Ах, безумцем становится каждый пленник! Безумством

Освобождает себя и плененная воля.

Что время не бежит назад, -- в этом гнев ее; "было" -- так

Называется камень, которого не может катить она.

И вот катит она камни от гнева и досады и мстит тому, кто

Не чувствует, подобно ей, гнева и досады.

Так стала воля, освободительница, причинять страдание: и

На всем, что может страдать, вымещает она, что не может

Вернуться вспять.

Это, и только это, есть само мщение: отвращение

Воли ко времени и к его "было".

Поистине, великая глупость живет в нашей воле, и

Проклятием стало всему человеческому, что эта глупость

Научилась духу.

Дух мщения: друзья мои, он был до сих пор лучшей

Мыслью людей; и где было страдание, там всегда должно было быть

Наказание.

Quot;Наказание" -- именно так называет само себя мщение: с

Помощью лживого слова оно притворяется чистой совестью.

И так как в самом хотящем есть страдание, что не может он

Обратно хотеть, -- то и сама воля, и вся жизнь должны бы быть

Наказанием!

И вот туча за тучей собралися над духом -- пока наконец

Безумие не стало проповедовать: "Все преходит, и потому все

достойно того, чтобы прейти!"

И самой справедливостью является тот закон времени, чтобы

Оно пожирало своих детей, -- так проповедовало безумие.

Нравственно все распределено по праву и наказанию. Ах, где

Же избавление от потока вещей и от наказания "существованием"?

Так проповедовало безумие.

Может ли существовать избавление, если существует вечное

Право? Ах, недвижим камень "было": вечными должны быть также

Все наказания. Так проповедовало безумие.

Никакое деяние не может быть уничтожено: как могло бы оно

Быть несделанным через наказание! В том именно вечное в

Наказании "существованием", что существование вечно должно быть

Опять деянием и виной!

Пока наконец воля не избавится от себя самой и не станет

Отрицанием воли, -- но ведь вы знаете, братья мои, эту басню

Безумия!

Прочь вел я вас от этих басен, когда учил вас: "Воля есть

Созидательница".

Всякое "было" есть обломок, загадка, ужасная случайность,

пока созидающая воля не добавит: "Но так хотела я!"

Пока созидающая воля не добавит: "Но так хочу я! Так

захочу я!"

Но говорила ли она уже так? И когда это случается?

Распряжена ли уже воля от своего собственного безумия?

Стала ли уже воля избавительницей себя самой и вестницей

Радости? Забыла ли она дух мщения и всякий скрежет зубовный?

И кто научил ее примирению со временем и высшему, чем

Всякое примирение?

Высшего, чем всякое примирение, должна хотеть воля,

Которая есть воля к власти, -- но как это может случиться с

Ней? Кто научит ее хотеть обратно?

Но на этом месте речи Заратустра вдруг остановился и

Стал походить на страшно испугавшегося. Испуганными глазами

Смотрел он на своих учеников; взор его, как стрела, пронизывал

Их мысли и тайные помыслы. Но минуту спустя он уже опять

смеялся и сказал добродушно:

Quot;Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание.

Особенно для болтливого".

Так говорил Заратустра. Но горбатый прислушивался к

Разговору и закрыл при этом свое лицо; когда же он услыхал, что

Заратустра смеется, он с любопытством взглянул на него и

проговорил медленно:

Quot;Почему Заратустра говорит с нами иначе, чем со своими

учениками?"

Заратустра отвечал: "Что ж тут удивительного! С горбатыми

надо говорить по-горбатому!"

Quot;Хорошо, -- сказал горбатый, -- а ученикам надо

Разбалтывать тайны.

Но почему говорит Заратустра иначе к своим ученикам, чем к

самому себе?"

О человеческой мудрости

Не высота: склон есть нечто ужасное!

Склон, где взор стремительно падает вниз, а рука

Тянется вверх. Тогда трепещет сердце от двойного желания

Своего.

Ах, друзья, угадываете ли вы и двойную волю моего сердца?

В том склон для меня и опасность, что взор мой