Схема 21. Петровские реформы: замысел и результат

Однако весь радикализм петровских культурно-цивилизационных преобразований бледнеет и меркнет перед проявлениями его деспотизма. Главное цивилизационное творение Петра I -– Российская Империя со всеми ее институтами, учреждениями, ритуалами. Да и сами преобразования Петра, само вводимое им просвещение России – плод его хотя и просвещенного, но жестокого деспотизма, по существу, неограниченного и необъясняемого произвола. До сих пор актуален в научном и политическом отношении анализ этого явления, проведенный Г. Плехановым в его фундаментальной «Истории русской общественной мысли» (1914–1917), до сих пор недооцененной исследователями и педагогами.

Различая деспотизм восточных монархий и абсолютизм западно-европейских государств, основоположник русского марксизма подчеркивал, что восточному деспоту принадлежит право по произволу распоряжаться имуществом и нередко свободой и жизнью своих подданных, в то время как западно-европейский властитель мог осуществлять это лишь в известных пределах, установленных законом или обычаем. Петр обладал беспредельной властью восточного деспота и в своих реформах часто этим пользовался. Он, по словам Плеханова, окончательно закрепил за государством все производительные силы России, которые находились налицо, и довел до крайнего логического конца бесправие жителей по отношению к государству, что и характеризуют собою восточные деспотии. Царь-преобразователь в равной мере не церемонился с трудящимся населением («с государевыми сиротами») и со служилыми людьми («с государевыми холопами»). Приобретение технических знаний (изучение «навигацкой» науки и «инструментов») тоже сделалось «натуральной повинностью» дворянства.

Более того, введение Петром «табели о рангах», а вместе с нею всей сложнейшей системы имперской бюрократии, узаконивавшей дробную социальную стратификацию российского общества, означало, как это ни парадоксально звучит, лишь углубление черт восточного деспотизма в Петровской Империи. Принцип, согласно которому «порода отступала назад перед чином», как убедительно доказал Плеханов, мало чем отличался от принципов Ивана Грозного, учредившего свой «аппарат» – опричнину. Конечно, Петр I – новатор, но новаторство его и в социальном, и в культурном отношении – лишь проявление безграничного произвола монарха, его всеобъемлющего деспотизма.

Впрочем, «революционные» начинания «верхов» сами по себе были весьма относительными и внутренне противоречивыми. В результате петровских реформ социальное положение «благородного» сословия изменялось в одну сторону – в сторону Запада, в то самое время, когда социальное положение «подлых людей» продолжало изменяться в прямо противоположную сторону – в сторону Востока (Г. Плеханов). Установленный Петром приоритет государственной службы (табель о рангах) перед знатностью рода, социальным происхождением («порода» попятилась перед «чином», «выслугой») означал не столько демократизацию общественной жизни в духе буржуазных преобразований на Западе, сколько абсолютизацию бюрократической «вертикали», основанной на произволе самодержца, но не на праве, пусть и «естественном».

«Европеизуя» Россию, по мнению Плеханова, Петр и здесь довел до крайности ту черту ее строя, которая сближала ее с восточными деспотиями – всеобщее бесправие. Строй, характеризуемый преобладанием этой черты, прямо противоположен демократическому: в нем все порабощены, кроме одного, между тем как в демократии все свободны, по крайней мере, по закону. Эти особенности послепетровской России имели не только социальные и политические последствия, но и социокультурные и культурно-исторические последствия российского строя, в основе которого находился особенно жесткий и противоречивый «взаимоупор» Востока и Запада, восточно-деспотической и западно-буржуазной моделей, представлял собой трудно совместимый в ценностно-смысловом и цивилизационном отношении синтез.

В результате его в России XVIII века вестернизация традиционной культуры парадоксально выступала как средство ее ориентализации (относительно Европы и западных ценностей), а внешняя демократизация общественной жизни служила укреплению абсолютизма восточно-деспотического типа, исключающего правовое регулирование политической и социокультурной реальности. Усвоение русским просвещенным дворянством ценностей, норм, принципов европейской культуры и цивилизации выступало, начиная с петровского времени, как средство идеологической мимикрии восточного деспотизма под личиной западного «просвещения».

В «Петровских реформах», осмысляемых с большой исторической дистанции, одновременно угадываются и либеральные начинания Екатерины II и Александра I, и республиканские проекты декабристов, и административная перестройка Николая I, и Великая крестьянская реформа 1861 г., и столыпинская реформа, и все фазы Русской революции... Не случайно многие мыслители Серебряного века (в том числе так называемые веховцы, авторы знаменитого сборника статей «Вехи» 1909 г., и особенно Н. Бердяев) усматривали в петровских преобразованиях зародыш будущего большевизма. А.Н. Толстой в своем романе «Петр I» также развивал подобную идею, вызывая у своих читателей прозрачные ассоциации социалистического строительства в годы первых пятилеток с титаническими усилиями Петра по преодолению векового варварства. Вольно или невольно образ вождя, возглавившего грандиозную индустриализацию Советской России и чудовищную по жестокости коллективизацию, ассоциировался у читателей толстовского романа с Петром Великим, «варварскими средствами» искоренявшего варварство на Руси. И эта, может быть, с художественной точки зрения уязвимая ассоциация в политическом плане представляла Сталина как нового Петра, второго преобразователя России.

Можно сказать, что «Петровские реформы» представляли собой тот узел трудноразрешимых национальных проблем, который России предстояло в дальнейшем развязывать на протяжении нескольких столетий, в том числе и за пределами XX века. Поэтому понимание смысла и цели, характера и результатов «Петровских реформ» было чрезвычайно важно для интерпретации и оценки всей истории русской культуры Нового и Новейшего времени – вплоть до конца XX века.