Возвращение высланных народов и восстановление их автономий

 

За послевоенное десятилетие в пределы упраздненных автономий и других депортаци-онных районов были переселены десятки тысяч человек. Проводя коллективные репрессии по национальному признаку, государство внятно отделяет одну категорию народов — «наказанных», — от остальных, составляющих прочную «семью советских народов». Наказанные народы исчезают из социальной реальности и истории. Следы их присутствия изымаются из печатной и ландшафтной памяти — из энциклопедий и топонимики. Институционально определенная и идеологически обоснованная дискриминация углубляет отчуждение между народами: для одних советское государство действует как враждебная сила, для других это же государство выступает как орудие справедливого возмездия. Позже, когда наступит время десталинизации и возвращения высланных групп домой, это отчуждение станет одной из главных линий межэтнической напряженности. Депортация серьезно осложнит и без того непростые отношения между репрессированными и переселенцами. Советское государство, вовлекая тысячи семей в хозяйственно-поселенческое освоение депортационной территории, переносит на них и свою ответственность за совершенные политические преступления, делает их заложниками будущих конфликтов.

После смерти Сталина и смещения Берии центральные партийно-государственные органы начинают пересматривать решения, принятые по депортациям различных категорий населения. В 1955–56 году снимаются ограничения в правах с этнических ссыльных. Они освобождаются из-под административного надзора органов МВД. Хотя реабилитация опирается на правовые основания, связанные с невиновностью подавляющего большинства репрессированных и незаконностью их высылки, но мотивирует ее общий политический курс советского руководства на восстановление и укрепление «социалистической законности». Реальная реабилитация, опирающаяся во многом на собственные усилия высланных групп, оказывается ограниченной комплексом конъюнктурных политических резонов и хозяйственно-экономических соображений властей различного уровня.

Первоначально реабилитация даже не предполагала возвращения ссыльных на родину (в частности, обсуждалась перспектива создания Чечено-Ингушской автономии в пределах Казахстана, фактически — в районах ссылки). Нежелание властей — как союзных, так и региональных — санкционировать возвращение немцев, связано во многом с политическим решением о невозможности восстановления поволжской автономии немцев как «исторически не принадлежащих к коренным народам». Сказалось и нежелание властей терять более 1 млн. дисциплинированного населения с развитой культурой аграрного труда в районах освоения целины. Лишь в 1972 с немцев будут сняты ограничения в выборе места жительства. Судьба крымских татар оказалась увязана с общесоюзного значения военным и рекреационным статусом Крыма. Сдержанность союзных властей в принятии решений по возвращению кавказских групп связана с другим обстоятельством — с риском межэтнических эксцессов между ссыльными и поселенцами на Кавказе, а также с вероятной необходимостью проводить обратные переселения последних. Однако фактически уже начавшийся отъезд чеченцев, ингушей и представителей ряда других групп из районов ссылки на родину вынуждает власти к осени 1956 года перейти к восстановлению ликвидированных автономий. 9 января 1957 года указами Президиума Верховного Совета СССР большинство из депортированных национальных групп получает разрешение вернуться на родину. Теми же правовыми актами восстанавливаются Чечено-Ингушская АССР и Калмыцкая автономия (с 1958 — АССР). Кабардинская АССР преобразуется в Кабардино-Балкарскую АССР, а Черкесская АО — в Карачаево-Черкесскую АО (что восстанавливает статус балкарцев и карачаевцев как титульных групп, обладающих своей национально-территориальной автономией).

Государство восстанавливает «наказанные» национальные группы в их статусе лояльных советских народов, предоставляет средства на обзаведение хозяйством и жильем (там, где оно было утрачено или не было возвращено). Переселенцы начинают покидать депортационные районы, переходящие в состав возрождаемых автономий. Но это восстановление автономий в 1957 не сопровождается полным возвращением административно-территориальной композиции к положению на 1943–1944 годы.

- Карачаевская автономия восстанавливается в форме объединенной Карачаево-Черкесской АО, с включением полосы казачьих станиц от [Баталпашинской] до Преградной. Границы КЧАО в целом совпадают с внешними границами Черкесской и Карачаевской АО на 1943 год. Восстановление автономии в таком виде связано с хозяйственно-экономической интеграцией этих районов Ставрополья и расселением значительной части карачаевцев (еще до войны) вне нагорной полосы.

- В восстанавливаемой КБАССР балкарские районы оказываются включены в более обширные районы с преобладающим кабардинским населением. Таким образом, внутреннее административное деление республики также перестает следовать этническому принципу и опирается на принципы экономического районирования.

- Часть бывшего Курпского района (со смешанным этническим составом) остается в составе Моздокского района СОАССР.

- При восстановлении ЧИАССР в ее состав не возвращена часть Пригородного района, входившая в пределы Чечено-Ингушетии до 1944 года. Эта часть, примыкающая к Орджоникидзе, столице СОАССР и хозяйственно связанная с городом, оставлена в составе этой республики. Сюда перемещаются осетины-переселенцы из других районов, передаваемых в ЧИАССР. Одновременно предпринимаются административные меры, ограничивающие возвращение в Пригородный район ингушского населения. В составе Северной Осетии оставлен также узкий перешеек, связывающий ее основную территорию с Моздокским районом, который после возвращения Чечено-Ингушетии Малгобекского и Назрановского районов мог оказаться анклавом.

- В пределах восстанавливаемой Чечено-Ингушетии оставлены Наурский, Шелковской и Каргалинский районы упраздненной Грозненской области с казачьим и ногайским населением, экономически тяготеющие к Грозному — столице ЧИАССР. Ачикулакский и Каясулинский районы упраздненной Грозненской области включены в состав Ставропольского края, а Караногайский, Кизлярский и Крайновский — в состав Дагестанской АССР. Тем самым территория бывшего Кизлярского округа оказалась административно расчлененной между Дагестаном, Чечено-Ингушетией и Ставропольем.

- Не был восстановлен Ауховский (чеченский) район Дагестанской АССР, созданный в конце 1943 года и ликвидированный вместе с депортацией чеченцев. В 1957 году власти предпочли не затевать кампании по обратному переселению лакцев и аварцев, предоставив аккинцам возможности обустройства в соседних районах Дагестана и одновременно ограничивая их возвращение в бывший Ауховский (Новолакский) район.

После 1957 года, помимо немцев и некоторых других групп, в районах высылки остается значительная часть депортированных [турок-]месхетинцев. Снятие административных препятствий в возвращении на Кавказ коснулось лишь тех из них, кто еще до депортации официально значился азербайджанцем: осенью 1957 им было предоставлено право переселиться на территорию Азербайджанской ССР. В указе союзного Верховного Совета содержится ссылка на основания для такого решения — заявление правительства Грузинской ССР об «отсутствии возможностей к размещению и устройству» месхетинцев в районах, откуда они были высланы. Политика региональных властей, таким образом, активно включена в определение общего рисунка реабилитационной кампании 1956–57 годов. Ограниченность этой реабилитации связана с ограниченностью самой социалистической законности. Но еще более — с сохранением подхода к этническим группам как категориям различного уровня лояльности и, соответственно, как объектам политических калькуляций в стратегиях поддержания «предпочтительного» этнодемографического баланса. Этот баланс не звучит в качестве явного административного принципа, но его противоречивое использование читается как в союзной, так и региональной политике. Власти нацелены к общей эффективной реинтеграции групп в доминирующую советскую культуру/общество, будь это включение проведено в Казахстане или на Кавказе (отсюда комбинация элементов позитивной дискриминации прежних этнических ссыльных и некоторых ограничений в их правах). Но одновременно власти стремятся сократить риски, связанные с проблемной реинтеграцией на конкретных территориях — вплоть до прямого недопущения высланных в родные села в тех случаях, где это чревато активным противостоянием с новым населением (фактически создается «черта оседлости» на местном уровне).

Несмотря на определенные сложности при возвращении репрессированных народов домой[33], советскому государству удается в целом сохранить стабильность и с 1960-х годов приступить к разворачиванию новой политической доктрины — строительству «единого советского народа».

 

Карта 30 (1958–1991).

Устойчивость и противоречия «развитого социализма»

 

Отличительной чертой данного этапа является устойчивость административно-территориального деления региона[34]. С 1958 года и до конца советской эпохи на Кавказе не происходит каких-либо политически существенных изменений внутренних границ. Меняется лишь композиция административных районов в самих республиках, краях и областях в русле различных общесоюзных хозяйственно-политических кампаний (как это было, в частности, в период хрущевских экспериментов с перестройкой управления народным хозяйством по производственному принципу в 1963–65 годах).

Укрепляя социально-экономическую инфраструктуру регионов, в том числе и национально-государственных образований, государство одновременно стремится снизить политический вес региональных границ. Их устойчивость позволяет поддерживать иллюзию их нарастающей условности. На политическую повестку дня в СССР выносится вопрос о становлении единого советского народа как этнополитической общности (нации). В этом контексте все национально-административные границы должны постепенно потерять свое значение неких территориальных рамок для проведения специфической культурной и языковой политики. Однако вместе со стратегией формирования единого советского народа развиваются процессы, которые оставляют этот единый народ во многом лишь идеологической иллюзией, исторически уязвимым национально-государственным проектом. Данный гражданский проект, будучи тесно связан с идеологическим ядром «реального социализма», оказался заложником исторической несостоятельности самой советской модели общественного и экономического развития.

Одно из противоречий периода «развитого социализма» выражается в том, что стратегия упрочения единства советского народа, содержащая элементы унификации в сфере образования и культуры, развивается одновременно с постепенным наращиванием значения национальной принадлежности и института «титульности». Русификационная волна длится с начала 1960-х годов и уже к 1977 году — времени приятия новой Конституции СССР — речь будет идти о законодательном признании за русским языком статуса единственного официального языка на всей территории страны. В то же самое время государство стремится к углублению интеграции меньшинств в общесоветскую гражданскую общность с русским культурным ядром и активно способствует подъему образовательного и жизненного уровня населения национальных республик. Расширенное воспроизводство советизированных национальных элит, которые станут позже «носителями национального суверенитета», — один из эффектов такой стратегии. В этих элитах развиваются противоречивые рефлексии над траекториями своей внутрисоветской судьбы, расширяется поле/интенсивность неформальной этнической конкуренции в структурах властного и духовного производства.

В целом данный этап в истории Кавказа выступает как тщательно контролируемое сползание к коренизации, где роль коренных управленческих кадров играют представители титульных групп, прошедшие селекцию в системе партийных/комсомольских школ и освоившие базовые навыки партийно-советской управленческой культуры, в частности навыки использования этничности как инструмента политической власти. Советское государство стремится создать приемлемую для себя национальную бюрократию /интеллигенцию и опереться на них в контроле и поглощении национальной периферии. Однако этот контроль имеет своей оборотной стороной усиление политического влияния представителей титульных этнических групп и усиление самого института титульности — системы неформального обеспечения приоритета коллективных прав одних групп над подобными правами других.

В конце 1970–80 годы титульные группы начинают более определенно мыслить себя и свои республики в качестве национальных протополитий. Блокируя издержки такой тенденции, союзные власти склоняются к тактике полуофициального квотирования как способу поддержания внутриаппаратного этнического баланса. Но тем самым государство еще больше акцентирует значение этничности в качестве критерия негативной или позитивной дискриминации. И федеральный проект (стремящийся к кадровому этническому балансу), и местные национальные бюрократии придают национальной принадлежности значение важнейшего ресурса/препятствия в вертикальной мобильности. Национальная принадлежность все более превращается в весомую характеристику в коллективном и индивидуальном соперничестве за престижные аппаратные должности или за выгодные позиции в иерархических конструкциях распределительной экономики.

В течение значительного времени советскому государству удается не допускать коллизии между двумя проектами нациестроительства — общесоветским и этнонациональным (выраженным в терминах «созревания социалистических наций»). Национально-государственная зрелость этнических наций в СССР остается лишь потенциальной угрозой для целостности страны — пока сохраняется доктринальная энергетика коммунистической идеологии и относительная эффективность центральных институтов государственной власти. Кризис идеологии, ее легитимирующей функции, а затем и нарастающая дезинтеграция центральных институтов влекут за собой разрушение единого идентификационного поля советских народов.

К концу 1980-х годов начинают обостряться противоречия в нескольких зонах потенциального этнополитического соперничества. Состав и типология этих зон определяется прежде всего претензиями двух или более этнических групп на исключительный статус титульного народа в пределах одной и той же территории. «Титульность» означает обладание институционально оправданным советской системой, но и вполне неформальным, контролем над органами власти в республике, наличие «контрольного пакета властных акций» на данной территории. Титульное перетягивание усугубляется наличием у групп-соперников конфликтных версий национальной истории, в которых утверждаются взаимоисключающие представления об «исторических, исконных территориях», о первовладении этими территориями и т.д. Обладание статусом коренного народа предъявляется как историческое обоснование претензий на статус титульного народа. Наконец, третий коллективный ресурс в статусном соперничестве — обладание численным большинством на данной территории. Статус большинства позволяет рассматривать зреющие в надеждах горбачевской перестройки демократические процедуры как важный механизм защиты коллективных этнических прав.

В Кавказском регионе, чья административно-территориальная композиция складывалась как неоднозначный итог различных эпох и стратегий национально-государственного упорядочения, обнаруживается целая сеть потенциальных статусных противоречий.

- Монотитульные административные территории (автономии/республики с одной титульной группой). Вызов их легитимности, в виде оспоренных границ или статуса отдельных районов, предъявляется со стороны групп, считающих себя коренными, но несправедливо лишенными титульного статуса [ингуши в Северной Осетии, отчасти в Чечено-Ингушетии], или групп, составляющих большинство, но также лишенных титульного статуса (и соответствующего доступа к власти) [русские в Адыгее].

- Паритетные («объединенные») титульные территории с двумя титульными группами. Противоречия возникают между титульными группами относительно режима распределения власти в данных автономиях. Демографическое различие между группами придает балансу власти в этих автономиях устойчиво асимметричный характер. Кризис вокруг проблем «паритетности» актуализирует перспективы разделения этих автономий по национальному признаку и вопрос о должных границах такого разделения [Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария и Чечено-Ингушетия].

- Надэтническая титульная территория, где имя республики/территории определено не этнически, а ее историко-культурным и ландшафтным своеобразием. Здесь противоречия также формируются вокруг режима распределения власти между этническими группами-субъектами коллективной автономии [Дагестан]. ««Иерархические» титульные территории, когда в пределы национально-государственного образования одного народа входит как подчиненная часть автономия другого народа. Противоречия связаны здесь со стремлениями элит обеих титульных групп достроить свой статус до состояния гарантированного исключительного приоритета на данной территории [Грузия — Абхазия, Грузия — Южная Осетия, Азербайджан — Нагорный Карабах].

Эти зоны статусных противоречий — лишь матрица потенциальных конфликтов. Их эскалация в насильственные формы есть во многом функция активности национальных элит, связана с их собственной структурой и конкретными траекториями утверждения во власти в условиях кризиса и разрушения несущих институтов советского государства к концу 1980-х годов.

 

Карта 31 (1989–1991).