История Артема Новикова закончилась? 8 страница

‑ Руслан Маратович, так что ж, я тоже – в Африку?

‑ Да за каким тебе – в Африку? – он скалится. – Есть на нашем шарике немало других мест, где людям живется плохо и нужны настоящие солдаты, настоящие мужики, чтобы защитить их. Ну, давай за солдат!

‑ У меня с документами…

‑ Поможем. И с документами, и до места добраться. А там встретят, не волнуйся. Ты же вроде как снайпер, а, ха‑ха?

‑ Ну, приходилось…

‑ Значит, штучный специалист. Помнишь анекдот: не бегай от снайпера, не поможет, только умрешь усталым, ха‑ха! Не волнуйся, примут, как родного. И главное! Там, Артем, тебя не достанут ни отморозки твоего бывшего приятеля, ни менты, ни ФСК. Вообще никто!

Я киваю захмелевшей головой, а про себя думаю: «От коня не убежишь…».

Наверное, я дал слабину. Или конь сумел услышать, почуять мой главный подсознательный страх перед поездкой в М‑ский треугольник – а вдруг никакой линзы там уже давно нет, вдруг все зря? Вдруг лопнула последняя ниточка к Телли? Ведь это все, край. Обрыв, за которым мрак, бесконечная пустота.

Да и слова Маратыча о том, что меня никто никогда не найдет за пределами родной Отчизны, прельщают, чего уж там. Пусть на время, пусть ненадолго, но выскочить из этой чужой страны, которая давит на мою психику, как штамповочный пресс. Там, конечно, тоже будет сторона чужая, но – не своя.

‑ Договорились, Руслан Маратович.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Друже Метак

 

‑ Классный у них гуляш! – облизывая ложку, сыто жмурится Кол. – Зыко!

‑ Национальная кухня, – согласно кивает Шпала. – Мастера, вот.

Я молча ковыряюсь в тарелке. Вокруг шумит венгерский город Будапешт. Все произошло стремительно, как в кино. Несколько дней назад я разговаривал с Маратычем в «берлоге», а сегодня уже сижу в ресторане на улице Ваци, которая идет от площади Воросмарти до моста королевы Элизабет. Со мной еще двое «солдат удачи» – сапер Игорь Колесников по кличке «Кол» и двухметровый здоровяк Ярослав Брагин, заявивший нам при знакомстве:

‑ В десанте меня звали Шпалой. Я привык, вот.

Кол маленького роста, вертлявый, любит трепаться. У Шпалы тяжелая челюсть и легкий, добродушный характер. Он – специалист широкого профиля, прошел Афганистан.

Завтра мы улетаем в Сплит. Это городок где‑то в Югославии. Хотя нет, не так. Никакой Югославии уже давно нет. Есть Хорватия, Македония, Босния и Герцеговина – и прочие бывшие республики, а ныне самостоятельные государства, подавшие на развод с югославской метрополией. Все, как и у нас. За одним исключением: сербы, оказавшиеся за границами Сербии, не захотели быть козлами отпущения. И вместо того, чтобы бежать в Белград, взялись за оружие. Это началось в девяностом. Сейчас конец декабря девяносто четвертого. Положение у братушек‑сербов аховое. Они потеряли почти все, кроме Сербской Краины и собственно Сербии, хотя и там какие‑то албанцы, о которых я вообще никогда не слышал, претендуют на коренные сербские земли в крае Косово. Маратыч пояснил нам, что это – то же самое, как если бы узбеки потребовали отдать им Рязанскую область, чтобы построить там свое независимое государство.

Еще Маратыч рассказал, что в Хорватии до развала Югославии жило много сербов. Им пришлось несладко, едва только сторонники отделения страны пришли к власти. Хорватские фашисты – усташи еще в годы Второй мировой проводили этнические чистки. Евреев отправляли в концлагеря, сербов сгоняли с земли, арестовывали, расстреливали. Всего погибло больше полумиллиона человек.

Теперь началось нечто похожее. И сербы взялись за оружие. Хорватию они покинули, сотни тысяч беженцев обосновались в самопровозглашенном государстве Сербская Краина. Вот на помощь краинским сербам мы и едем.

Новый, одна тысяча девятьсот девяносто пятый год встречаем в будапештском аэропорту «Ферихедь». Сидя в пластиковых креслицах, пьем из пластмассовых стаканчиков горячий чай и желаем друг другу «сбычи мечт». В четыре пятнадцать утра вылетаем в Сплит.

Наш самолет, небольшой, двухмоторный, летит вслед за убегающей на запад ночью. Кол и Шпала, утомленные впечатлениями, спят, а я пялюсь в иллюминатор на темные горы с рассветно‑розовыми вершинами, проплывающие внизу.

В аэропорту Сплита нас встречает толстый носатый человек с густой шапкой черных вьющихся волос. Он держит в руках табличку с надписью «Fortune company». Подходим, здороваемся.

– Документы молим… э‑ээ, прошу.

Отдаем ему наши паспорта. Он, шевеля толстыми губами, читает, облегченно улыбается и тихо, чтобы никто не услышал, говорит по‑русски:

‑ Приветствую вас, друзья, на землях Великой Сербии, временно оккупированных неприджатели… э‑э‑э врагами. Идите за мной. Никому не разговаривать! У меня машина.

Садимся в старенький «Фиат». Толстяк с трудом втискивается на водительское сидение, захлопывает дверцу, поворачивает ключ зажигания. Стеклянное здание аэропорта удаляется – мы выезжаем на шоссе.

‑ Меня зовут Дуэн. Сейчас в Сплите усташи… хорваты, да? Надо быть пажливо… э‑э‑э… осторожно. Мы едем в Книн, там наша… э‑э‑э… столица, так? Тут фронт. Там безопасно.

‑ Ни фига себе, – удивляется Кол. – Мы что, через линию фронта поедем?

‑ Пойдем, – отвечает Дуэн, крутя баранку. – Вначале поедем. Потом… э‑э‑э… пойдем, да? Через горы.

Я молча разглядываю проносящиеся за окном «Фиата» пейзажи. Красота, чего уж там. Слева далеко внизу – изумрудное море, вокруг вспаханные поля и виноградники. Кое‑где над зарослями громоздятся скалы, темно‑зеленые столбы кипарисов высятся повсюду, оттеняя яркую охру черепичных крыш редких домиков.

В моем представлении вот так выглядят очень мирные южные края, курортные места, о которых долгими зимними вечерами мечтает каждый советский человек.

Советских людей больше нет. А в мирных южных краях идет война. Мы едем воевать. И судя по всему, нас ждет немало неожиданностей.

«Фиат» бодро тарахтит, взбираясь на подъем. Возделанные поля остались позади. Вокруг густо поросшие деревьями горные кручи. Дуэн, мешая русские и сербские слова, знакомит нас с обстановкой. Кол и Шпала время от времени задают вопросы, выясняют нюансы. Я все так же молчу. Мне, в сущности, все ясно. Есть наши. Есть враги. Они сильнее, за ними стоит вся Европа и вся мощь НАТО. У наших шансов на победу нет. Но сдаваться нельзя. Сдавшийся погибает. Так было во времена Чингисхана, так осталось и в конце двадцатого века.

Машина, повинуясь повороту руля, сворачивает и выскакивает на ровный участок дороги, зажатый между двумя серыми утесами.

‑ Проклето яже! – вдруг кричит Дуэн и сбрасывает скорость.

Мы вертим головами и замечаем впереди несколько человек в военной форме, с оружием.

‑ Усташи! – шипит наш провожатый. – Седети тихо! Говорить буду я.

‑ Че там, че? – Кол с интересом просовывает голову между передними сидениями.

‑ Патруль, – досадливо морщится Дуэн. – Проверка машина. Тихо!

Я передвигаюсь к дверце, откидываюсь назад. «Фиат» подъезжает к поднявшему руку человеку. Рядом стоит второй. А еще четверо застыли шагах в пяти, широко расставив ноги. Оружие – диковинные автоматы, у которых рожок вставляется позади пистолетной рукояти – они держат наизготовку. Засученные рукава, темная форма, маленькие погоны. Невольно вспоминаются фильмы про Великую Отечественную. Не хватает только гортанного окрика: «Хальт! Аусвайс!».

Дуэн вываливается из машины, бойко оббегает ее спереди, на ходу что‑то весело говоря патрульным. Говорят они по сербски. Ну, или по‑сербско‑хорватски.

‑ Пацаны, если че – прикроемся машиной и будем уходить в зеленку, вот, – цедит Шпала.

Молчим, наблюдаем. Дуэн достает документы, не переставая сыпать словами. Кажется, он рассказывает какой‑то анекдот.

Тот патрульный, что стоит ближе к нему, кивает, второй улыбается. Просмотрев документы, они возвращают их нашему провожатому.

Фу‑ух, вроде, пронесло.

Улыбчивый патрульный – такой же носатый и чернявый, как и Дуэн – стволом автомата указывает на «Фиат», что‑то спрашивает. Толстяк машет руками, смеется, идет к машине.

‑ Штанд[12]! – рявкает патрульный, передергивая затвор. – Руке горе[13]!

Дуэн, не переставая смеяться, вдруг срывается с места и бежит вдоль дороги. Он пробегает мимо машины и я вижу, что у него совершенно белое лицо, на котором застыла яростная гримаса. Патрульные бегут следом. Дуэн выхватывает из‑за спины большой черный пистолет и стреляет. Два выстрела отдаются в скалах гулким эхом.

Грохочут автоматы. Стреляют все – и те двое патрульных, что бегут сейчас за Дуэном, и четверо их товарищей. Пули звонко целуют багажник «Фиата». Кол пригибается, закрыв руками голову. Шпала лезет из машины. Я тоже распахиваю дверцу. Теперь надо выскочить и попытаться прикрыться машиной.

Один из патрульных падает на обочину – автомат отлетает к моим ногам. Действуя скорее на инстинктах, чем осознано, хватаю его, вскидываю – и соображаю, что против меня четверо стрелков.

Целиться времени нет, стреляю «переводом» – ловлю в прорезь голову левого крайнего, нажимаю на спусковой крючок и быстро двигаю стволом к следующему патрульному.

Выстрел! Еще! Еще один!

И наступает звенящая тишина.

‑ С‑сука! – рычит Шпала, зажимая правый бок.

По его рубашке расплывается кровавое пятно.

‑ Щас я, щас! – торопливо бормочет Кол, роясь в сумке.

Он достает аптечку, зубами разрывает упаковку стерильного бинта.

Прихрамывая, возвращается Дуэн. У него тоже ранение – пуля зацепила мякоть руки. Второго патрульного он застрелил, тот валяется в трех шагах от машины.

‑ Друже! – восторженно говорит мне Дуэн, баюкая руку. – Ты метак! Меткий! Ово добро!

И обращаясь ко всем, показывает стволом в сторону гор:

‑ Мора итти[14]!

‑ У нас трехсотый, – откликается Кол, бинтуя Шпалу.

Тот скрипит зубами, но улыбается.

‑ Ерунда! По ребрам скользнуло.

‑ Ты ж сам ранен, друг, – говорю я Дуэну.

‑ После, – машет он пухлой рукой. – Море итти! Брзо[15]!

До Книна, точнее, до позиций сербских войск над городом, мы добираемся уже в темноте. Дуэн кричит пароль, получает отзыв, и мы карабкаемся на взгорок, через который проходят окопы полного профиля.

Нас определяют в «отдвоену чету», отдельную роту, простыми бойцами. Кол пытается что‑то сказать насчет своей узкой военной специализации, но ему отвечают, что сейчас «треба много льюди».

Личный состав нашей роты живет в настоящей казарме, длинном бараке, выстроенном в лесу. До войны тут, видимо, был какой‑то сельскохозяйственный склад. Запах зерна не выветрился до сих пор.

Тусклая лампочка, ряды железных коек, десятка три мужиков в военной форме. Повсюду развешено оружие, лежат вещи, мешки. Нас принимают настороженно, но как только выясняется, что мы русские, отношение меняется.

‑ Руски добро! Ми брачья! – слышится со всех сторон.

Беззубый парень с забинтованной шеей азартно вопит, подпрыгивая на койке:

‑ Усташе край[16]!

Потом появляется фляга, звенят стаканы.

‑ Добро здравле! – кричат сербы.

Каждый хочет выпить с нами. Пьем мы что‑то очень крепкое, похожее на бренди. Я быстро хмелею. Вспоминаю – и говорю Шпале:

‑ А ведь сегодня первое января! С Новым годом!

‑ Нова година! – подхватывает казарма.

Концовки этого вечера я не помню – отрубаюсь.

Здесь всюду горы. Но совсем не такие, как в Афганистане. Там – голый камень, щебень, песок, пыль. Сухо и жарко. Растительности – самый минимум, в основном какие‑то шипастые жесткие стебли, скрученные, переплетенные и оттого напоминающие колючую проволоку.

На Балканах по‑другому. Рядом с Книном находятся горы Велебит. Динарский хребет проходит всего в тридцати пяти километрах, там граница с Боснией и Герцеговиной. Поэтому с первых же дней мы оказываемся в роли горных стрелков. Растений тут столько, что можно озеленить еще какой‑нибудь регион типа нашего Таймыра или того же Афгана, большинство – вечнозеленые. Наверное, все дело в климате, теплом и влажном, где даже зимой растет трава. В горах постоянно висят туманы, утром выпадает роса.

Говорят, летом в местные травы, кусты, деревья словно кто‑то впрыскивает усилитель роста. Обыкновенный подорожник вымахивает до размеров лопуха, плющ вползает по известняковым скалам на головокружительную высоту. В долинах встречаются тополя, стволы которых не обхватить и впятером. Чистый камень тут практически не найти – они покрыты мхом, травой, из любой трещинки обязательно торчит зеленая былинка.

В горах водятся олени, барсуки, куницы, белки. Из хищников встречаются волки, рыси, говорят, есть даже медведи. Жители этих мест любят охотиться, в домах висят оленьи рога. Каждый мужчина может рассказать какую‑нибудь историю, произошедшую с ним на охоте.

Ходить по здешним горам очень тяжело. Все время – или в горку, или под горку. Тут и поля, и дома стоят на склонах. Жизнь местных крестьян – это вечные подъемы и спуски. Людям, жизнь которых прошла на равнине, поначалу очень трудно привыкнуть.

Города и деревни Сербской Краины очень живописные, даже сказочные какие‑то. Двухэтажные беленые домики под яркими черепичными крышами, двери и ворота из темного дерева, ставенки, окошечки, кованые оградки, тротуары часто вымощены булыжником. Когда идешь по старым улочкам Книна, кажется, что все это ненастоящее, что ты попал на съемочную площадку фильма. И только выползший из‑за поворота бронетранспортер, на который приклеены плакаты с портретами кандидатов в местную Скупщину – в Сербской Крайне скоро выборы – напоминает, что сказок не бывает и все реально.

Задача нашего отряда – спуститься к деревне Бадань, проверить дома, опросить жителей. Командует молодой поручик Майомир, краснощекий, усатый, веселый. Он делит отряд на две колонны и объясняет, что идти надо, выдерживая дистанцию.

Специально для нас, новичков, тычет пальцем под ноги:

‑ Мина, мина!

‑ Да ясно, командир, – кивает Кол. – Будем осторожны.

Переход до деревни занимает три часа. На опушке леса делаем привал. Многие сербы переобуваются – снимают горные ботинки и одевают кроссовки. Это правильно: в тяжелых берцах по пашне не очень‑то побегаешь.

Бадань лежит внизу как на ладони. Аккуратные домики, вокруг поля. У околицы замечаем два белых лендровера. Миротворцы. Майомир достает бинокль, внимательно разглядывает машины и с улыбкой говорит:

‑ Канада! Добро!

Я уже знаю – из всех миротворческих контингентов более‑менее по‑человечески к сербам относятся только канадцы и французы.

Мы идем к деревне широкой цепью. С левого фланга доносятся тревожные крики. Поручик бежит туда, придерживая на бегу автомат. Вскоре по цепи передают – на поле обнаружена расстрелянная корова. Замечаю, что сербы мрачнеют, передергивают затворы.

Кол спрашивает у одного из них, что случилось.

‑ Усташи, – коротко отвечает тот.

Про усташей мы уже наслышаны. Так назывались хорватские военные отряды, которые в годы Второй мировой войны уничтожали сербов. Тогда Хорватия была на стороне Гитлера. Усташи воевали с сербскими партизанами, истребляли мирных жителей. На касках они человеческой кровью рисовали латинскую «U». Прошло пятьдесят лет, но сербы до сих пор называют хорватских солдат усташами. Народная память – долгая.

Над деревней стоит тишина. Не слышно ни скрипа калиток, ни собачьего лая, ни человеческих голосов. Проходим первый дом. На воротах мелом нарисована цифра «6». На следующем доме – «4».

‑ В дома не заходить! – командует Майомир.

‑ Почему? – спрашиваю у Кола, идущего рядом.

‑ Заминировано может быть, – отвечает он. – Ты что, не видишь, что село зачистили…

Миротворцев встречаем возле дома поглавицы[17]. Флаг республики Сербская Краина валяется на земле, истоптанный сапогами. На двери дома – цифра «2». Канадцы курят, один сидит в сторонке на корточках и плачет. Командир миротворцев, капитан с пшеничными усами, растерянный и бледный, смотрит на Майомира и разводит руками.

Наш поручик поднимает флаг, разглаживает его и целует. Все молчат. Потом Майомир достает карту, показывает что‑то капитану. Завязывается разговор. Канадец рассказывает, сербы ругаются, плюются.

Кол, хорошо знающий английский, переводит нам со Шпалой:

‑ Хорватский отряд… сорок человек при одной бронемашине… В деревню вошли на рассвете… Французский акустический радар уловил звуки выстрелов и нас отправили разобраться… Мы прибыли в десять часов. В деревне еще были живые. Их убили на наших глазах. Хорваты заходили в дома и стреляли. Убивали всех – женщин, стариков, детей. Так же убили весь скот. Мы пытались их остановить, но нам пригрозили оружием. Потом они фотографировались с трупами. Ушли в одиннадцать тридцать. Тела лежат во дворах. Цифры на дверях и воротах – количество убитых. Мы связались с нашим штабом, попросили прислать журналистов, экспертов и людей из прокуратуры, чтобы зафиксировать это преступление. Нам сказали, что журналистов не будет. Эксперты приедут через час. Все…

Канадец, сидевший на корточках, вдруг вскакивает и бежит вдоль домов. Он что‑то кричит, размахивая руками. Двое его товарищей устремляются за ним. Кол, прислушавшись, говорит:

‑ По‑моему, он тронулся. Кричит богу, что он не грешник, что его по ошибке отправили в ад…

Ночью нашу роту поднимают по тревоге. Строимся в темноте у казармы. Все спрашивают друг у друга, что случилось. Минуту спустя появляются офицеры. Оказывается, крупный отряд хорватов – так называемая «интербригада» – прорвался в нескольких километрах севернее нас и движется сейчас в сторону разъезда Стрмица. Если им удастся повредить железнодорожное полотно, Книн будет отрезан от северных районов Краины.

Нам ставится задача – преодолеть перевал у Плавно и перехватить «интербригаду» до того, как она доберется до железной дороги. Времени, как водится, в обрез.

«Интербригада» – это смешанный отряд хорватов и наемников. Говорят, за противника воюют и англичане, и шведы, и даже аргентинцы.

‑ Брзо! Брзо!! – кричат офицеры.

Мы срываемся с места и бежим, наталкиваясь друг на друга и гремя амуницией. Спустя минут двадцать понимаю, что с недосыпу да по горам бегун из меня никакой. Я задыхаюсь, ноги наливаются свинцовой тяжестью. Автомат словно из чугуна, пот заливает глаза. Вскоре оказываюсь ближе к концу колонны, плетусь рядом с сорокалетними мужиками. Шпала, заметив это, молча забирает у меня оружие и рюкзак с НЗ и запасными магазинами. Один из офицеров, кажется, его зовут Богумир, злобно кричит что‑то про дохлых кляч.

Наконец поднимаемся на перевал Плавно. Отсюда хорошо просматривается вся долина реки Крки. Светает. Я вижу внизу огоньки разъезда Стрмица, темную линию железной дороги.

Бежим вниз, продираясь через густые заросли. На бегу Богумир связывается по рации с разведчиками, которые идут по пятам за «интербригадой». После короткого разговора следует команда – развернуться и занять оборону на склоне, у лесной опушки.

Добравшись до места будущего боя, я без сил падаю на землю и закрываю глаза. Сердце стучит так, что, кажется, сейчас вырвется через горло. В таком состоянии я не смогу стрелять. Мне надо восстановить дыхание, прийти в себя.

Богумир и незнакомый мне поручик обходят позиции. Останавливаются возле меня. Звучит команда «Встать!». Я молчу, сосредоточенно вдыхая и выдыхая. Офицер плюется. Кажется, он готов меня ударить.

Его отвлекает затрещавшая рация. Похоже, «интербригада» приближается. Сейчас будет бой. С трудом сажусь, шарю рукой в траве в поисках автомата. Шпала кинул мое оружие куда‑то сюда. Ага, нашел.

Поднимаюсь на ноги, оглядываю театр военных действий. Широкая поляна, этакий классический альпийский луг, уходящий вверх по горному склону. Каменистая вершина над облаками уже окрасилась розовым – рассвет. Оттуда пойдут хорваты и наемники. Наша задача – подпустить их поближе и открыть огонь на поражение.

Автоматы, что нам выдали в первый же день – модернизированные «Калашниковы». У них уменьшен калибр и увеличена скорострельность. С такими хорошо воевать в городе, накоротке. А тут нужны старые, добрые «весла» калибром 7,62. Или, еще лучше, снайперская винтовка СВД в количестве десяти штук. И пулеметы.

Пулеметы у нас есть, два. Собственно, на них вся надежда. Еще у одного парня имеется сербская винтовка «Застава» с оптикой. Мне он ее, конечно, не даст.

Залегаю в сырой траве в нескольких метрах от Шпалы. Кол лежит чуть дальше. Здесь, в низине, ночной мрак еще не рассеялся, видно плохо. К тому же от травы поднимается туман.

Противник появляется, как и положено, внезапно. Еще секунду назад дальний конец луга был пустым и безжизненным, а теперь там мелькают темные фигурки людей. Их оказывается неожиданно много. Похоже, разведка что‑то упустила, я слышал, что речь шла максимум о пятнадцати бойцах.

Впрочем, у нас есть важное преимущество, даже два: фактор внезапности и «интервентная чета», двигающаяся со стороны Маринковичей нам на подмогу. Сейчас главное – подпустить поближе, ударить изо всех стволов и повязать хорватов боем. А дальше все козыри наши. Богумир выбрал отличную позицию.

Правда, червячок сомнения нет‑нет, да проявляет себя. Уж очень мало в нашей роте кадровых военных. Прямо скажем, их почти нет. И бойцы, и командиры – вчерашние крестьяне, работники автомастерских, кровельщики, стекольщики. Есть даже один садовник, бородатый пожилой мужчина по фамилии Усич.

Хорватов эти люди ненавидят искренне и готовы сражаться не на жизнь, а на смерть. Они не догадываются, что погибнуть на войне – это самое простое. Выжить и выполнить боевую задачу куда как сложнее.

Темные фигурки заполняют собой весь луг. Я замечаю ориентир – несколько кустов туи. Когда противник дойдет до них, можно будет начинать.

Но команда на открытие огня звучит гораздо раньше.

‑ Огонь! – кричит Богумир и тотчас же оживают автоматы в руках сербов.

‑ Куда!? Рано! Вашу мать! – орет Шпала.

«Интербригадники» оказываются опытными вояками. Они залегают и открывают ответный огонь. Похоже, ранний залп не нанес им сколько‑нибудь сильного урона. Теперь наше преимущество сходит на нет. Начинается позиционная перестрелка, в которой побеждает обычно тот, у кого крепче нервы и кто лучше подготовлен.

Парень, вооруженный «Заставой», вскакивает на ноги. Из травы он не может целиться – мешают стебли. Следом за ним поднимаются и другие сербы.

‑ Ур‑роды! – ревет Шпала. – Ложись! Ложись!!

У нас уже есть убитые, «двухсотые» на русском армейском сленге. И с каждой секундой их становится все больше. В предутренних сумерках росчерки трассеров плетут над лугом огненную паутину. Я еще ни разу не выстрелил – а зачем тратить патроны впустую? Зато наши пулеметчики стараются вовсю. Вот только их старания пропадают втуне.

Натиск «интербригады» усиливается. Еще минута – и мы будем вынуждены отступить под защиту деревьев. Хорваты прорвутся и уйдут вниз, к железнодорожному полотну.

Нас может спасти хороший артиллерийский залп по «интербригаде». Или вертолет с полным боекомплектом НУРов, чтобы перепахать этот долбанный луг. Но у нас только стрелковое оружие, причем половина нашей роты ведет огонь буквально наобум. Хорваты отвечают экономными очередями по два‑три патрона, но они стреляют прицельно, отслеживая вспышки от выстрелов.

Я психую так, что руки трясутся от злости. Надо же быть такими дураками!

Слева от меня, прижавшись спиной к дереву, старому раскидистому платану, парень бьет из «Заставы» – раз, другой, третий. Тут его и находит пуля. Выронив винтовку, он со стоном оседает на землю. Я подпихиваю Шпале свой автомат, боком перебираюсь к дереву. Мокрое от росы цевье «Заставы» ложится в руку. Неудавшийся снайпер рядом дергает ногами в агонии. У него пробита грудь, из раны выпирает черная пузырящаяся масса. Видимо, пуля была разрывной, и парню разворотило легкие.

Кричу Шпале:

‑ Подсади!

Он понимает с полуслова, хватает меня за ноги и поднимает вдоль ствола. Закинув винтовку за спину, лезу вверх и устраиваюсь в развилке между двумя толстыми ветками. Отсюда луг – как на ладони.

– Магазины! – говорит Шпала и бросает мне брезентовую сумку. Он снял ее с убитого.

«Застава» – известная югославская оружейная фирма. Снайперская винтовка, которую я сжимаю в руках, называется М76. Она похожа на СВД, бьет на тысячу метров. Прицел, правда, какой‑то западный, с незнакомой разметкой, но основной принцип тот же, что и в ПСО‑1.

Ну что, пора за работу. Я успокаиваюсь, руки перестают ходить ходуном. Приклад упирается в плечо. Теперь предохранитель, затвор. Все, можно стрелять. Мокрый наглазник прицела холодит кожу.

Неожиданно приходит еще одна порция холода – от фигурки на шее. Конь оживает, он посылает мне недвусмысленный сигнал: все в порядке. Появляется странное ощущение неуязвимости, всемогущества. Конь как будто защищает меня, наделяет зоркостью сокола, быстротой кобры и силой медведя.

Начинаю поиск цели. Вижу группу «интербригадников», человек пять или шесть, пытающихся обойти наших с правого фланга. Они бегут, пригибаясь, вплотную с зарослями кустов. Ловлю первого на крестовину. В этот момент я не думаю о том, что это за человек. Он, фактически, и не человек вовсе. Просто мишень. Вот в квартире Нади я смотрел врагу в глаза. Здесь все проще. Жму спусковой крючок. Выстрел!

Когда четвертый диверсант падает в траву, двое оставшихся поворачивают и бегут обратно. Что ж, семь патронов на четверых – не так уж и плохо для незнакомого оружия.

Начинаю выцеливать и «гасить» огневые точки хорватов на лугу. «Интербригадники» соображают быстро – вскоре их пули начинают с сочным чавканьем впиваться в ветви платана, сбивать листья рядом со мной. Я стараюсь успеть первым. Конь со мной. Он всегда помогал мне в подобных ситуациях – и на точке в Афгане, и в Махандари, и в долине Неш, и в квартире у Нади. Помогает и сейчас.

Азарт боя опьяняет, делает все движения молниеносными. Прицел, выстрел, снова прицел.

Богумир начинает атаку. Его бойцы поднимаются из травы и бегут вперед, на ходу поливая противника из всех стволов. Хорваты не выдерживают натиска – и начинают отступать вверх по склону. Я отстреливаю их как в тире – одного за другим.

Когда четвертый опустошенный магазин летит вниз, выясняется, что все, патроны кончились. С трудом спускаюсь с дерева, аккуратно прислоняю «Заставу» к стволу – раздается шипение раскаленного металла – и сажусь рядом. Бой удаляется, очереди «калашей» звучат все реже, а потом вдруг раздается мощный залп и тут же – несколько гранатных взрывов.

И наступает тишина…

Мне вдруг вспоминается песня Высоцкого с длинным и печальным названием: «Песня про снайпера, который через пятнадцать лет после войны спился и сидит в ресторане»:

«А ну‑ка бей‑ка, кому не лень.

Вам жизнь копейка, а мне мишень.

Который в фетрах, давай на спор:

Я – на сто метров, а ты – в упор…»

‑ Друже Метак! – хлопают меня по плечу сербы.

Они веселы, смеются. Каждый старается как‑то поблагодарить странного русского, что еле выдержал короткий марш бросок по горам, а потом оказался удачливым снайпером, решившим исход боя.

‑ Братан! – Шпала сует мне банку тушенки. – На, похавай. Не ожидал, в натуре, вот! Мастер, вот!

Кол, в горячке боя оказавшийся далеко от нас, кривит узкие губы.

‑ А уж думал – все, хана!

Я зажмуриваюсь, а перед глазами – прорезь прицела и падающие фигурки людей на лугу. «Вам жизнь копейка, а мне мишень» …

После боя у Стрмицы проходит неделя. Нас, всех троих русских, вызывают к майору Предрагу Благотичу. Он сообщает, что командование армии Сербской Краины приняло решение перебросить русских военных специалистов под Грачац. Там будет создаваться новый русский добровольческий отряд. Таких отрядов в сербских формированиях было несколько – легендарный РДО‑1, РДО‑2 «Царские волки», «Белые волки». По слухам, в Боснии действует РДО‑3 и несколько казачьих подразделений.

Собираем мешки, сдаем оружие и грузимся в кузов «Газ‑66». Военных машин советского производства тут много. Дорога до Грачаца занимает несколько часов. Водитель, перед тем как тронуться, объясняет нам, что есть хорошая дорога, но она проходит слишком близко от дислокации хорватских частей. Чтобы не попасть под обстрел, мы едем по каким‑то узким и извилистым козьим тропам. Слева пропасть, справа скалы, из‑под колес летит щебень. Мне такие поездки знакомы по Афгану, Шпале, похоже, тоже, а вот Колу приходится несладко. Он старается не смотреть по сторонам и судорожно сжимает поручень.

В Грачаце есть железнодорожная станция, что делает этот городок важным стратегическим узлом обороны Краины. Наша новая часть находится в нескольких километрах от города, неподалеку от деревеньки Ясенар. Местность тут тоже гористая, вокруг леса. Позиции сербского батальона оборудованы из рук вон – окопы отрыты кое‑как, блиндажей практически нет. Личный состав живет в отапливаемых палатках. Нам тоже достается десятиместная палатка цвета хаки. Внутри – складные армейские койки, стол, стулья.