Модернизм» в исследовании политического поведения

На первый взгляд предположение о том, что конвенциональные электоральные исследования и основанные на опросах работы по политическому поведению носят «модернистский» характер, может показаться не слишком правдоподобным. Ж.-Ф. Лиотар предложил одно из самых знаменитых определений модернизма, которое с годами, очевидно, выпало из повседневного внимания: «Я буду использовать термин «модерн» (т.е. «современный») для обозначения любой науки, оправдывающей свое существование ссылками на своего рода метадискурс, напрямую связанный с какой-либо крупной концепцией, такой, как диалектика духа, герменевтика значения, освобождение рациональности от действующего субъекта, или создание благополучия» (Lyotard, 1984, р. xxiii).

Случайный наблюдатель едва ли обнаружит в электоральном анализе отголоски гегельянства, марксистского исторического материализма, критики Хабермаса или просто «метафизических» идей.

Но все же послевоенные исследования политического поведения имеют свою собственную крупную концепцию и наделены многими особенностями, которые постмодернисты сочли бы позорящими модернистское мировоззрение. В этой концепции современный период модерна, или современности представляется уникальным, благодаря прогрессу демократизации, на материалах которого проведено большинство исследований политического поведения. Такого рода исследования появились в Соединенных Штатах, стране, раньше других пошедшей по пути демократии, хотя степень демократичности там весьма относительна, если судить по активности участия в выборах (Vanhanen, 1984, р. 115; 1990). Первый крупный опрос был проведен как раз в то время, когда затормозившийся в начале 40-х годов прогресс демократизации вновь резко активизировался после войны в ряде стран, где проходили более или менее свободные выборы. Доля населения, проживающего в этих странах мира показана в таблице 10.1.

Таблица 10.1

РОСТ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ с 1900 по 1995 гг.

Либеральные демократии Население мира

Год	Количество государств	Численность населения, мил.	Общая численность, мил.	Численность живущих в демократических странах, %
		1,169 1,263 1,636 2,070 2,263	1,608 нет данных 1,860 2,008 2,294 2,516 3,019 3,693 4,450 5,246 5,765	нет данных

Источники: Источником данных по демократическим странам является исследование Отдела по изучению правительственной политики Лондонской школы экономики. Данные о населении мира за 1900—1940 гг. см.: Воте, 1970, р. 6; начиная с 1950 г.:«ООН. Население мира: ожидания и перспективы».

Американские политические социологи плюралистической ориентации, которые первыми разработали исследования, основанные на опросе, несомненно рассматривали демократизацию как составной элемент модернизации, рацио-

нализации и секуляризации общества и распространения «передовых» идей в культуре. В предисловии к первому изданию книги Д. Батлера и Д. Стоукса «Политическое изменение в Британии.» говорится: «Возможность того, что правитель может быть конституционно смещен со своего поста в ходе свободных выборов, появилась в истории управления достаточно недавно» (Batler, Stokes, 1969, р. 15). Электоральный анализ должен был дать уникальный ключ к пониманию фундаментальных процессов новой политической эры.

Основной модернистской чертой большинства электоральных исследований, проводившихся в рамках данной концепции, было стремление к тотальному охвату исследуемого объекта. С самого начала Мичиганская школа в США и Великобритании критиковала практику опросов по отдельным округам и предлагали вместо них провести один общенациональный опрос, который позволит получить совокупность данных, свободных от местного контекста (Campbellet ai, 1969; Butler, Stokes, 1974). Учеными этой школы разрабатывались крупные срезовые опросы, которые могли проводиться только единой командой, располагающей значительными ресурсами. Те, кто осуществляли контроль над этими проектами, становились могущественными академическими олигархами. В связи с этим появилась опасность того, что они будут доминировать в исследовании как собственники, или, став новыми ортодоксами, будут диктовать содержание вопросов. После того как был проведен ряд продолжающихся исследований и были накоплены данные панельных опросов, эти исследователи получили такой обширный материал, который можно было проанализировать так, как будто они находились вне времени. Многие из этих исследований прямо предполагали, что политический контекст всего периода «модерна» был настолько однороден, что не было необходимости детально сопоставлять ответы респондентов и непосредственную политическую среду того времени, в которое проводился опрос (Heath etal., 1991).

Методологические допущения, лежащие в основе этого тотального подхода на первый взгляд просты. Главным мотивом фактически всех исследований политического поведения, сохранившихся практически вплоть до 90-х годов, был поиск единственного оптимального алгоритма принятия решений, с помощью которого можно было охарактеризовать расстановку сил и поведение электората в целом. При любом анализе ведется поиск ограниченного множества переменных, составляющих единое уравнение вне зависимости от их относительного влияния, которое объясняет большее разнообразие, чем какие-либо иные переменные или уравнения. Во многих исследованиях номинальная заинтересованность в «теоретическом» понимании была быстро вытеснена, и анализ каузальных связей был отправлен в разряд маргинальных:

вместо него стали проводить простейшие компьютерные сравнения различных сочетаний возможных независимых переменных, которые анализировались с содержательной стороны минимальным образом. Электоральное исследование, таким образом, становилось состязанием регрессионной и лог-линейной моделей, каждая из которых предлагала свое представление о том, как избиратели в целом распределяются между партиями или по отдельным вопросам, в качестве единственно возможного. Со временем исследователи стали более опытными в анализе того, что оставалось за пределами такого моделирования, и в поиске взаимовлияния переменных друг на друга. Но никогда серьезно не обсуждалось создание единого «полного» алгоритма принятия решений как способа ответить на серьезные вопросы.

Еще хуже то, что исследователи часто говорили об избирателях, как о едином архетипе. Это прослеживается не только по названиям многих работ — «Меняющийся американский избиратель», «Как голосует Британия» или «Американский избиратель», но также и в самих текстах (Nie et al., 1979; Heath et al., 1985; Campbell et al., 1960). Например: «Определение своей партийной принадлежности призвано помочь избирателю справиться с политической информацией и понять, за какую партию голосовать» (Наггор, Miller, 1987, р. 134). Или: «В то время как социальная психология избирателя, возможно, не слишком изменилась...» (Heath et al., 1991, р. 200). Или: «Акцент снова делается на... неизменной психологии избирателя» (Crewe, Nanis, 1992, р. 19).

Эти маленькие отрывки фактически указывают на значительную абстрактность, присущую анализу крупномасштабных опросов в целом, проводящемуся в отрыве от жизненного опыта реальных людей¹.

Главным последствием тотального подхода в электоральных исследованиях стало исключение из анализа любого меньшинства избирателей. Вначале исключались малочисленные категории избирателей, плохо подходящие для перекрестных таблиц, или такие, которые требовали особой техники с применением дихотомических зависимых переменных. Г. Каттдал следующий перечень обычно «исчезающих» из общего анализа электората в Великобритании меньшинств: жители севера Ирландии, где партийная система отличается от основной партийной системы Британии; жители севера Шотландии, опрос которых стоит слишком дорого; респонденты, отказывающиеся отвечать на вопросы анкеты; респонденты, заявляющие об отказе от участия в выборах; избиратели всех «малых» партий — националистических партий в Шотландии и Уэльсе; а на протяжении многих лет даже избиратели, отдававшие голоса за Либеральную или Либерально-демократическую партии и составлявшие, начиная с 80-х годов более четверти всех избирателей (Catt, 1989). Электоральные исследования в Великобритании изображали дело так, словно избиратели голосуют только за две основные партии еще долгое время, после того как это перестало соответствовать действительности выборов. Другие «меньшинства» испарялись из анализа благодаря ряду несложных действий, таких, как выведение единого архетипа избирателя — некоего существа мужского пола:

определение занятий замужних женщин по мужу (тем самым создавался класс «домохозяек», состоящий исключительно из женщин), или недостаточно точное определение особенностей социального положения людей. Так электоральные исследования, проводимые в этом основном русле, постоянно сталкивались с ростом политически значимых расхождений и проблем (например конфликт между государственным и частным сектором в Великобритании, этническая принадлежность, сексуальная ориентация и экологические вопросы) и не могли должным образом отреагировать на них.

Более фундаментальным следствием монистических тенденций большинства исследований по выборам стала полная неразвитость методик, позволяющих установить, на основе каких достаточно четких алгоритмов голосуют различные группы избирателей в действительности. Нет ничего другого, что оставалось бы настолько отторгнутым и неизученным. Лишь в очень немногих

¹ Сюда можно отнести и комментарии, в которых избиратели описываютсякак единое существо, обладающее антропоморфными чертами. Например: «Мы начинаем... с размышлений о том, действительно ли электорат 1992 г был подвержен сомнениям больше, чем обычно.. Идея о том, что электорат стал более капризным,... часто подтверждается» (Clifford, Heath, 1994, р. 6).

исследованиях систематически пытались моделировать решение избирателей, для того чтобы определить последовательность операций и критерии, которые могут приближаться к алгоритмам, используемым реальными избирателями, решающими за кого отдать свой голос. Это пренебрежение к реальному разнообразию мотивов избирателей сказывается и на том, как исследователи интерпретируют, казалось бы, «очевидные» данные. Например, хотя политологи достаточно хорошо знают, что избиратели могут выбирать только из тех доступных им вариантов, которые они хотя бы немного контролируют, как отмечал Катт, они последовательно интерпретируют все голоса, полученные партией в ходе голосования, в качестве свидетельства «поддержки» этой партии, считая определенную отметку в бюллетене проявлением позитивного идеологического или эмоционального отношения к партии и, таким образом, скрывая или отрицая возможность негативной мотивации выбора (Catt, 1989). Отсюда недалеко до пренебрежения такими мотивами, как сомнение, циничное отношение и опасение: «В качестве давно действующих на политической сцене акторов партии естественно являются объектами выражения массовой лояльности и идентификации» (Batler, Stokes, 1974, р. 34. — Курсив авт. гл.). Оперируя предельно общими, оторванными от контекста данными и скоропалительными, предвзято сделанными выводами о поведении избирателей, электоральный анализ дал очень мало для понимания множественности способов политического мышления и действия.

Но так было не всегда. Эта проблема была поставлена еще в опросах начала 50-х годов. Разоблачая принятые в то время нормативные модели рациональных избирателей и показывая, что обыкновенные люди в отличие от элит пользуются иначе структурированной политической информацией, эти исследования не давали широких интерпретаций политики в рамках понятий «левые» и «правые» и часто объясняли взгляды избирателей влиянием семьи или длительной идентификацией существующих партий. На самом деле в тот период подобные исследования казались наименее модернистскими, или современными благодаря однозначному отрицанию «логоцентристских» моделей и признанию «иррациональности» избирателя. На том этапе на общий стиль мышления влияли также и публикации неколичественного характера, например, замечательное эссе Р. Лейна «Политическая идеология», в которой объяснялись установки и реакции всего лишь 15 индивидов в контексте их социального происхождения в лучших традициях социальной и политической теории.

Начало развития эмпирических исследований, приведших к новому взгляду на социетальные процессы, теряется за границами ортодоксальных построений. Изучение политического поведения шаг за шагом «рационализировало» основанный на опросах образ избирателей. Произошел пересмотр предложений Б. Пейджа и Р. Шапиро относительно того, какие требования предъявляет своим гражданам стабильная и эффективная демократия (Page, Shapiro, 1992). При этом первоначальное разнообразие методологий изучения политического поведения было вытеснено ориентацией исключительно на количественные методы. Фактически вся получаемая информация заранее закладывалась закодированными вопросами, определяемыми самим исследователем, а не извлекалась из фиксированных представлений респондентов. Нередко опрашиваемым предлагалось выполнить совершенно искусственные операции, например ранжирование политических партий и кандидатов по пятидесятибальной шкале, только для того, чтобы специалисты могли опробовать тонкие аналити-

ческие методы (Page, Jones, 1979). Ответы, полученные в ходе опроса, очень редко сопоставляются с данными другого рода, как правило, не проводится повторное интервьюирование респондентов по другим методикам, не сравниваются ответы на косвенные или иначе сформулированные вопросы и практически не сопоставляется количественная и качественная информация. Б опубликованных исследованиях преобладают инструменты, которые интуитивно, с помощью одного «здравого смысла» создаются для единичных исследований, без пилотажной проверки, и не подвергается сомнению (Bishop et al., 1978; Sullivan et al., 1978). Исследователей отличает от экспериментаторов использование смешанных шкал или индексов, одни из них создаются перед началом анализа собранных данных, другие — в результате анализа данных либо выделяются при компьютерной обработке ответов и рационализируются post hoc. Таким образом, в частности, были сформулированы Р. Роузом и И. Макаллистером «политические принципы» при обработке данных коммерческого опроса с помощью факторного анализа (Rose, McAllister, 1986).

Еще в 70-е годы теория рационального выбора первой бросила вызов ортодоксальному глобалистскому подходу, но это не привело к ослаблению интереса к крупномасштабным опросам и разнообразию в изучении электорального поведения. Теория рационального выбора изначально основывалась на достаточно сложных и подверженных фальсификации процедурах и содержала мощные, хотя и ограничивающие предположения о менталитете акторов, уровнях информированности и устойчивости. Эти предположения легко встраивались в создание более «реалистических» вариантов объяснения поведения избирателей. Испытанные в опросах и уже приспособленные к системам обработки данных, упрощенные разновидности теории рационального выбора стали появляться все чаще, представляя собой крайнюю форму «логоцентризма» (Fiorina, 1981). В таких теориях приоритетными были объективированные модели формальной рациональности, которые приписывались всем без исключения политическим акторам (Hinich, Munger, 1994). Этот подход также был нацелен на тотальное объяснение и использовал понятие единого архетипа «избирателя». «Голосование по проблеме» определяется в нем следующим образом: «Допустим, по каждой проблеме избиратель [заметьте, не избирательница] сравнивает свои позиции с позициями партий. Затем избиратель собирает воедино свои предпочтения по различным политическим проблемам и голосует за ту партию, которая в общей сумме набирает наибольшее количество совпадений позиции избирателя и позиции оцениваемой им партии по данному вопросу» (Heath, McDonald, 1988, р. 96).

Здесь становится очевидно, что в рамках этой теории невозможно появление эмпирически различных взглядов на общие основания расстановки сил в выборных кампаниях или использования гражданами многочисленных алгоритмов выбора.

Модели «голосования по проблемам» расширяют трактовку демократизации, присутствующую в более ранних исследованиях лишь в скрытой форме. Они изображают ее как процесс, в котором электорат, который был в плену привычной, или традиционной семьи, этнических групп, групп интересов и влияний социального класса, начинает обретать свободу и привыкать к либеральной демократии, массовому образованию и широкому распространению средств массовой информации, чтобы стать автономным субъектом целенаправленного действия. Например, Роуз и Макаллистер доказали, что выборы в Великобритании значительно продвинулись от «узко классового» к «откры-

тому» соревнованию, Б. Сарлвик и А. Кру выделили 70-е годы как «десятилетие перераспределения сил» в британской политике, а X. Химмельвайт с коллегами установили безусловно возросшую разборчивость избирателей (Rose, McAllister, 1986; Sarlvik, Crewe, 1983; Himmelweit et ai, 1985). Во всех этих исследованиях явственно просматривается склонность к модернистской телеологии. Был большой соблазн принять будущую тенденцию за уже существующую реальность. Отклонения, непоследовательность, откаты назад и противоречия в имеющихся данных — слишком частые явления, которые не должны скрываться исследователями, делающими столь серьезные выводы.

Все, кто специализировался по таким направлениям, как «голосование по проблеме», традиционная «партийная идентификация» и «политическая социология», согласны с тем, что анализ чисто количественных, в высшей степени агрегированных данных, полученных в результате крупномасштабных опросов, является подходящим и вполне «научным» методом исследования политического поведения. Первоочередной задачей массовых опросов всегда является реконструкция институционально значимых изменений: какая партия стала пользоваться меньшей поддержкой, какая большей. Авторы, принадлежащие к этим исследовательским направлениям, осознают ограниченность своих методов, неизбежное снижение адекватности предлагаемого ими понимания изучаемых явлений, связанное с трансформированием сложных человеческих представлений на бинарный язык компьютера. В ответ на это беспокойство пришлось совершенствовать методы выборки, вопросники, а также методы анализа, способствующие осмыслению данных.

Сейчас нет больших различий между документами неакадемических опросов, проводимых по заказу для средств массовой информации или партий, и документами академических опросов, проводимых в научных целях. Как политическая социология, так и теория рационального выбора внесли свой вклад в упрочение отношений, связывающих исследования политического поведения с практическим политическим контролем и манипулятивными технологиями. За последние тридцать лет это стало профессионально престижным и коммерчески «приемлемым», данная отрасль знания значительно изменила структуру электоральной реальности, что является темой отдельного разговора. Как и практически во всех областях профессионального знания, главным результатом существования дисциплины стало расширение технических возможностей для анализа, предсказания и описания социального поведения (в данном случае, партийного) и результатов выборов. Теперь почти все описывают выборы в соответствии с разработанными в политологии понятиями и моделями: политики, победившие на выборах, профессионалы из политических партий, политические консультанты и консультанты по выборам, организации, проводящие широкомасштабные опросы, комментаторы в средствах массовой информации, рекламные корпорации и многие избиратели. Большие возможности «контроля», приписываемые исследованиям политического поведения, очень похожи на «инженерную» модель научной деятельности, где истина связывается с практической возможностью успешно манипулировать социальными силами и предсказывать поведение (Camhis, 1979).

Потенциальные опасности «промышленного» применения знаний не требуют обсуждения (Foucault, 1980). Пренебрежение аналитиков к различным меньшинствам избирателей и сосредоточенность на количественном моделировании соответствуют целям контроля и успешно им служат. В данном случае политология не является чистой наукой, она используется для эффективного

понимания тех сил (и, скорее всего, только их), которые участвуют в борьбе за политическую власть (Heath et al., 1994). По существу, многие исследования политического поведения имеют перекос в сторону изучения системы. Они больше заинтересованы в понимании тех массовых политических явлений, которые являются условием изменения или сохранения институциональной власти, и меньше обращают внимание на те явления, которые не оказывают значительного влияния на текущую расстановку сил. Например, в странах с «плюралистическим правлением» или системами пропорционального представительства политологи или исследователи общественного мнения получают множество данных, фиксирующих изменения первоначальных партийных предпочтений избирателей, но они игнорируют вторичные и последующие предпочтения, так как это непосредственно не влияет на состав политической элиты, которая будет контролировать правительство. Не обязательно соглашаться с М. Фуко, утверждавшим, что государство — это «мифическая абстракция, значение которой значительно меньше, чем полагают многие из нас» (Hoffman, 1995, р. 162), для того чтобы увидеть неизбежную ограниченность столь узкого институционального подхода.

В качестве еще одной модернистской черты, свойственной исследованиям политического поведения, можно указать их доверие к сверхполяризованным антиномиям и ложным дихотомиям. В частности, для электоральных исследований характерно стремление выражать сложные теоретические идеи в виде наименьшего общего кратного для удобства проведения эмпирических тестов. В этом кривом зеркале избиратели оказываются либо «рациональными», либо экспрессивными, установки по проблемам либо «реальны», либо отсутствуют, акторы либо имеют «полную» информацию, либо не имеют ее вообще, а действуют они в четко выделяемом «рыночном» или «политическом» контексте (Вгеппап, Lomansky, 1993) и т.д. Принимая во внимание несовершенство вопросов, неизбежную двусмысленность языка, изменение «рамок» вопросов в соответствии целями исследования или внешние перемены политической среды, во многих случаях трудно понять, как должен отвечать на эти вопросы человек с ясной позицией? Рассмотрим, например, панельное исследование 900 британских избирателей 1987 г. (Heath, McDonald, 1988). Анализ данных привел ученых к выводу, что за период с 1983 по 1987 гг. избиратели их выборки стали более «последовательными» в своей партийной идентификации (дихотомизированной на «консерваторов» и «всех прочих», хотя в 1983 г. число партий составляло 2,9), чем в своих установках по отношению к национализации и приватизации. Допустим, какой-то избиратель поддержал приватизацию дорогостоящей телефонной системы (проводившуюся в 1983 г.), но был против приватизации хорошо налаженной газовой промышленности 1985 г. и надеялся получить доход от приватизации крупной электрической компании (предполагавшейся в 1987 г.). Разве это означает, что избиратель «непоследователен»? Да, но только при очень странном или ограниченном взгляде на мир. На таком уровне обобщения исследователю просто невозможно судить о том, как интерпретировать ответы людей, он может только загонять их в надуманные и искусственные рамки своих критериев. В таких обстоятельствах неясно, к кому более применима критика И. Шумпетера — к избирателям или к исследователям, изучающим их².

² Приведем знаменитую фразу Шумпетера: «Как только типичный гражданин попадает в политическую сферу, его умственный уровень падает. Он спорит и рассуждает в такой манере, которую сам бы назвал инфантильной в области своих реальных интересов. В политике он снова становится примитивным» (Schumpeter, 1987, р. 262).

Таким образом, модернистский характер исследований политического поведения прослеживается по многим направлениям. Он заметен в предположении широкой трактовки демократизации, в сверхобобщенности выводов, в приоритете количественных исследований, основанных на опросах, в монизме исследовательских методов и маргинализации социальных меньшинств, в поисках единого оптимального алгоритма решений, в «инженерной» трактовке знаний, в признании системной природы развития познания, в сверхполяризованных антиномиях.

Альтернативы

В социальных науках всегда проще критиковать, чем найти новые пути решения. Для того чтобы серьезно обсуждать ограниченность модернистских исследований политического поведения, важно показать, как это можно исправить. Если единственной альтернативой будет постмодернистский безбрежный релятивизм и субъективизм, который на новом витке воспроизводит добихевиористскую критику электоральных исследований 50-х годов, то мы, без сомнения, предпочтем этот вариант. Однако в результате упрощения доступа к средствам анализа, новым возможностям хранения и обработки неструктурированных данных, а также освоения новых количественных и качественных методов мы, судя по всему, стоим на пороге подлинно «модерного», или «современного» периода развития методологии социальных наук. Хитрость состоит в том, чтобы взять эти новые возможности под интеллектуальный контроль. Становлению нового стиля системного изучения политического поведения могут способствовать методологический плюрализм, необобщенность информации и поворот от институционального подхода к эмпирическому.