Д. Инрайт, Мир росы. Лондон, 1954

X x x

Японцы -- загадка нашего века, это самый непостижимый, самыйпарадоксальный из народов. Вместе с их внешним окружением они стольживописны, театральны и артистичны, что временами кажутся нацией позеров;весь их мир -- как бы сцена, на которой они играют. Легкомысленный,поверхностный, фантастичный народ, думающий лишь о том, чтобы понравиться,произвести эффект. Здесь невозможны обобщения, ибо они столь различны ипротиворечивы, столь непохожи на все другие азиатские народы, что всякиеаналогии отпадают. Это натуры самые чуткие, живые, артистичные и в то жевремя самые невозмутимые, тупые, примитивные; самые рассудочные, глубокие, совестливые и самые непрактичные,поверхностные, безразличные; самые сдержанные, молчаливые, чопорные и самыеэксцентричные, болтливые, игривые. В то время как история объявляет ихагрессивными, жестокими, мстительными, опыт показывает их покладистыми,добрыми, мягкими. В те самые времена, когда складывалась изысканнаяутонченность чайного обряда, проявляли ни с чем не сравнимую жестокость. Тесамые люди, которые провели половину жизни в отрешенном созерцании, всочинении стихов и в наслаждении искусством, посвятили другую половинуразрубанию своих врагов на куски и любованию обрядом харакири.

Элиза Скидмор, Дни рикши в Японии, Лондон, 1891

Корни двойственности

Нам кажется естественным, что самое сильное дисциплинирующеевоздействие на человека оказывают в детские и юные годы, а затем емупредоставляется все больше личной инициативы. Японец же именно в среднемвозрасте меньше всего хозяин сам себе. Но, как ни странно, к этому егоприучают подчеркнутой, даже чрезмерной свободой в ранние годы жизни. Многих иностранцев поражает, что японские дети вроде бы никогда неплачут. Кое-кто даже относит это за счет знаменитой японской вежливости,проявляющейся чуть ли не с младенчества. Причина тут, разумеется, иная. Малыш плачет, когда ему хочется пить илиесть, когда он испытывает какие-то неудобства или оставлен без присмотра и,наконец, когда его к чему-то принуждают. Японская система воспитаниястремится избегать всего этого. Первые два года младенец как бы остается частью тела матери, котораяцелыми днями носит его привязанным за спиной, по ночам кладет его спатьрядом с собой и дает ему грудь в любой момент, как только он этого пожелает.Даже когда малыш начинает ходить, его почти не спускают с рук, не пытаютсяприучать его к какому-то распорядку, как-то ограничивать его порывы. Отматери, бабушки, сестер, которые постоянно возятся с ним, он слышит лишьпредостережения: "опасно", "грязно", "плохо". И эти три слова входят в егосознание как нечто однозначное. Короче говоря, детей в Японии, с нашей точки зрения, неимоверно балуют.Можно сказать, им просто стараются не давать повода плакать. Им, особенномальчикам, почти никогда ничего не запрещают. До школьных лет ребенок делаетвсе, что ему заблагорассудится. Прямо-таки с молоком матери впитывает онуверенность, что его самолюбия не заденут даже родители. Японцы умудряются совершенно не реагировать на плохое поведение детей,словно бы не замечая его. Пятилетний карапуз, которому наскучило дожидатьсямать в парикмахерской, может раскрыть банки с кремами, вымазать ими зеркалоили собственную физиономию, причем ни мастер, ни сидящие рядом женщины, нидаже мать не скажут ему ни единого слова. В разгар международного конкурса исполнительниц партии Чио-Чио-Саннесколько таких малышей затеяли возню в проходе перед самой сценой, а потом,надувая щеки, принялись подражать певицам, -- в переполненном зале никтодаже глазом не повел. Воспитание японского ребенка начинается с приема, который можно было быназвать угрозой отчуждения. "Если ты будешь вести себя неподобающим образом,все станут над тобой смеяться, все отвернутся от тебя" -- вот типичныйпример родительских поучений. Боязнь быть осмеянным, униженным, отлученным от родни или общины сранних лет западает в душу японца. Поскольку образ его жизни почти неоставляет места для каких-то личных дел, скрытых от окружающих, и посколькудаже характер японского дома таков, что человек все время живет на глазахдругих, -- угроза отчуждения действует серьезно. Школьные годы -- это период, когда детская натура познает первыеограничения. В ребенке воспитывают осмотрительность: его приучаютостерегаться положений, при которых он сам или кто-либо другой может"потерять лицо". Ребенок начинает подавлять в себе порывы, которые прежде выражалсвободно, -- не потому, что видит теперь в них некое зло, а потому, что онистановятся неподобающими. Однако полная свобода, которой японец пользуется в раннем детстве,оставляет неизгладимый след на его жизненной философии. Именно воспоминанияо беззаботных днях, когда было неведомо чувство стыда, и порождают взгляд нажизнь как на область ограничений и область послаблений; порождаютнеобъяснимую на первый взгляд противоречивость японского характера. Вот почему японцы столь снисходительны к человеческим слабостям, будучичрезвычайно требовательными к себе при выполнении многочисленных моральныхобязательств. Всякий раз, когда они сворачивают с главной жизненной колеи в"область послаблений", свободную от жестких предписаний и норм, они как бывозвращаются к дням своего детства. Античная цивилизация Запада совершенствовала человека, подавляя в немживотные инстинкты и возвеличивая духовное начало. Что же касается японцев,то они и в своей этике всегда следовали тому же принципу, что и в эстетике:сохранять первородную сущность материала. Японская мораль не ставит цельюпеределать человека заново, а стремится лишь обуздать его сетью правилподобающего поведения. Инстинктивные склонности и порывы остаются в неизменности, лишьсвязанные до поры до времени этой сетью. Отсюда противоречивость и дажевзрывчатость японской натуры. С тех пор как Япония открыла свои двери перед внешним миром, вряд либыл еще какой-нибудь народ, при описании характера которого столько разповторялись бы слова: "Но так же..." Когда серьезный наблюдатель пишет о людях какого-либо народа и говорит,что они несравненно учтивы, вряд ли он станет добавлять: "Но так же дерзки инавязчивы". Когда он говорит, что эти люди чрезвычайно неподатливы, он неприсовокупит: "Но так же восприимчивы ко всему новому". Когда он говорит,что люди эти послушны, он не станет тут же объяснять, почему их нельзяподталкивать. Когда он говорит, что эти люди преданны и великодушны, он непредостережет: "Но так же коварны и подозрительны". Когда он говорит, чтоэти люди поистине храбры, он не станет расписывать их робость. Когда онведет речь о людях, которые охотно отдаются изучению всего, что приходит сЗапада, он не станет также подчеркивать их непоколебимый консерватизм. Когдаон пишет книгу о народе, который поклоняется красоте, славит актеров,художников и возводит в ранг искусства выращивание хризантем, такая книгаобычно не требует приложения, посвященного культу меча и непререкаемомупрестижу, который принадлежит воинам. Все эти противоречия составляют, однако, начало и конец книг о Японии,все они действительно существуют. Как меч, так и хризантема являются частьюкартины. Японцы в одно и то же время напористы и сдержанны; воинственны иэстетичны; дерзки и вежливы; неподатливы и восприимчивы; послушны инепокорны; преданны и коварны; отважны и робки; консервативны и жадны донового.