Фактор социальности

Ограничим и это измерение немногим — институтом отчуждения, распределения и обмена.

Необходимость их формирования обусловлена уже тем, что производство сложных орудий требует больших затрат времени. Подчеркнем, существенно бóльших, чем те, которые требуются для удовлетворения любой частной потребности. Так, в реконструкции древних процессов, на изготовление неолитического шлифованного топора из твердых пород сланца затрачивалось 2,5—3 часа, на изготовление его же из нефрита при шлифовке рабочего края 10-15 часов и на шлифовку всего топора 20—25 часов^[14]. Надежных данных, свидетельствующих о трудозатратах на производство палеолитических орудий, нет, но можно предположить, что изготовление сложнейших из них требовало ничуть не меньшего времени, чем в неолите. С учетом потерь на брак, который, по вполне понятным причинам, должен быть более высоким, можно принять, что сложнейшие орудия могли требовать около 40 часов. Эти цифры уже сами по себе говорят о многом. Ведь отвлекаясь на столь трудоемкое производство, человек лишается возможности удовлетворять собственные потребности, а это противоречит всем биологическим инстинктам. Поэтому появление сложных орудий немыслимо без формирования начал социальности.

Уже сама неспособность заглянуть за контролируемый животной психикой «горизонт событий» делает производимое им орудие, в особенности сложносоставное, биологически ненужной вещью. Но ведь кормиться чем-то необходимо, поэтому никакое усложнение искусственно изготавливаемых предметов немыслимо без обмена и распределения.

Между тем непрерывное усложнение деятельности, с которым мы сталкиваемся при анализе ископаемых данных, требует известной специализации. А значит, индивид, занятый в начале или в середине единой технологической цепи, завершением которой предстает предмет непосредственного потребления, лишается возможности удовлетворять собственные потребности. Это также говорит о том, что ни производство орудий, ни тем более их усложнение невозможны без распределения и обмена. Между тем ни то, ни другое невозможно без отчуждения продукта от его непосредственного производителя. При этом и под отчуждением необходимо видеть начало, регулируемое надбиологическими механизмами.

Вероятно, сохранившийся у примитивных сообществ до нашего времени обычай взаимного отдаривания и есть первая форма обмена результатами своего труда. При этом даже простой обмен дарами обнаруживает нерасторжимую связь не только с реалиями физиологии (возможностью удовлетворить какую-то потребность), сколько с феноменами психики. Так, рисуя черты этнографического портрета племен маори М. Мосс в своем «Очерке о даре» пишет, что связь по­средством обмениваемых вещей устанавливает особую форму отношений между людьми. Она становится «связью душ», так как произведенная человеком вещь сама обла­дает ею, происходит от души. По­дарить нечто кому-нибудь — значит подарить нечто от своего «Я». Более того, психическое доминирует над физиологическим, ибо часто подаренную вещь необходимо передать кому-то другому, поскольку принять ее от одного — значит принять нечто от его духовной сущности, от его души. Задерживать дар у себя было бы опасно, и не просто потому, что это не дозволено обычаем, но так­же и потому, дар обладает религиозно-магиче­ской властью^[15].

Система взаимного обмена дарами способна развиться в систему всеобщего отчуждения любого продукта. Об этом пишет Б. Малиновский: батат, ко­торый выращивается, и батат, который поедается,— не один и тот же; во время сбора урожая продукт, выращенный в своем хозяйстве, отсылается человеком в дом своей сестры, а его дом снабжает бататом брат его жены. Отсюда субъектом законченного производственного цикла (производство-потребление) становится не какая-то одна семья, но целая группа, рождается новый уровень социального объединения. Этот же обмен дарами способен породить и институт распределения. Так, в «Сексуальной жизни дикарей Северо-Западной Меланезии», характеризуя погребальные и поминальные обычаи, он констатирует, что череда заупокойных даров-раздач растягивается на годы и тянет за собой настоящий клубок обязательств: члены субклана покойного должны обеспечить еду и отдать ее главному организатору, главе субклана, тот накапливает ее и затем раздает, кому положено. Последние, в свою очередь, перераспределяют ее (по крайней мере, частично). И каждый дар в этом огромном комплексе формируемых связей влечет за собой собственную цепочку ответных подарков и обязательств, которые будут осуществлены в будущем[16].

Словом, зависимость человеческой жизни от несуществующих в природе вещей и от неконтролируемой животной психикой связи, которая формируется с появлением сложных форм орудийной деятельности, с самого начала приводит к тому, что индивид утрачивает возможность самостоятельного существования вне социума и формируемых им социальных отношений. Иначе говоря, вне над-природных механизмов регулирования совместной жизни. Не только сознанием, способностью к знаковым формам общения и производством орудий человек отличается от животного, но еще и сложным переплетением каких-то невидимых приводных ремней, благодаря которым он перестает быть чем-то самостоятельным и замкнутым в самом себе. Его жизнь становится структурным элементом некоего огромного целого и наоборот: единый поток жизни последнего — частью полного микрокосма его индивидуального существования. А еще человек отличается тем, что овладение техникой жизни в условиях этих переплетающихся связей требует долгих лет социализации, выпадая же из нее, он так и остается животным.