История и культура –включенность истории культуры локальных сообществ в социальную историю человечества в целом. 15 страница

В целом культурная компетентность отражает соответствие интересов и эрудиции ин­дивида социальному опыту и ценностным установкам общества его проживания.

СОЦИАЛЬНЫЕ ПРИТЯЗАНИЯ – сложная совокупность интересов и по­требностей индивида, обусловленных целым комплексом факторов, в число ко­торых входят общая культурная детерминация его социальных претензий, на­следственный или обретенный социальный статус, уровень про­фе­с­си­ональ­ной конкурентоспособности, экономи­чес­кие возможности, конь­ю­к­­турные обстоятельства, черты актуальной моды на образ жи­зни и т.п.

Вопрос о социальных притязаниях неизбежно затрагивался практически всеми социолога­ми, рассматривавшими проблемы социальной стратификации и образа жи­з­ни раз­личных сословий: Ф.Энгельсом, Э.Дюрк­геймом, М.Вебе­ром, П.А.Со­ро­ки­ным, Т.Пар­сонсом, К.Поппером, П.Бурдье и десятками иных. Особенное внима­ние ему оказы­вают теоретики постиндустриального об­­­­щест­ва: Д.Белл, Э.Тоф­флер, Э.Шиллз, С.Хан­тин­гтон и др., некоторые «классики» пост­мо­дер­низма: Ж.Бод­рийяр, Ж.Лакан, отчасти М.Фуко.

Истоки всяких притязаний следует искать в неравенстве: генетических спо­со­бностей, экономическом, со­циально-сословном, политическом, рангово-статусном и др. Каждое из этих оснований формирует свой тип социальных притязаний.

Чисто психологически социальные притязания можно разделить на притязания «быть не хуже других» и притязания «быть лучше других», что должно каким-то об­разом проявляться во внешних атрибутах, маркирующих субъекта притя­за­ния (одежде, жилище, украшениях, наградах, звании, образе жизни, чис­лен­ности че­ляди и т.п.).

В конечном счете, социальные притязания (если они обоснованы объ­­­­­ективными обстоя­тельствами) являются вполне адекватной формой манифестации лично­с­тью своего подлинного социокультурного статуса или стремления занять его. В общественной практике широко распространено явление социаль­ной кон­куренции, в ходе которой несколько человек претендуют на вакан­т­ное более высокое социальное по­ложение (начальственный статус, до­ста­ток и т.п.). В нормальных ус­ловиях, когда подобная социальная конку­ренция проходит в режиме че­ст­ного со­ревнования, процесс естественного обновления корпуса лиц, принимающих решения, выдвижение на руково­дящие посты более способных, образованных, профессио­наль­ных людей является важнейшим проявлением социальной мобильности населения и служит органичному развитию общества и его социокуль­тур­ных структур.

В ситуации, при которой честный характер социальной конкуренции нарушается, и в основу выбора кладутся приоритеты, не име­ю­щие прямого отно­шения к делу (национальность, вероисповедание, социальное проис­хож­де­ние, пар­тий­ная принадлежность, родство, подкуп и т.п.). Подобная модель выдвижения людей на руководящие посты, как правило, ведет к со­ци­альному застою общества, ярким примером которого может служить вырождение корпуса советских руководителей, выдвигавшихся не по природным способностям, а по политической лояльности. Высшей формой нечестного пути реализации той или иной личностью является самозванчество, хорошо известное нам из истории.

Трудно провести какой-либо исторический анализ и выявить генезис тех или иных социальных притязаний. По всей видимости, их практически не было в первобытную эпоху, но, начиная с аграрной стадии развития по постиндустриальной интенсивность их неуклонно нарастала. Проще определить уро­вень социальных притязаний, характерный для той или иной социальной страты. При этом окажется, что страта сельских производителей (крестьянство) отличается весьма низким уровнем социальных притязаний; в стратах городских материальных и интеллектуальных производителей уровень притязаний зависит от фактического статуса работника (у тех, кто находится в нижнем сегменте этих страт – у рабочих, продавцов, лаборантов, школьных учителей, врачей районных поликлиник и т.п. – он сравнительно низок, но у представителей верхних сегментов – крупных предпринимателей, прославленных ученых и де­я­телей искусства, выдающихся медиков и пр. – сравнительно высок; у представителей элиты (категории тех, кто устанавливает и поддерживает политический режим и социальный порядок) он по определению самый высокий. Слож­нее всего определить уровень социальных притязаний у страты маргиналов; у некоторой части – нищих, алкоголиков, наркоманов, уличных проституток – он предельно низок, а у представителей остальных маргинальных и криминальных «профессий» уровень притязаний зависит от степени успешности и доходности их промысла. По мере роста успешности растет и уровень притязаний.

В целом проблема социальных притязаний тесно связана с системой образов социальной престижности (см.).

СОЦИАЛЬНАЯ ПРЕСТИЖНОСТЬ – стремление человека получить должность, звание, награду, удостоиться высочайшего внимания или похвалы со стороны значимого для него авторитета, достичь материального бла­го­сос­то­яния или прибрести какую-либо вещь, что заметно поднимет его статус, авторитет и уважение к нему в глазах окружающих (референтной группы) и его собственных. Набор компонентов, могущих выполнить такую задачу очень велик. В их числе очень немного таких, какие можно было бы назвать универсальными, в равной степени важными для всех. Обычно в каждом народе, в каждой социальной группе и в каждую эпоху набор этих компонентов отличался своей спецификой.

Тем не менее, стремление к социальной престижности всегда являлось очень важным стимулом социальной активности личности, нередко более важным, чем утилитарная польза от ее результатов.

Проблема социальной престижности тесно связана с понятием личной чести и процессом выделения личности из толпы. Выделение личности и общественное осознание ценности ее индивидуальных свойств – это очень сло­жный процесс, который протекал неравномерно в разных обществах и в разных социальных стратах. Например, в эпоху европейской Античности личность выделялась и ценилась не только по должности, но и по интеллектуаль­ным способностям; в эпоху средневековья – преимущественно по воинской доблести; начиная с эпохи Просвещения – по уровню образования, индивидуальным способностям и служебным заслугам.

В наше время основным компонентом социальной престижности стала высокая индивидуальная конкурентоспособность на профессиональном поп­ри­ще и результаты, достигнутые благодаря этой конкурентоспособности, часто вы­раженные не столько в должностном росте или наградах, сколько в признании и уважении коллег. В свою очередь конкурентоспособность зависит от образования, таланта и опыта работы. Очевидно, неформальное признание среди коллег и высокий авторитет в их глазах в наши дни и стало основной формой социальной престижности, по сравнению с которой формаль­ные признаки – должностной рост, зарплата, награды и поощрения постепенно оттесняются на второй план. В этом можно усмотреть определенный парадокс: те статусные достижения, которые были призваны поднять авторитет человека, превратились в дополнение к его реальному авторитету в глазах ре­ферентной группы, уже мало зависящему от формального статуса, а прежде всего от уровня трудовой конкурентоспособности.

КУЛЬТУРНЫЕ ТРАДИЦИИ – в сфере обыденной культуры – основной накопи­тель и транслятор стандартизированного социального опыта сообще­ства. Фактически традиция – это «культурный текст», только сущест­вую­щий в устной (фольклорной) форме и аккумулирующий в себе всю со­вокуп­ность норм и образцов со­циально рекомендуемого поведения, сло­жившиеся формы социальной организации, ре­гуляции и коммуникации, нра­вы, обычаи, обряды и ри­туалы. Вместе с тем традиции ка­саются в осно­в­ном социально-прак­ти­че­ской сферы жизни людей (как прагматической, так и культовой) и в меньшей мере затрагивает интеллектуально-образную сфе­ру их бытия, где ана­логичную функцию выполняет мифология.

В целом основная «зона компетенции» традиции – это регуляция межличностных и отчасти межгрупповых от­ношений, а также трансляция социального опыта (почти стопроцентная до появления общих и професси­ональ­ных учебных заведений, а позднее – регуляция и трансляция преиму­ще­ст­вен­но обы­денных норм поведения в приватной сфере). С этой точ­ки зре­ния, традицию можно считать функциональным предшественником системы образования.

Исследование традиции является «классической» задачей и зоной ком­петенции этнографии (культурной антропологии), и можно с уверенностью сказать о том, что, сколько в мировой науке существовало оригиналь­ных концепций этничности, столько же было и своеобразных разъяснений того, что есть традиция. Посему рассмотрение историографии данного вопроса, по наше­му мнению, равно истории всей мировой этнологии и в рамках данного издания представляется нецелесообразным.

На основании многочисленных исследований этнографов сложилось мнение, что традиция по существу статична и практически не имеет исторического развития. Ра­боты социальных антропологов, изучающих этот вопрос в ином ракурсе, показывают, что традиция не лишена определенной внутренней динамики развития (т.е. в число ее функций входит не только консервация социального опыта, но и определенная адаптация общества к меняющимся условиям бытия), однако делается это не путем ра­ди­каль­ной замены устаревших образцов социального поведения на более эффективные (как например, при революциях), а напротив, путем осторожного «втя­гивания» необходимой новации в систему традиционных стереотипов.

В функции традиции, как правило, не входит разъяснение того, почему это при­нято делать именно так, а не иначе. Здесь все строится на авто­ри­те­те исторической древности данной нормы. При всей строгости тра­диций к практическому пове­дению члена общества (особенно в обрядово-церемо­ни­альной сфере), они относительно «либеральны» в отношении индивидуаль­ных устных ин­терпретаций этих требований. Этнографы, рабо­таю­щие с пле­менами, на­хо­дящимися на крайне низкой ступени развития, отмечают, что даже в пределах одного племени им почти не приходилось сталкиваться с бо­лее или менее единообразными разъяснениями каких-либо традиций (в отли­чие от более поздних родовых космогонических и иных мифов, где на­б­­­­лю­­­­­дается высокий уровень тождества в понимании и изложении сюжетов). Т.е. традиция культурная, как прави­ло, не имеет канонизированных типовых комментариев и интерпрета­ций (с аналогичным феноменом сталкивались и исследователи народного фольклора).

Большинство традиций рождается прецедентным путем (на основании частного случая из чьей-то жизни); и хотя в последующем происходит неизбежный стихийный процесс их се­лекции с отбраковкой социально малозначимых ка­зу­сов, в общественной памяти, как правило, не сохраняется подлинная ин­формация о прецедентах, породивших ту или иную традицию (даже, если она сравнительно новая). Напротив, утвердившаяся традиция обрастает массой легенд, связанных с известными личностями, что в подавляющем большинстве слу­чаев не имеет никакого отношения к действительности. С другой стороны, подобная практика придания социального значения приватным казусам из жиз­ни частных лиц ве­дет к тому, что существенная часть подобных традиций уже давно потеряла практиче­скую актуальность и исполняется более или менее автоматически. В свою очередь, это дает возможность без особого труда включать в корпус действующих традиций некоторые социокультурные новации (не противоречащие всей системе в целом) и да­вать им вполне приемлемые для сообщества объяснения. Разумеется, описанный путь – далеко не единственный механизм сложения традиции; нередко за ней стоит многовековой опыт повторения типовых жизненных ситуаций, зафиксированный народ­ной мудростью.

Вместе с тем, следует помнить и о том, что корпус традиций включает в себя только уже «отстоявшиеся» нормы вчерашнего дня, абсолютное большин­ство которых уже не может на равных «конкурировать» с сегодняшними социальными технологиями. Но принадлежность этих норм к традиции в известной мере «сакрализует» их и дает возможность сохраняться в актуальном применении. С этой точки зрения традицию можно считать некоторой «резервацией» по сохранению норм, уже социально неконкурентоспособных.

Нужно подчеркнуть, что не следует смешивать само понятие «тра­ди­ция» с категорией «традиционное (или традиционалистское) общество». Традиционное обще­ство – понятие очень растяжимое: от первобытных пле­мен Африки и Океании до стран вполне экономически развитых, но где буржуазно-либе­раль­ные отношения еще не во­зобладали (например, Саудовская Аравия или Иран). Многие общества (преимущественно круп­ные страны Во­с­тока) находят­ся в стадии постепенного перехода от традиционного к мо­дер­низи­рован­ному состоянию. Но даже и в модернизированных странах традиция культурная как инструмент социальной регуляции и трансляции культурных образцов в домашней, партикулярной сфере развита весьма значитель­­но, хотя и жестко локализована в пределами обыденной культуры, пре­иму­ще­ст­венно «переживающей» насле­дие этно-религиозно-сослов­ных комплексов. Вместе с тем в области общественной жизни и образования этих стран такого рода традиции уже практически полностью за­мещены ин­с­ти­ту­ционализи­ро­ванными регуляторами жизни и трансляторами социально значи­мого опыта (конституциями, законами, уставами, профессиональ­ными уче­бниками и пр., а также государственными институтами их ис­полнения). В традиционных же об­ществах традиции продолжают доминировать как основ­ное сре­д­ство социальной регуля­ции и обучения. При этом совершенно ясно, что между традиционностью племени буш­менов, где кроме традиций прак­тически нет других механизмов социальной регуляции, и традиционностью современной Индии с ее бесконечным числом народов, племенных групп, религий, сект, каст, социальных страт и т.п. мало общего, и место традиций в со­циально-культурной жизни Индии совершенно иное, нежели у бушменов.

Так или иначе, но традиция (в ее изначальном состоянии и функциях) – это то, что совместно с мифологией и экстенсивными технологиями жизнеобес­печения составляло практически весь корпус обыденной культуры в первобытных и аграрных обществах. Поэтому она является столь ценным материалом для всех гуманитарных наук, а в некоторых странах еще и объектом особенного государственного патронажа и охраны в качестве реликтовых свидетельств истории народа.

МЕНТАЛЬНОСТИ – душевный склад, душевный облик, типичный для людей данной культуры. Это психологические особенности, лежащие в основе обычаев и нра­вов людей, преимущественно этнически и религиозно детерминированных (как показывают эмпирические исследования). Менталь­ности скла­дываются исторически, как одна из адаптивных форм поведения, доведенного до такой степени автоматизма, что исполняется людьми почти что механически и нерефлективно. Рожденные в глубинах личностной структуры, они отражают общий порядок социального опыта, свойственного данному обществу, но не становятся предметом самосознания. Это специфический тип эмоцио­нальной реакции на мир и характерные жизненные ситуации, переживания их, основанные на наи­более устойчивых элементах миро­представления данного ис­то­рического коллектива лю­дей. Мы бы даже рискнули назвать ментальности «эмоциональной памятью» народа, в отличие от эмо­ционально нейтрального социального опыта.

Ментальности обнаруживаются в автоматизме психологических реакций на типовые события и ситуации, вырабатываемых веками. Поэтому характерно, что основ­ными исследователями природы ментальностей и их историчес­кой эмпирики являются специалисты по исторической психологии (например, корифеи известной французской школы «Анналов» и их последователи).

Феномен ментальностей, пожалуй, наиболее специфичен своей социальной не­стратифицированностью; это одна из немногих черт, объединяющих дворянина и кре­стьянина в качестве представителей одного этноса и одной конфессии. Видимо, именно по этому признаку и следует выделять ментальности из всего остального комплекса по­веденческо-эмоциональных стереотипов культуры, так или иначе поддающихся сословной дифференциации.

Смысл ментальностей по-своему глубоко символичен для культуры. Представля­ется, что ментальности самим фактом своего происхождения и существования отражают высочайший уровень стандартизированости большинства социокультурных коллизий, ха­рактерных для того или иного народа. Они свидетельствуют, что повседневная жизнь, по крайней мере, традиционного общества на 99% состоит из повторяющихся социальных ситуаций, типологизированных взаимодействий и т.п. В очередной раз, рискуя на выска­зывание крайней точки зрения, позволим себе сравнить ментальности с животными ин­стинктами, только не наследуемыми генетически. В человеческом обществе даже мен­тальности рождаются и транслируются социально, т.е. являются частью культуры, но почти неотрефлексированной.

ОБРАЗ ЖИЗНИ – системная и нормированная совокупность форм обы­­денной жизнедеятельности людей, порядков и способов их повседневного существования. Как правило, в понятие образ жизни не включается специализированная (производственная, трудовая) деятельность человека, хотя про­фессия может существенно влиять на типологию образа жизни. Совершенно очевидно, что образы жизни священника и солдата сильно различаются. Но при этом само исполнение священнических или военных функций, по нашему мнению, является именно профессиональной деятельностью и не входит в образ жизни. Впрочем, на этот счет существуют и другие точки зрения.

Образ жизни – это прежде всего «культура потребления» различных социальных благ и форма бытового жизнеустроения, отличающаяся у разных народов и у разных социальных страт выражен­­­ной спецификой. В образ жизни как систему частично входят и некоторые элемен­ты материально-про­из­во­дя­щей практики в виде домашнего хозяйства (средств непосредственного жизнеобеспечения) – устройства жилого про­­ст­ранства, обеспечения продуктами питания, одеждой и предметами повседневного обихода, энергообеспечение, санитарно-гигиеническая практика и т.п. Другой важной составляющей образа жизни является рекреация людей – восстановление их энергозатрат, снятие психических напряжений, оздоровление и пр., осуществляемые в различных формах отдыха, питания, активного или пассивного досуга, лечения, приема тонизирующих средств и т.п. Существенное, место в рекреационных процессах занимает игровая досуговая пра­ктика – активная физическая и интеллектуальная или пассивная (спортив­ное «боление» и др.), в том числе и антисоциальная (алкоголизм, наркомания). Помимо того образ жизни включает и процессы саморазвития человека (физического, интеллектуального, эстетического, творческого и пр.), интимной жизни, организации обыденных социальных отношений и коммуницирование (общение), формирование и развитие образов обыденного мировосприятия, воспитание детей, заботы о собственном имидже, элементы религиозной и социальной обрядовой практики (свадьбы, похороны и т.п.) и пр. В образе можно выделить такие параметры, как жизненный уклад (организационно-регулятивная составляющая), уровень жизни (характеристика объема и качества потребляемых социальных благ), стиль жизни (социально-эстетическая составляющая) и др.

Образ жизни – высоконормативная сфера обыденной жизнедеятельности людей, характеристики которой в существенной мере определяются и этнокультурными традициями данного народа, и его социальной стра­тифи­ка­цией (некоторые культурные черты которой могут иметь и сравнительно интернациональный характер). Сословная и социально-профессиональная принадлежность человека, его происхождение, воспитание, образование, вероисповедание, половозрастные критерии и т.п. обычно оказывают заметное вли­яние на параметры его образа жизни (размеры материального достатка, сфера занятости, профиль социальных и интеллектуальных интересов, сословные и религиозные нормы поведения, формы престижного потребления и стиля и пр.). Основными регулятивными механизмами образа жизни являются обычай и принятые в данной среде нормы социальной адекватности и критерии социальной престижности. В параметрах образа жизни реализуется существенная часть ценностных ориентаций людей, опредмечиваются нормы их морали и нравственности, этикета, мировоззрения, социальных стандартов и т.п.

Несмотря на преимущественно традиционный характер механизмов вос­производства и высокий уровень устойчивости параметров образа жизни, его не следует считать явлением абсолютно статичным. Образ жизни исторически формируется на основе реальной социальной практики людей по осуществлению коллективного общежития и удовлетворения их наиболее типич­ных личных и групповых интересов и потребностей обыденного характера в относительно типичных условиях жизни данной социальной группы людей, однако по мере изменения этих условий меняются и соответствующие параметры образа жизни. В этом плане образ жизни отличается сравнительно высокой адаптивной пластичностью, особенно когда речь идет о переменах не всей его структуры и ценностно-нормативной обусловленности, а отдельных жизнеобес­печивающих элементов. Вместе с тем, в целом, образ жи­зни представляет собой одну из наименее динамичных характеристик куль­­туры, что связано не только с феноменом его «привычности» для людей, но и с тем, что многие его черты играют значимую роль маркеров в этнической, социальной, конфессиональной и иной самоидентификации человека, являются внешним выражением его консолидированности со своей социальной средой.

ОБЫЧАИ – сумма регулятивных норм и стереотипов бытового поведения людей, совокупность которых, наряду с нравами (см.) и ментальностями (см.) составляет их образ жизни (см.). Следует подчеркнуть, что обы­­чаи касаются по преимуществу прак­тико-поведенческой стороны жизни людей и сравнительно редко затрагивают интеллектуально-образную сферу их бы­тия, хотя латентно, безусловно, тесно с ней свя­заны. Разумеется, обычаи относятся глав­ным образом к области приватной жизни чело­века; его поведенческие стереотипы и «социальные маски» в сфере специали­зирован­ной де­ятель­нос­ти и публичной жизни, выходящей за рамки семейно-родст­вен­ного и близкого соседского общения, регулируются уже соответствующими нормами специализированных субкультур.

Структурирование системы обычаев сообщества в принципе близко к об­­­­щей структуре его образа жизни, а конкретные черты этих обычаев так же в существенной мере определяются социально-сословными нормами. В при­н­ципе основную массу обы­чаев можно дифференцировать на:

- жизнеобеспечение (домостроительство, организация интерьера жили­ща, приуса­дебное сельское хозяйство, кулинарные предпочтения, типология одежды, «домашняя» медицина и санитарно-гигиенические нормы жизни, фор­мы и специфика осуществления дальних переездов, общая степень оседлости и пр.);

- жизненный уклад (распределение ролей и функций в семье, положение жен­щины, культура интимных отношений, нормы воспитания и социализации детей, отно­шение к старшему поколению семьи, допустимые источники внешнего дохода, типичные формы проведения досуга и т.п.);

- нормы взаимоотношений и коммуникации внешнего характера (гостеприимство, нормы взаимообязательств с близкими и дальними родственниками, солидарность и взаимопомощь с соседями, публичное поведение человека за пределами собственного дома, допустимые пределы социальной и сексуальной свободы в среде обитания, быто­вой этикет со знакомыми и незнакомыми людьми и др.);

- обрядово-ритуальные проявления (рождение и инициация ребенка, свадьбы, похороны, культура содержания кладбищ, встречи и проводы близких людей, общая система праздников и ритуалов, формы празднования общегосударственных, профессионально-хозяйственных и религиозных праздников);

- фольклорно-художественная практика, ее обусловленность бытовыми нуждами существования, а также ряд иных обычаев.

В ходе исследований нередко обычаи смешивают с нравами. Оба явления, несо­мненно, тесно взаимосвязаны, однако нравы регулируют не столько поведенчески-практиче­скую сторону жизни людей, сколько морально-нрав­ствен­ные ее основания.

Межпоколенная трансляция обычаев строится почти исключительно на традиции (в элитарной субкультуре она может иметь и определенную степень ин­ституционализи­рованности). В целом обычаи, нравы, ментальности, поддер­живаемые и транслируемые традициями, – это и есть «куль­турная (а также образовательная) политика» общества, осуществляемая на неинституционализированном уровне, а в рамках обыденной повсе­дневности жизни лю­­­­дей.

Если в первобытном обществе обычаи были единственными средствами социальной регуляции, в аграрном – одним из двух (наряду с религией), то в современных индустриальных и постиндустриальных обществах, обычаи сохранили роль эффективного средства социальной регуляции на уровне приват­ной жизни людей. Просто эффективность их воздействия тем сильнее, чем более укоре­ненным является сословный статус человека. В социальной страте мар­гиналов (людей с неустойчивым или часто меняющимся социально-сословным статусом) функциональ­ность обычаев, традиционных нравов и устоев радикально снижается.

НРАВЫ – понятие, близкое к обычаям, однако регулирующее не столь­ко пове­денческую сторону обыденной культуры членов общества, сколько их обыденный уровень нравственности, ценностные ориентации, образы миропонимания и интерпрета­ции окружающей действительности, нормы и правила человеческих отношений и т.п. В конечном счете, нравы – это нравственность нации, преподнесенная в ее обыденном из­ложении.

Особенность нравов видится в том, что они представляются сложными в система­тизации для внешнего наблюдателя, однако весьма органичными в своей внутренней подсознательной упорядоченности.

Представляется, что из всего набора культурных черт, пожалуй, именно нравы и мода могут быть отнесены к числу наиболее подвижных, определяемых сиюми­нутной актуальностью вопросов. При этом совершенно очевидно, что, как и любые иные явления культуры, нравы относятся к числу жестко дифференцируемых по социально-статусным критериям, а в архаических и традиционных обществах отдельные нравственные установки могут иметь неординарную устойчивость и статичность. Впро­чем, и этот вопрос касается главным образом предмета нравственного отношения: нравы могут быть бесконечно традиционными в вопросах брач­ной верности и одновременно предельно неустойчивыми в вопросе отношения к гостю (визитеру) иного вероисповеда­ния.

Поскольку нравы далеко не всегда ведут к немедленному практическому испол­нению их установок, в них заложена относительно меньшая социальная ответственность, чем в обы­чаях. Нравы – это прежде всего оценки допустимости тех или иных форм и проявлений собственного поведения и отношения, а также поведения и отношения других людей в тех или иных ситуациях. Характер нравов в очень большой степени зависит от преобладающего на данном этапе исторического развития мировоззрения (мифологиче­ского, религиозного, рационалистического) и степени укорененности в массе населения традиций или их атавизмов.

ОПЫТ СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ – важнейший содержательный компонент культуры, представляющий собой исторически отселектированные и аккумулированные в общественном сознании членов общества формы осуществления любой социально значимой деятельности и взаимодействия людей, показавшие свою приемлемость не только с точки зрения непосредственной утилитарной эффективности, но и в поддержании требуемого в существующих условиях уровня социальной консолидированности общества и его функ­цио­наль­ных сегментов и подсистем, устойчивости организационных форм и эффективности процессов регуляции коллективной жизнедеятельности (см. порядок культурный).

Социокультурный опыт накапливается в процессе реальной совместной деятельности людей по удовлетворению их групповых и индивидуальных интересов и потребностей, в ходе которой происходит постоянная стихий­­­ная отбраковка тех форм (технологий и результатов) их действий, посту­п­ков, комму­никативных актов, применяемых при этом средств, идейных и цен­ностных оснований и т.п., признающихся вредными или потенциально опасными для существующего уровня социальной интегрированности коллек­­­тива, оказывающихся неприемлемыми по своей социальной цене и после­д­ствиям. Некоторые из этих нежелательных форм со временем попадают под институциональное табуирование (законодательные, религиозные и иные запреты, санкции и пр.), другие остаются осуждаемыми в рамках обычаев и нравов (морали, нравственности). Формы же, в краткосрочном и особенно долгосрочном плане показывающие себя вполне приемлемыми или даже желательными с точки зрения под­держания, воспроизводства, а порой и повышения уровня социальной консолидированности членов общества, их толерантности, качества их взаимопонимания и взаимодействия, так же стихийно, а со временем и институционально отбираются в качестве рекомендуемых, аккумулируются и закрепляются в социальных нормах, эталонах, ценностях, правилах, законах, идейных установ­лениях и пр.

Таким образом, первая функция социокультурного опыта заключается в аккумулировании прямых (выраженных в императивных установлениях, ценностях, нормах) и опосредствованных (опредмеченных в допустимых и пред­почитаемых технологиях и продуктах социально значимой деятельности) способов поддержания и обеспечения социальной интегриро­ванности людей в более или менее устойчивых организационно-деятель­но­ст­ных формах. Следует отметить, что социокультурный опыт включает в себя прежде всего набор ценностных ориентаций, принятых в данном обществе; а всякая ценность, с точки зрения ее социокультурных функций, – прежде всего то, что обеспечивает поддержание социальной консолидированности людей, сня­­­­­­­тие, понижение или не­допущение социально опасных напряжений, противоречий, конфликтов, преодоление агрессивных, эгоистических и иных социально безответственных про­явлений человека, и одновременно имеет целью повышение взаимопонима­ния, толерантности, комплементарности, согласия, выработку общих оценочных критериев и конвенциональных интерпретаций и т.п. Эмпирически ни у одного народа невозможно выявить какие-либо ценностные установки, намеренно стимулирующие социальную деструкцию (разумеется, внутри общества; на социальное окружение этот принцип может и не распространяться).