Чрезмерной осторожности. Хвала всему, что закаляет! Я не хвалю
Землю, где течет -- масло и мед!
Чтобы видеть многое, надо научиться не смотреть на
Себя: эта суровость необходима каждому, кто восходит на
Горы.
И если кто ищет познания назойливым оком, как увидит он в
Вещах больше, чем фасад их!
Но ты, о Заратустра, ты хотел видеть основу и подоснову
Всех вещей; и потому должен ты подниматься над самим собою, все
Выше и выше, пока даже твои звезды не окажутся под
Тобой!
Да! Смотреть вниз на самого себя и даже на свои звезды --
Лишь это назвал бы я своей вершиной, лишь это осталось
для меня моей последней вершиной!"
Так говорил Заратустра с собою, поднимаясь на гору и
Утешая свое сердце суровыми изречениями: ибо сердце его
Сокрушалось, как никогда еще прежде. И когда он достиг вершины
Горного хребта, он увидел другое море, расстилавшееся перед
Ним, и он остановился и долго молчал. А ночь на этой высоте
Была холодная и ясная и усеяна звездами.
Я узнаю свою судьбу, сказал он наконец с грустью. Ну что
Ж! Я готов. Началось мое последнее уединение.
Ах, это черное, печальное море подо мною! Ах, это тяжелое,
Ночное недовольство! Ах, судьба и море! К вам должен я теперь
Спуститься!
Я стою перед самой высокой своею горой и перед самым
долгим своим странствованием; поэтому я должен спуститься ниже,
чем когда-либо поднимался я:
Глубже погрузиться в страдание, чем когда-либо
Поднимался я, до самой черной волны его! Так хочет судьба моя.
Ну что ж! Я готов.
Откуда берутся высочайшие горы? -- так спрашивал я
Однажды. Тогда узнал я, что выходят они из моря.
Об этом свидетельствуют породы их и склоны вершин их. Из
Самого низкого должно вознестись самое высокое к своей вершине.
--
Так говорил Заратустра на вершине горы, где было холодно;
Но когда он достиг близости моря и наконец стоял один среди
Утесов, усталость от пути и тоска овладели им еще сильнее, чем
Прежде.
Теперь еще все спит, говорил он, спит также и море.
Чуждое, сонное смотрит его око на меня.
Но ею теплое дыхание чувствую я. И я чувствую также, что
Оно грезит. В грезах мечется оно на жестких подушках.
Чу! Как оно стонет от тяжких воспоминаний! Или от недобрых
Предчувствий!
Ах, я разделяю твою печаль, темное чудовище, и из-за тебя
Досадую я на себя самого.
Ах, почему нет в моей руке достаточной силы! Поистине,
охотно избавил бы я тебя от тяжелых грез! --
И пока Заратустра так говорил, смеялся он с тоскою и
Горечью над самим собой. Как! Заратустра! сказал он, ты еще
Думаешь утешать море?
Ах, ты, любвеобильный глупец Заратустра, безмерно
Блаженный в своем доверии! Но таким был ты всегда: всегда
Подходил ты доверчиво ко всему ужасному.
Ты хотел приласкать всех чудовищ. Теплое дыхание, немного
Мягкой шерсти на лапах -- и ты уже готов был полюбить и
Привлечь к себе.
Любовь есть опасность для самого одинокого; любовь
Ко всему, если только оно живое! Поистине, достойны
смеха моя глупость и моя скромность в любви! --
Так говорил Заратустра и опять засмеялся: но тут он
Вспомнил о своих покинутых друзьях -- и, как бы провинившись
Перед ними своими мыслями, он рассердился на себя за свои
Мысли. И вскоре смеющийся заплакал -- от гнева и тоски горько
Заплакал Заратустра.
О призраке и загадке
Когда среди моряков распространился слух, что Заратустра
Находится на корабле, -- ибо одновременно с ним сел на корабль
Человек, прибывший с блаженных островов, -- всеми овладело
Великое любопытство и ожидание. Но Заратустра молчал два дня и
был холоден и глух от печали, так что не отвечал ни на взгляды,
ни на вопросы. К вечеру же второго дня отверз он уши свои, хотя
И продолжал молчать: ибо много необыкновенного и опасного можно
Было услышать на этом корабле, пришедшем издалека и
Собиравшемся плыть еще далее. Заратустра же любил всех, кто
Предпринимает дальние странствования и не может жить без
