Биологическая оценка семьи и индивида

Все приведенные выше точки зрения высказывались мно­гими специалистами еще в последней четверти минувшего столетия. По существу они остаются в границах современной политической, социально-экономической парадигмы. Но се­мья, характеризуемая социодемографическими критериями, одновременно требует и медико-социальных, а иногда и чисто биологических оценок. На наш взгляд, сейчас это более пер­спективно, если принять во внимание общебиологические ме­няющиеся характеристики населения. Так, драки в семье, из­биение детей и жены, низкий материальный уровень, много­детность, невнимание к детям, социальная изоляция могут оз­начать патологические реакции, расстройства поведения, пси­хопатологическую отягощенность взрослых и, следовательно, потомства.

Тяжелые микросоциальные условия влекут сугубо биологи­ческие последствия — соматопсихические нарушения, стресс и недостаточную адаптацию, нарушение контактов с окру­жающими как из-за агрессивности, так и из-за робости, бояз­ливости. У избиваемых детей отмечены высокая агрессив­ность, разрушительное поведение, низкий самоконтроль и слабость познавательных, интеллектуальных функций. У нар­котизирующихся подростков в семьях родителей найдены фи­зическое насилие над детьми, между детьми, между родителя­ми, между всеми членами семьи, изнасилование. У детей, да­же наблюдающих драки в семье, обнаружена в сравнении с контролем высокая частота переживаний одиночества, пусто­ты, ненужности. У них легко возникают зависть, подавлен­ность, беспокойство, они непослушны, драчливы, склонны к разрушению, жестоки, лживы. И наследственность, и стресс провоцируют поведенческие расстройства (антисоциальное поведение, агрессивность, воровство, разрушительные тенден­ции, жестокость) в равной мере, как и эмоциональные (де­прессии, фобии, тревога, суицидальные намерения). Реакции могут быть конверсионными, соматизированными: такие дети часто жалуются на боль в различных частях тела. При этом следует иметь в виду, что психически здоровая, гармоничная личность реагирует на стресс повышением адаптивности, соб­ранностью, активностью (реакции активации и тренированно­сти, по Л. Гаркави и соавт., 1979—2000 гг.).

Чем тщательнее изучается влияние микросреды, тем явст­веннее проступает биологическое содержание этого влияния.

Биологическое содержание микросоциального неблагопо­лучия можно рассматривать двояко. Во-первых, микросоци­альное неблагополучие является отражением биологической, в частности психической, недостаточности родителей. Во-вто­рых, плохие микросоциальные условия эту биологическую недостаточность порождают; для следующего поколения это следствие становится причиной. Как показывает практика, часто имеет место и то, и другое, порочная цепь состоит из нескольких звеньев.

Отклонения поведения, ранее считавшиеся результатом по­рочного воспитания, во многих случаях обнаружили свою биологическую причину. Так, антисоциальное поведение свойственно детям с малым мозговым синдромом (малая моз­говая недостаточность органического происхождения). Отсут­ствие у таких детей чувства стыда, страха, враждебность и аг­рессивность, влечение к разрушению, лживость, прочие про­явления «плохого поведения» разворачиваются на фоне орга­нических симптомов — вспышек раздражительности, гнева, пониженного настроения, импульсивности. При этом выяв­ляются задержки психического развития, речи, формирования навыков. Вырастая, подростки обнаруживают стремление к нецеленаправленной деятельности, конфликтность, бродяж­ничество — то, что можно определить как дезорганизацию психической деятельности; то, что считается средовыми усло­виями, наполняется медицинским смыслом. Н. Goppinger еще в 1983 г. выделил социальные поведенческие синдромы: син­дром семейного отягощения — нижний слой общества, плохие жилищные условия, получение общественной помощи, соци­альные или правовые нарушения воспитывающего лица, от­сутствие надзора; синдром недостаточной профессиональной приспособленности — плохая успеваемость, незаинтересован­ность в квалификации, смена занятий, периоды бездеятельно­сти; синдром свободного времени — постоянные развлечения вне дома с высокой активностью; контактный синдром — на­рушения интерперсональных отношений в разнообразной форме. Синдромы Н. Goppinger сходны с описанными нами формами токсического дизонтогенеза. Обследованные Н. Goppinger подростки, как правило, регулярно употребляли алкоголь и другие наркотические вещества.

Îäíàêî íåáëàãîïðèÿòíûå ìèêðîñîöèàëüíûå óñëîâèÿ íåñïå­öèôè÷íû. Îíè ïðåäøåñòâóþò ñàìûì ðàçíûì ôîðìàì äåâèà­öèè è ñîïðîâîæäàþò èõ. Êàê ïîêàçûâàþò ðàáîòû ïåòåðáóðã­ñêîé ïñèõîíåâðîëîãè÷åñêîé øêîëû, íà÷àòûå Â. Ê. Ìÿãåð, Â. È. Êîçëîâûì, Ì. Ì. Êàáàíîâûì, À. Å. Ëè÷êî è ïðîäîë­æåííûå â íàñòîÿùåå âðåìÿ, õàðàêòåðèñòèêè êðîâíîé ñåìüè â ñóùíîñòè îäèíàêîâû ïðè ñóèöèäàëüíîì ïîâåäåíèè, íåâðîòè­÷åñêîì ðàçâèòèè, êðèìèíàëüíîñòè, íàðêîìàíè÷åñêîì ïîâåäå­íèè. Ëèøü â íåêîòîðûõ ñëó÷àÿõ îòìå÷åíî [Ìÿãåð Â. Ê., 1985], ÷òî äåòè è ïîäðîñòêè äåìîíñòðàòèâíî ïðèìåíÿþò íàðêîòè÷å­ñêèå ñðåäñòâà êàê òðåáîâàíèå ÷åãî-ëèáî îò áëèçêèõ, êàê ïî­ïûòêó èçìåíèòü ñåìåéíóþ ñèòóàöèþ. Íåñïåöèôè÷íîñòü ìèê­ðîñîöèàëüíîãî âîçäåéñòâèÿ äîêàçûâàåòñÿ è òåì, ÷òî ðàññòðîé­ñòâà ïîâåäåíèÿ íèêîãäà íå áûâàþò óçêèìè, ýòî âñåãäà ñïåêòð ðàññòðîéñòâ. Îäíîâðåìåííî ñîñóùåñòâóþò è íåïîñëóøàíèå, è êðèìèíàëüíîñòü, è ïëîõàÿ óñïåâàåìîñòü, è íàðóøåíèÿ àäàïòà­öèè, è çëîóïîòðåáëåíèå, ôîðìó êîòîðîãî ïðåäóãàäàòü ìîæíî ëèøü ñ ó÷åòîì âíåøíèõ îáñòîÿòåëüñòâ, ìîäû, ðàñïðîñòðàíåí­íîé â äàííîé ìåñòíîñòè.

Хочется надеяться, что есть некая предиспозиция именно к рассматриваемой форме отклоняющегося поведения, а не иной. Наше рационалистическое мышление отказывается признать, что вопрос, будет ли конкретный человек под влия­нием неблагоприятной житейской обстановки одурманивать себя наркотиками или откажется от них, решает случай. На­копление знаний о том, что и животные, не знающие ни мак­ро-, ни микросоциальных влияний, поведение которых опре­деляет инстинкт, наркотизируются (активный поиск опьяне­ния у кошек, слонов, некоторых жвачных и др.), заставляет учитывать биологические факторы в развитии злоупотребле­ния.

Биологические объяснения склонности к злоупотреблению наркотическими веществами имеют основанием бесспорный факт различия реакций людей на биологические воздействия. Известно, что люди неодинаково переносят жару, холод, го­лодание. В эпидемию заболевают не все, при массовых отрав­лениях, в том числе бактериальными токсинами, кто-то оста­ется здоровым, профессиональными болезнями поражаются лишь часть работающих во вредных условиях. Разумно пред­положение, что и при воздействии наркотических алкалоидов наркоманическая зависимость развивается не у всех. Это под­тверждается и тем фактом, что пробующих наркотик намного больше, чем заболевающих наркоманией. Наглядность это­го — не только в отношениях с употреблением спиртных на­питков и алкоголизмом, но и в отношениях с медицинским употреблением анальгетиков и опиизмом, лечением бессонни­цы и барбитуратизмом. Сейчас такую избирательную рани­мость, подверженность наркомании мы видим в условиях ши­рокого распространения эпидемии «пробования» ЛНДВ.

Известна роль расовых различий реакций на наркотик: у монголоидной расы снижена переносимость этанола, негро­идная, а также некоторые этнические группы Юго-Восточной Азии отвечают возбуждением на те опийные алкалоиды, кото­рые вызывают седацию у белокожих. Даже у животных обна­руживаются видовые различия реакций: парнокопытные, ко­шачьи (в том числе львы и тигры), собаки, медведи, лягушки, грызуны (кроме кроликов и крыс) отвечают на опиаты возбу­ждением. Лошадям перед скачками тайно вводят морфин. Та­кова же реакция кошек на валериану. Кошки добровольно Употребляют спиртовые растворы только в состоянии стресса (впервые ученые зафиксировали это в Лондоне при бомбарди­ровках во время Второй мировой войны). Обезьяны отказываются от спиртного и в опытах самовведения предпочитают барбитураты или кокаин, мыши — фенциклидин, от которого отказываются крысы [Звартау Э. Э., 1988]. Многочисленные эксперименты показывают, что и в пределах одного вида, од­ной популяции животных реакция на один наркотический ал­калоид оказывается полярной. Люди одной этнической груп­пы по-разному относятся к спиртным напиткам, крепкому чаю, кофе (наверное, у каждого есть знакомый, который за­сыпает от кофе).

Но здесь, на уровне популяции, мы встречаем препятст­вие общего характера. Согласно концепции А. А. Портнова (1974, 1978), полярность, амбивалентность реакций на лю­бой внешний раздражитель — один из механизмов видового самосохранения. Так, при громком шуме олени убегают, но часть стада остается на месте, новую еду едят только некото­рые крысы — примеров очень много. Полярность реакции — гарантия выживания популяции за счет сохранившейся час­ти. Таким образом, полярность реакции на наркотик не только у животных, но и у человеческих рас — реакция не­специфическая, к собственно наркотику отношения не имеющая. И с какими бы дополнительными характеристика­ми наркотическая амбивалентность ни коррелировала, эти характеристики с тем же, если не большим основанием должны быть соотнесены с общебиологической видовой по­лярностью. Характеристиками, сопутствующими различным реакциям на наркотик, считают продолжительность сна (ко­ротко- и долгоспящие мыши, предпочитающие и отвергаю­щие этанол) и ряд других, включая нейрохимические харак­теристики [Воробьева Т. М., 1997—2005].

Тем не менее индивидуальная склонность существует. Мы видели, что то или иное опьяняющее вещество «подходит» или «не нравится», что злоупотребляющий активно преодоле­вает начальную плохую переносимость, но все же даже в усло­виях ограниченного выбора наркотиков он свой выбор делает.

Э. Крепелин в свое время отмечал, что наркоман выбирает то вещество, аффект от злоупотребления которым сходен с преморбидной его, наркомана, личностью. В качестве приме­ров Э. Крепелин приводил грубого и жизнерадостного люби­теля выпить, прообраз деградированного пьяницы; астениче­ского мечтателя, пристрастившегося к морфину и окончатель­но ушедшего в наркотические грезы, в глубокой степени ис­тощения. Это замечание Э. Крепелина долго не находило подтверждения в наших исследованиях — возможности выбо­ра у наших больных оставались ограниченными. Теперь, к со­жалению, с появлением новых наркотически действующих средств накопились и соответствующие наблюдения. Пока они убедительны относительно пациентов эпилептоидного и шизоидного кругов.

Выбор наркотика той или иной группой психически боль­ных дает пищу к размышлению. Казалось, эпилептоидный психопат с чертами ригидности, вязкости психических про­цессов, в частности застойными аффектами, должен искать средство, облегчающее эти дефекты. Но он выбирает не сти­муляторы, оживляющие психические функции, не опиаты, придающие легкость эмоциональным переживаниям, а сно­творные и транквилизирующие препараты, которые с течени­ем времени и у здорового вызывают брадипсихию. То же мы видим в случае шизоидии, латентных и уже манифестировав­ших форм шизофрении. Больной выбирает не седативные и транквилизаторы, а психоделические средства, вызывающие дереализационные и деперсонализационные переживания, ан-типаркинсонические препараты, вызывающие сходную с шизоформной симптоматику, в том числе в неврологической сфере (скованность плечевого пояса, наблюдаемая у больных шизофренией и циклодоловой наркоманией).

Эта закономерность позволяет сделать выводы, выходящие за границы наркологии и психиатрии, имеющие значение для медицины в целом. Речь идет об инстинктивном стремлении больного принять вещество, действие которого соответствует его расстройству. Последнее сообразуется с гомеопатическим, отвергаемым аллопатией принципом «подобное лечится по­добным» (similia similibus curentur). В свете такой закономер­ности можно оценить как адекватное и патогенетическое дей­ствие при шизофрении тех нейролептиков, которые вызывают кататоноподобные (шизоформные) расстройства у больных, акатезию; как адекватное и патогенетическое действие при возбуждении (детские формы малой мозговой недостаточно­сти) стимуляторов. Вместе с тем мы знаем, что в аллопатии используются (и с успехом) вещества, оказывающие противо­положное действие (contraria contrariis curentur). Противоре­чие не столь значительно, как может показаться. Если мы об­ратимся вновь к наркологическим наблюдениям, то объясне­ние находится в соотношении эффекта вещества с его дозой.

Çíà÷åíèå áèîëîãè÷åñêèõ ôàêòîðîâ ïðîñìàòðèâàåòñÿ íå òîëüêî â ïåðâîíà÷àëüíîé ðàíèìîñòè ïî îòíîøåíèþ ê íàðêî­òè÷åñêèì âåùåñòâàì. Íà÷àâøèñü, íàðêîìàíè÷åñêàÿ çàâèñè­ìîñòü ôîðìèðóåòñÿ ñ ðàçíîé ñòåïåíüþ ïðîãðåëèåíòíîñòè (ñì. ×àñòü II), è íå âñå ðàñïëà÷èâàþòñÿ çà çëîóïîòðåáëåíèå ðàâíîé ìåðîé òÿæåñòè ïîñëåäñòâèé.

Неоднократно устанавливались корреляты между фактом злоупотребления и биологическими характеристиками. На макроуровне отмечаются дизонтогенетические признаки (де­генеративные стигматы Мореля) с разной степенью частоты и постоянства. Морфоконституциональные особенности мор­финистов (астеническое телосложение) были описаны еще в конце прошлого столетия, но в настоящее время не находят подтверждения. Симптоматика пренатального поражения и ранних, в первые годы жизни, нейроинфекций, черепно-моз­говых травм фиксируется у части больных, однако нагляднее значение органических расстройств ЦНС в течении, прогре-диентности наркомании, чем в ее начале.

Патологическая наследственность свойственна практиче­ски всем наркоманам. Иногда степень ее необычайно бру­тальна. Так, обследование, проведенное в Калифорнии, США, обнаружило алкогольную наследственность у 85 % молодых людей, лечившихся от наркомании; по российским данным — у 40—60 %. Средний возраст начала наркотизации, включая спиртные напитки, был 10,7 года, а в некоторых районах — 8,8 года; по российским данным — 10—14 лет, хотя встречают­ся случаи наркотизации детей в возрасте 5—8 лет.

Чем меньше возраст начала злоупотребления, по мнению многих специалистов, тем весомее биологические предиспо-нирующие факторы.

В прошлом авторы полагали, что раннее злоупотребле­ние — результат биологической предиспозиции, позднее — средовых влияний. В нашем исследовании обнаружилось, что многие больные, начавшие злоупотребление в раннем возрас­те, сознательно избирали наркотики, а не алкоголь, так как спиртное, его запах, вид пьющих вызывали у них отвращение из-за воспоминаний об отце-алкоголике. Не только поэтому оценка роли наследственности в предрасположении к зло­употреблению затруднена. Как отмечалось выше, помимо трудностей различия в этих случаях наследственных и средо­вых влияний, психопатологическая (в том числе наркологиче­ская) наследственность неспецифична. Она встречается с не меньшей частотой при любых поведенческих расстройствах.

Генетическая обусловленность изучается пока в области алкоголизма. Потомство наркоманов малочисленно настоль­ко, что трудно провести количественно достоверный анализ, но некоторые принципиально общие положения наследствен­ного злоупотребления целесообразно иметь в виду.

Поиск генетических маркеров затруднен не только потому, что более 50 000 генов ответственны за функцию нервной системы. Признано, что наследование психических свойств, как правило, генетически гетерогенно, и одно качество может передаваться разными генами (например, аффективная пато­логия коррелирует с генами и 11-й, и 10-й хромосом). Инте­рес к локусам HLA показал, что однотипные изменения, хотя и с неодинаковой частотой, встречаются при различных пси­хических расстройствах.

Íåêîòîðûå àâòîðû íàõîäÿò â òðåçâîì ïîòîìñòâå òå æå íåé­ðîõèìè÷åñêèå õàðàêòåðèñòèêè, ÷òî è ó ïüþùèõ ðîäèòåëåé. Ïîñëåäíåå íàáëþäåíèå íå âûçûâàåò îñîáîãî äîâåðèÿ. Íàä òà­êèì óïðîùåííûì íàñëåäîâàíèåì, îòñòàèâàåìûì Æ.-Á. Ëàìàðêîì (êîíåö XVIII â.), ñïðàâåäëèâî èðîíèçèðîâàëè ñîâðåìåí­íèêè: ðîæäàåò ëè áåñõâîñòûõ ìûøàò ìûøü, åñëè åé îòðóáèòü õâîñò?

Но близнецовый метод исследования доказывает, что не­кая предрасположенность все же существует: воспитанные в здоровых семьях дети больных алкоголизмом в 3—4 раза чаще спиваются, чем дети здоровых родителей. Разумеется, роль средового фактора при этом не отрицается; некоторые спе­циалисты пьянству микросреды как причине алкоголизма придают решающее значение.

По нашим наблюдениям, алкоголизм родителей иногда, напротив, приводит к демонстративной трезвости детей. По мнению Е. С. Скворцовой, это характерно для тех детей, ко­торые успели родиться до начала его (ее) злоупотребления. В ряде случаев наши пациенты-наркоманы рассказывали, что принимают наркотики, а не спиртное именно потому, что отец, больной алкоголизмом, вызывал у них отвращение. И именно в этой группе было раннее, как мы упоминали, на­чало наркотизации. Здесь примечательно не то, что дети боль­ных алкоголизмом не стали злоупотреблять алкоголем, а то, что они все же стали (и рано) наркоманами; важно, что им не удалось избежать злоупотребления. Это свидетельствует о пе­редаче некой неспецифической предрасположенности к пато­логическому поведению, к нездоровью.

Это наше наблюдение не оригинально. По существу опыт столетий говорит об этом. Теория А.-Б. Мореля (середина XIX в.) о дегенерации была основана именно на анализе не­скольких поколений потомства пьяниц. Вырождение — это «болезненное уклонение от первоначального типа», накопле­ние и передача по наследству психических и телесных рас­стройств. А.-Б. Морель привел длинный список признаков («стигматы Мореля»), указывающих на вырождение: форма черепа, ушей, пальцев, ногтей, черт лица, строение скелета и пр. Будучи психиатром, он описал личностные типы дегенера­тов, болезни дегенерации. Это нравственная испорченность, расстройства влечений, приступы бешенства, слабоумие, эпи­лепсия. К расстройствам влечения, отмеченным А.-Б. Море-лем, до настоящего времени относят самоубийства, злоупот­ребление опьяняющими веществами, бродяжничество, непро­дуктивную жизнь, склонность к безделью, воровству, поджо­гам, сексуальным извращениям, проституции, другим формам криминального поведения. Накапливаясь, патология прерыва­ет генетическую линию на 4-м поколении бесплодием, без­брачием или мертворождением.

Ìîðåëü ïðè èçäàíèè ñâîåé ðàáîòû â 1857 ã. äîáàâèë, ÷òî âûðîæäåíèå âåðîÿòíî íå òîëüêî âñëåäñòâèå ïüÿíñòâà, ïüÿíñò­âî äåéñòâóåò «íàðÿäó ñ äðóãèìè âíåøíèìè ôàêòîðàìè»; èìååò çíà÷åíèå «íåïîñèëüíûé òðóä â àíòèñàíèòàðíûõ óñëîâèÿõ».

К сожалению, спустя столетие патогенная весомость этих факторов стала неоспоримой.

Оценка Морелем внешних вредностей, «непосильного тру­да в антисанитарных условиях» как другой распространен­ной причины дегенерации, указания на необходимость «из­менить физические, интеллектуальные и моральные условия человеческого существования» послужили постулатом поли­тической теории социализма, не потеряв своего значения и сейчас.

Раньше вредностью внешней среды считался недостаток чего-то в сравнении с нормой (йода при кретинизме, фтора при кариесе и т. п.), сейчас — избыток. Производства не толь­ко собственно химические и металлургические делают злока­чественной среду даже для простейших организмов. Опасно­сти пищевых технологий, лекарств в большинстве своем оста­ются неизвестными. По существу неизвестны и последствия комбинаций этих патогенных факторов.

Многие характеристики, выглядящие как социально обу­словленные, — рождаемость, смертность, миграция, бед­ность — включают в себя причинный биологический фактор.

То же можно сказать и о социальной патологии, казалось бы, нравственного содержания: уклонение от службы в армии, безделье, низкое качество труда, преступность и т. п. имеют основу и биологическую.

Наблюдения последнего времени требуют переоценки не­которых явлений. Так, например, бедность считалась следст­вием если не физической, то психической недостаточности (особенно в сочетании с многодетностью). Сейчас мы видим, как миграция и даже бродяжничество могут предопределяться не индивидуальными качествами человека, а социальной ка­тастрофой; бедность зачастую свидетельствует о высоких нравственных, психических свойствах индивида.

Но бедность, которая подразумевает трудовое перенапря­жение матери, состояние беспокойства, недостаточное пита­ние ее и плода, частоту осложнений в родах, недоношенность, малую массу ребенка, недостаток грудного молока, создает некую биологическую предиспозицию нездоровья детей. В последующем бедные семьи не обеспечивают необходимого питания и уровня санитарии, возникающие болезни не лечат­ся, хронизируются. Впрочем, невежество встречается и в не­бедных семьях, где детей перекармливают сладким, «быстрой пищей», напитками из бутылок, не обращаются за помощью к специалистам при появившихся отклонениях в развитии, а соматическая заболеваемость неизбежно приводит к нару­шениям психики.

Незначительная мозговая недостаточность ребенка не все­гда вызывается патологией в нескольких предшествующих по­колениях. Эти нарушения часто возникают в семьях, страдающих от бедности, от хронических заболеваний родителей (ин­фекционных, системных), от алкоголизма. Что касается алко­голизма, то вредоносное влияние интоксикации, даже вне связи с алкоголизмом как болезнью, известно давно («дети воскресенья» во Франции) и связано не с бедностью или бо­гатством, а с гигиенической неграмотностью родителей.

Нарушение развития мозга плода или вследствие начально­го поражения яйцеклеток, сперматозоидов, или патологии в процессе беременности и родов матери обнаруживается после рождения ребенка очень быстро. Наблюдаются замедленное и обедненное становление движений, речи, контакта с окру­жающими, особенно с посторонними, вялость, слабый инте­рес к происходящему вокруг либо избыточная двигательная или речедвигательная возбужденность. Такие дети ни минуты не сидят спокойно, бегают, скачут, топочут, машут руками, качают головой, кричат. От обычной нормальной для ребенка активности эта возбужденность отличается не только избы­точностью, но и однообразием, стереотипным повторением движений и звуков. Возбуждение часто сочетается с агрессив­ностью: дети бьют и близких, и сверстников, ломают, отнима­ют игрушки, кусаются, плюются. Избыточная возбужденность обращает на себя внимание посторонних людей, но редко — родителей, которые привыкают к такому поведению, а любовь мешает критически сравнить поведение своего ребенка с по­ведением других детей.

Обычно нарушения активности (и вялость, и возбужден­ность) обращают на себя внимание и заставляют искать педа­гогической и медицинской помощи с началом обучения в школе. Тут обнаруживаются и сопутствующие расстройства, такие как плохая память, недостаточность осмысления, сооб­разительности, плохой почерк (нарушение тонких мышечных движений), скудный запас знаний, бедность речи и др.

Известно, что в детские, дошкольные годы происходит ус­воение большого количества знаний и навыков. Считается да­же, что до 5 лет усваивается основная (за исключением, ко­нечно, профессиональной) часть нужной человеку информа­ции, в том числе речь. Но для ребенка, пребывающего в вя­лом безразличии или в патологическом возбуждении, позна­ние окружающего мира существенно затруднено.

Мешают обучению не только недостаточные способности понимания и плохая память, трудности в удержании материа­ла, но и слабая концентрация внимания, а вялым детям — еще и медлительность. В беседе с такими подростками выяв­ляется крайне скудный объем знаний общего плана; у них нет представлений не только о мире в целом (планеты, Земля, география, страны, народы, города и реки собственной стра­ны), они не знают своего города, за исключением части рай­она, в котором живут, и мест «тусовок», истории даже в объеме школьного курса, им неизвестны яркие личности прошло­го и настоящего, которые могут быть примером для подража­ния (за редким исключением — деятели шоу-бизнеса). Созда­ется впечатление, что они не посещали школу. Пример не­способности усвоения знаний нагляден там, где, казалось бы, есть эмоциональное подкрепление. Однако, увлекаясь моло­дежной музыкой, играя на гитарах, они не знают нот, исполь­зуя мотоцикл, не знают принципов его конструкции. Чинит мотоцикл кто-то, а они ограничиваются развешиванием по­брякушек.

Такая картина не только следствие пренебрежения учебой, она отражает неспособность мозга удерживать объем инфор­мации.

Мозговая недостаточность проявляется в их неграмотно­сти. Такие дети не просто делают грамматические ошибки, они даже пишут не так, как слышат, что отражает функцио­нальную слабость определенных анатомических полей мозга.

При этом критика к себе отсутствует. Они не считают себя ущербными, так как при их уровне психического развития у них другие ценности и стремления. Важно быть сытым, иметь деньги, чтобы хорошо одеваться, тратить их на развлечения.

Таких детей нельзя считать слабоумными в привычном смысле этого слова: они очень практичны, сообразительны в повседневной жизни касательно того, что входит в круг их интересов. Б. И. Ширгалин (1999), констатируя задержку ин­теллектуального и общепсихического развития таких детей, тем не менее также отмечает во многих случаях их высокую адаптацию в соответствующей среде, неплохую ориентацию в возникающих ситуациях и способность быстро находить вы­ход из них.

Невозможно не согласиться с этим, наблюдая беспризор­ников, попавших в детскую комнату милиции, приюты, в сферу деятельности благотворителей. Однако непонимание социально важных целей, перспективы делает их беспечными, безответственными, а их будущее — крайне сомнительным.

Такие дети оказываются отверженными сверстниками еще и в силу своих эмоционально-волевых особенностей. Будучи отвергаемыми, они отвечают любыми, чаще недостойными, коварными или агрессивными способами, что усугубляет кон­фликт.

Даже в случаях, когда ребенок не вял, а возбудим и под­вижен, его эмоциональная неустойчивость не отражает каче­ства эмоциональной сферы. Специальные исследования об­наруживают поверхностность, холодность чувств. Надо отме­тить, казалось бы, сильную привязанность к членам своей семьи, обычно к матери. Однако это особая связь, симбиоти-ческая, которая определяется не столько любовью, сколько неспособностью к самостоятельности. Такие симбиотиче-

ские отношения эмоционально холодных людей могут длить­ся всю жизнь.

Эмоциональная недостаточность, как и трудности понима­ния ситуаций и их последствий, определяют неспособность эмпатии, восприятия чувств других, сопереживания, в связи с чем нравственные нормы и нравственные чувства (симпатии, благодарности, долга, совести и др.) усваиваются не в полном объеме; различение добра и зла неудовлетворительно; жесто­кость таких детей поражает.

Волевая недостаточность проявляется в отсутствии цели, неспособности к последовательным плановым действиям, что должно быть сформировано к 10—12 годам жизни, в недисци­плинированности, неспособности подавлять желания.

При малой мозговой недостаточности, как правило, стра­дает и сфера влечений. Возникают такие патологические по­буждения, как упорное воровство, страсть к поджогам, раннее курение, потребление опьяняющих средств, ранняя половая жизнь, в том числе извращенная с целью заработка, бродяж­ничество, попрошайничество.

В подростковом возрасте попытки педагогического воздей­ствия без необходимой (пусть и запоздалой) медицинской по­мощи результатов не дают. Постепенно эти дети психопатизи-руются, уходят от контроля, оказываясь в среде, где требова­ния друг к другу низкие и необязательные, и поведение их приобретает антисоциальные формы.

Отсутствие адекватного внимания и помощи детям и под­росткам расширяет круг несовершеннолетних, сворачиваю­щих с пути нормального психического развития и социализа­ции, не только за счет страдающих малой мозговой недоста­точностью.

Те вредности, о которых говорилось выше, вызывают дру­гие, более легкие формы расстройств, делающие детей уязви­мыми.

Распространена такая форма, как дизонтогенез — задержка, неравномерность развития. При этом функция, развивающая­ся замедленно, может в конце концов стать вполне полноцен­ной, особенно с медико-педагогической помощью. Например, в настоящее время участились случаи задержки речи, станов­ления психомоторной координации, способности чтения или письма (эти функции находятся в разных участках мозга). При отсутствии необходимой помощи дети с такими отклоне­ниями отсеиваются из обычной школы как слабоумные; во вспомогательных школах их развитие искусственно замедляет­ся все больше.

Есть еще одна группа детей, подвергшихся и подвергаемых внешним вредностям. Это гармонично развитые, но слабые Дети. Даже внешний вид их характерен: среди них нет так на­зываемых акселератов, они бледны, худосочны, с плохими во-

425 лосами и зубами. Психофизическая слабость делает для них непереносимыми обычные житейские и учебные нагрузки. За­щищаясь, они дают реакции отказа, становятся (по мораль­ным оценкам) грубыми, дерзкими, ленивыми, получают оцен­ку «трудные». Многие из них медлительны, безынициативны. Побуждения и самоконтроль легко истощаемы. Они не спо­собны к длительной напряженной физической и психической работе. Интересы очень ограничены, особо быстро исчезает интерес к учебе, так как учеба требует постоянных усилий и напряжений.

Сниженная жизнеспособность рано делает их больными. У них обнаруживаются различные вялотекущие хронические заболевания, в том числе и психические. Наиболее часто пси­хические расстройства приобретают форму неврозов, в карти­не которых встречаются страхи, заикания, нарушения сна, длительный энурез. Обязательными оказываются эмоциональ­ные расстройства — плаксивость, угрюмость, уклонение от эмоциональных контактов (необщительность), переживания подавленности, тоски и тревоги, а поскольку ослабленная функция всегда неустойчива, подавленность может сменяться оживлением и беспричинной веселостью.

Здесь нужно подчеркнуть, что даже здоровые подростки без какой-либо патологии уязвимы. Им угрожает опасность искажения поведения в силу внешних обстоятельств, приоб­ретения и закрепления порочных навыков, риск (в условиях наркоманической эпидемии) приобщения к наркотикам.

Уязвимость подростка предопределена особенностью пере­ходного возрастного состояния, функциональной неустойчи­востью. Подростковый возраст — возраст усиленного роста. Этот рост неравномерен даже вне границ дизонтогенеза. По­добно тому как «вытягивается» ребенок, а грудная клетка ос­тается узкой, увеличивается размер стопы, но не кисти, ме­няется лицо за счет увеличения носа или лба, также нерав­номерно созревают психические функции. Крайне редко подросток остается гармоничным в этот интенсивный пери­од созревания. Психические проявления, поведение часто столь же нелепы и нескладны, как движения рук и ног, что обычно вызывает раздражение взрослых. Начавшаяся эмо­циональная жизнь подростка, поиски своих жизненных цен­ностей и отрицание ценностей родителей усугубляют кон­фликтность. То, что производит впечатление патологии, яв­ляется всего лишь нормой дисгармоничного периода роста, «болезнями роста».

Дети, отошедшие в силу своих характерологических осо­бенностей или жизненных обстоятельств от семейного и со­циального контроля, не оказываются «предоставленными са­ми себе». Они, следуя социальным побуждениям своего воз­раста, образуют группы, иногда девиантные.

Биологический фактор предиспозиции к наркотизации, а в широком смысле к девиантному поведению, более ярко выра­жен у девочек, образующих девиантные группы, так как де­вочка, женщина, преступающая нормы своего полового пове­дения (консерватизм, следование традициям, более строгим нравственным ограничениям), должна иметь большую психи­ческую патологию, нежели мальчик, мужчина.

Действительно, даже внешние искаженные антропометри­ческие признаки встречаются у девочек чаще, чем у мальчи­ков, и свидетельствуют о морфологических (а не только функ­циональных) дефектах. Во всех случаях наблюдаются значи­тельная асимметрия лица, плечевого, тазового пояса, непро­порциональность конечностей по отношению к телу (очень длинные ноги, узкий, уменьшенный в сагиттальном размере таз и др.). Неправильное развитие грудной клетки и позво­ночника нарушает рельефы женского тела. Лицо не только асимметрично, но часто бывает или плоским, или, напротив, с выступающей костной основой, в частности с прогнатиз­мом. Обращают на себя внимание форма и размер ушей и ногтей. Не во всех случаях представлен полный набор этих симптомов, но отягощенность морелевскими стигматами у де­вочек с девиантным поведением выше, чем у мальчиков.

Другую особенность, наблюдаемую у девочек с девиантным поведением, также следует соотносить с биологической пре-диспозицией. Вероятнее всего — с гормональной, хотя это требует специального исследования. С большей частотой у них встречают искажения женских вкусов и мужские наклон­ности. Не отмечаются обычные для девочек робость и стесни­тельность. Мало и без увлеченности они играют в куклы, доч­ки-матери, не склонны к женскому рукоделию; предпочитают компании мальчиков, где они «свои», с соответствующей си­лой и сноровкой. Они агрессивны, храбры, настойчивы. Мно­гие склонны к спортивным или чисто мужским, или «погра­ничным» занятиям (байдарки, туризм, альпинизм и т. д.). Движения, даже с поправкой на дисгармоничность пубертата, размашистые, резкие. В соответствующей компании они де­рутся друг с другом, могут нападать на одноклассниц, что-то отнимать и т. д. У таких девочек в анамнезе нередки побеги из дома, что также более свойственно мальчикам, раннее на­чало курения и алкоголизации. В социологической литературе США мужской тип поведения отмечается у дочерей алкоголи­ков. Эти девочки — поклонницы поп-идолов, агрессивные преследователи своих кумиров, испытывающие противоречи­вые чувства любви-ненависти, типичные подруги байкеров.

В среде современных детей и подростков следует отметить еще одно явление, патологичность которого требует дальней­ших доказательств, но биологическая природа его не вызывает сомнений.

427 Это высокий порог нейрофизиологического раздражения.

К нему относятся любовь к ярким «ядовитым», «химиче­ским» краскам, их сочетаниям в одежде, комнате, украшен­ной по своему вкусу. Такие дети обнаруживают высокую пе­реносимость мелькающих на дискотеках и концертах огней на протяжении длительного периода времени, хотя указанное раздражение — классический (и изученный) фактор, вызы­вающий эпилептические припадки.

Чрезвычайную выносливость у этих подростков показывает и слуховой анализатор: громкая музыка, однообразная мело­дически и ритмически, переносится безболезненно. Известно, что громкие слуховые раздражители крайне опасны, к сниже­нию шума стремятся на производствах, современные бытовые приборы снабжены (по требованию покупателей) указателем предельного шума. У многих взрослых людей громкие раздра­жители, даже не однообразные, вызывают головную боль, бес­сонницу, подъем артериального давления, учащение пульса. В экспериментах на животных (крысах) показан отрицатель­ный эффект сверхсильных акустических раздражителей: воз­будимость, судорожные припадки, язвы слизистой оболочки желудочно-кишечного тракта, нарушение репродуктивной функции.

Столь же патогенна высокая скорость. До последнего сто­летия наибольшей скоростью, которую знал человек, была скорость бегущей лошади (всадника). Человек как вид сфор­мировался достаточно медлительным, другие млекопитающие легко его обгоняли, и пищу он тысячелетиями добывал в заса­дах и ловушках, а не в погоне. Современные скорости вызы­вают определенные гидродинамические сдвиги, в том числе в характеристиках цереброспинальной жидкости. Профессиона­лы, вынужденные работать на высоких скоростях, проходят регулярный медицинский контроль. Дети же и подростки, о которых идет речь, стремятся к чрезмерно быстрому, нефи­зиологическому движению: езда на мотоциклах, автомобилях, скоростные спуски на велосипедах и мотоциклах с гор и т. д. При этом они испытывают особые эйфорические пережива­ния, восторг. Утомления, как и при перегрузке зрительного и слухового анализаторов, не возникает.

О повышении порога восприятия внешних раздражителей свидетельствует и стремление к «экстремалу» — занятиям, со­пряженным с опасностью, «на грани». Даже невежественные дети выучили слово «адреналин», им нужно, как они говорят, «хлебнуть адреналинчику», нужен «глоток адреналина». В по­пуляции такие люди находились всегда, но это были единицы, сейчас же экстремизм становится явлением. Когда он появил­ся на Западе, это можно было объяснить благополучной, «скучной» жизнью. Теперь же экстремизм распространен и в тех странах, где насыщенность событиями вполне достаточна.

Высокий порог возбудимости объясняет и характер ранней половой жизни. Подростки, о которых идет речь, как прави­ло, не знают состояния влюбленности — волнений, пережива­ний, возникающих при мыслях, взглядах, прикосновениях, виде объекта издали, т. е. они лишены того достаточно дли­тельного периода, который предшествует физическому сбли­жению. Эти раздражители оказываются слишком слабыми. Впечатления не воспринимаются и вследствие низкого уровня эмоционального развития. Цинизм, безответственность, час­тая смена партнеров, допустимость промискуитета также ос­нованы на слабости эмоционального включения в сексуаль­ную жизнь и высоком пороге раздражения.

Высокий порог раздражения эмоциональных переживаний в какой-то степени может объяснить обращение к наркоти­кам. Объяснение их употребления желанием «повеселиться», «побалдеть» странно для людей юного возраста, которым в норме должны быть присущи высокий жизненный тонус, жизнерадостность, «смех без причины», смешливость. Поиск дополнительного источника веселья кажется излишним. Но если принять во внимание, что для хорошего уровня функ­ций, в том числе эмоциональной, требуется сверхсильный раздражитель, то тогда стремление к опьянению получает свое объяснение.

Как понимать это видимое изменение нейрофизиологиче­ских характеристик в части молодежной популяции?

Возможны объяснения с позиций нескольких дисциплин, в том числе антропологии.

Нам представляется вероятным допущение видовой измен­чивости Homo sapiens. Общепризнано, что видовая изменчи­вость простейших видов (микробиологических), насекомых, птиц и некоторых млекопитающих (лисы в экспериментах академика В. Казначеева) существует, но, может быть, в силу усвоенного постулата о «венце природы», достигшем верха со­вершенства, мы напрасно отказываем в этой возможности че­ловеку.

Некоторые факты свидетельствуют о том, что человек спо­собен менять свои морфологические признаки. Так, славяне, поселившиеся в Восточной Сибири, на ее севере, во втором-третьем поколении приобретают некоторое (пусть слабое) внешнее сходство с местными племенами. У них меняется форма лица и места жировых отложений на теле. Мы знаем, что европейские евреи не похожи на среднеазиатских; и те и Другие обнаруживают большее сходство с местным населени­ем. Это происходит и без межнациональных браков.

Остается допустить, что изменение нейрофизиологической реактивности человека также видовое явление, которое возни­кает под воздействием внешних факторов. Важные из них — это избыток, перегрузка средовыми раздражителями. Вынуж-

429 денное блокирование от чрезмерного воздействия цивилиза­ции, приспособление к внешним условиям легче происходят в детстве; взрослый человек скорее заболеет, чем приспособит­ся. Не все раздражители определяемы, но семьи, где к детской коляске подвешивают радиоприемник, где не выключается те­левизор, наблюдаются часто. Трудно выявить, является ли снижение слуха у подростков результатом их увлечения гром­кой музыкой или шумом дискотек или приобретенной в мла­денчестве глухоты?

Биологические предпосылки в настоящем разделе условно отделены нами от предпосылок психологических. Но психика имеет свою физиологическую, соматоневрологическую осно­ву, о чем мы будем говорить в следующем разделе о психоло­гических предпосылках наркотизации.

Более того, сугубо биологические факторы, которые были патогенными на ранних этапах онтогенеза, постепенно стано­вятся по мере развития психики и факторами психологиче­ской травматизации.

Общим для наследственных и других биологических теорий является прежде всего их недоказанность по методологиче­ским соображениям. Если личностные особенности наркома­на в преморбиде, хотя и косвенно, могут быть определены в общих чертах, а социальные ситуации также доступны, пусть не в полной мере, сравнительному анализу, то в отношении физиологических данных это невозможно. Какими бы рази­тельными ни были биохимические и прочие находки в клини­ческой картине наркотизма, при невозможности сопоставле­ния этих изменений с преморбидными данными, сведения о которых по понятным причинам отсутствуют, нет оснований придавать им этиологическое значение. Разумнее в найденной патологии видеть выражение патогенеза болезни. И чем одно­типнее эти находки, тем больше, как ни парадоксально, они свидетельствуют в пользу патогенетического их значения, а не этиологического. Однотипность присуща болезни, а не разно­образию здорового. Попытка моделирования наркотизма на животных с предварительным изучением исходного биохими­ческого фона и последующими сравнениями этого фона с ре­зультативным имеет относительную значимость. Биохимизм видов млекопитающих различен, и смысл находок в экспери­ментах на животных может переноситься на человека с боль­шими оговорками. Лишь в многолетних лонгитудиальных ис­следованиях, заключающихся в широком биохимическом и физиологическом исследовании подростков, с последующим выяснением, кто из них стал наркоманом (аналогичные иссле­дования алкоголизма, но только в психологическом аспекте^ известны), позволительно будет вынести заключение: какой физиологический тип можно считать наркоманически рани­мым, какой — наркоманически устойчивым.

Преодоление изначальной непереносимости наркотическо­го вещества, принимаемого группой сверстников (в отсутст­вие свободного выбора), обнаруживает весомость для начала злоупотребления не только биологических, но и личностных факторов. Следовательно, и тогда, когда станет известным па­тогенез зависимости, биологические характеристики разрешат прогнозировать развитие состоявшейся болезни, но не позво­лят категорически предсказывать вероятность ее начала, по­этому построение профилактической работы в популяции на базе биохимических, физиологических и прочих исследова­ний — а такие попытки делаются уже сейчас — было бы опро­метчивым.

Эпидемический характер распространения наркотизации не позволяет, как раньше, утверждать жесткую биологическую предуготованность индивидуума к злоупотреблению. Как при алкоголизме, где количество заболевших превышает вероят­ное число случаев предопределенности, так и при наркомани­ях мы не можем надеяться выделить «обреченных» на зло­употребление. Для суждения о том, почему люди, а как свиде­тельствует эпидемиология, в основном молодежь, обращаются к наркотизации, необходимы психологические исследования побудительных индивидуальных и групповых поводов. Оценка эпидемий злоупотребления психоделическими веществами показывает, что существуют некие более широкие, чем груп­повые, популяционные мотивы, наркоманическое поведение возрастных и социальных когорт. Ответ на вопрос, почему для некоторой части молодой популяции значим поиск эйфории, почему желание опьянения перевешивает стремление к реаль­ным жизненным ценностям, не может быть найден в сугубо наркологических работах, для этого требуются психологиче­ские и социальные исследования.