Лекция 30. Этногенез российской культуры

Россия – это «мир миров», как некогда удачно выразился М.Я. Гефтер, историк, политолог и культуролог, много сделавший для понимания российской цивилизации как уникального явления в ряду иных цивилизаций. «Мир миров» означает единство в многообразии, в том числе и цивилизационное единство культурного многообразия. Множество культур России (этническое, национальное, социально-историческое, конфессиональное, языковое и т.п.) оказывается многомерным смысловым единством, по мере сложности мало чем уступающим целому мировой культуры как достоянию всего человечества. Можно сказать, что совокупность культур народов России, рассмотренная в аспекте их ценностно-смыслового и исторического единства, есть российская культура, в значительной степени только становящаяся органическим целым. Однако и мировая культура как сверхсложное целое есть также становящееся единство, по отношению к которому российская культура выступает лишь как предварительная модель «всемирности», в той или иной мере претендующая на соответствие этому идеалу.

Между тем русская культура, взятая в своих истоках (а тем более – в тысячелетнем развитии), строго говоря, не является чисто этнической, мононациональной, унитарной, т.е. собственно русской. В некотором смысле ее невозможно считать и чисто славянской (восточно-славянской), поскольку на ее формирование, начиная с ее исторически обозримых начал, сильное влияние оказали тюркские (на юге и юго-востоке) и финно-угорские (на севере и северо-востоке) культуры. Это первичный, самый глубокий пласт этногенеза древнерусской культуры, уходящий своими корнями в доисторическую мглу веков. Особенно настойчиво настаивал на подобной интерпретации великорусского культурного наследия В.О. Ключевский.

На этот первичный пласт культурного этногенеза наслоился в дальнейшем вторичный пласт: скандинавский (варяжский) – на северо-западе и греческий (византийский), а также южнославянский (древнеболгарский) – на юго-западе, которые в конечном счете вступили во взаимодействие и распространились на всей территории Киевской Руси. Если вторичный пласт этногенеза древнерусской культуры носил во многом искусственный характер и был продиктован сознательными действиями государственных и религиозных деятелей, то первичный пласт этнокультурного синтеза складывался естественным путем, на протяжении длительного времени, в результате долгих, противоречивых контактов с тюркскими и финно-угорскими племенами. Сама длительность формирования этой этнокультурной общности, а также продолжительность совместного культурно-исторического сосуществования славянской, финно-угорской и тюркской культур в рамках древнерусской и российской цивилизаций является результатом и залогом их взаимной, глубоко укорененной толерантности и совместимости, их потенциальной способности к цивилизационному синтезу.

Следует, по-видимому, говорить о том, что симбиоз славянских (шире – вообще индоевропейских), тюркских и финно-угорских протокультур и соответствующих культурных традиций – уже в глубокой, доисторической древности – представлял собой не столько восточно-славянскую или древнерусскую (моноэтническую) культуру, сколько культуру всей Древней Руси (полиэтнической, поликонфессиональной, многоязычной) и служил ментальным основанием будущей российской культуры. Впрочем, и в расовом отношении процесс интенсивного смешения европеоидного и монголоидного антропологических типов, как известно, активнее всего шел именно на месте стыка этих трех этнокультурных традиций – в районе урало-поволжского региона, Волго-Камья.

Волго-Камье – естественное, исторически сложившееся этнокультурное «пограничье» Европейской части России, в котором складывался общероссийский менталитет, ставший основанием российской культуры и российской цивилизации. Разумеется, в истории России это была не единственная пограничная область подобного рода. Граница «лес / степь» в Киевской Руси, разделяла и одновременно соединяла, с одной стороны, оседлые восточно-славянские племена, с другой – население Хазарского каганата, а также тюрков-кочевников (печенегов, половцев), а позднее кочевых монголо-татар. Волго-Камье территориально обозначено стечением рек; иные границы здесь зыбки, размыты (леса, болота). Соседние этносы и культуры плавно и незаметно перетекают друг в друга.

Место образования столицы Московского государства – стык восточно-славянского и финно-угорского компонентов (само слово Москва – финно-угорское). Когда Н. Бердяев характеризовал культуру Московского царства как по преимуществу «восточную культуру», как «культуру христианизированного татарского царства», он был прав лишь отчасти: этнокультурный синтез, во-первых, восточно-славянского и монголо-татарского компонентов, во-вторых, христианства и язычества выполнял внешнюю, во многом поверхностную интеграцию исходных составляющих культурного целого. В глубине же этого этнокультурного синтеза в качестве субстратной основы лежала (как и в Волжской Булгарии) культура финно-угров, которая сначала соединялась то с восточно-славянской, то тюркской, а позднее – уже в качестве этнокультурного симбиоза – с монголо-тюркской.

Стык кочевнической культуры (по преимуществу тюркской, а перед тем – индо-иранской) и культуры оседлой (восточнославянской и финно-угорской) нередко удачно называют «встречей всадника и землепашца». По значимости результатов (для российской культуры) Днепровский этноконсолидационный центр, где шло формирование древнерусской народности, и Средневолжский, где формировалась булгарская народность, равнозначны, хотя принципы этнокультурной и цивилизационной консолидации, действовавшие в этих центрах, были не просто различны, но во многом и альтернативны. На Средней Волге и в Приуралье интегративные процессы взаимодействия и взаимовлияния финно-угров и тюрков шли более активно, интенсивно и глубоко, нежели в Киевской Руси, и результаты северо-восточного этнокультурного синтеза были органичнее, прочнее, чем на юге. Общим в синтезе было причудливое сочетание черт мировосприятия и поведения оседлых и кочевых этносов (финно-пермского и индо-иранского, а затем и тюркского – на севере; восточно-славянского и тюркского – на юге).

Позднее возник и третичный семантический пласт древнерусской (в перспективе – всей российской) культуры – весьма мощный и долговременный, порожденный «монголо-татарским игом» (используем это выражение как условный термин, отнюдь не выражающий своеобразия отношений между соответствующими этносами и культурами, но несущий в себе определенную культурно-историческую традицию). Он представлял собой общее культурное наследие Золотой Орды и Руси, противоречивый, но целостный плод военно-политического альянса, пронизанного внутренней напряженностью и смысловой конфликтностью и вместе с тем соответствующего логике саморазвития «кочевой империи» Чингисхана и чингизидов. Многие черты полиэтничного имперского государства были усвоены и «взяты на вооружение» Московским царством. Подчинение Москве касимовских татар, последующее завоевание Иваном Грозным Казанского и Астраханского ханств, присоединение Сибири Ермаком положило начало Российской империи, укреплявшей свое централизованное единство – вопреки пестрой полиэтничности, поликонфессиональности, многоязычию – за счет усиления деспотической власти государства, принявшей абсолютный ничем не ограниченный характер. По этой же логике в дальнейшем в XVIII веке шло включение в состав Российской Империи – то военными, то мирными средствами – Прибалтики, Украины и Молдавии, Крыма и Туркестана, Закавказья, Польши, Дальнего Востока, а в XIX веке – покорение Кавказа.

И, наконец, на эту многослойную этнокультурную композицию накладывает свой отпечаток западно-европейское культурное влияние (сначала в XVII веке – польское и чешское, затем в XVIII веке – голландское, немецкое, французское, английское), оказывающееся последним (четверичным) в цепочке этнокультурных взаимодействий в целом российской культуры. Образовавшаяся в результате многовековых, тысячелетних этнокультурных взаимодействий и наслоений ценностно-смысловая амальгама российской культуры обладала такой многомерностью и многоосновностью, что на этом синтетическом фундаменте стало возможным присоединение все новых и новых этносов, а вместе с ними и соответствующих этнических культур. Формированию такого общего «фундамента» способствовала территориальная «открытость» мультикультурного сообщества, его высокая географическая мобильность, обусловленная развитыми внешними миграциями населения, и как результат – межкультурная толерантность.

Во всех названных случаях механизм взаимодействия разных этнокультурных компонентов Руси – не простая ассимиляция народов или медитативное приспособление национальных менталитетов друг к другу. Это одновременно и довольно последовательный попарный «взаимоупор» нескольких этнических культур (своего рода силовой баланс поляризованных в ценностно-смысловом плане культурных систем). Подобный этнокультурный баланс, складывающийся в Древней Руси / России, принципиально отличается, например, от США, где в течение нескольких веков реализовался принцип «мельницы наций» (выражение В. Ленина), т.е. «дробления» и смешения этнокультурных компонентов в единой государственно-культурной системе, унифицирующей своих граждан в качестве американцев, a соответствующие культурные системы – как единую американскую культуру.