Описывая и осмысляя историю той или иной национальной культуры как закономерный, обусловленный разнообразными факторами процесс, обладающий в то же время и собственными, имманентными особенностями, необходимо представить то общее основание, на котором развиваются социокультурные процессы и явления на всем протяжении развития данной нации, ее цивилизации и культуры, делая в каждый исторический момент узнаваемыми черты их общности и вневременного единства. Таким общим основанием в каждой национальной культуре является совокупность наиболее значимых условий внеисторического (или надысторического) характера, к которым относятся такие факторы, как геополитическое положение, ландшафт, биосфера (и иные показатели среды обитания), фундаментальные свойства данного этноса и его ближайшего этнического окружения, образующие – в сочетании с многочисленными историческими факторами, постепенно вступающими в действие и «наслаивающимися» друг на друга. В своей совокупности эти факторы дают представление о духовном и поведенческом своеобразии народа и его культуры, о национальном характере его представителей и национальной исторической судьбе, о национальном «образе мира», т.е. формах мироощущения, миросозерцания, практического самоосуществления нации или народности, проявляющихся в языке, типовых формулах поведения, в мифологии, фольклоре, обычаях и обрядах, формах религиозного культа, а позднее – в философии, литературе и искусстве, в принципах общественно-политического, государственно-правового, морально-этического и хозяйственно-экономического самоопределения народа и т.д., наконец, в самом типе той или иной цивилизации.
Для описания и осмысления всех этих разнообразных, но тесно взаимосвязанных, даже слитных (в одно трудно структурируемое целое) явлений в последнее время принято понятие – менталитет (от фр. mentalite – мыслительное содержание), понятие, призванное объединить в себе многообразие смыслов и значений, так или иначе ассоциирующихся с проблемой национального (или иного обобщенного) своеобразия культуры. Правда, понятие «менталитет» шире, объемнее, нежели национальное своеобразие: возможно выявление и изучение ментальностей, охватывающих и другие общности, помимо наций (этнические, эпохальные, религиозные, классовые, государственно-политические, сциентистские и т.п.). В этом смысле принято говорить, например, о менталитете кочевников, примитивных народов (Севера, Тропической Африки); этнических (например, арабов) или субэтнических образований (например, казачества); менталитете эпохи Средневековья или Возрождения (общем для многих национальных культур); о менталитете, например, христианства как мировой религии (при всех различиях христианских конфессий и национальной специфики христианства в рамках одной и той же конфессии) и о менталитете, например, православия, в отличие от католицизма и протестантизма; о различном классовом менталитете дворянства, крестьянства, буржуазии, разночинцев или пролетариата (принадлежащих одной и той же нации в разное время или сосуществующих в ней параллельно); о политизированном менталитете, свойственном тоталитарному или демократическому обществу; о технократическом или гуманитарном менталитете в современном постиндустриальном обществе и т.п.
Во всех перечисленных выше вариантах этого понятия менталитет понимается как совокупность глубинных, в принципе не рефлексируемых индивидуальным и коллективным сознанием, но всегда подразумеваемых смысловых и поведенческих структур, довольно аморфных, размытых, составляющих малоизменяемый в течение длительного времени (в случае эпохального, национального, религиозно-конфессионального и подобных им менталитетов – на протяжении нередко нескольких столетий), а значит, метаисторический фундамент социокультурной истории, способствующий самоидентификации данной формы или разновидности культуры, вообще какой-либо духовной общности на всем протяжении ее становления и развития как ценностно-смыслового единства. Это совокупность констант, включающих в себя жизненные установки, принципы, модели поведения, эмоции и настроения, опирающихся на глубинные (во многом дорефлексив-ные) зоны смысла (которые присущи данному обществу, его социальному наследию и культурной традиции), а потому имеющих системообразующий характер для национальной культуры и ее истории, для становления и развития данной цивилизации.
По-видимому, резкая ломка и распад существовавшего веками менталитета, несшего в себе энергию и жизненную силу (витальность) той или иной культуры, целой цивилизации приводит культуру и цивилизацию к серьезному и глубокому кризису, а в конечном счете и к краху, к национальной катастрофе, к гибели цивилизации. Во всяком случае, ни один конец великой цивилизации (шумерской, египетской, античной, мезоамериканских, монгольской, византийской и др.) не наступал лишь в результате внешних факторов – войн, нашествий, истощения природных ресурсов и т.п., но всегда дополнялся, усугублялся, а нередко начинался или завершался разрушением ее менталитета – духовного основания.
Ментальность не фиксируется и не определяется сознанием, не формулируется дискурсивно, но в большей степени переживается (эмоциально, чувственно) и реализуется (поведенчески, спонтанно). Как правило, тот или иной человек не способен ответить на вопрос, какова его картина мира или объяснить свое поведение, мироощущение. Между тем именно ментальная картина мира включает в себя наиболее общие и мало изменяемые от поколения к поколению представления в их соотнесенности между собой: о пространстве и времени, о добре и зле, о свободе и равенстве, о праве и норме, о труде и досуге, о семье и сексуальных отношениях, о ходе истории и национальном своеобразии, о соотношении нового и старого, о жизни и смерти, о бессмертии и Боге, о личности и ее отношении к социуму, в том числе государству, обществу, власти, коллективу, нации.
Менталитет воплощает в себе то общее, что лежит в основе сознательного и бессознательного, логического, рационального и эмоционального, интуитивного, мышления и поведения, веры и образа жизни, общественного и индивидуального, теоретического и практического, рутинного существования и неповторимого творчества, истории и современности, изменчивого и неизменного – в эпохе, этносе, нации, церкви, гражданском обществе, типе деятельности, культуре, цивилизации. Именно предельная обобщенность конституирующего национальную культуру содержания делает его неуловимым и не формулируемым для его носителей, не перетекающим ни в понятийные, ни в конкретно-образные формы; его абстрактность выразима лишь в условных метафорических, ассоциативных формах или воспринимается интуитивно и провиденциально (как ниспосланность свыше, как судьба, историческая миссия, богоданность или в случае кризиса – как историческая заброшенность, рок, нравственно-духовная исчерпанность, богооставленность).
Национальным менталитетом мы называем глубинные структуры культуры, складывающиеся на протяжении длительного времени и определяющие типологическое – как национально-этническое, так и эпохально-историческое, своеобразие цивилизации. При этом эпохально-исторические компоненты менталитета вторичны: они подчинены национально-этническим составляющим менталитета и определяются ими. Этим объясняется ценностно-смысловое различие сходных стадиальных эпох в истории разных национальных культур, подчас весьма значительное. Достаточно сравнить, например, в истории русской и западно-европейской культуры эпохи средневековья, Просвещения, романтизма, модерна и т.п. Еще меньше общего мы обнаружим при сравнении стадиальных эпох, если вовлечем в исторический кругозор восточные культуры, обладающие совершенно особым историзмом. Напротив, ментальное сходство между стадиально различными эпохами в рамках одной национально-культурной истории велико и может быть объяснено лишь тем, что исторически различные этапы культурного развития опираются на общее (глубинное) семантическое основание, т.е. связаны с ним напрямую, вне опосредовании через предшествующие культурные эпохи.
Черты, определяющие в целом ментальность той или иной культуры, в отличие от идеологических, социально-политических, коммерческих и иных культуротворческих факторов, характеризующихся значительным динамизмом, спонтанной «текучестью», а значит, поверхностностью, отличаются большой стабильностью и не изменяются столетиями. Более того, менталитет национальной культуры, даже претерпевая некоторые изменения в ходе истории, все же остается в своей основе постоянным, что позволяет идентифицировать культуру на всем ее историческом пути – от зарождения до расцвета и, может быть, гибели. Так, национальное своеобразие русской культуры узнаваемо и на стадии Крещения Руси, и в период монголо-татарского ига, и в царствование Ивана Грозного, и во время «Петровских реформ», и при жизни Пушкина, и в Серебряный век, и при советской власти, и в эмиграции, и на современном, смутном этапе посттоталитарного развития России. Речь идет, таким образом, не столько о самоидентичности культуры на протяжении тысячелетия, сколько о цивилизационном единстве России, и здесь следует говорить о чем-то большем, нежели национально-культурный менталитет, а именно о ментальных предпосылках, или основаниях, сложившейся в России цивилизации, т.е. о факторах цивилизациогенеза в России.
Российская история, равно как и история русской культуры, отличается особой прерывистостью, дискретностью, о чем писал Н.А. Бердяев в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937). Однако и русская культура, и российская государственность, и русская нация (в ее эволюции от древнерусской народности к великорусской, а затем и к так называемой новой исторической общности – советскому народу) прошли более чем тысячелетнюю историю, и на всех этапах культурно-исторических метаморфоз (насчитываем ли мы, вслед за Бердяевым «пять разных Россий» или, с учетом прошедшего со времени первой публикации этого труда полувека, даже более 9 или 10 исторических подтипов русской культуры и российской цивилизации) эта тысячелетняя история российской цивилизации сохраняла вполне определенное семантическое единство.
Для понимания природы этого единства, «собиравшего» русскую культуру, нацию и государственность в течение столь длительного, наполненного драматическими событиями и коллизиями времени, делавшего, условно говоря, «разные» в культурном и стилевом отношении России историческими фазами одной, интенсивно и скачкообразно развивающейся российской цивилизации с ее неповторимым своеобразием (социально-политическим, культурным, духовным), необходимо более пристальное изучение менталитета русской культуры, составляющего основу этого цивилизационного единства, объединявшего в себе несколько разноязычных, разноконфессиональных и этнически различных культур, а также несколько культурно-исторических парадигм, не столько сменяющих друг друга, сколько «надстраивающихся» одна над другой – семантическими «слоями» – в виде некоей архитектоники культуры.
Подобная – одновременно многослойная и бинарная – структура русской культуры (а вместе с ней и российской цивилизации) в каждый ответственный или кризисный момент отечественной истории выстраивалась как спор, полемика, диалог о самом существенном и насущном. И этот диалог противоположных социокультурных тенденций был незавершенным и в принципе незавершимым. Дело заключалось не только в остроте проблем, не имевших однозначных решений, не только в непримиримости взаимоисключающих позиций спорящих сторон. Амбивалентными были любые реплики разворачивающегося диалога, независимо от мнения оппонента – реального или потенциального.
Кажется, будто в тот самый момент, когда в русской культуре нечто утверждается, оно уже отрицается, низвергается самим ходом развития российской цивилизации; поэтому-то русская культура стремится выйти за пределы ею же самою полагаемых определений и пересмотреть их; она сочетает центростремительность, т.е. тенденцию к обретению своей самоидентичности, с центробежностью, т.е. с тенденцией преодоления своей однозначной самотождественности. Подобные же колебательные движения совершает в процессе своего становления и эволюции и российская цивилизация, изнутри подпитываемая соответствующими культурными импульсами.
На протяжении всей, более чем тысячелетней истории русской культуры чередуются, соперничая друг с другом по масштабности и интенсивности, процессы «раздвоения единого» и «объединения противоположностей». Можно даже сказать, забегая далеко вперед, что в русской культуре силы единства и распада, находясь в постоянном противоборстве, уравновешивали действие полярных тенденций, как бы нейтрализовали взаимоисключающие начала. На разных этапах национального культурно-исторического развития заметно настойчивое стремление русской культуры к единству, к синтезу (осуществляемое на той или иной почве). Однако это единство, этот синтез русской культуры остается до конца не осуществленным, исподволь разрушаемым теми же самыми силами, что способствовали его достижению. И поиск синтеза, единства приходилось начинать сначала, в принципиально ином направлении.
