Кто всегда очень берег себя, под конец хворает от

Чрезмерной осторожности. Хвала всему, что закаляет! Я не хвалю

Землю, где течет -- масло и мед!

Чтобы видеть многое, надо научиться не смотреть на

Себя: эта суровость необходима каждому, кто восходит на

Горы.

И если кто ищет познания назойливым оком, как увидит он в

Вещах больше, чем фасад их!

Но ты, о Заратустра, ты хотел видеть основу и подоснову

Всех вещей; и потому должен ты подниматься над самим собою, все

Выше и выше, пока даже твои звезды не окажутся под

Тобой!

Да! Смотреть вниз на самого себя и даже на свои звезды --

Лишь это назвал бы я своей вершиной, лишь это осталось

для меня моей последней вершиной!"

Так говорил Заратустра с собою, поднимаясь на гору и

Утешая свое сердце суровыми изречениями: ибо сердце его

Сокрушалось, как никогда еще прежде. И когда он достиг вершины

Горного хребта, он увидел другое море, расстилавшееся перед

Ним, и он остановился и долго молчал. А ночь на этой высоте

Была холодная и ясная и усеяна звездами.

Я узнаю свою судьбу, сказал он наконец с грустью. Ну что

Ж! Я готов. Началось мое последнее уединение.

Ах, это черное, печальное море подо мною! Ах, это тяжелое,

Ночное недовольство! Ах, судьба и море! К вам должен я теперь

Спуститься!

Я стою перед самой высокой своею горой и перед самым

долгим своим странствованием; поэтому я должен спуститься ниже,

чем когда-либо поднимался я:

Глубже погрузиться в страдание, чем когда-либо

Поднимался я, до самой черной волны его! Так хочет судьба моя.

Ну что ж! Я готов.

Откуда берутся высочайшие горы? -- так спрашивал я

Однажды. Тогда узнал я, что выходят они из моря.

Об этом свидетельствуют породы их и склоны вершин их. Из

Самого низкого должно вознестись самое высокое к своей вершине.

--

Так говорил Заратустра на вершине горы, где было холодно;

Но когда он достиг близости моря и наконец стоял один среди

Утесов, усталость от пути и тоска овладели им еще сильнее, чем

Прежде.

Теперь еще все спит, говорил он, спит также и море.

Чуждое, сонное смотрит его око на меня.

Но ею теплое дыхание чувствую я. И я чувствую также, что

Оно грезит. В грезах мечется оно на жестких подушках.

Чу! Как оно стонет от тяжких воспоминаний! Или от недобрых

Предчувствий!

Ах, я разделяю твою печаль, темное чудовище, и из-за тебя

Досадую я на себя самого.

Ах, почему нет в моей руке достаточной силы! Поистине,

охотно избавил бы я тебя от тяжелых грез! --

И пока Заратустра так говорил, смеялся он с тоскою и

Горечью над самим собой. Как! Заратустра! сказал он, ты еще

Думаешь утешать море?

Ах, ты, любвеобильный глупец Заратустра, безмерно

Блаженный в своем доверии! Но таким был ты всегда: всегда

Подходил ты доверчиво ко всему ужасному.

Ты хотел приласкать всех чудовищ. Теплое дыхание, немного

Мягкой шерсти на лапах -- и ты уже готов был полюбить и

Привлечь к себе.

Любовь есть опасность для самого одинокого; любовь

Ко всему, если только оно живое! Поистине, достойны

смеха моя глупость и моя скромность в любви! --

Так говорил Заратустра и опять засмеялся: но тут он

Вспомнил о своих покинутых друзьях -- и, как бы провинившись

Перед ними своими мыслями, он рассердился на себя за свои

Мысли. И вскоре смеющийся заплакал -- от гнева и тоски горько

Заплакал Заратустра.

О призраке и загадке

Когда среди моряков распространился слух, что Заратустра

Находится на корабле, -- ибо одновременно с ним сел на корабль

Человек, прибывший с блаженных островов, -- всеми овладело

Великое любопытство и ожидание. Но Заратустра молчал два дня и

был холоден и глух от печали, так что не отвечал ни на взгляды,

ни на вопросы. К вечеру же второго дня отверз он уши свои, хотя

И продолжал молчать: ибо много необыкновенного и опасного можно

Было услышать на этом корабле, пришедшем издалека и

Собиравшемся плыть еще далее. Заратустра же любил всех, кто

Предпринимает дальние странствования и не может жить без