Этническая карта и национально-административная инженерия

Кроме сдвигов в расселении, вызванных потрясениями Гражданской войны и межнациональными войнами в 1918–1920 годы, существенное влияние на структуру кавказской этнополитической карты оказывают ряд факторов: советская административная этнизация территорий, «коренизация» школы и управления на этих территориях, а также изменения в номенклатуре народностей (официальных рамок национальной идентификации).

Осуществление «национального принципа» в 1920-е более жестко привязывает административно-территориальное деление Северного Кавказа к ареалам этнического расселения. Возникают, или получают советскую легитимацию, титульные национальные территории с высокой степенью этнической гомогенности. Советская практика упорядочения территории, опирающаяся на национальный принцип и соответствующую позитивную дискриминацию нерусских меньшинств, придает этничности новый инструментальный и символический вес. Известно, что культурный комплекс «своей земли» и символическая связь общности с территорией у многих кавказских групп в серьезной мере были развернуты в досоветскую и даже доимперскую эпоху. Но советское национальное строительство выводит эту связь на качественно более высокий, институционально оснащенный уровень. Советская власть дает мощную санкцию на использование этничности как властного основания, основания для реализации несословных коллективных привилегий (а затем и коллективной ответственности). Уничтожая сословные рамки, большевики «сворачивают» внутреннюю социальную структуру меньшинств и конструируют эти меньшинства в качестве гомогенного идентификационного поля. «Коренизация» школы и кадров управления призваны создать новую — советскую — культурную и политическую инфраструктуру этого поля.

При этом власть функционально нуждается в ясном определении народностей как отчлененных, непересекающихся образований. Таким образом, стратегия упорядочения территории по этническому критерию, будучи воплощена в некую административную сетку и властную практику, сама становится фактором определения этнических категорий/границ. Властное определение этнических категорий/границ есть подвижный итог соперничества между различно обоснованными этнополитическими проектами — интеграционными или автономистскими, имеющими к тому же различную институциональную оснащенность (республика vs район). Советское национальное строительство внутренне противоречиво — некоторые из народностей (категорий) объединяются, относительное различие других становится более жестким. Перечень народностей, который использован во Всесоюзной переписи населения 1926 года, в целом преемствен имперской номенклатуре. Изменения в номинациях народностей связаны с формирующейся национально-государственной и административно-территориальной композицией страны. Скажем, появление Украины требует внесения поправок в устоявшиеся идентификационные образчики по всей стране, в том числе и прочерчивания границ внутри уже сильно интегрированного славянского массива на Кавказе.

Служебный циркуляр для переписчиков 1926 года требует, в частности, «уточнения записи об украинской, великорусской и белорусской народностях». Для тех местностей, «где словом „русский“ определяют свою народность представители трех этих народностей», от переписываемых лиц истребован однозначный выбор: к какой именно народности из трех они себя причисляют. Другой циркуляр предписывает противоположную идентификационную операцию: причисление всех картвелоязычных народов (грузины, аджарцы, мегрелы, сваны, лазы) к общей группе грузин.

Наличие таких институциональных рамок как республика, область и даже национальный район, становится фактором культурной инженерии. Формирование новых границ грузинской национальной общности подкрепляется серьезным административным ресурсом. В частности, в этот период самурзаканцы, будучи уже преимущественно мегрелоязычными, решающим образом определяются грузинами. С другой стороны, закрепление в советской номенклатуре за абхазским населением именно такого внешнего этнонима («абхаз»), пришедшего в имперское употребление из грузинского именования территории, упрочило саму властную идентификационную связь апсуа с их родиной. Учитывая характер грузинских претензии на укорененность и титульность в Абхазии, ясно, что во многом благодаря этой русско-советской этнонимической канонизации абхазам удается остаться здесь и титульной, и коренной группой.

Категория «закавказские татары» сменяется категорией «азербайджанские тюрки», а затем «азербайджанцы». К последней будут отнесены все тюркоязычные мусульмане Закавказья — от месхетинцев до терекемейцев и ассимилируемых татов и талышей. Вероятно, временная номинальная азербайджанизация месхов в 1920-е годы связана с наличием административной рамки Закавказской федерации (с Азербайджаном в качестве образующего субъекта). Возможности соответствующей культурно-образовательной политики — административно подкрепленного развития национальной школы с обучением на родном языке — ослабили перспективу грузинизации этой группы мусульман. В то же время глубина тюркской ассимиляции татского и талышского населения в самом Азербайджане позволяет проигнорировать проект их автономизации, но не позволяет исключить их полностью из номенклатуры народностей. Даже несмотря на упразднение в 1929 году «Красного Курдистана» (по внешнеполитическим основаниям), советская национальная инженерия будет серьезно сдерживать соблазн следовать кемалистскому шаблону в строительстве азербайджанского народа, объявив все мусульманское население республики азербайджанским.

Образование Юго-Осетинской автономии сказывается на фиксации и ужесточении идентификационных границ внутри осетинского массива в Грузии. Институт автономии в целом сдерживает исторически продолжительный процесс смены этничности среди южных осетин, их грузинскую ассимиляцию.

Сегментарное расселение адыгских групп административно закрепляется в четырех титульных районах — в Кабардино-Балкарской АО, Черкесской АО, Адыгейской АО и Шапсугском районе. Автономия адыгов Кубано-Черноморской области, образованная в 1922 году и названная Черкесской (Адыгейской) АО, дабы не «вносить путаницу от смешения ее в разных ведомствах с Карачаево-Черкесской АО», меняет свое название на Адыгейско-Черкесскую, а позже — на Адыгейскую АО. Такое административное различение становится основанием для последующего идентификационного различения. На прежнюю внутреннюю структуру адыгских племенных различений будет наложена советская административная карта, образуя при этом четыре «разных» народа — кабардинцев, адыгейцев, черкесов и шапсугов.

Тюркский массив горских татар (или «пяти горских обществ Большой Кабарды») определяется как балкарская народность. Тем самым упрочивается использование имени одного из пяти обществ в качестве этнонима всей этнической категории. Одновременно карачаевская часть этого же массива, отделенная от него не столько ландшафтной громадой Эльбруса, сколько старой административной границей Кубанской области и иным вектором экономического тяготения, определяется в качестве другого народа — карачаевского.

Раннее советское административное разделение чеченцев и ингушей также продолжает дореволюционную административную традицию, питая идентификационные различения среди самих вайнахов и, в свою очередь, ясно опираясь на их собственные различения. Перспективы раздельного политико-административного развития вайнахов не исключают перспективы их административной и этнокультурной интеграции: эти противоположные исторические проекции в равной мере наличествуют в самом обществе и его элите.

Советское упорядочение списка народов (как номенклатурная «нормализация» этнической карты), имеет в своем репертуаре противоположные операции: с одной стороны, административное и идентификационное закрепление/ужесточение этнических границ, с другой стороны — их административное упразднение. Но такие операции вряд ли могут быть названы примерами произвольного политико-административного жонглирования существующими группами и их солидарностями. Советская инженерия национальностей способна лишь избрать и форсировать некоторые траектории возможной эволюции из тех, что уже наличествуют в самих этнических идентификационных комплексах. За произвольностью такого властного избрания-конструирования всегда кроется комбинация субъективных и объективных факторов. К первым можно отнести борьбу локальных этнических элит или доминирующую политическую конъюнктуру. Ко вторым — языковые дистанции, характер расселения, хозяйственно-экономическую связность и т.д. Сама этничность также превращается в «объективность»: ее административное определение закреплено в 1931 году обязательной записью о национальности во внутренних паспортах граждан СССР.

Карта 25 (1929–34).