Русские западники, как и русские славянофилы, были идеалистами: одни идеализировали Запад, другие – Россию; те и другие предлагали заведомо утопические пути разрешения реальных проблем русской культуры и российской действительности. Ю.М. Лотман замечал, что русский западник был очень мало похож на реального человека Запада своей эпохи и, как правило, очень плохо знал Запад: он конструировал «идеальный Запад» по контрасту с наблюдаемой им русской действительностью. Аналогичным образом обстояло дело с представлениями о России славянофилов, гораздо лучше знавших Запад (где они учились и подолгу жили), нежели собственную родину, которую они идеализировали и поэтизировали, глядя на нее из своего «чудного далека» (как выразился В.Г. Белинский, характеризуя позицию Н.В. Гоголя, писавшего о России из Италии). Славянофилы апеллировали к «России» столь же идеальной, фантастической, вымышленной, как и «Запад» в мечтах западников. Собственно, и «Запад» и «Восток» («Россия») были для русских мыслителей лишь условными знаками, символами «своего» и «чужого», зеркально отображающими полярные представления о реальности, весьма далекими от самой реальности, – ее концептами, теоретическими моделями.
Столкновение русского западника с реальным Западом, подчеркивал Ю.М. Лотман, как правило, сопровождалось столь же трагическим разочарованием, как и столкновение их противников с реальной русской действительностью. Самая же полемика западников и славянофилов, принимавшая подчас очень резкие формы, во многом определялась взаимодополнительностью этих направлений русской общественной мысли: идейные противники нуждались друг в друге как в материале своего самоутверждения и борьбы с оппонентами; они только и могли существовать «в паре» – как бинарная смысловая структура русской культуры XIX века, как типичный для русской культуры «взаимоупор», поддерживаемый резкостью полемики и доказательностью философского спора, с одной стороны, и незавершимостью диалога, неразрешимостью идейного противоборства – с другой.
Славянофильство и западничество были в России национальной формой романтизма, своеобразие которого заключалось именно в «парности» соответствующих устремлений и идеалов. Однако какие бы концепты ни избирались русскими романтиками, какие бы развернутые теории национальной или всемирной культуры ни выстраивались ими, их идеалы были в равной мере оторваны от действительности. Если западничество было безоглядно устремлено в идеальное будущее России, приобщившейся к «мировой цивилизации» (в лице Европы), то славянофильство опрокидывало Россию и русскую культуру в столь же идеальное их прошлое, когда национальная самобытность еще не подвергалась столь разрушительным испытаниям и «чужеродным» культурным «прививкам». Современность же мало занимала и тех и других: для того, чтобы ее адекватно рефлексировать, нужно было быть куда более трезвым реалистом; между тем и славянофилы и западники (в том числе радикальные западники) были по преимуществу мечтателями. Неосуществимость как одного, так и другого идеала была очевидна уже современникам теоретиков обоих лагерей, если они не были предубеждены в пользу какой-либо из этих двух противоборствующих концепций национальной самоидентичности.
