История Артема Новикова закончилась? 3 страница

‑ И вы будьте у меня здоровеньким, Артем, – «жучок» сворачивает газету, смотрит на меня поверх очков. – Я много жил и скажу – совпадэний таки не бывает. Поэтому будем пить чай.

За чаем узнаю, что Соломон Рувимович все же отважился совершить поездку на «историческую родину» – к детям и внукам.

‑ Израиль мнэ смотреть не интерэсно, – прихлебывая железнодорожный чай с лимоном, делится «жучок». – Я все про нэго знаю. А вот увидэть детей и их детей – это таки надо. В моем возрасте нельзя ничэго откладывать…

Затем он переходит к своей любимой теме – международной политике. Я, посмеиваясь, слушаю язвительные комментарии старика относительно всех европейских министров иностранных дел скопом.

‑ Шлемазлы! Они забывают о главном – хороший министр иностранных дэл живет не в своем врэмени, а двадцатью годами позже! – раздражается Соломон Рувимович.

Неожиданно он умолкает, внимательно смотрит на меня, потом закрывает глаза, и я слышу тоненькое посвистывание.

Уснул. Старческий организм – капризная штука. Очень бы мне не хотелось стать когда‑нибудь вот такой болтливой развалиной. Лучше уж сразу – раз, и в ящик. Представляю, как «жучок» утомит своих родственников в Израиле.

‑ Артем, хотите, – не открывая глаз, вдруг произносит Соломон Рувимович, – я точно скажу, когда вы стали обладатэлем прэдмета?

‑ Что? – я вздрагиваю.

‑ Это случилось в июле одна тысяча девятьсот семьдэсят девятого года. Да, да, имэнно тогда. Один раз вы зашли ко мне с обыкновэнными глазами, а в другой – уже с разными. Вот так все просто.

‑ А что вы знаете о предметах?

Соломон Рувимович открывает глаза, снимает очки, протирает стекла бархатной тряпочкой, убирает в футляр и в классическом стиле отвечает вопросом на вопрос:

‑ Артем, вы уже научились пить водку?

‑ Обижаете, Соломон Рувимович.

‑ Тогда давайте будэм пить. У меня эсть. Чудэсная водка, настоянная на мускатном орехе. Совэршенно без запаха, совэршенно! При моей профэссии это таки важно.

‑ А вам не вредно?

‑ Хе‑хе, Артем. Посмотрите на меня – что уже может быть врэдно этому человэку?

Он достает из‑за спины свой знаменитый портфель, а из портфеля – пузатую аптекарскую бутылочку с притертой пробкой, наполненную прозрачной жидкостью. На глазок объем бутылочки – грамм триста пятьдесят.

Я поднимаюсь.

‑ Раз такое дело, пойду сполосну стаканы.

‑ Идитэ, Артем, только не задерживайтэсь. Помните, что в моем возрасте нельзя ничэго откладывать.

Когда я возвращаюсь с чистыми стаканами в купе, там уже накрыт стол. «Жучок» основательно снаряжен съестными припасами – на чистой льняной салфетке лежат, аккуратно порезанные, копченая колбаса, хлеб, соленые огурцы. На пластиковой тарелочке высится, распространяя волнительные ароматы, горка зажаристых домашних котлет.

‑ Прэдставляете, Артем, мой младший сын Зямочка тэперь пьет только кошерную водку! – Соломон Рувимович откупоривает свою бутылочку. – Бэдные эвреи, они не знают, что кошерной водка быть не можэт. Ваше здоровье…

Мы чокаемся. Водка, настоянная на мускатных орехах, по вкусу напоминает микстуру, но согревает также хорошо, как и обычная.

‑ Соломон Рувимович, – напоминаю я, закусив. – Вы начали говорить про предметы…

‑ Я? Ах да… Ну, что вам сказать за них… Много лэт я наблюдаю за людьми – за людьми с прэдметами, за людьми без предметов и даже за прэдметами безлюдей. Вся наша история, история человэчества – это история прэдметов. Да, да, не удивляйтэсь, именно так. Когда‑то очень давно, когда наши прэдки ходили в шкурах и жили в пещерах, к ним попал первый прэдмет. Это была улитка.

‑ Улитка? – переспрашиваю я.

‑ Именно.

‑ А что она дает?

‑ О, практически ничего, да. Всего лишь искорку огня. То эсть по жэланию владельца улитка могла зажечь костер. Казалось бы – мелочь, эрунда, но! Именно с этого началась наша цивилизация, Артем. И возможно, очэнь возможно, что не будь улитки, мы сейчас по‑прэжнему жили бы в пещерах и гонялись с каменными топорами за мамонтами. Хотя кое‑кто из эзотериков считал, что бэз улитки люди сумели бы пойти по иному пути развития. Не уповая на прэдметы, они стали бы развивать свои внутренние способности, которых в организме человека, поверьте, заложено очэнь много.

Я киваю. Мысль, высказанная Соломоном Рувимовичем, мне понятна.

‑ А потом?

‑ Потом люди стали находить другие прэдметы. Сильные, слабые, бесполэзные. Они становились причинами войн, им поклонялись, как святыням, за ними охотились, из‑за них прэдавали друзей и убивали родственников. Вы помните историю про Каина и Авеля?

‑ Ну, так, в общих чертах… Что‑то библейское, какая‑то притча.

‑ Притча, притча, – кивает «жучок». – Только в ней не сказано, из‑за чэго Каин поднял руку на брата.

‑ А вы знаете?

‑ Конэчно, я же уже говорил вам, что наблюдаю за прэдметами – и в прошлом, и в настоящем, и в… Впрочем, это будэт лишняя информация. Не обижайтесь, Артем, но я и так уже рассказал вам слишком много.

‑ Знаний много не бывает, – замечаю как бы между прочим.

‑ Кушайте, Артем, кушайте, – старик дрожащей рукой обводит стол и в своей обычной манере продолжает: – И запомните: если вы таки хотите жить, как нормальный человэк – вам не нужны никакие прэдметы. Бойтэсь их, бегите от них сломя голову!

‑ Что, это так страшно?

Почесав свой налившийся кровью баклажановый нос, Соломон Рувимович задумчиво смотрит в темное окно и произносит:

‑ Я расскажу вам старый эврейский анекдот. Слушайте: в одном мэстечке жил юноша по имени Фроим. И, извэните за пикантную подробность, но слова из анекдота не выкинуть, вместо пупка у нашего Фроима имэлся болт.

‑ Болт?

‑ Самый обыкновэнный, только ни один ключ к нему не подходил. Таки вот – когда Фроиму исполнилось тринадцать лет, и его мама тетя Сара справила сыну бар‑мицву – шумно справила, как положено в хороших эврейских домах, этот юноша вдруг решил, что он не может больше сидеть дома, и отправился походить по свэту. Исходив множество земель, нигде Фроим не нашэл покоя. И тогда он забрался в такие места, где еще не ступала нога чэстного эврея. И там он отыскал одну волшебную вещь…

Я перестаю дышать, ожидая, что сейчас, пусть и в завуалированной форме, «жучок» поведает мне главную тайну серебристых фигурок.

‑ Наливайте теперь вы, Артем, – Соломон Рувимович пододвигает свой стакан.

Спрашиваю, набулькивая водку:

‑ А что дальше‑то? Какую волшебную вещь нашел Фроим?

‑ Такую штуку, которая отворачивает болты и гайки. Ваше здоровье.

Он пьет водку, как воду – маленькими глоточками. Я чувствую себя обманутым.

‑ Какая еще штука? Гаечный ключ, что ли?

‑ Имэнно, молодой человек, имэнно! Взял Фроим этот ключ и отвэрнул свой болт. И у него, пардон майн идиш, отвалился тухэс.

Соломон Рувимович хитро смотрит на меня и поднимает коричневый волосатый палец.

‑ Мораль! Юношам не следуэт искать то, что сокрыто, ибо правильно говорил один дрэвний эврей: «Во многих знаниях – много печали».

Водку мы допиваем молча. Соломон Рувимович прав. Я думаю о шкатулке. Если бы я не открыл ее… Впрочем, чего уж сейчас самоедствовать! Если бы да кабы…

Иду выкидывать мусор, снова мою стаканы. Когда возвращаюсь, Соломон Рувимович уже лежит под одеялом. Он желает мне спокойной ночи и отворачивается к стенке.

Стучат колеса, покачивается вагон. Пора и мне на боковую – завтра трудный день. Завтра я, возможно, увижу маму…

Смотрю в темное окно – и вижу человеческое лицо, вытянутое, прозрачное, недоброе, похожее на маску. Человек внимательно разглядывает меня. На мгновение становится жутко – кто это, как, откуда?! Видение длится несколько секунд, потом луч света от станционного фонаря стирает маску.

Тьфу ты, черт, да это же было просто мое отражение! Или нет?..

Расстилаю постель, выключаю свет, ложусь. И в тот момент, когда моя голова касается тощей подушки, слышу глухой голос «жучка»:

‑ Знаэте, Артем, вы стали участником Великой Интриги. Вы таки пэшка на шахматной доске, где гроссмэйстеры разыгрывают свою партию. Но! Если вы будэте все делать правильно, есть шанс.

‑ Какой шанс, Соломон Рувимович?

‑ Шанс, что пэшка пройдет в фэрзи, молодой человэк…

Надо отвлечься, дать мозгу отдохнуть. Я пытаюсь думать о каких‑то не связанных с нынешними событиями вещах, но получается плохо – мысли мои неизменно возвращаются к Гумилеву, Витьку, Наде, а потом – к Телли… И так всю ночь напролет.

Лишь под утро конь, точно услышав невысказанную просьбу и сжалившись надо мной, дарит видение из далекого прошлого. Я вижу Чингисхана. Крепкого рыжебородого мужчину средних лет. Лицо его прорезано ранними морщинами, глаза сощурены. Но даже так заметно, что они – разные. Наверное, поэтому современники великого завоевателя не сошлись во мнениях относительно их цвета. Одни писали, что у Чингисхана зеленые глаза, другие сравнивали их с голубым весенним небом.

Он смотрит на огонь. Язычки пламени бегут по толстой ветке кедра, брошенной в костер. Вокруг – тьма. В небе поблескивают звезды, чуть в стороне ночной ветер шумит верхушками деревьев. У подножия холма, на котором расположился на отдых повелитель всех монголов, перекликается стража. Далеко в степи горят костры дальних дозоров.

Огонь пожирает ветку, а Чингисхану видится, что это его войска уничтожают ненавистных врагов, что засели на юге, за Великой стеной, не имеющей конца и края.

Китай – вот куда в скором времени будут направлены острия монгольских копий, вот куда повернутся морды монгольских коней! Пока цзиньские Алтан‑ханы сидят на своих позолоченных престолах, нет и никогда не будет ему покоя.

Но прежде, чем идти походом на Китай, нужно покончить с врагами здесь, в степи. Так хочет Вечное Синее небо, не зря оно выбрало его и сделало Чингисханом.

Чингисхан… Это выше, чем все прочие титулы в иерархии степной аристократии. Каган волею Вечного Синего неба. Царь царей. Владыка владык. Нойоны, ханы, гур‑ханы, ван‑ханы… Все они падают теперь ниц перед ним. Все они служат ему. Все, кроме одного человека!

Чингисхан – повелитель всех монголов и многих соседних народов. Враги рассеяны или убиты. Татары, меркиты, кераиты, найманы больше никогда не будут угрожать его подданным. Любой из монголов, даже самый безродный пастух‑арат, может спокойно спать в своей юрте, не опасаясь за свою жизнь, жизнь жен и детей, за добро и скот. Да, пришлось пролить реки крови, чтобы так стало, но теперь мир воцарился в степи. Чингисхан знает это хорошо.

Лишь один человек не покорился его воле. Лишь один человек не хочет мира. Лишь один человек не спит ночами, точит меч, острит стрелы, думая об одном – как извести Есугеева сына.

Имя этому человеку – Джамуха.

Побратим‑анда, что не раз спасал Чингисхану, когда тот еще был Темуджином, жизнь и честь. Гордый, хитрый, отчаянный человек, лихой рубака и верный друг, Джамуха не принял волю Вечного Синего неба, не склонил голову перед избранником Тенгри.

Он созвал сторонников, вольных нойонов, затуманил им головы речами о свободе и заветах предков. Немало степных удальцов поверило Джамухе. Анда Чингисхана собрал большое войско. Лесные ойраты, хатагины, дорбены, икересы и даже родичи Борте из племени унгиратов встали под зеленый туг Джамухи. Старики провозгласили его гур‑ханом и сотворили обряд жертвоприношения, зарезав на берегу реки Кан белую кобылицу и черного жеребенка. Джамуха, как рассказали Чингисхану, бросил в воду ком земли, мечом отрубил у старой ивы несколько ветвей и сказал, обращаясь к своим новым подданным:

‑ Тот из нас, кто предаст общее дело, да будет поглощен водой, как эта земля, и иссечен сталью, как эти ветви!

И была война. И были битвы. И не во всех удача сопутствовала сыну Есугей‑багатура…

Чингисхан пошевелился, подбросил в костер дров, натянул на плечо сползший войлочный плащ. Ночь выдалась морозной, тревожной. В такую ночь молодые тигры‑бары выходят из тайги. Они идут к куреням, чтобы попробовать отбить у пастухов овцу или жеребенка. Тигры припадают к холодной земле, дыбят коричневую шерсть на загривках и ползут к изгородям, посверкивая в темноте желтыми злыми глазами.

Монголы ненавидят баров. Тигры сильны и хитры. Об их коварстве сложены легенды. Степной хищник – волк – пользуется у степняков уважением за простые и честные повадки.

Джамуха по своим повадкам очень похож на бара. И глаза у анды как раз такие – желтые, хищные. Но так решило Вечное Синее небо, что тигром стал Джамуха, а Волк, серебряный Волк, вызывающий у врагов обессиливающий страх, достался сыну Есугея‑багатура.

Порыв ветра бросил в лицо Чингисхану клуб едкого дыма. Владыка всех монголов закашлялся, непроизвольно провел рукой по шее и отдернул руку, едва только пальцы коснулись короткого шрама под челюстью.

Да, в войне с тигром‑Джамухой и вольными нойонами удача сопутствовала ему не всегда. Чингисхан навечно запомнил ту страшную битву у озера Колен, когда шаманы из стана его анды, ставшего врагом, накликали посреди знойного лета снежную бурю, чей ветер валил с ног коней. В круговерти метели все смешалось и никто не понимал, где чьи воины, куда гнать коней и кого рубить мечом.

Рати Чингисхана и Джамухи рассеялись, перемешались. Так вышло, что рядом с повелителем остался только Джелме, сын старого кузнеца Джарчиудай‑евгена. Верный своему господину, Джелме скакал с ним бок о бок, прикрывая от случайных стрел.

За снежной пеленой никто из войска Чингисхана не заметил, как со стороны Онона к месту сражения подошли тайджиутские князья, давние недруги сына Есугея‑багатура. Их воины, сбившись в плотный кулак, ударили в тыл туменам Чингисхана. Но произошло это в тот момент, когда его передовым отрядам как раз удалось рассечь надвое воинство Джамухи, также страдавшее от ветра и снега.

Битва, то затихая, то разгораясь с новой силой, длилась весь день. К ночи так и не стало понятно – то ли Джамуха и тайджиуты одолели сына Есугея, то ли его воины разгромили врага. Большая часть воинов Чингисхана отошла за реку Онон, но это было не крепкое войско, спаянное железной дисциплиной, а разрозненные группки людей, пробиравшихся через темную степь на свой страх и риск. И не нашлось никого, кто бы собрал их, напитал смелостью испугавшихся и отвагой – отчаявшихся.

Не нашлось потому, что повелитель всех монголов лежал на берегу Онона, раненый тайджиутской стрелой в шею.

Случилось это так: в какой‑то момент кончился снегопад, стих ветер и Чингисхан с Джелме увидели, что находятся рядом с невысокой горой, вершина которой поросла лесом. Битва шумела в стороне, ближе к речной излучине, а здесь царила такая тишина, что даже суслики осмелели и высунулись из своих нор, тревожно пересвистываясь.

В сотне шагов выше по склону Чингисхан заметил вооруженного человека на черном коне. Судя по синему цвету его халата‑дээла и бунчуку на копье, это был кто‑то из тайджиутов.

‑ Господин, я подстрелю его! – азартно воскликнул Джелме, вытаскивая лук, но Чингисхан остановил своего верного нукера.

– Я сам!

Вскинув лук, сын Есугея пустил стрелу, но коварный порыв ветра изменил направление полета. Чингисхан не попал. Тайджиут захохотал так громко, что эхо запрыгало по всей долине, перекрыв вопли сражающихся внизу воинов и звон оружия.

‑ Меня зовут Джирхо, я из рода Бесут! – крикнул он. – Ты никудышный стрелок, Темуджин! Смотри, как надо!

И тайджиут выстрелил, пустив длинную белоперую стрелу.

‑ Осторожнее, господин! – крикнул Джелме, ударив своего коня пятками. Но он не успел ни прикрыть Чингисхана щитом, ни столкнуть его с коня. Сын Есугея‑багатура, задрав голову, как завороженный, смотрел на приближающуюся стрелу.

Миг – и она пробила ему шею с левой стороны, выставив окровавленный наконечник ниже уха. Чингисхан пошатнулся, заскрипел зубами, припал к конской гриве. Джелме завизжал от ярости и принялся пускать в Джирхо стрелу за стрелой, но тайджиут не принял боя. Хлестнув черного жеребца плетью, он погнал его прочь. В то же мгновение тучи над горой сгустились, и вновь повалил густой мокрый снег.

Чингисхан помнил, что сам сломал древко стрелы и вытащил ее из раны. Кровь потекла, как кумыс из кувшина – широкой струей, заливая плечо и грудь. В ушах зашумело, перед глазами поплыли темные круги и он, потеряв сознание, повалился под ноги коня, в заснеженную траву.

Очнулся сын Есугея в темноте. Стояла сырая, промозглая ночь. Где‑то неподалеку накатывались на низкий берег волны Онона. За черной водой ярко пылали костры, слышались веселые крики, песни. Чингисхан догадался – там встали временным лагерем Джамуха или тайджиуты. От слабости он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Шея онемела, язык во рту распух и казался горячим камнем, всунутым туда в наказание.

‑ Пить… – прохрипел владыка монголов.

Из мрака возникло бледное, встревоженное лицо Джелме. Он что‑то сказал, но Чингисхан не услышал – вновь впал в забытье.

Снова он пришел в себя только под утро. На этот раз ему уда лось приподнять голову и оглядеться. Серый рассвет полз по небу, присыпая ночную тьму пеплом. По Онону плыл туман. Рядом никого не было. «Джелме бросил меня, – подумал Чингисхан. – Мы проиграли битву. Сейчас на запах крови из степи придут волки и завершат то, что не сумел сделать тот тайджиут…».

Плеск воды он услышал, когда первые лучи солнца окрасили небесный пепел рассветной кровью. Джелме, голый, мокрый, с тиной в волосах, упал рядом со своим повелителем на колени и протянул завязанный куском кожи рог.

‑ Господин, вот кислое молоко. Пей.

Напившись, Чингисхан почувствовал себя лучше.

‑ Откуда молоко? – спросил он.

‑ Я переплыл реку и украл этот рог в становище тайджиутов, что на том берегу, – одеваясь, просто ответил Джелме.

‑ Как ты смел бросить меня?! – тихо, почти шепотом, прорычал Чингисхан. – А если бы тебя схватили?

‑ Я не зря разделся, господин. Если бы меня поймали, я соврал бы, что мне по душе Джамуха и его слова о свободе. Я сказал бы, что собрался перейти под его туг, но ты, господин, узнал мои замыслы и велел убить меня. Палачи уже стащили с меня последние штаны, но тут мне удалось бежать. Вот так бы я сказал.

‑ А потом?

‑ Разве не вернулся бы я к тебе на первой же лошади? – простодушно спросил Джелме.

Чингисхан допил остатки молока и заметил рядом с собой розовую лужицу, в которой плавали кровавые сгустки.

‑ Это что?

‑ Повелитель, твоя рана тяжела. Если кровь в ней сгустилась бы в комок, его по жиле могло унести в голову или сердце. Это верная смерть, поэтому я отсасывал комки твоей крови, пока рана не закрылась.

‑ Прозрело мое внутреннее око, – уставившись в небо, сказал Чингисхан. – Я вечно буду помнить, о Джелме, сын Джарчиудай‑евгена, как ты спас меня, сохранил жизнь мою во благо всем монголам.

‑ Я делал то, что должно, господин.

Родившийся день оказался щедр на неожиданности и удивительные события. Встретив рассвет полумертвым, к полудню Чингисхан уже смог сидеть в седле. Джелме перевязал ему рану чистой тряпицей и она почти не беспокоила владыку монголов. Но мысли путались в его голове и были они чернее ночи. Объехав окрестности, удалось собрать всего полторы сотни всадников. Никто не знал, где остальные, где враг, и что делать дальше.

Когда закат окрасил багрянцем западную часть неба, из степи примчался воин на взмыленном коне. Спешившись, он пошатнулся, но нашел в себе силы поклониться Чингисхану.

‑ О, владыка, я принес тебе вести от верного твоего слуги Боорчу‑нойона!

‑ Говори, – хриплым голосом потребовал Чингисхан.

‑ Прошлой ночью Боорчу с тысячей нукеров вошел в становище тайджиутов и говорил с их старейшинами. Тайджиуты не довольны гур‑ханом Джамухой. Он забрал у них повозки и теплую одежду. Его джардараны убили тех, кто пытался защитить свое добро.

‑ Тигр убивает собственных детенышей. Это хорошо! – сказал Чингисхан и расширившиеся глаза его засверкали, словно драгоценные камни.

‑ То же они сотворили и с найманами, и с меркитами, и с татарами. Вожди этих племен покинули Джамуху и ушли в свои земли. Из тайджиутов с ним остался только Таргитай‑Кирилтух со своими нукерами. Остальные тайджиуты готовы встать под твой справедливый белохвостый туг, повелитель. Они ждут тебя на том берегу и…

Не дослушав, Чингисхан хлестнул саврасого жеребца плетью и поскакал к броду через Онон. Джелме и остальные воины устремились следом.

Когда сын Есугея‑багатура въехал во временный лагерь бывших подданных своего отца, лицо его не выражало никаких эмоций, хотя на самом деле Чингисхан готов был соскочить с коня и расцеловать каждого из тайджиутов, что стояли возле своих коней, понурив головы.

Боорчу, сияя белозубой улыбкой, подбежал к лошади Чингисхана, взял ее под уздцы.

‑ Темуджин, посмотри, сколько отважных удальцов готовы идти за тобой!

Только первый нукер, только Боорчу – да еще, пожалуй, мать, Борте и братья – имел право называть повелителя всех монголов прежним именем. Чингисхан с первого дня их знакомства верил этому человеку, как себе, ибо Боорчу пошел к нему на службу не за богатства, не из страха, а по воле сердца. И сейчас первый нукер не подвел, преподнеся своему господину и другу воистину бесценный дар. Курень Есугея‑багатура возродился, тайджиуты вернулись под длань Борджигинов.

‑ Хвала Вечному Синему небу, – произнес Чингисхан и обвел взглядом столпившихся вокруг воинов. – И впрямь удальцы. Один из них, стрелок милостью Тенгри, вчера даже прострелил мне шею. С такими нукерами я завоюю весь мир. Жаль, если этот мерген[6] погиб…

‑ Я здесь! – раздался вдруг звонкий голос.

Из рядов тайджиутов вышел, ведя за собой вороного коня, высокий худой парень в синем дээле.

‑ Я зарублю тебя! – взвизгнул Джелме, выхватывая кривой тангутский меч.

Он бросился к стрелку, замахнулся…

‑ Подожди, – Чингисхан жестом остановил своего нукера. – Убить его мы всегда успеем, ведь Джирхо из рода Бесут не прячется от нашего гнева…

‑ У нас был честный поединок, – дерзко ответил парень, хотя лицо его побледнело. – Господин, вы стреляли первым, я лишь ответил. Тенгри милостив – моя стрела нашла цель…

‑ Ну да, с горы‑то… – хмыкнул Чингисхан. Боорчу засмеялся, подмигнул парню.

‑ Тенгри мудр – она не оборвала вашу жизнь, – закончил тот и умолк, глядя прямо в разноцветные глаза Чингисхана.

‑ Ты не боишься меня, – повелитель всех монголов задумчиво посмотрел в темнеющее небо. – Это хорошо. Это очень хорошо. Ты прям, как… как твоя стрела, что попала в меня. Ты остер на язык, как ее наконечник, что пробил мне шею. Стрела…

Тайджиут побледнел еще больше и упал на одно колено, прижав правую руку к груди. Голову он при этом не склонил, продолжая смотреть Чингисхану в лицо.

Все вокруг замерли. Наступила полная тишина. Тайджиуты понимали – от того решения, что примет сейчас Чингисхан, зависело и их будущее.

‑ Вот! – Чингисхан привстал в седле и указал на стрелка. – Таким должен быть истинный монгол. Я люблю тех, кто прям и отважен. Встань, воин! Отныне зваться тебе Джебе[7] и быть при мне нукером первой сотни. Джелме, прими его как брата и не держи зла. А теперь, тайджиуты, седлайте коней – мы возвращаемся на родные всем нам земли. Ху‑ррр‑а!

И тысячи обрадованных голосов поддержали клич своего господина:

‑ Хуррр‑а‑а!!

…С той поры много воды утекло в Ононе. Где ныне былая сила Джамухи? Где слава меркитов, найманов, татар? Втоптана она копытами монгольских коней в пыль и теперь лишь белые кости на местах сражений напоминают о тех, кто дерзнул противиться воле Вечного Синего неба – и серебряному волку.

Правда, коварный тигр Джамуха не успокоился. С остатками племени джардаранов и последними из вольных нойонов кочевал он на окраинах монгольских степей, изредка разоряя курени и убивая слуг Чингисхана. Пользовался Джамуха тем, что не до него было сыну Есугея – новая беда нависла над его народом.

Обеспокоенные мощью нового монгольского владыки, зашевелились за Великой стеной цзиньцы. Посланники Алтан‑хана прибыли ко двору названного отца Чингисхана Тоорила кераитского. Золотом и лестью убедили старого хана стать карающим мечом золотой империи. Сын Есугея попробовал отговорить Тоорила, но тщетно. Началась новая война.

Где дружины «детей ворона» кераитов, наводившие ужас на врагов? Там же, где и остальные враги Чингисхана – в небесной степи. А здесь, на земле, черепа кераитских багатуров грызут лисы‑корсаки да моют осенние дожди.

Племянницы Тоорила Ибаха‑беки и Сорхахтани греют теперь ложа Чингисхана и сына его Толуя. Так захотело Вечное Синее небо.

Пришел черед Джамухи ответить за все то зло, что принес он монголам. Три кровавые битвы пожрали остатки его воинства. Из последней бывший анда Чингисхана вышел всего лишь с пятью нукерами. Они отправились в верховья Енисея, на гору Танлу, в дикие края, надеясь, что монголы потеряют их след. Но стремительный Джебе и упорный Джелме выследили беглецов.

Чингисхан с туменом воинов сам прибыл к подножью Танлу, чтобы поохотиться на Джамуху. Завтра утром начнется облава. Ни дремучие леса, ни заснеженные склоны, ни острые скалы не спасут тигра от разъяренного волка.

А сейчас надо спать. Поход за Великую стену можно готовить, только покончив с андой‑предателем. Чингисхан отвернулся от костра, накрылся с головой и мгновенно погрузился в сон…

Он не проспал и часа – топот множества копыт поднял повелителя монголов с походного ложа. Первыми к потухшему ханскому костру прибыли телохранители‑турхауды во главе с одним из «четырех героев»[8] джалаиром Мухали. Они окружили Чингисхана тройным кольцом и зажгли факелы.

‑ Почему ты прервал мой сон? – недовольно спросил у Мухали Чингисхан.

‑ Подарок не спрашивает, когда ему дариться, – с поклоном ответил Мухали, звеня доспехами.

Чингисхан кивнул, уселся на свернутый плащ и потребовал чашку горячего чая, заправленного козьим молоком и овечьим жиром. Пока он мелкими глотками пил остро пахнущую жидкость, на вершину холма поднялась многолюдная процессия.

Во главе ее ехали Джебе и Боорчу. Они вели в поводу коня, на котором сидел связанный человек в потрепанной одежде. На голову его был надет мешок. Следом шагали пятеро угрюмых людей, судя по черной одежде, джардаранов. Завидев Чингисхана, они рухнули на колени, уткнулись лбами в побитую инеем траву и заложили руки за спины в знак того, что вверяют ему свои жизни.

Выплеснув остатки чая в костер – в знак признательности духам огня – Чингисхан отдал опустевшую чашку одному из тур‑хаудов, разгладил бороду.

‑ Черные вороны вздумали поймать селезня, – прозвучал из‑под мешка глухой голос, заставивший сына Есугея вздрогнуть. – Рабы вздумали поднять руку на своего хана. У анды моего что за это делают?

‑ Снимите мешок, – чуть помешкав, велел Чингисхан. – И развяжите его. А тех, кто поднял руку на хана своего – истребить на месте!

Стоявшие на коленях джардараны дружно взвыли. Джебе соскочил с коня, на ходу выхватил из‑за пояса кривой широкий меч. Этот клинок, сработанный китайскими мастерами, он добыл во время похода на кераитов. Меч разрубал железо как дерево, а по лезвию вился диковинный волнистый узор.

Освобожденный Джамуха с интересом смотрел, как его недавние слуги расстаются с жизнью. Когда последний из джардаранов был обезглавлен и Джебе вытер окровавленный клинок о полу халата, Джамуха перевел взгляд на Чингисхана. Тот по‑прежнему сидел в седле и смотрел на бывшего побратима сверху вниз.

Чингисхан долго разглядывал Джамуху, заметив про себя, что тот сильно изменился за годы, что они не виделись. В густых черных волосах Джамухи появились седые пряди, лицо потемнело. Лишь глаза остались прежними – дерзкими, злыми глазами тигра, готовящегося к прыжку.

‑ Слезай, – сказал Чингисхан и подбросил дров в затухающий костер. Боорчу и остальным он коротко приказал: – Оставьте нас!

Турхауды отступили от костра на тридцать шагов. Джамуха спешился, уселся рядом с побратимом, вытащил из‑за пазухи кусок вяленого козьего мяса.

‑ Я голоден.

‑ Ты всегда голоден, брат, – заметил Чингисхан.

‑ Это верно, – расхохотался Джамуха и крепкими зубами впился в мясо.

‑ Вот мы и встретились с тобой, брат, – негромко, задумчиво произнес Чингисхан. – Я многим обязан тебе. И в первую очередь – жизнью. Поэтому, в память о былой дружбе, хочу я привести тебя в память, пробудить заспавшегося. Ведь ты раньше страдал сердцем за меня, брат!

Джамуха проглотил мясо, отшвырнул недоеденное в темноту. Повернувшись к Чингисхану, он медленно сказал, стиснув наборный пояс:

‑ В далекой юности, на берегах реки Сангур, мы побратались с тобой, анда, и поклялись в верности друг другу. С той поры минуло множество лет. Было время, когда мы ели одну пищу, говорили речи, которые не забываются, и укрывались одним одеялом. Потом волею злых людей, недругов наших, разошлись наши пути, и кони наши побежали в разные стороны. Кровь встала между нами, анда. Теперь же проявляешь ты милость, Темуджин, и призываешь меня возродить былую дружбу… Но разве можно скрепить сломанный клинок, разве можно склеить переломленную стрелу? Не сдружились мы с тобой, когда было время сдружиться. Ныне ты – царь над царями, владыка степи, тебя подняли на белом войлоке и все враги пали от руки твоей. И дружбу ты подаешь мне, как милость свою.