История Артема Новикова закончилась? 2 страница

Последним на праздник приехал Темуге. Он вошел в ханскую юрту и сел у входа, давая понять, что не собирается кланяться брату. И тогда встала Борте, старшая жена Чингисхана, и ударила в медное блюдо деревянной ложкой. Все замолчали и повернули головы к ней.

‑ Государь мой Чингисхан! – зазвенел голос Борте. – Разве ослеп ты? Разве оглох? Ты на грани гибели, на краю бездны. Кто вырастит малюток моих, кто заступится за них, если падешь ты в эту бездну, подобно подрубленному стволу дерева? Синяя змея свила себе гнездо на твоих землях, государь. Она перессорила тебя и братьев твоих. Завтра подует ветер – и вас не станет. Зачем тогда жить мне?

Чингисхан молчал, все ниже и ниже склоняя голову на грудь. Темуге встал, прошел на середину юрты, туда, где стояли Оэлун и Хасар. Откинув занавеску на входе, вбежал стражник‑турхауд:

‑ Повелитель, шаман Теб‑Тенгри едет на праздник!

Чингисхан выпрямился. Тяжелым взглядом обвел всех собравшихся и обратился к Борте.

‑ Слова твои снова оживили меня, Борте‑хатун. Вечное Синее небо не оставило нас.

Резко повернувшись к братьям и матери, Чингисхан махнул рукой и процедил сквозь зубы:

‑ Теб‑Тенгри сейчас явится. Разрешаю поступить с ним по вашему усмотрению.

Хасар кивнул и выбежал прочь, увлекая за собой трех воинов.

За войлочными стенами ханской юрты завыли трубы, зазвенели колокольчики, но все звуки перекрыли глухие удары бубна. Минуту спустя шаман, сопровождаемый восемнадцатью здоровяками‑борцами, вошел и двинулся к ханскому престолу, сиявшему чистым золотом у дальней стены. Все расступались перед ним, пока процессия не дошла до Темуге.

‑ Ты обманул меня, колдун, – крикнул он, схватил шамана за грудки и потащил обратно на улицу, приговаривая: – Давай‑ка попытаем жребий, давай поборемся, как положено мужчинам в праздник Надом.

Борцы, что прибыли с Теб‑Тенгри, попытались вступиться за своего господина, но турхауды обступили их, выхватив мечи.

‑ Ваш черед бороться придет позже, – с улыбкой сказал им Боорчу, поигрывая шипастой булавой.

Трое нукеров и Хасар поджидали шамана. Когда Темуге выволок его из юрты, все они набросились на Теб‑Тенгри, заткнули ему рот клубком шерсти, подняли извивающееся тело и начали гнуть его, подобно луку, до тех пор, пока позвоночник шамана не сломался с громким треском.

Бросив тело у коновязи, братья Чингисхана вернулись в юрту.

‑ Теб‑Тенгри оказался другом на час, – усмехнулся Темуге. – Теперь притворяется спящим, чтобы не бороться со мной.

Чингисхан все понял и кивнул брату. Оэлун просияла – угрожавшей ее детям опасности не стало. Труп шамана увезли в его синюю юрту. Дверь и дымовое отверстие закрыли железными заслонками. Вокруг по приказу Чингисхана встали в круглосуточный караул турхауды.

Праздник Надом продолжался своим чередом. Тысячи багатуров со всей степи боролись на круглых площадках у ханской юрты. Тысячи стрелков пускали стрелы в долине, на берегу реки. Тысячи наездников участвовали в скачках, стремясь первыми прийти к шесту с красным бунчуком наверху. Все они хотели получить награды – барана, позолоченный колчан и лук, саврасового жеребца и милость Чингисхана. Но никто из них не отважился вступить в единоборство с Темуге‑отчигином, человеком, который одолел самого верховного шамана.

На третью ночь с момента смерти Теб‑Тенгри его тело исчезло. Это событие взволновало всех. Множество людей собралось вокруг синей юрты. Люди тихо переговаривались. Многие видели в случившемся недоброе предзнаменование.

Чингисхан в сопровождении братьев и нукеров приехал в становище шамана под вечер. Он в одиночестве вошел в юрту и пробыл там до темноты. Когда вокруг запылали костры, сын Есугея‑багатура возник на пороге.

– Душу и тело Теб‑Тенгри забрали тенгерины[4] – сказал собравшимся Чингисхан. – Это знак. Отныне я сам буду прозревать волю Тенгри и беседовать с Вечным Синим небом.

…Я снова в холодном салоне «Волги». Мы подъезжаем к Казани. Вспоминаю изломанное, безжизненное тело Теб‑Тенгри и невольно думаю: «Вот что случается с теми, кто выступает против воли Чингисхана».

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Не стреляй!

 

У пистолета ТТ нет предохранителя. Если патрон в стволе, достаточно просто нажать на спусковой крючок. Такая вот конструктивная особенность. Я стою у двери Надиной квартиры. Мне страшно. Не за себя – я свое уже отбоялся. Но там, за оббитой коричневым кожзамом железной дверью, двое маленьких детей и женщина, которую я когда‑то любил.

Никакого четкого плана действий у меня нет. Я просто должен спасти их. Наш с Гумилевым план может и не сработать, и тогда Витек легко возьмет меня за горло, причем в буквальном смысле слова. О том, что произойдет в этом случае с Надей и детьми, лучше не думать.

Хорошо, что в двери нет глазка. Хорошо, что лифт сломан. Хорошо, что в подъезде пусто и тихо.

Достаю пистолет, еще раз проверяю. Обойма полная, патроны годны к стрельбе. Правда, глушитель, сработанный неизвестными умельцами в какой‑то подпольной мастерской из куска водопроводной трубы и вставленных внутрь шайб, выглядит грубовато да и звук выстрела почти не глушит – я проверял полчаса назад, отстреляв несколько патронов в подвале соседнего, недостроенного дома.

ТТ – армейский пистолет. У него очень высокая скорость пули, она превышает скорость звука. Ударная волна, создаваемая ею, слишком сильна, ее не берет ни один ПБС[5], так что глушитель на моем ТТ – скорее дань моде и бандитским понтам. Однако снять трубку я не сумел – она прикручена к стволу, что называется, «намертво».

Проходит минута, вторая… Топчусь рядом с дверью, перекладывая пистолет из левой руки в правую – и обратно. Еще несколько дней назад я не задумываясь позвонил бы, понадеявшись на везение, оружейника Токарева из Тулы и русский авось. Конь подталкивает меня именно к такому решению: действовать, действовать!

Но я больше не хочу быть марионеткой в чужих руках. Не хочу – и не буду. Когда речь идет о человеческих жизнях, нельзя рубить сплеча. В конце концов, я‑то не Чингисхан!

Стоит только об этом подумать, как тут же внутренний голос говорит мне: «А как же афганцы, которых ты убивал? А кашгарцы у стен Махандари? А долина Неш?».

«Но там была война! – отвечаю я своему альтер эго. – А долина Неш вообще не считается, там нет смерти…»

«Но когда ты стрелял в гетайров, ты еще не знал об этом!»

«Я защищал свою жизнь!»

«А сейчас? Разве твоей жизни кто‑то угрожает?»

«Я не могу бросить людей, которые из‑за меня попали в переплет».

«Почему?»

«Потому что…»

Ответа у меня нет. Действительно – почему? Кто мне Надя? А ее, точнее, ее и Бики, дети? Может, я вообще зря дергаюсь? Может, Витек просто шутканул, а на самом деле Наде ничего не угрожает? Да и что он сделает с ними, когда сработает наш с Андреем план? Витьку будет уже не до них… А я исчезну. Испарюсь. Меня никто никогда не найдет. И с Надей я больше тоже никогда не увижусь. Так стоит ли сейчас геройствовать? Всех делов – развернуться и уйти. Спуститься по лестнице, поехать на вокзал, купить билет. В Москве наконец‑то встретиться с мамой, закупить все необходимое для экспедиции и отправиться к Хан‑Тенгри. Или к Телли. Или и туда, и туда… Весь мир передо мной! Надо лишь выпутаться из этой истории. Соскочить, слить, слинять, свалить…

От таких мыслей мне становится плохо. И морально, и даже физически – во рту появляется металлический привкус, ноги делаются ватными, в ушах шумит. Черт, я веду себя, как последняя тварь! Как слизняк, трус, баба, тряпка! Это ведь я подставил Надю и малышей. А теперь стою тут и раздумываю, как бы вылезти из всего этого чистеньким.

И прежде чем эмоции гаснут, я шагаю к двери, завожу правую руку, сжимающую пистолет, за спину и указательным пальцем левой давлю на кнопку звонка. Давлю – и с горечью понимаю: конь опять переиграл меня.

Как говорили у нас на улице Заря, «взял на слабо»…

Но Рубикон перейден. Если ты выстрелил, пулю уже не остановить. За дверью слышатся тяжелые шаги. Это явно не Надя. Стало быть, Витек не шутил.

«Я никого не собираюсь убивать. Не собираюсь. Не хочу. Не буду!» Твержу это про себя как молитву.

‑ Кто? – недовольно бурчит из‑за двери тяжелый бас.

‑ Слесарь, – отвечаю каким‑то противным, блеющим голосом.

‑ Мы не вызывали, – сразу режет все концы бас.

‑ У вас стояк течет. Внизу всех залило, – нагло вру я. – Да вы в ЖЭК позвоните! Я Ахтямов, слесарь‑водопроводчик этого дома!

‑ Ща, погодь, – многообещающе рыкает бас.

Тяжелые шаги удаляются. Перевожу дух, рукавом вытираю выступивший на лбу пот. Обладатель густого баса наверняка пошел узнавать про слесаря Ахтямова. Фамилию эту я не придумал. У двери подъезда на табличке написано: «дом номер такой‑то обслуживает слесарь‑водопроводчик Ахтямов З.Р.». Так что все верно. За одним «но».

Вдруг эта табличка пятилетней давности и слесарь сменился?

Шаги, возникнув в глубине квартиры, приближаются. Звенят ключи. Ну, сейчас все и…

Дверь с тюремным лязгом приоткрывается. Здоровенный хмурый парень в турецком свитере смотрит на меня сверху вниз. А еще на меня смотрит ствол его «Макарова».

‑ Руки!

Выбора нет. И я показываю руки. Левую – без ничего. И правую – с зажатым в ней ТТ. Можно было, конечно, просто застрелить бугая, но я даю ему шанс. Теперь, когда и с моей стороны в переглядке участвует ствол, мы на равных. Почти…

‑ Клади пистолет, – тихо говорю я ему, внимательно следя за зрачками.

Он сопит – и решает сыграть в рискованную игру «пан или пропал». Но соревноваться со мной в реакции – дело пустое. Я стреляю почти на секунду раньше его и успеваю отскочить в сторону. Гулкое эхо раскатывается по подъезду.

Парень оседает на пол. Все, секунды, до того ползущие, словно капли дождя по стеклу, превращаются в бусины и начинают бойко прыгать по ступенькам лестницы под названием жизнь.

Я врываюсь в квартиру. Направо коридор, ведущий на кухню, налево проходная комната, за ней вторая. Вряд ли Витек прислал сторожить Надю одного этого бугая в свитере. Наверняка есть второй, а может, и третий. И даже четвертый. Где они? Почему не бегут на шум выстрелов?

Из кухни доносятся голоса.

‑ Че там? Че?!

‑ Иди, посмотри!

‑ Сам иди!

В коридоре появляется темный человеческий силуэт с «Калашниковым» в руках. Хладнокровно включаю свет – чего шариться в потемках? Силуэт превращается в высокого, худого парнишку с длинной шеей.

‑ А‑а‑а‑а! – орет он и начинает палить с вытянутых рук.

Я не успеваю ничего сообразить – срабатывают рефлексы. Руки‑ноги делают все за меня. При стрельбе «Калашников» уводит влево. Я бросаюсь в противоположную сторону и стреляю в падении. Грохот очереди стихает. На меня сыплется выбитая пулями штукатурка. Незадачливый стрелок кулем валится поперек коридора.

Два‑ноль.

Бросаю взгляд на дверь в комнату. Она закрыта и в дверную ручку вставлена швабра. Ага, значит Надя с детьми там.

Бегу на кухню.

‑ Не стреляй! Не надо! – кричит человек за столом, подняв руки.

Разглядываю третьего бандита. Взрослый мужик, лысоватый, в пиджаке, при галстуке. Испуганные глаза, мокрые губы, усы. Явно семейный, вон кольцо на пальце. Наверное, старший. А может быть, просто водитель? Не похож он на бандита. Я не должен его убивать.

На столе сковородка с недоеденной яичницей, фужеры, из которых мы с Надей пили недавно «Мартини», початая бутылка водки, открытые консервы, батон, колбаса.

‑ Курорт у вас тут, значит? Пьете‑жрете? – спрашиваю безо всякого выражения, чисто механически.

‑ Не стреляй! – он снова кричит, а сам косит глазом, дергая бритой щекой.

‑ Не ори, – я опускаю пистолет. – Где женщина, дети?

‑ Там, там, иди!

‑ Вставай.

‑ Сейчас, сейчас… – он суетливо размахивает руками, демонстрируя, что они ничем не заняты. – Я сейчас…

Неловко, боком, мужик выбирается из‑за стола. Задевает полой пиджака вилку и та со звоном падает на пол. «Баба придет», – думаю я, вспоминая, что с почти такой же нержавеющей вилки все и началось в далеком семьдесят девятом – письмо, приглашение на поминки, наследство, шкатулка, конь…

Как, когда он умудрился достать пистолет? Я стреляю, не целясь. Хорошо, что у ТТ нет предохранителя. Это спасает мне жизнь. Мне – и Наде с детьми. Именно предохранитель на «Макарове» не позволил мужику выстрелить первым. Доля секунды – и все.

Попадаю в плечо. На серой материи пиджака расползается темное пятно. Он матерится сквозь зубы, перехватывает свой пистолет здоровой рукой. Настырный! Стреляю второй раз. В голову. Сверхзвуковая пуля ТТ пробивает ее насквозь и выбивает из оконной рамы длинную щепку.

Все, полдела сделано. Теперь главным моим врагом становится время.

Бегу в комнату. Выдираю из дверной ручки швабру.

‑ Надя, это я! Артем!

Распахиваю дверь. Надя посреди комнаты, очень бледная, губы трясутся. Стоит, выставив вперед руки. На диване, вжавшись в угол, сидят дети. Артемка обнимает сестру, закрывая ей глаза ладошкой. Он плачет без слез.

‑ Все, все! – как можно дружелюбнее говорю я. – У вас минута на сборы. Только самое необходимое. Документы, деньги, ценности, детские вещи. На кухню не заходить.

Надя смотрит мне в глаза и кивает. Она все поняла. Сую пистолет за пояс, возвращаюсь в коридор. Нужно убрать трупы, чтобы дети не напугались.

Хватаю бугая за ноги, тащу по коридору. На паркете остается широкий кровавый след. Запах порохового дыма смешивается с ароматом яичницы. Когда я втаскиваю тело в кухню, с ноги бугая соскакивает ботинок. Синий носок, дырка на пятке. Желтая шелушащаяся кожа. Меня начинает мутить.

Слышу дрожащий голос Нади:

– Артем, мы готовы!

– Выходите на площадку!

Быстро затаскиваю на кухню труп автоматчика. Обшариваю карманы, беру пистолет лысого и две обоймы. ТТ свое отстрелял, его надо «скинуть».

Мы бежим по лестнице вниз. Я несу Артемку, Надя – Нелю. Сумка с вещами и документами оттягивает мне плечо. Я перескакиваю через две ступеньки и гадаю – вызвал кто‑нибудь из соседей милицию или нет? Если да, то как быстро прибудут стражи порядка? А вдруг патрульная машина в момент вызова находилась рядом с домом и нас уже ждут внизу? В общем, приходится рассчитывать только на милость фортуны.

На улице валит снег. Никто нас не ждет. Вообще народу во дворе очень мало. Замотанный шарфом до самых глаз Артемка что‑то бормочет.

‑ Давай туда, – кричу я Наде, указывая в сторону дороги.

Нам нужно в аэропорт. Хотя стоп. До аэропорта не всякий «частник» повезет – далеко. Нет, для начала нужно убраться подальше. Куда‑нибудь в центр. Сесть в кафе, успокоиться. И уже оттуда вызвать такси. Времени очень мало. Витек с минуты на минуту может узнать о побоище в Надиной квартире.

Выбегаем на улицу. Поток машин, автобусы, грузовики. Милицейский «уазик» с включенной мигалкой. Я стискиваю зубы, переглядываюсь с Надей. Если сейчас завернет во двор – значит, по наши души.

Нет, пронесло. «Уазик» удаляется в сторону Адмиралтейской слободы. Опускаю Артемку у обочины прямо в глубокий снег, поднимаю руку. Буквально через несколько секунд рядом останавливается жигули‑«четверка».

‑ Куда? – перегнувшись через сидение, спрашивает водитель.

‑ На Баумана.

‑ Садитесь.

Забираемся в машину. Надя усаживает детей на заднем сидении. «Четверка» трогается. Фу‑ух, еще один тайм отыгран.

‑ Дядя Артем, – слышу я вдруг громкий шепот мальчика. – А вы тех дядей убили, да?

Водитель, интеллигентного вида мужчина, хмыкает, хмурит брови.

‑ Убил! – громко подтверждаю я. – Убил и закопал. И надпись написал: у попа была собака…

‑ Он ее любил, – все еще дрожащим голосом подхватывает Надя. – Она съела кусок мяса…

Молодец, сообразила. Артемка и Неля слушают бесконечную историю про служителя культа и его пса, смеются. Водитель, кажется, успокаивается.

Пронесло…

На улице Баумана останавливаемся у детского кафе «Сказка». В витрине клетка, в ней крутит колесо неунывающая белка. Она, ну, или ее прабабушка, были тут всегда, и когда я был маленький, и когда мы с Витьком били Бики в соседней подворотне. Били за подставу, за Надю…

Как прихотлива судьба! Надя стала Бикиной женой и сейчас я спасаю ее и детей Бики от Витька, превратившегося в бандитского авторитета.

Сидим за столиком. Надя сводила детей в туалет, причесала Нелю. Я заказал пирожные, чай, а нам с Надей кофе.

В «Сказке» все так же уютно, как раньше, хотя выбор блюд в меню изменился. Царит приятный полумрак, много зелени, деревянных резных штуковин. Мы сидим в дальнем от входа углу. Народу не много – рабочий день. Это радует. Если что, если начнется стрельба, пострадавших будет мало.

«Макаров» я снял с предохранителя и держу под рукой. Официантка приносит счет и сообщает, что такси подъедет через пять минут. Все пока идет как надо. Осталось совершить отвлекающий маневр.

Выкладываю деньги, оставляю Надю одевать детей и выхожу на улицу. На Баумана привычная толчея, светофор на перекрестке мигает оранжевым. Снегопад закончился. Замечаю телефонную будку, спешу к ней. Прямой номер Витька я помню наизусть.

‑ Да, – отрывисто бросает он.

‑ Привет.

‑ Артамон! – голос у моего друга детства искренне радостный. – Ты где?

‑ В Караганде. Это Казахстан.

Витек смеется.

‑ Приколист! Ты чего затихарился? Все на мази, все идет по плану. Давай, звони Хазару, они тебя ждут.

Молчу, лихорадочно соображая, что говорить. Такого поворота я не ожидал. Получается, что, во‑первых, у Гумилева все получилось и Витек уверен, что тот, как выражаются бандиты, «зажмурился». А во‑вторых, Галимый ничего не знает о побоище в Надиной квартире и думает, что я в Москве. Н‑да, плохо в его бригаде со связью.

С горечью думаю: «А соседи, выходит, так ментов и не вызвали. Слышали стрельбу, знают, что в квартире живет женщина с детьми – и никто не позвонил. Ну и люди… Ну и время…».

‑ Эй! – окликает меня Витек. – Уснул, что ли?

‑ Здесь я.

‑ Давай, по бырому. Хазар уже кипешует, что ты слился.

‑ Витя, а чего мне Хазар?

‑ Ну‑у… – тянет он. – Бабки получишь, то, се…

«А ведь я ему больше не нужен! И Хазар наверняка должен просто меня убрать, – догадываюсь я. – Ну‑ка, ну‑ка, а если сделать проверочку…»

Катаю пробный шар:

‑ Слышь, а я ведь из Канаша звоню. В Казань еду.

‑ На кой? – вырывается у Витька.

‑ Мы же с тобой… ну, договаривались… А Хазара твоего я не знаю.

Теперь уже молчит Витек. Неужели я прав? Неужели…

‑ Артамон, швыдкий ты, как понос, – в голосе моего друга слышатся неприятные нотки. – Так дела не делаются. Ладно, для первого раза замнем. Ты когда будешь?

‑ Через четыре часа.

‑ Ага. Давай так: подгребай к шести вечера на вторые Горки, где трамвайное кольцо.

Я тупо смотрю на исцарапанный металл телефонного аппарата, невесело улыбаюсь. Место для встречи Витек выбрал аховое – глушь, окраина. Теперь мне все ясно. Но этот кон надо довести до финала, и я «кошу под дурачка».

‑ Ладно. Бабки привезешь?

‑ Привезу, не бзди, – уверенно говорит Витек.

Я вешаю трубку, дышу на заледеневшие руки. Вот, оказывается, как все просто… Человек, с которым мы дружили все детство, который много раз бывал у меня дома, который ел борщи и котлеты, приготовленные моей матерью…

Гнида!

Все сомнения по поводу того, правильно ли я поступаю, рассеиваются окончательно. Выхожу из телефонной будки. Надя с детьми стоит у края тротуара. Рядом – серая «Волга» с шашечками. Глубоко вдохнув, выпускаю в морозный воздух струю пара. Пора ехать.

В аэропорту полно народу. Из‑за снегопада несколько рейсов отменили, но как раз к нашему приезду погода улучшилась, полосу расчистили и самолеты «встали на крыло». Надя несколько раз успевает сказать, что очень благодарна и что боится за детей. Я ее успокаиваю, как могу. Настроение паршивое. Скорее бы все закончилось…

Лучше всех чувствуют себя дети. Я сказал им, что они с мамой отправляются в путешествие. Неля мало что поняла, но, видя радость Артемки, тоже начала хлопать в ладоши и кричать: «Уля, уля!».

Протиснувшись через толчею в зале ожидания, идем к кассам. Все проходит гладко. Билеты до Ленинграда, который теперь называется Санкт‑Петербургом, мы покупаем без проблем. До вылета чуть больше часа, регистрация уже началась. Я вручаю Наде конверт с деньгами, адрес знакомых Гумилева в Хельсинки и объясняю, как ей следует пересечь границу. Артемка с Нелей бегают вокруг нас, играя в догонялки.

‑ Артем, – Надя заглядывает мне в глаза. – Что теперь будет?

‑ Все будет хорошо, – я стараюсь говорить как можно увереннее.

‑ Ты знаешь… – она вздыхает. – Мне Женька звонил…

‑ Какой Женька?

‑ Какой‑какой…

‑ Бики, что ли?

‑ Ну да. Как раз перед тем, как эти пришли.

‑ И что?

‑ Артем, он разводится.

‑ То есть? Погоди, погоди… Да‑а‑а?! – я смеюсь. – Быстро это у них там…

Надя тоже улыбается, первый раз за все это время.

‑ Он сказал, что модель в суд подала. Ну, якобы, он ей изменял.

‑ А он изменял?

‑ Откуда я знаю, Артем!

‑ А тебе?

‑ Что «тебе»?

‑ Тебе он изменял?

Надя прячет глаза.

‑ Я не знаю…

Да, за все эти годы врать она так и не научилась. Я догадываюсь, чем закончится ее рассказ о звонке Бики, и догадка моя оказывается верна.

‑ Артем, он плакал!

‑ Сочувствую.

‑ Он хочет увидеть детей. И меня.

Молчу.

‑ Я ему ничего не ответила, ни «да», ни «нет». Сказала, что подумаю дней пять. А потом начался этот кошмар… Что ты молчишь, Артем?

‑ А что я должен делать? Благословить тебя?

‑ Ну, мне важно, чтобы ты знал… чтобы…

‑ Надя, – я говорю ласково, но твердо. – У тебя своя жизнь. Я появился в ней случайно – и принес гору проблем. И я уйду, исчезну, чтобы такого больше не было. Не надо оглядываться на меня.

– Артем…

‑ Подожди! Если ты решила вернуться к Бики – возвращайся. Из Хельсинки, кстати, это будет сделать намного проще. Ты знаешь, как звонить ему в Лондон?

‑ То есть ты не против? – глаза Нади наполняются слезами.

Это слезы облегчения. И мне вдруг тоже становится легко. Большая‑пребольшая проблема решилась сама собой. Ну, точнее, частично ее решил я. А частично – все тот же пресловутый фатум.

Мы прощаемся у стойки регистрации.

‑ До свидания, Артем.

‑ Прощай, Надя!

Она берет Нелю за руку. Артемка выворачивается, подбегает ко мне, протягивает ручонку.

‑ До свидания, дядя А‑тем! Мы едем к папе!

Я со всей серьезностью пожимаю теплую ладошку.

‑ До свидания, тезка! Передавай папе привет.

Надя улыбается. Девушка в темно‑синей форме лишенным эмоций голосом торопит ее:

‑ Женщина, проходите на посадку!

Я поднимаю руку в прощальном жесте. Все, эта часть моей жизни завершена.

Стою у окна на четвертом этаже аэропорта, провожаю глазами взлетающий самолет. Когда он исчезает за серыми облаками, спускаюсь вниз, захожу в туалет. Морщусь от сильного запаха хлорки, жду у писсуара, когда освободится раковина. Люди входят, выходят. Никто ни на кого не обращает внимания.

Достаю из внутреннего кармана припасенные еще в Москве станок, тюбик крема для бритья и помазок. Смотрю на отражение в зеркале. Прощай, борода. Ты свое отслужила.

Избавляюсь от растительности на лице. Захожу в кабинку. Норковую шапку оставляю на сливном бачке – кому‑то будет подарок. Выворачиваю пуховик, отстегиваю длинные полы и ногой утрамбовываю их в мусорную корзину. Натягиваю на голову вязаную шапочку с лихой надписью «Go!».

Ловлю себя на мысли, что действую, как заправский шпион из фильма. Хотя… в сущности, я и есть агент, только не иностранной разведки, а серебряной фигурки, висящей у меня на шее. Чужой человек в чужой стране. Вспоминаю, что видел на книжном развале в Москве незнакомую мне книгу Хайнлайна, чьих «Пасынков Вселенной» в журнале «Вокруг света» мы в старших классах зачитывали до дыр. Зря не купил.

Ладно, к черту лирику. Менты и люди Галимого будут искать мрачного бородача в синем пуховике и меховой шапке. А его уже нет. Есть гладко выбритый, молодой, спортивный парень в серой дутой куртке. Он‑то и поедет в Москву – навстречу новой жизни.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Проходная пешка

 

Железнодорожный вокзал в Казани – старое здание из красного кирпича, построенное в разухабистом купеческом стиле. Башенки, окошечки, арочки, карнизики. Музей кирпичной кладки.

Народу полно, а билетов на Москву нет. Никаких. Очередь у касс негодует. Полная женщина в песцовой шубе высоким голосом кричит о мафии, которая все скупила. Ей поддакивает тощий мужичонка в очках. Негодование распространяется в толпе, как огонь по сухой траве. По общему настрою понятно – попахивает бессмысленным и беспощадным пассажирским бунтом.

Одинокий милиционер у дверей начинает нервничать. Появляется дежурный по вокзалу. Звучат обычные в такой ситуации слова про «напряженный пассажиропоток» и «все уедете, граждане, не волнуйтесь».

Ага, уедете… Когда на горе свистнут. А мне надо сегодня, сейчас. Дело к вечеру. Ночевать негде. Зря я не полетел на самолете. С другой стороны, куда бы я дел оружие – трофейный «Макаров» и ТТ, который так и не нашел времени выбросить? Да, от старого ствола надо избавляться. Но это потом. А сейчас во что бы то ни стало необходимо сесть на поезд. Любой – скорый, пассажирский, прямой, проходящий…

Выбираюсь из возмущенной толпы, где каждый что‑то говорит или кричит, но никто никого не слушает, на перрон. Первая платформа пуста, на второй стоит какой‑то состав. Бывшая когда‑то белой, а теперь покрытая копотью табличка на ближайшем – седьмом – вагоне извещает: «Тында‑Москва». У открытой двери вагона топчутся, посмеиваясь, две проводницы. Обе в возрасте, за пятьдесят, форменные шапочки одеты с кокетливой небрежностью. Все ясно. Железнодорожные зубры, точнее зубрихи. В штабном вагоне только такие и ездят.

Подхожу.

‑ Здрассте. Мне очень нужно в Москву. За ценой не постоим.

Они замолкают, оценивающе разглядывают меня, прикидывая перспективы.

‑ В СВ есть одно место, – наконец роняет та, что постарше.

‑ Годится.

Проводницы переглядываются. Они явно не ожидали, что я соглашусь.

‑ Это будет стоить… – и старшая называет цену.

Ого! От самолета отличается совсем чуть‑чуть. Ну да сейчас мне не до экономии. Достаю деньги.

‑ Пятое купе, – женщина кивает на вагон. – Через минуту отправляемся.

Полученные купюры в ее руках исчезают мгновенно и неизвестно куда. Акопян в юбке да и только.

В вагоне пахнет кофе и пылью. Ковровая дорожка на полу, зеленые занавесочки, чьи‑то дети балуются с откидными сидениями. Вот и мое купе. Отодвигаю дверь. Попутчик читает газету «Коммерсантъ». Наверное, какой‑нибудь новый русский – так, по‑моему, теперь называют коммерсантов. Я вижу только его ноги, обутые в теплые войлочные тапочки. Судя по всему, он вошел незадолго до меня – на воротнике черного пальто, висящего на вешалке, еще не высохли капельки воды от растаявших снежинок.

Здороваюсь, запихиваю сумку под полку, снимаю куртку. В купе тепло, даже жарко. Состав трогается. За окном проплывают вокзальные огни, доносится невнятный голос дикторши, объявляющей, что наш поезд отправился в путь.

‑ Таки мир полон идьетов! – сообщает мне из‑за газеты попутчик подозрительно знакомым голосом. – Ви только послушайте: «Экзотическая кража в Санкт‑Пэтербурге. Носорог лишился предмэта своей гордости. Необычное хищение зафиксировали сотрудники пэтербургской милиции. По словам сотрудников пресс‑службы ГУВД, нэизвестный вор, воспользовавшись тем, что помещэния городского зоологического музэя практически не охраняются, через крышу проник на второй этаж пристройки музэя. Там он отпилил рога у чучела африканского носорога, после чего разбил окно и скрылся. Сотрудники музэя считают, что рога похищены для применения в мэдицинских целях – истолченные в порошок они используются для лечения импотэнции. Однако в таком случае вору можно только посочувствовать. Дэло в том, что похищенные рога чучела носорога в целях сохранэния были пропитаны консервантами. Употреблэние порошка из этих рогов может быть опасно для жизни. По факту кражи возбуждено уголовное дело». Это же срэдневековье! Дикость, варварство!

‑ Здравствуйте, Соломон Рувимович! – я улыбаюсь. – Мы с вами прямо как нитка с иголкой.