретением вещи от неуправомоченного от-чуждателя (если эта норма имеется в позитивном законодатель­стве), как бы подбирая те вещи, кото^Ые не смогли попасть во власть собственника.

С принятием Основ гражданского законодательства 1991 г. Приобретательная давность впервые стала фактом гражданской кодификации в российском праве. Понятно, что пока мы не можем опереться на значительную практику, особенно если учесть, что сила самой нормы проявляется именно с истече­нием немалых сроков давности, завершающих юридический состав и дающих тем самым почву для права или спора о пра­ве. Поэтому сегодня любой спор, в котором сделаны ссылки на приобретательную давность, становится предметом обсу­ждения.

Примером может служить дело, рассмотренное Ставрополь­ским арбитражным судом в 1994 г. В феврале 1991 г. совхоз "Пер-вомайский^ передал кооперативу при агропромышленном ком­бинате "Минералводский" мельницу. В апреле того же года было заключено соглашение между комбинатом и кооперативом об аренде мельницы. 10 октября 1992 г, был составлен акт приема-передачи мельницы от кооператива вновь создаваемой ассо­циации крестьянских и фермерских хозяйств "Орал" (АКХ "Орал")> Однако коллектив мельницы, входящий в состав коо­ператива, продолжал эксплуатировать мельницу. В 1993 г. этим коллективом было создано АОЗТ "Майдан", а в октябре 1993 г. между АОЗТ "Майдан" и правопреемниками реорганизован­ного совхоза "Первомайский" был заключен договор купли-продажи мельницы. В 1994 г. АКХ "Орал" предъявила иск АОЗТ "Майдан" об истребовании мельницы из владения ответчика.