Геополитическое сжатие России к границам РФ снова превращает Кавказский регион, прежде всего, его южную часть в поле соперничества/сотрудничества мировых и региональных держав. Современные акценты «Большой игры» на этом поле определяются его расположением на маршрутах транспортировки углеводородного сырья из Каспийского бассейна и перспективами превращения Закавказья в коридор, связывающий Евроатлантику с Центральной Азией, минуя при этом Россию, Иран, Китай или неспокойный Афганистан (и обеспечивая тем самым автономный доступ Евро-атлантическому блоку в тыловой театр одного из полюсов «многополярного мира»).
Примечания: * — данные 1959–1989 по Краснодарскому и Ставропольскому краям приведены без учета населения вхо-дивших в их состав автономий; ** — оценки по Грузии и Азербайджану приведены без учета Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха.
Сокращения: аз — азербайджанцы, арм — армяне, грз — грузины, крд — курды, лезг — лезгины, рус — русские, укр — украинцы, чеч — чеченцы.
Несколько масштабных проектов отражают эту перспективную функцию закавказского коридора. Один из них — ТРАСЕКА, обеспечивающий в будущем связь Европы со Средней Азией и Китаем через черноморские и каспийские коммуникации и наземные коммуникации Грузии и Азербайджана. Функциональная роль Закавказья в обеспечении доступа к альтернативному ОПЕК нефтегазовому резервуару и независимым от России маршрутам его использования воплощена в строительстве нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан (Джейхан — турецкий порт на средиземноморском побережье). БТД выводит на мировые рынки нефтяные ресурсы с азербайджанского сектора каспийского шельфа (месторождение Азери-Чираг-Гюнешли и другие)[43]. В перспективе БТД может получить серьезную подпитку с крупного казахстанского месторождения Тенгиз на северо-восточном побережье Каспия, с Кашагана или с туркменских месторождений. Такая подпитка особенно существенна на фоне возможной завышенной оценки объема ресурсов в азербайджанском секторе — оценки, которая рискует сделать БДТ без казахстанской подпитки нерентабельным маршрутом. Однако в ближайшее время нефть Тенгиза будет выходить на рынки через строящийся трубопровод Каспийского нефтяного консорциума, проходящий через территорию России. Этот маршрут сдерживает тенденцию к ослаблению роли России в «большой игре» за каспийскую нефть и ее транспортировку. Проблема трубопровода КТК в том, что он выводит нефть Тенгиза к терминалу близ Новороссийска, делая этот маршрут зависимым от турецкой позиции, все больше склоняющейся к ужесточению режима прохождения танкеров через Босфор. Варианты преодоления этой зависимости открываются через строительство обходных трубопроводов, в частности, Бургас — Александропулис, выводящих нефть к средиземноморскому побережью. Другой вариант — выход на рынки через Одессу и трубопроводную сеть Украины.
Маршрут на Джейхан прямо выводит каспийскую нефть к Средиземному морю, имея своими слабыми местами значительную протяженность и близость к районам вооруженных конфликтов в Южном Кавказе и Восточной Анатолии (территории населенные курдами). Но геополитическое соперничество, отраженное в конкуренции трубопроводных маршрутов, заставляет рассматривать их экономические или экологические параметры, их слабости и преимущества, только в контексте иных аргументов. БТД — весомый фактор независимости Азербайджана и Грузии от России, инструмент ослабления ее влияния на эти государства. Экологические издержки строительства БДТ (прохождение через Боржомское ущелье) и военные риски на маршруте блокируются вескими внешними гарантиями, в свою очередь обусловленными стратегической предпочтительностью БДТ для США — как маршрута доставки стратегического сырья, независимого от России и Ирана.
Функции южнокавказского коридора противоречиво увязаны с его собственной конфликтной структурой: с одной стороны, фрагментация единого советского Кавказа с начала 1990-х годов, появление новых государств и эскалация внутренних противоречий, создают удобный ландшафт для альтернативного геополитического вовлечения. С другой стороны, политическая нестабильность заставляет забыть о гарантиях, необходимых для масштабных экономических проектов. Последние требуют определенной устойчивости в соотношении геополитических сил и соответствующей стабильности локальных политических режимов. Основы будущей устойчивости Кавказского региона сегодня только прочерчиваются в драматическом определении местными политиями своего места в новом миропорядке. В частности, связка Азербайджан-Грузия обусловлена не только трубопроводной географией и евроатлантическим стремлением оттеснить Россию из Закавказского коридора, но также и общностью интересов двух государств в обретении контроля над территорией отделившихся автономий. Интеграция этой связки в нероссийские геополитические проекты/блоки позволяет Баку и Тбилиси рассчитывать на усиление своих позиций именно в отношениях с Москвой, которая, даже лишившись роли исключительного актора в Закавказье, остается ведущей региональной державой и влиятельным устроителем постконфликтных перспектив.
Грузия, не имея возможности использовать российский фактор для силовой реинтеграции Абхазии и Южной Осетии, заинтересована в усилении западного присутствия в регионе, равно как и Азербайджан, который рассматривает широтный коридор через Грузию в качестве главного маршрута экспорта своей нефти и обретения транспортной связи с Анкарой. С 2001 года начинает прорабатываться проект строительства железнодорожной ветки Ахалкалаки — Карс, которая связывает Баку-Тбилиси и Эрзурум. Для Грузии эта ветка имеет также и внутриполитическое значение: в перспективе она изменяет периферийное положение ар-мянонаселенной Джавахетии, ориентированной на линию Гюмри — Ереван, на транзитное, более тесно привязанное к грузинской экономике. В свою очередь, Армения, заинтересованная в том, чтобы ослабить степень своей региональной изоляции, выдвигает предложения о реконструкции старой линии Тбилиси — Гюмри — Карс. Ереван стремится также способствовать восстановлению транзитного железнодорожного сообщения через Абхазию, однако перспективы разблокирования абхазского участка наталкиваются на сложности в урегулировании абхазо-грузинских отношений. Деблокировать линию Краснодар-Закавказье призван помочь железнодорожный паром «Порт-Кавказ — Поти».
Причерноморская транзитная линия не функционирует с 1992 года и частично разрушена на участке к востоку от Сухуми. Абхазия не проявляет видимого интереса к возобновлению транзита через свою территорию, но настойчиво стремится к восстановлению регулярного сообщения с Адлером. Экономика Абхазии все активнее развивается на основе превращения абхазского побережья в продолжение Сочинского рекреационного комплекса. Реинтеграция Абхазии в «Русскую Ривьеру» возможна и без транзитной трассы. Однако неурегулированность абхазского конфликта явно сдерживает сами русские курортные инвестиции в республику. Со своей стороны, Грузия опасается восстановления транзита через Абхазию ввиду того, что функционирование дороги (таможенные платежи, занятость населения) станет серьезным финансово-экономическим подспорьем для самостоятельности Абхазии. Отсюда Тбилиси сохраняет курс на хозяйственно-экономическую блокаду Абхазии, видя в этом фактор ее сговорчивости в урегулировании конфликта. Неэффективность такой блокады связана с неформальным характером интеграции Абхазии в сферу рекреационных услуг на юге России.
Абхазский тупик усиливает функциональный вес двух транскавказских автодорог на осетинском участке — Военно-Грузинской (через Крестовый перевал) и ТрансКАМа (через Рокский тоннель). Относительная стабилизация ситуации в зоне грузино-осетинского конфликта в Южной Осетии и вокруг нее открывает возможности для устойчивой эксплуатации обеих трасс. Эти две дороги дополняют друг друга и одновременно являются конкурирующими маршрутами. Грузия более заинтересована в эксплуатации Военно-Грузинской дороги, так как ТрансКАМ фактически является основой автономной от Грузии экономики Южной Осетии и серьезной прорехой в грузинской таможенной границе.
Меридиональное направление Север-Юг имеет на Центральном Кавказе еще один серьезный транспортный ресурс — возобновление строительства перевальной железной дороги, прекращенного в 1988 году по настоянию грузинских общественно-политических организаций. Однако отдаленность такой перспективы на фоне общей нестабильности в грузино-российских отношениях, общей ориентацией Грузии на Запад подталкивает Россию к поиску иных надежных маршрутов, наполняющих стратегическое направление Север-Юг, а именно — к наращиванию роли волжско-каспийских коммуникаций. Новый порт Оля в дельте Волги обещает сосредоточить значительную часть российско-индийского и российско-иранского товаропотоков. Создание железнодорожной связки России с Ираном через Астару (или паромной переправой из Махачкалы) также будет способствовать усилению линии Север-Юг.
Главный «кавказский» интерес России все же не столько транспортно-транзитный, сколько общеполитический, связанный с недопущением образования в Закавказье каналов и возможностей для дестабилизации российской части Кавказа. Формирование буфера, препятствующего развитию на Северном Кавказе очагов квазиисламского экстремизма — среднесрочный приоритет российской политики в Закавказье, который по существу совместим с евро-атлантическим выдвижением в регион. Однако такой буфер, наполненный чужим влиянием и интересами, всегда будет содержать в себе риск превращения в барьер, ограничивающий российские позиции в товаропотоках, или в плацдарм, с которого будут ограничиваться уже собственно внутриполитические российские возможности (в Северо-Кавказском регионе). Воспроизводство российского влияния в Закавказье предполагает как минимум два фактора — эффективное участие в [урегулировании региональных конфликтов и устойчивое влияние на базовые сектора региональной экономики. Второй фактор связан со способностью России влиять на характер функционирования закавказского транспортно-энергетического коридора — ив качестве участника, и в качестве альтернативного агента. Позитивный вариант такого влияния предполагает активную интеграцию маршрутов Восток-Запад и Север-Юг в создании их общей региональной инфраструктуры на Кавказе.
Карты 41–49.
Историко-территориальные идеологемы [Приложение к картам /тексту 31–32]
Этнополитические противоречия рубежа 1980–90-х годов формируют повышенный идеологический спрос на реконструкции «исконных границ», на обоснование приоритетных «исторических прав» на оспариваемые территории и/или групповые статусные позиции. Историко-территориальные идеологемы есть образы «исконных национальных территорий», представления о пространстве, занимаемом в неком великом прошлом. Такие идеологемы различным образом встроены в современный контекст: они могут «дремать» в тиши библиотек или становиться прямой провокацией острых политических противоречий, сформулированных в этнических категориях. Описание «исторических территорий», различных сюжетов, связанных с их обретением или потерей, может носить фактографический характер и не иметь явного идеологического содержания или же, напротив, выступает прямым обоснованием статусно-территориальных претензий, оправданием принимаемых политических решений. Национальные картины прошлого зачастую выстраиваются по лекалам современных фобий и отражают актуальное соперничество за политическую власть в этнически структурированном обществе. Идеологическая функция национальных ретроспекций состоит в утверждении предпочтительной статусной иерархии — отношений исторического «хозяина» и «гостя» — для оправдания иерархических отношений в живом настоящем. Контуры исторических границ и этнических ареалов прочерчиваются как территориальные рамки, в которых должен осуществляться режим некоего признанного этнического доминирования, хотя бы сугубо символического.
Исторические реконструкции нередко исходят из допущения о прямой преемственности между современными этническими и/или национальными общностями (народами, нациями) и различными этническими, племенными, государственными образованиями весьма отдаленного прошлого. Историческое прошлое, сокрытое в письменных источниках, архитектурных или археологических памятниках, в самом языке, наделяется значением правовых аргументов. Технология трансформации исторических сюжетов в идеологические конструкции предполагает несколько процедур:
- Предшествование. Необходимо показать расселение своей этнической группы как исторически предшествующее на данной территории расселению группы-соперника, формируя представление об должных отношениях между группами по принципу «коренные жители — пришельцы». Древность расселения, автохтонность обеспечивает право первовладения.
- Преемственность. Нужно зафиксировать преемственность (языковую, культурную, политическую) между современной этнической или национальной группой и ее могущественными предками, доминирующими на данной территории в прошлом. Необходимо определить таких великих предков или по крайней мере обнаружить какую-либо историческую группу в качестве таковой. Преемственность здесь обеспечивает право наследования.
- Справедливость и несправедливость. Необходимо показать негативные изменения исторических границ/этнических ареалов как нарушение преемственности и как попрание исторических прав. Позитивные изменения при этом рассматриваются как «естественные», «исторически оправданные» и сами собой разумеющиеся. (Одной из заметных черт в идеологических версиях многих национальных картин в Кавказском регионе является претензия к России как исторической силе, несущей основную ответственность за несправедливое определение границ и территорий. Бенефициарием же российского имперского вклада в историю Кавказа оказывается соответствующая этническая группа-соперник. При этом Россия и/или ее фавориты выступают объектами предъявляемых историко-правовых претензий).
* * *
Карты 41–49 представляют собой краткие реконструкции некоторых доминирующих сюжетов, присутствующих в историко-идеологических текстах. Нужно отметить, что национальные ретроспекции имеют, безусловно, различную источниковую основательность и различный научный уровень своего исполнения. Одни национальные картины/версии представлены солидными профессиональными трудами, успешно интегрированными в мировой академический дискурс. Другие картины/версии есть продукт разложения старых или становления новых национальных школ «исторической науки», зачастую работающих уже на грани профанации. В конструировании карт историко-территориальных идеологем мы стараемся отвлечься от оценок и различий в уровне научности и степени академической признанности тех или иных построений. Главное, что отражено в этих картах, — доминирующие сюжеты, историко-территориальные клише, присутствующие в национальных картинах, какими они выстраиваются в официальных трактовках, учебных или иных популярных изданиях. В том числе, в возникающем в последние годы «этническом Интернете» как круге общения и обмена соответствующими клише. Ясно, что нас интересуют только определенные, «контекстуальные» идеологемы, то есть те, что связаны с актуальными этнополитическими противоречиями современного Кавказа. Смысл их настоящей картографической презентации (сведения в некий единый пакет) видится в том, чтобы показать общий относительный характер национальных «исторических истин», неизбежную ограниченность взаимных претензий на исконные территории и самой практики обращения к истории как резервуару правовых аргументов в решении современных этнотерриториальных (а точнее, политических) проблем.
