Я почувствовала себя поистине удивленной, когда Кристиан предложил вывезти меня куда‑нибудь, но когда он появляется около моего шкафчика после учебы на следующий день, часть меня начала сомневаться, и я не знаю, почему. Может быть, из‑за уверенного взгляда, которым он смотрит на меня сейчас, и теплых бликов золота в его глазах.
– Ты готова? – спрашивает он.
Я кивнула, и мы вышли наружу, на солнечный свет. Здесь нет ни единого следа присутствия Семъйязы. Папа, должно быть, хорошо напугал его, потому что мама вдруг совершенно нормально начала вести себя с Джеффри, да и я смогла выйти из безопасности освященной земли.
Кристиан отпирает свой грузовик, и я забираюсь внутрь. Стараюсь не сканировать окрестности в поисках Такера, пока мы выезжаем со стоянки. Он позвонил мне вчера ночью, и мы попытались поговорить о моем отце, но ни один из нас не знал, что сказать. Я не могу прийти сразу и сказать ему, что мой отец ‑ ангел, хотя он, наверное, уже догадался. Это будет слишком опасно для него, ведь знание об этом ‑ лакомый кусочек, который Семъйяза с радостью захочет вырвать из его головы. Чем меньше он знает, тем безопаснее для него, осознала я. В любом случае, он не должен быть здесь, ведь у него завтра конкурс на родео, и он покинул школу раньше, чем обычно, чтобы попрактиковаться. В школе же Такер был поглощен мыслями. Он не спрашивал меня ни о чем.
Кристиан свернул на грунтовую дорогу, которая огибает склон горы за городом. Я увидела знак, который заставил меня вытянуть шею, чтобы прочитать, что на нем написано.
«КЛАДБИЩЕ АСПЕН‑ХИЛЛ»
Неожиданно все внутри меня как будто превратилось в камень.
– Кристиан…
– Все хорошо, Клара. – Он повернул в сторону от дороги и припарковал грузовик. Открыв дверь, он спрыгнул вниз и повернулся, чтобы посмотреть на меня.
– Доверься мне, – произнес Кристиан, протянув мне руку.
Я чувствовала себя, словно двигаюсь в замедленной съемке, кладя свою руку в его и позволяя вытянуть себя c его стороны грузовика.
Здесь красиво. Зеленые деревья, шепот осин, вид на далекие горы.
Я не ожидала, что это место будет таким прекрасным.
Кристиан увел меня с дороги в сторону леса. Мы шли мимо могил, большинство из которых ‑ стандартные куски мрамора с простыми надписями имен и дат. Ничего интересного. После мы увидели лестницу, расположенную в середине леса, с длинными, окрашенными в черный цвет металлическими перилами. Мое сердце подпрыгивает к горлу, когда я вижу её. Давящие, серые блики застилают глаза. То же самое я испытывала, в прошлом году, прежде чем увидела свое видение. Я закусила губу так сильно, что почувствовала привкус крови. Но я не переношусь в день похорон моей мамы, а остаюсь здесь. С Кристианом.
– Сюда, – говорит он, слегка дергая меня за руку и уводя на этот раз не на гору, не к тому месту, где находилось отверстие, вырытое в земле и куда опускали на похоронах мою мать, а через склон ‑ к маленькой белой мраморной скамье, обрамленной осинами, рядом с которой посадили куст роз, давший одну идеально‑белую розу.
Кристиан видит эту розу и смеется, отпуская мою руку.
– Ты ведь говорил, что этот куст никогда не цветет, – сказала я, глядя на надпись на скамейке.
«ЛЮБЯЩАЯ МАТЬ, ПРЕДАННАЯ СЕСТРА, ВЕРНАЯ ПОДРУГА»
Рядом на земле расположена мемориальная доска, представляющая собой простой белый прямоугольник с надписью: «БОННИ ЭЛИЗАБЕТ ПРЕСКОТТ». И гравюра розы. Ни даты рождения, ни даты смерти, отсутствие которых мне кажется странным, но, даже если Бонни и была среднего возраста, свойственного кровному ангелу, когда умерла, то ее дата рождения определенно вызвала бы у некоторых удивление.
– Этот куст не цветет, – отвечает Кристиан. – Сегодня это произошло в первый раз.
Он делает глубокий вдох и слегка прикасается к розе. А затем смотрит на меня. В нем так много эмоций в этот момент, а я инстинктивно пытаюсь закрыть дверь между нами. Их слишком много, и я все еще могу увидеть их на его лице. Он хочет что‑то сказать мне, нет, он нуждается в том, чтобы озвучить это для меня.
– У моей матери были прекрасные волосы, – сказал он.
Ладно, не совсем то, что я ожидала услышать.
– Она была светлой блондинкой с волосами цвета кукурузных стебей. Я привык смотреть, как она расчесывала их. Она сидела за туалетным столиком в своей спальне и расчесывала их, пока они не начинали блестеть. У нее были зеленые глаза. А еще она любила петь. Она пела все время. Она ничего не могла с собой поделать.
Он сел обратно на скамейку. Я стояла там в течение минуты, наблюдая за тем, как он блуждал в воспоминаниях о своей матери.
– Я думаю о ней каждый день, – сказал он. – И я скучаю по ней. Каждый. Божий. День.
– Я знаю.
Он серьезно посмотрел на меня.
– Я хочу, чтобы ты знала, я собираюсь быть там. Когда это случится с тобой. Я буду на твоей стороне все время, если ты разрешишь мне. Я обещаю тебе это.
Люди в последнее время дают мне много обещаний. Я киваю. Я села на скамейку рядом с Кристианом и любовалась видом на горы, где только я могу разглядеть белый пик Гранд Титона. Ветер вздымал мои волосы, сдув их на плечо Кристиана.
Это самое красивое место для кладбища. Здесь тихо, оно отдалено от жизни и всех его забот, но все же связано с ней. С видом на город. Присматривая за нами. Я думаю, это идеальное место для тела мамы, для ее отдыха, и в этот момент, когда я представляю ее здесь как нечто иное, чем повторяющийся кошмар – впервые я представляю, что произойдет после того, как она умрет. Ни похороны или могилы, или вещи из моего видения. После. Мы собираемся оставить ее здесь, и это правильно. Когда это произойдет, мы оставим ее тело отдыхать здесь, в этом прекрасном месте, рядом с матерью Кристиана. Я буду приходить сюда в то же время, что и он, и возлагать цветы на ее могилу.
Кристиан вновь скользнул своей рукой в мою.
– Ты плачешь. – Я поднимаю свободную руку к своей щеке ‑ он прав.
Я плачу. Но это хорошая разновидность слез, я думаю. Может быть, это означает, что я отпускаю.
– Спасибо, что привел меня сюда, – сказала я.
Тогда‑то он и сказал:
– Клара, есть кое‑что, что мне нужно сказать тебе. – Он встал.
Он держит меня за руку и встает передо мной. Во второй половине дня солнце пробивается сквозь его волосы, и создают золотую окантовку вокруг него. Я искоса смотрю на него, в его глаза.
– Твой отец ангел, а твоя мама Димидиус, – говорит он, – которые превратили тебя в Трипла.
– Откуда ты вообще знаешь, как это? – задохнулась я.
Я думала, что это был, своего рода, супер секрет.
– Мой дядя. Когда мне было десять, он усадил меня, и рассказал мне все о Триплах, насколько они редки ‑ он полагает, что есть всего семь Триплов, когда‑либо ходивших одновременно по земле, ‑ и насколько они сильны. Насколько они должны быть защищены, любой ценой. – Это то, что он хочет ‑ изумилась я, ‑ чтобы защитить меня? Это, то самое я‑всегда‑буду‑здесь‑для‑тебя в реальности? Это его цель ‑ быть наподобие моего охранника?
– Я ждал месяцами, чтобы сказать тебе это, – говорит он. – Я думал, что это в один прекрасный момент вырвется из меня, как в «Чужих».
– Подожди, – говорю я. – Ты столько ждал, чтобы сказать мне что? Что я ‑ Трипл?
–Я знаю с тех пор, как был организован «Ангельский клуб». – Он проводит рукой по своим волосам, делая долгий вдох. – Но я подозревал это с пожара. – Я смотрю на него. Как он мог узнать, что я ‑ Трипл раньше меня собой?
– Я никогда никому это не рассказывал, – говорит он. – Мой дядя вбивал это в мой мозг снова и снова: никто не должен знать. Никто. Даже другие кровные ангелы. Особенно ангелы других кровей – это само собой разумеется. Он сказал, что никто, ну, ты понимаешь – нет ни одного, кому мы можем доверять.
Его рука напряглась в моей.
– Но он не прав, – свирепо говорит он. – Какую бы ты мысль не высказал, все не так, когда у тебя есть секреты. Ты не сказала Такеру, когда думала, что он умрет. Для этого нужна стойкость. Ты такая сильная, Клара, ты даже не знаешь, насколько. Ты удивительна. Ты красивая, и храбрая, и саркастичная, и веселая, и я думаю…– Он вздохнул. – Мои видения продолжают говорить мне, снова, снова и снова, что я могу доверять тебе. Я могу тебе доверять.
Что‑то изменилось в его лице. Он собирался сказать мне. Он собирается пустить предостережение на ветер и оставить это там.
– Моя мать была Димидиусом. Она была красива, так невероятно красива, что иногда было больно смотреть на нее. Как и на тебя. Почти двадцать лет назад она была соблазнена Стражем, который думал, что может собрать самых красивых кровных ангелов по всему миру. И так все это закончилось у нее на мне.
У меня было много бомб, сброшенных на меня в этом году, на мой взгляд ‑ сокрушительные откровения на всю оставшуюся жизнь. Но ничего, подобного этому, тому, как Кристиан смотрел меня своими блестящими зелено‑золотистыми глазами, глазами его прекрасной матери, говорящие мне, что его отцом был Черное Крыло.
– Ты тоже Трипл, – прошептала я.
– Да. – Облегчение было в его голосе. – Ты не видишь, что это значит? – он не произнес этого, но я знаю.
Мы принадлежим друг другу. Мы оба очень редкого вида. Предназначенные следить друг за другом, что означает взяться за руки и идти нога в ногу, через огонь, через смерть, предназначенные для охраны и защиты, и…
Я чувствую, что падаю с большой высоты прямиком на землю, и в то же время утопаю в глубоком бассейне, изо всех сил плывя к поверхности, мои легкие разрываются от нехватки воздуха.
Он рывком ставит меня на ноги.
– Сначала я не знал, что чувствую по этому поводу. Я не хотел быть принужден, понимаешь? Я хотел, чтобы это был мой выбор. Но каждый раз, когда я рядом с тобой, это ощущается правильно, – говорит он. – Я чувствую себя сильнее. Даже смелее. Я чувствую внутри себя торжество, эта сила распространяется во мне. Я чувствую так, будто могу сделать все, что угодно. Вместе с тобой. – Я хочу, чтобы он прекратил говорить.
Я хочу, чтобы лес перестал вращаться вокруг меня, хотелось бы выйти за пределы своего тела прямо сейчас и спросить себя: «Так что ты, Клара, думаешь обо всем этом?»
И я не знаю.
‑ Думаю, я люблю Такера.
Его взгляд отрезвел.
– Я знаю.
– Знаешь?
– Я любил Кей. Что бы обо мне не говори, я любил ее. Какая‑то часть меня до сих пор это делает. Мой дядя говорит, это потому что она была моей первой любовью. Он говорит, что мы никогда больше не ощутим такое впервые.
Правильно. Но Такер не просто моя первая любовь. Он ‑ мое настоящее.
– Я должен выбрать, – говорит Кристиан. – В прошлом году, когда я начал понимать, что мое видение было больше, чем поиск и спасение какой‑то там таинственной девушки.– Уголок его рта на мгновение дернулся вверх.
Я. Его таинственная девушка.
– Когда видение показало мне, как это должно было быть ‑ то, как мы взялись руки, и….коснулись, и что я чувствовал в тот момент, ‑ я понял, что мне нужно выбирать. Это не было справедливо по отношению к Кей. Поэтому я и порвал с ней. – Он закрыла на секунду глаза, и я уловила намек на смятение, что он еще что‑то чувствует, когда думает о Кей.
Должно быть что‑то, что я не увидела в этой девушке. Должно быть.
– Я должен был выбрать, – сказал он снова. – И это было не так, будто мне пришлось выбирать между тобой и Кей; я едва ли знал тебя тогда. Я должен был выбрать, кем собираюсь стать. Но теперь… Клара, я думаю…
– Мне нужно идти, – сказала я, внезапно отстраняясь от него. – Я не могу обдумывать. Я не могу выбирать. – К моему недоумению, он улыбается – этой абсолютно милой, греховной улыбкой, которая посылает стаю бабочек, ударяя прямо поддых.
– Что? – требую я. – И что теперь?
– Ты не уйдешь, – говорит он. – Посмотри на меня. У меня было видение и этого места тоже. – Это остановило меня от дикого, трусливого (как он может думать, что я смелая?) отступления назад, к дороге.
Я повернулась. Он все еще стоит у могилы своей матери, руки в карманах джинсов, глядит на меня с таким жаром в глубине глаз, что дрожь проделывает путь от моей головы до самых ног.
– У тебя снова новое видение? – спрашиваю я.
– Прямо здесь. – Он идет ко мне, его широкие шаги целенаправленно преодолевают траву. – Прямо сейчас. Я видел его в течение недели, и это происходит прямо сейчас. – Он останавливается передо мной. – Это то место, где я тебя поцелую, – говорит он.
Тогда, когда мы под качающимися соснами, дрожащими осинами на Аспен‑Хилл, на закате солнца в поздний весенний день, с пением птиц над нашими головами, со следами недавних слез, все еще не высохших на лице, и со слабым запахом розы в воздухе, Кристиан Прескотт целует меня в первый раз. Он тянет меня за собой.
Я никогда, если буду жить все сто двадцать лет, не смогу забыть его вкуса. Это не то, что я могу описать, это просто Кристиан, несколько сладкий и полный специй – и в этот момент это ощущается абсолютно правильно. Его и мой огонь сочетаются, и это лучше, чем любой лесной пожар, жарче, чем самый горячий уровень пламени. Любые стены, которые я пыталась построить между нами ‑ обрушились. Его сердце тяжело билось под моей ладонью. Он не солгал мне прямо сейчас. Это его видение, его мечта действительно сбывается, и все это, как он и думал, осуществилось. Даже более того. Я больше, чем он мог надеяться, когда‑либо мечтать. Его таинственная девушка. Девушка, которую он мог только грезить найти.
И теперь я принадлежу ему, как если бы и он всегда принадлежал бы мне.
Именно эта мысль возвратила меня обратно. Я отшатнулась назад, разрушая контакт между нами с мучительным усилием воли.
– Я не твоя, – выдыхаю я ему и затем бегу.
Потому что если я останусь еще хоть одну секунду, я поцелую его снова. Я выберу его.
Так что я несусь прочь, смахиваю слезы, двигаясь через кладбище Аспен‑Хилл, как если за мной гонится черт, и затем лечу, не заботясь о том, увидит ли меня кто‑нибудь летящей, подобно падающей звезде в небе, прямо к дому.
ГЛАВА 18. МОЯ ЗАМЕНА
На следующий день я не иду в школу, и никто меня в этом не упрекает.
После школы мне звонит Анжела.
‑ Извини, ‑ первое, что она говорит. – Я очень, очень, ужасно извиняюсь, хорошо? Было глупо тебе завидовать. Мне так жаль.
Она думает, я прогуляла школу, чтобы не встречаться с ней.
‑ Все нормально. Я не должна была тебя читать. В какой‑то степени ты заслуживаешь того, что получаешь, когда читаешь чьи‑то чувства в твой адрес.
‑ Все равно, это было плохо. Я не должна была этого чувствовать.
‑ Мы не всегда можем контролировать свои чувства, ‑ говорю я ей. Господи, вчера как раз был идеальный пример. – Эй, я тоже иногда тебе завидовала. А вся эта история с моим отцом стала огромным сюрпризом. Ты только наполовину человек.
Последняя фраза была шуткой. Но она не смеется.
‑ Так…ты прощаешь меня? – спрашивает она. Странно слышать, что Анжела может быть уязвимой, потом что она всегда такая сильная. Это открывает мне крохотное окошко в ее мир, в котором я – ее единственный настоящий друг. Если она перестанет со мной общаться, она останется совсем одна.
‑ Конечно. Проехали, ‑ говорю я ей.
Она вздыхает. Облегчение. – Не хочешь зайти?
‑ Не могу. Я должна сегодня кое‑что сделать.
Я собираюсь увидеться с Такером.
Региональные школьные соревнования по родео проводятся в этом году на родео‑арене Джексон Холла, это один из немногих раз в году, когда команда выступает дома. Владелец Джей Хупер, стоящий на входе, отмахивается от меня, когда я пытаюсь купить билет. Я уже и забыла, что он тоже полу‑ангел.
‑ Потому что ты ребенок Мэгги, ‑ говорит он.
Я не спорю.
Выбираю место в задней части трибуны. Я знаю, что не должна здесь находиться, не должна быть вне дома в такое время, когда больше никто не знает, где я. Но мне хочется увидеть Такера. Часть меня уверена, что если я просто буду смотреть на него, я смогу разобраться в себе. Я буду знать.
Я слежу за родео с самого начала, открываемого соревнованием по связыванию бычка[46], но не могу сосредоточиться.
Со вчерашнего дня я тону в море собственной вины, и мне действительно кажется, будто я под водой.
Голос комментатора звучит приглушенно. Взгляд затуманен. Я пытаюсь сделать вдох, и рот наполняется виной.
Я позволила Кристиану поцеловать меня. Я все еще чувствую покалывание на губах, его вкус.
Эта мысль причиняет физическую боль. Это не может происходить со мной, думаю я. Я не могу быть той девушкой, что крутит с другим, имея такого сильного, чудесного, замечательного, любящего, честного и невероятно веселого, горячего и умопомрачительного, надо‑быть‑дурой‑чтобы‑ему‑изменять парня.
Я стону и закрываю глаза. Это все о Такере, и даже больше. Я чувствую себя, как та пустая пивная банка под трибуной.
Я слышу, как называют имя Такера. Люди на трибунах начинают кричать и гикать. Затем он, верхом на Мидасе, показывается в воротах и пускается в погоню за черно‑белым теленком. В руках у Такера петля лассо, почти нежно он раскручивает его над головой, раз, два, три, и, наконец, отпускает его.
Оно обхватывает теленка точно вокруг шеи. Такер соскальзывает со спины Мидаса, бежит к теленку, с другой веревкой, зажатой в зубах, умело валит теленка в грязь и связывает ему ноги. Все это занимает не более двух минут, может, даже меньше. Дело сделано. Он машет толпе.
Мои глаза наполняются слезами. Кажется, что сегодня я только и делаю, что плачу, но я не могу остановиться. Он так прекрасен, даже покрытый пылью и грязью, потный от напряжения, он самый прекрасный парень в мире.
Возможно, Кристиан был прав. Мы принадлежим друг другу. Это сложно отрицать. Он – мое предназначение, как минимум, его часть.
Но мой выбор – Такер. Я люблю его. И этого не изменить.
Мне нужны были ответы, и теперь я близка к тому, чтобы их получить. А теперь нужно уходить, пока он не заметил меня и не увидел вину, которая буквально написана у меня на лбу.
Толпа вокруг меня снова бушует, когда объявляют время. У него хорошие результаты. Даже, несмотря на весь эмоциональный хлам, давящий на меня, я чувствую гордость за него.
Я встаю и направляюсь к краю трибун, затем быстро спускаюсь по лестнице. Почти выхожу.
Но вдруг кто‑то громко выкрикивает что‑то в поддержку Такеру с первых рядов. Это девушка.
И что во всем этом заставляет меня остановиться.
У меня уходит секунда, чтобы вычислить ее: девушка в ковбойской одежде, белой рубашке на пуговицах, со звездочками на плечах, белых джинсах с бахромой и белых ботинках. Длинные рыжие волосы струятся по спине идеальными завитками. Она смотрит на Такера с таким жаром в глазах, что меня тут же выворачивает наизнанку.
Должно быть, я ее знаю. Она кажется мне знакомой – конечно, она ходит в нашу школу – и тут меня озаряет. Это Элисон Лоуелл. Одна из тех девушек, что были с Такером на выпускном в прошлом году. Она сидела рядом со мной, когда в тот вечер он развозил нас по домам, миниатюрная рыженькая в темно‑синем платье.
Не делай этого, Клара, говорю я себе. Не читай ее.
Но я не сдерживаюсь. Я опускаю стены, совсем чуть‑чуть, и мысленно тянусь к ее разуму. Я чувствую то же, что она. И мне это не нравится.
Потому что ей тоже кажется, что он прекрасен. Рядом с ним ее ладони потеют, а голос становится унизительно тонким. Но он всегда добр к ней. Он очень добр, что большая редкость для такого потрясающего парня, и она это знает. Кажется, он даже не подозревает, насколько он привлекателен. Она вспоминает их танец, его загрубевшую, мозолистую ладонь, которой он держал ее руку, пока они танцевали ту‑степ, другая его ладонь покоилась у нее на талии. Ей казалось, что она лопнет от счастья. Его глаза – голубые, как васильки.
Она пишет его имя на полях тетради на уроках испанского. Есть миллион вещей, которые ей хотелось бы сказать ему.
Megustas. Ты мне нравишься.
Но она знает, что это лишь мечты. Он никогда не смотрел на нее. Он даже не видит, что она стоит здесь. Если бы только он увидел ее, и желание, которое накрывает ее в этот момент, причиняет мне физическую боль. Если бы он только открыл глаза.
‑ Покажи им, Такер! – кричит она, поддерживая его.
Я пячусь от нее, измотанная, кружится голова. Мы с ним столько раз шутили о маленькой мисс Элисон Лоуелл. А все это время она действительно была влюблена в него.
Я внимательно рассматриваю ее. Первое, что бросается в глаза – это ее рыжие волосы, натуральная, солнечная медь, ничего общего с тем кошмаром, что был в прошлом году у меня на голове, ее цвет – цвет нового пенни.
Она тоненькая, как ива, но мне кажется, что у нее есть мышцы. Это все влияние свежего воздуха и регулярных упражнений. Она сильнее, чем кажется. Бледная, молочно‑белая кожа покрыта веснушками, но ей идет. Коралловые губы.
Выразительные карие глаза.
Она хорошенькая.
И она принимает участие в скачках. И она из этих мест, может, хочет здесь остаться. Она обычная девушка. Рыженькая. Он любит рыженьких. А она любит его.
Может, не появись я в школе прошлой зимой, в тот вечер он увидел бы ее в выпускном платье. Может, они бы поговорили. Возможно, он бы даже начал называть ее морковкой.
Она как равноценная замена мне.
Не могу дышать. Я направляюсь к выходу. Теперь я сбита с толку больше, чем когда‑либо.
Но, проталкиваясь через толпу, прежде чем уйти, я оборачиваюсь бросить последний взгляд на Такера на Мидасе, который опять вернулся на арену, но могу различить лишь его голову, шляпу и серьезные глаза, когда он пришпоривает коня назад к воротам.
Этим вечером я сворачиваюсь рядом с мамой, и мы вместе смотрим домашнее видео. Отец приходит время от времени, и смотрит с нами с немного печальным выражением лица, видя доказательства своего отсутствия. Затем он уходит. Я никогда не знаю, куда он отправляется, когда его нет дома. Он просто пропадает.
Сейчас мы смотрим видео с пляжа. Мне около четырнадцати. Это было незадолго до того, как мама привезла меня в Баззардс Рутс и рассказала мне об ангелах. Здесь я обычная девчонка, гуляющая по пляжу и разглядывающая горячих сёрферов. Мне даже неловко от того, как я выдаю себя, когда мимо проходят крутые парни. Я пытаюсь казаться утонченной, откидываю голову, чтобы покрасоваться своими волосами, иду по пляжу с грацией танцовщицы. Я хочу привлечь их внимание. Но когда мы втроем, мама, Джеффри и я, я веду себя как маленький ребенок. Плещусь в воде, бегаю с Джеффри по песку, строю замки и разбиваю их. В какой‑то момент я забираю у мамы камеру, чтобы снять ее. На ней белая струящаяся накидка поверх купальника, широкополая соломенная шляпа и большие очки. Она выглядит такой энергичной, такой здоровой. Она присоединяется к нашей игре, смеется, бегает по пляжу, ловя набегающие волны. Забавно, как люди меняются, и ты забываешь, какими они были раньше. Я уже забыла, какой она была красивой, хотя она все еще красива. Но это не одно и то же. Тогда в ней была энергия, несокрушимый дух, тот свет, что никогда не гас.
Сейчас она затихла. Я думаю, она могла заснуть, но она произносит: ‑ Это был мой самый счастливый момент, именно этот.
‑ Даже без папы? – спрашиваю я.
‑ Да. Вы двое делали меня такой счастливой.
Я предлагаю ей мой пакет с попкорном, но она качает головой. Она совсем перестала есть. Кэролин может ее заставить сделать лишь несколько глотков воды, если повезет, и съесть несколько ложек шоколадного пудинга. Это напрягает меня, потому что живые люди должны есть. Это значит, что она больше не жива.
‑ Думаю, это было и моим самым счастливым моментом, ‑ говорю я, глядя на свое улыбающееся лицо в кадре.
До видений. До предназначения. До пожаров. До выбора, который я не готова сделать.
‑ Нет, ‑ говорит мама. – Твое самое счастливое время еще наступит.
‑ Откуда ты знаешь?
‑ Я видела это.
Я сажусь и смотрю на нее. – Что ты имеешь в виду?
‑ Все свою жизнь я вижу кусочки будущего, в основном, своего, как видения, но иногда и про других. Я видела твое будущее, или его версию.
‑ И что ты видела? – пылко спрашиваю я.
Она улыбается. – Ты идешь в Стенфорд.
‑ Скажи мне что‑нибудь, чего я не знаю.
‑ Тебе там нравится.
‑ Значит, Стенфорд – это эквивалент счастья? Отлично, думаю, я все поняла. Можешь подсказать мне цвет для спальни в общаге, потому что я разрываюсь между лавандовым и синим. – Да, я саркастична, может, это лишнее, когда она, кажется, пытается сказать мне что‑то важное. Но дело в том, что я не могу себе представить настоящее счастье. Не без нее.
‑ Ох, милая, ‑ вздыхает она, ‑ сделай мне одолжение, загляни в верхний ящик в шкафу. В черный.
Я обнаруживаю пыльную красную вельветовую коробочку, спрятанную между ее носков. Открываю ее. Внутри лежит серебряный браслет с подвесками, старый и немного потускневший.
‑ Что это? – никогда не видела, чтобы она его надевала.
‑ Ты наденешь его на кладбище.
Я разглядываю подвески, которые кажутся вполне обычными. Сердце. Лошадь. Пара драгоценных камней, должно быть, поддельных. Рыба.
‑ Давным‑давно он принадлежал мне, ‑ говорит она. – А теперь он твой.
Я сглатываю. – Ты не собираешься сказать мне, что всегда будешь рядом? Разве не это обычно говорят? Что ты будешь в моем сердце, что‑то типа того?
‑ Ты – часть меня, ‑ отвечает она. – А я – часть тебя. Поэтому, да, я буду с тобой.
‑ Но не по‑настоящему, мы не сможем поговорить, да?
Она накрывает мою руку своей. Она кажется такой легкой, легче, чем должна быть рука, ее кожа, как мягчайшая белая бумага. Словно ее может унести ветром.
‑ Между нами есть связь, которую ничто не сможет разорвать, ни на небе, ни на земле, ни даже в аду. Если тебе захочется поговорить со мной – говори. Я услышу. Но, возможно, не смогу ответить, или отвечу не своевременно…
‑ Потому что день – это тысяча лет…
Она ухмыляется. – Конечно. Но я услышу тебя. Каждое мгновение я буду посылать тебе свою любовь.
‑ Как? – я не в состоянии подавить слезы в голосе.
‑ В сиянии, ‑ отвечает она. – Вот где мы находим друг друга. В свете. – Я снова плачу, а она обнимает меня одной рукой и целует в макушку. – Моя дорогая, милая девочка. На тебя столько всего свалилось. Ты все так глубоко чувствуешь. Но ты будешь счастлива, детка. Ты будешь сиять.
Я киваю, вытирая слезы. Я верю ей. Затем я продолжаю и говорю следующее, что приходит в голову.
‑ Мам, ты когда‑нибудь собираешься рассказать мне о своем предназначении? – Она откидывается назад и задумчиво рассматривает меня.
‑ Мое предназначение – это ты. – Этим вечером она рассказывает мне иную версию той истории, что мы с Джеффри слышали ранее о дне землетрясения. То, о чем она не упоминала. Что, когда она увидела отца и он вытащил ее из‑под завала в ее собственной спальне, когда поднял ее на небеса, она узнала его.
‑ Он снился мне, ‑ говорит она.
‑ О чем был этот сон? – я сижу в ногах кровати, скрестив ноги, чтобы смотреть ей в глаза, когда она говорит.
‑ Поцелуй, ‑ признается она.
‑ Поцелуй? – едва я слышу это слово, на меня накатывает приступ вины. Воспоминания о губах Кристиана на моих.
‑ Да. Во сне я поцеловала его. Он стоял на пляже. – Ее взгляд устремляется к телевизору, к блестящей, перекатывающейся воде. – Я подошла к нему, взяла его лицо в ладони и поцеловала. Мы не обменялись ни словом. Только поцелуем.
‑ Ох, ‑ выдыхаю я. Так романтично. – Поэтому когда ты увидела его после землетрясения, ты узнала в нем того парня, которого поцеловала во сне.
‑ Да.
‑ И что ты сделала?
Она легко смеется, почти хихикает. – Я тут же по уши влюбилась в него. В конце концов, мне было шестнадцать, а он был…
‑ Воплощение сексуальности, ‑ заканчиваю я за нее, немного застенчиво, мы же все‑таки говорим о моем отце.
‑ Он был выдающимся образцом, да, он был таким.
‑ И что случилось?
‑ Он провел с нами три дня после землетрясения, в парке «Золотые Ворота», а в последнюю ночь я попыталась соблазнить его.
‑ И….
‑ Он бы не согласился. Он отверг меня, довольно грубо, как мне показалось. А утром его уже не было. После этого я не видела его целых три года.
‑ Ох, мам…
‑ Не жалей меня, ‑ напоминает она с небольшой улыбкой. – В результате же все получилось. Я добилась его.
‑ Но что случилось, когда вы снова встретились? Спорю, это было неловко.
‑ О, к тому времени я решила, что он мне не нужен.
У меня отпадает челюсть. – Он тебе не нужен? Почему?
‑ По многим причинам. Тогда я уже знала, что он из себя представляет. Я знала, что он захочет на мне жениться, и, хотя я и не догадывалась о последствиях, я прекрасно понимала, что это будет необычный брак. Я не хотела замуж. Я не хотела, чтобы моя жизнь была решена за меня. Наверное, это основная причина. Поэтому, когда мы снова встретились, я предельно четко объяснила ему, что больше не заинтересована.
‑ Как он отреагировал? – не могу себе представить, чтобы кто‑то смог отказать отцу.
‑ Он посмеялся надо мной. Но это не имело значения. Он не ушел. Я чувствовала его присутствие рядом со мной, хотя он иногда не появлялся годами.
‑ А что насчет твоих видений?
‑ Они продолжали мне являться.
‑ И ты просто игнорировала свое предназначение?
‑ О, нет, ‑ серьезно говорит она. – Я делала больше. Я боролась с ним. Я сопротивлялась каждой капле силы, которая во мне проявлялась. Я была не намерена позволить кому‑либо контролировать свою жизнь.
‑ Как долго? – спрашиваю я, не в состоянии вдохнуть.
‑ Хмм, шестьдесят лет, плюс‑минус.
‑ Шестьдесят лет. – Вот она я, Клара – попугай. Мне место на плече пирата. – Так вот почему ты ничего мне не говорила. Не учитывая того, что ты скрывала, что отец ‑ Интенджа. Если бы ты рассказала, что боролась со своим предназначением, вместо того, чтобы принять его, возможно, я бы сопротивлялась своему.
‑ Именно, ‑ говорит она. – Кроме того, ты и так боролась со своим. Яблочко от яблони…
‑ И они позволили тебе? Я имею в виду небеса.
‑ Да, позволили. У меня была свободная воля, и видит Бог, я ей воспользовалась вовсю.
‑ Что ты делала?
Она вздыхает. Что‑то затуманивает ее взгляд. Я чувствую намек на раскаяние. Очевидно, эта часть ее жизни не самое лучшее время.
‑ Я совершала ошибки, ‑ признается она. – Одну за одной. Я оставляла за собой целый мир боли. Я плохо распорядилась своей жизнью. Причиняла боль людям, даже тем, кого люблю. Стала экспертом по части самообмана. Я страдала, иногда просто невыносимо. И училась.
Я смотрю на нее во все глаза. – Думаешь, тебя так наказывали? За то, что не выполнила предназначение? – Она встречается со мной взглядом. – Тебя не наказывают, Клара. Но да, порой все было ужасно, и было похоже на наказание. Я бы не хотела для тебя такого. Но ты забываешь, что в конце все случилось так, как и должно было быть. В конце концов, на побережье произошел тот поцелуй.
‑ Почему ты передумала? – спрашиваю я, но, глядя на тихую убежденность у нее на лице, думаю, что знаю ответ.
‑ Я начала видеть то, что будет после поцелуя, ‑ отвечает она. – И я увидела тебя. И Джеффри. И ощутила частичку того счастливого времени.
Она снова смотрит в телевизор. Сцена поменялась. Теперь мы на тротуаре в Санта Круз. Я поедаю сахарную вату, жалуясь на то, какая она липкая, облизываю пальцы. Мама спрашивает, какая она на вкус, и в кадре остается только вата. Мелькает часть ее лица, ее нос, подбородок, губы, когда она откусывает кусочек.
‑ Ням‑ням, ‑ говорит она, причмокивая губами на камеру.
Четырнадцатилетняя Клара закатывает глаза. Но улыбается. С другой стороны тротуара кричит Джеффри: ‑ Посмотри на меня. Мам, посмотри на меня! – Не могу поверить, что когда‑то его голос был таким высоким.
Камера находит Джеффри, стоящего на тротуаре рядом с игрой «Силач». Ему двенадцать, он ужасно тощий и напоминает аиста в своей огромной кепке. Его серебристые глаза светятся от восторга. Он улыбается нам, замахивается резиновым молотом и с силой опускает его вниз. Шарик подскакивает с самого низа платформы и ударяется о колокольчик наверху. Мигают огоньки. Мигают огоньки. Начинает играть музыка.
Мой маленький братишка только что выиграл приз силача.
Владелец аттракциона выглядит удивленным, недоверчивым, как будто Джеффри мог как‑то смухлевать. Но все же протягивает Джеффри огромную плюшевую панду.
‑ Смотри, Клара, ‑ пищит запыхавшийся Джеффри, подбежав к нам. – Я выиграл его для тебя.
‑ Отличная работа, маленький мужчина! – говорит мама за кадром. – Я так тобой горжусь!
‑ Я маленький, но сильный, ‑ хвастается Джеффри. Скромность никогда не была его сильной стороной. – Я мистер Великолепный!
‑ Как ты это сделал? – более молодая Клара кажется такой же растерянной, как и парень на аттракционе, когда принимает гигантского черно‑белого медведя. Он до сих пор со мной. Сидит на верхней полке гардероба. Я назвала его мистер Великолепный. И только сейчас вспомнила почему.
‑ Хочешь, чтобы я повторил? – спрашивает Джеффри.
‑ Успокойся, дружок, ‑ нежно говорит мама. – Давай и другим дадим шанс. Кроме того, мы же не хотим хвастаться.
Камера захватывает, как она обнимает его, затем видно только голубое безоблачное небо. На мгновение шум на тротуаре затихает и можно расслышать звуки прибоя и крики чаек. Затем экран гаснет. Счастливое время закончилось.
Я поворачиваюсь взглянуть на маму. Ее глаза закрыты, а дыхание глубокое и ровное. Она почти заснула.
Я накрываю ее одеялами. Легко целую ее в щеку, вдыхая ее запах розы и ванили. Я была ее самым счастливым временем, думаю я. И кажется, после того, что она пережила на протяжении ста двадцати лет на земле, быть ее самым счастливым временем – это огромная честь.
‑ Я люблю тебя, мам, ‑ шепчу я, и даже во сне она слышит меня.
‑ Я знаю, ‑ отвечает она у меня в голове. ‑ Я тоже тебя люблю.
Позже отец выносит ее на заднее крыльцо посмотреть на звезды. Теплый вечер, сверчки выводят свои мелодии, веет легкий ветерок. Весна готовится уступить место лету.
Глядя на родителей, как они разговаривают без слов, как прикосновение отца будто придает маме сил, совершенно неоспоримо, что их любовь очень сильна.
Такая любовь переживет смерть. Но стоило ли оно того? Спрашиваю я себя. Стоило ли оно всех тех трудностей, о которых она рассказывала: страдания в разлуке, боль от того, что он может быть с ней только урывками, а затем отпускать его?
Глядя на них, я думаю, что да. Когда он легко целует ее в губы, смахивает прядь волос с ее лица, поправляет платок на ее плечах, она смотрит на него с такой истинной любовью в глазах, которую ни с чем не спутаешь. Она счастлива.
Ты будешь счастлива, сказала она мне.
Ты будешь сиять.
Мама просит поговорить с Джеффри. Он выходит на крыльцо и между ними идет продолжительный диалог. Я наблюдаю за ними из окна в гостиной. Джеффри плюхается в кресло рядом с мамой, складывает руки на коленях, глаза опущены. Я не слышу, о чем они говорят, в любом случае, это не мое дело, но я думаю, что это может быть, то же самое, что она говорила мне ранее. Мое предназначение, сказала она, это ты.
Джеффри продолжает кивать, а затем опускается перед ней на колени, натянуто обнимает ее, а я отворачиваюсь от окна. Теперь я разглядываю отца, стоящего напротив камина с бокалом красного вина. Его глаза наполнены знанием.
‑ Пришло время быть сильной, Клара, ‑ говорит он. – Уже скоро. – Я молча киваю. Затем подхожу к отцу и оказываюсь в кольце его радости, выталкивающей внезапную боль, поднимающуюся в моей груди.
ГЛАВА 19. ДВОЙНОЕ СЛОВО
Я проснулась на рассвете со странным ощущением дежавю[47]. Поднявшись из‑за одышки, я вскакиваю с кровати, спускаюсь по лестнице и врываюсь в мамину комнату, когда оттуда выходит Каролин. Она кивает мне.
‑ Сегодня, ‑ говорит она.
Теперь мы все собрались там: Джеффри, переставший злиться на данный момент, сидит на стуле, принесенном из кухни, возле ее кровати. Его глаза не покидают ее лица. Билли стоит в углу и ничего не говорит, но когда мама смотрит на нее, она улыбается. Каролин порхает вокруг, проверяет ее пульс и тщетно пытается заставить ее что‑нибудь выпить.
Папа сидит в ногах ее кровати, рассказывая шутки про ангелов.
‑ Вы знаете, почему ангелы летают? ‑ спрашивает он нас. Мы все качаем головами. ‑ Потому что мы относимся к себе несерьезно.
Убийца, я знаю. Но приятно, что он здесь. Он с нами всего лишь чуть больше недели, но я уже привыкла к нему, к его тихой радости, к его устойчивости, к его странному чувству юмора, которое идеально подходит маме.
И я присутствую здесь. Я держу ее за руку. И жду. Все ждут, словно мы колесо, а мама его центр. Мы вращаемся вокруг нее.
‑ Такие серьезные лица, ‑ прошептала она. ‑ Господи, неужели кто‑то умирает? ‑ Но потом она вообще перестала говорить. Разговоры требуют слишком много усилий. Она спит, а мы наблюдаем за ее дыханием. Мне нужно в туалет, но я боюсь покинуть комнату.
Вдруг она уйдет, пока меня не будет? Вдруг я пропущу это?
Я скрещиваю ноги и жду. Рассматриваю ее руку, лежащую в своей. Она снова надела свое обручальное кольцо, напоминающее простой ободок из серебра. Я понимаю, что у меня с ней одинаковые руки. Прежде я никогда не замечала этого. Теперь же её руки стали уязвимыми и легкими, словно как у птицы, но сходство все еще есть. Такая же длинная ногтевая пластина, такое же расстояние между суставами, длина пальцев, такая же вена пересекающая нашу левую руку.
Все, что я должна сделать, чтобы найти маму, это просто посмотреть на свои руки.
Затем она глубоко и судорожно вздыхает и открывает глаза, и я забываю о том, что хочу в туалет.
Она смотрит на папу. Он тянется к ее свободной руке (другую я сжимаю изо всех сил) и целует ее запястье.
Она осматривается, не поворачивая головы, только своими большими голубыми глазами, но я не могу в действительности сказать, видит ли она кого‑нибудь из нас. Ее губы двигаются.
‑ Красота, ‑ мне показалось, что она сказала это.
Тогда я отвлеклась на минутку, потому что папа исчез. Прямо перед нашими глазами он просто исчез. Вот он сидит на кровати, держа маму за руку, а в следующий момент его нет.
Мне потребовалось пара секунд, чтобы понять, что мама тоже исчезла. Это произошло очень тихо, но я должна была заметить.
Мы все затаили дыхание. Мама вновь лежала на подушках, ее глаза были закрыты. Но она была не здесь. Ее грудь не двигалась. Ее сердце перестало биться. Ее тело здесь, но ее нет.
‑ Аминь, ‑ сказала Билли.
Джеффри подпрыгнул. Звук удара стула о стену кажется невыносимо громким. Его лицо выглядит как маска, натянутые губы и нависшие над покрасневшими глазами брови. Единственная слеза скатилась по его щеке до подбородка. В ярости он покидает комнату.
Я слышала, как хлопнула входная дверь, когда он ушел. Его грузовик завелся и поехал вниз по дороге, разбрасывая гравий.
Что‑то плавает в моей груди, но не звук, а страшная боль, которая заставляет меня думать, что мое сердце взорвется.
‑ Билли… ‑ в отчаянии зову я.
Она здесь. Ее рука опускается на мое плечо.
‑ Просто дыши, Клара. Дыши.
Я сосредотачиваюсь на том, чтобы воздух входил и выходил из моих легких. Не знаю, как долго мы находимся в таком положении. Билли крепко вцепилась в мое плечо, причиняя боль, но от этого я чувствовала себя лучше, потому что в отличие от моей мамы я все еще в своем теле.
Секунды проходят. Минуты. Возможно часы. Я осознаю, что своими руками согреваю мамины. Если я расцеплю их, они станут холодными, и тогда я больше не возьму ее за руку.
Снаружи небо становится серым. Мелко моросящий дождик падает на крышу дома. Словно чувствует, что сейчас подходящее для него время. Это кажется правильным.
Я смотрю на Билли.
‑ Это ты? ‑ я поворачиваю голову в сторону окна.
Она улыбается своей странной улыбкой.
‑ Да. Я знаю, с человеческой точки зрения это глупо, но я ничего не могу с этим поделать.
‑ Я не хочу ее отпускать. ‑ Одно из тех предложений, что эхом проносится в моей голове вместе со звуком своего обрывающегося и прерывающегося голоса.
‑ Я знаю, малышка, ‑ говорит Билли своим скрипучим голосом. ‑ Но ты уже не держишь ее сейчас. Ты знаешь, что ее больше нет.
Сначала телефон звонит тихо каждые несколько минут, затем начались звонки в дверь, и начали приходить люди. поначалу я чувствую себя под принуждением, мне кажется, что встречать их мой долг, словно я единственный член семьи, который находится неподалеку, словно я ребенок матери, который позволит им войти и лично поблагодарит за еду и сочувствие. Они должны были предупредить о еде. Когда случаются подобного рода вещи, когда умирает кто‑то, кого ты любишь, люди приносят еду. Итак, содержимое холодильника Гарднер: одна огромная лазанья, три отдельных и одинаково отвратительных макаронных салата, два фруктовых салата, один вишневый пирог, два яблочных и яблочные чипсы, одно ведро холодной жареной курицы, одна кастрюля с неизвестным содержимым, один салат из шпината, клюквы и грецкого орех, который идет в комплекте с сыром покрытым плесенью, и мясной хлеб. Полки нашего бедного холодильника прогибаются под весом всего этого.
Вот еще одна вещь, о которой не предупреждают заранее: люди принесут достаточно еды, чтобы прокормить целый детский дом в Китае, но ты не будешь голоден.
Начинает казаться, что каждый человек уничтожает часть меня, когда говорит: «Мне очень даль, Клара. Если тебе что‑нибудь понадобится, не стесняйся, звони».
‑ Она внезапно стала очень благосклонной, не так ли? ‑ бормочет Билли после ухода Джулии ‑ да, она была тем самым полнокровным ангелом, который продолжал задавать вопросы на последнем заседании общины, и да, именно она оставила один их тех макаронных салатов и глубокие соболезнования.
‑ Да, меня так и подмывало сказать, что Семъйяза прячется в лесу. ‑ Темные глаза Билли расширились. ‑ Он там?
Я покачала головой.
‑ Нет. Полагаю, что когда папа кого‑то изгоняет, то он не может вернуться назад. Мне просто хотелось заставить ее слегка поволноваться.
‑ Правильно. Хотя ты должна была рассказать ей, тогда, возможно, мы бы могли увидеть, как быстро она летает.
Мы улыбнулись. Сейчас только так мы можем шутить. Здесь, внутри меня, в моей груди, все еще существует открытое бушующее отверстие. Я ловлю себя на том, что прикасаюсь к тому месту прямо в центре своей груди, где образовалось дыра такого размера, куда я спокойно смогла бы запихнуть свой кулак.
Билли смотрит на меня.
‑ Почему бы тебе не пойти наверх? Ты не должна быть здесь ради всех этих людей. Я позабочусь об этом.
‑ Хорошо. ‑ Хотя я не знаю, что собираюсь делать наверху.
Когда я поднимаюсь в свою комнату, то обнаруживаю там Кристиана, сидящего на подоконнике. То, что происходит со мной, может показаться странным для посетителей, но мне все равно. Боль превращается в уродливую пустоту, что в какой‑то мере даже еще хуже обычной боли. Но по крайне мере я не могу чувствовать эмоций Кристиана по ту сторону окна, или прочитать его воспоминания о нашем поцелуе.
‑ Когда ты здесь оказался? ‑ мысленно спрашиваю я его.
‑ Рано. Около девяти.
Я не чувствую собственного удивления. Моя мама умерла за несколько минут до десяти.
‑ Я говорил, что буду здесь, ‑ сказал он. ‑ Хотя ты можешь игнорировать меня. Делать все, что ты хочешь.
‑ Я хочу вздремнуть.
‑ Хорошо. Я буду здесь.
Я ложусь поверх покрывала, не разбирая постели. Отворачиваюсь к стене. Кристиан не смотрит на меня сейчас, но все же.
Думаю, я должна заплакать. Я ведь еще не плакала. Почему я до сих пор не плакала? В течение месяцев я плакала из‑за всякой незначительной мелочи (хнык‑хнык, бедная я), а сегодня, в день, когда моя мама действительно умерла, ничего. Ни одной слезинки.
Джеффри плакал. Билли использовала целое небо для своих слез. Но не я. Со мной просто боль.
Я закрыла глаза. Когда я их вновь открыла, увидела, что прошло два часа, хотя я не почувствовала, что спала. Солнце опустилось на небе.
Кристиан все еще на крыше
У меня появляется непреодолимое желание позвать его, чтобы он пришел и лег рядом со мной. Как и прежде, в ту самую ночь, когда я узнала об этом чертовом правиле ста двадцати лет. Только на этот раз я не хотела бы, чтобы он меня трогал или разговаривал со мной. Но возможно, если он будет рядом со мной, я смогу что‑нибудь почувствовать. Может быть, я смогу заплакать, и боль уйдет.
Кристиан поворачивает голову и находит меня глазами. Он может слышать меня.
Но я не могу попросить его войти.
Был уже поздний вечер, когда Кристиан без слов встает и улетает.
Затем раздается легкий стук в дверь, и Такер просовывает голову.
‑ Привет.
Я вскакиваю с кровати и бросаюсь в его объятия. Он притягивает меня ближе, прижимая мою голову к своей груди, и что‑то говорит в мои волосы, но я не слышу.
Почему я не могу заплакать?
Он отстраняется.
‑ Я приехал сразу же, как только узнал.
Я бы позвонила Такеру после всего случившегося, конечно, но он был в школе, и у меня не было сил и желания искать его и заставлять приезжать.
‑ В школе все знают?
‑ Большинство. Ты в порядке?
Я не знаю, что ответить ему.
‑ Я спала.
Отцепив свои руки от него, я подошла к кровати и села. Так трудно смотреть на него, когда он пристально смотрит мне в лицо, пытаясь поймать мой взгляд глазами. Я теребила в руках уголок одеяла.
Такер казался растерянным, чтобы хоть что‑то сказать, поэтому он просто осмотрел мою комнату.
‑ Я никогда не был здесь раньше, ‑ произнес он. ‑ Здесь мило. Тебе подходит. ‑ Он прочистил горло. ‑ Венди внизу, мы привезли пирог с шоколадным кремом и жареную курицу с зелеными бобами, но моя мама хотела отправить еще больше.
‑ Спасибо, ‑ говорю я.
‑ Это вкусный пирог. Хочешь, чтобы я пригласил Венди?
‑ Пока нет, ‑ я посмела взглянуть на него. ‑ Не мог бы ты просто… взять меня за руку, на некоторое время? ‑ Он смотрит на меня с облегчением. Наконец появилось что‑то, что он может сделать. Он падает на кровать позади меня, и я растягиваюсь. Мы целуемся, его рука лежит на моем бедре.
Я ничего не чувствую. Я ни о чем не думаю. Я просто дышу. Вдох и выдох. Вдох и выдох.
Такер гладит меня по волосам. Такой нежный жест. Это также могло означать, словно он шепчет «Я тебя люблю».
‑ Я тоже тебя люблю, ‑ сказала я ему, хотя думаю, что он меня не услышит.
Но я не чувствую любви. Я сказала это, потому что знаю, что это правда, но я не чувствую этого. Я слишком онемела для этого. Думаю, я не заслуживаю его любовь. Даже сейчас, тот момент с Кристианом на кладбище кажется темным облаком, засевшем в моем сознании.
Проходит три дня. Хотя это не то, что вы ожидаете. Вы думаете, сначала смерть, затем похороны, могила и все такое. Все закончено. Но между смертью и похоронами есть миллион небольших событий, о которых никто никогда не думает. Написание некролога. Выбор цветов. Выбор одежды для мамы в гробу и для меня на ее похоронах, что для меня не просто: черное платье, мамины туфли, ее серебряный браслет. Я даже сказала Джеффри, что галстук, который он должен надеть, должен быть с серебряными полосками, но стоило мне сказала это, как он подарил мне холодный взгляд и сказал, что собирается надеть черный.
Я не знаю, что он имеет в виду. Это словно мой фиолетовый вельветовый пиджак со дня пожара.
Может ли баланс Вселенной зависеть от цвета галстука?
Такер пропускает школу в первый день, чтобы остаться со мной. В основном это проявляется в том, что он сидит в кресле рядом с моим и нечего не делает, пытаясь поговорить со мной, иногда спрашивая меня, не нужно ли мне что‑нибудь, и я почти всегда говорю «нет» до самой поздней ночи, когда я сказала: «Не мог бы ты пойти домой?».
‑ Не обижайся, но я хочу побыть одна прямо сейчас. ‑ Это правда. Я хочу побыть одна. Но также я не хочу находиться прямо сейчас рядом с Такером, потому что есть одна вещь, большая вещь, которую я ему не рассказала, и пока не хочу даже думать об этом.
Он сказал, что да, конечно, он понимает, но я вижу, что он обиделся. Мне не нужна моя эмпатия, чтобы увидеть боль на его лице.
Каждый день я чувствую присутствие Кристиана где‑то рядом. Не пытающегося поговорить со мной. Не давящего на меня. Просто рядом. Он позволяет мне быть одной, но он также здесь, на окраине, на случай, если мне не захочется быть одной.
Как он понимает все это? Он был ребенком, когда его мама умерла, но все же он понимает. Думаю, для всех это одинаково, или Кристиан в такой гармонии со мной, что понимает, что мне нужно, на каком‑то другом уровне?
На третий день Такер противостоит мне, и не просто противостоит, а пожалуйста‑позволь‑мне‑помочь‑почему‑ты‑не‑позволяешь‑помочь‑тебе. Я лежу в кровати, не сплю, но и нечего не делаю, и он внезапно заходит мою комнату.
‑ Я хочу быть здесь с тобой, ‑ произнес он, не говоря ни приветствия, ни чего‑либо еще. ‑ Это так просто. ‑ Мои глаза переметнулись к окну. Кристиана нет.
‑ Хорошо.
‑ Но ты не позволяешь мне. Ты не позволяешь мне, Клара. Ты отталкиваешь меня. Ты не рассказываешь о своих чувствах.
‑ Я ничего не чувствую, ‑ сказала я ему. ‑ Я не хочу отталкивать тебя. – Но, правда в том, что я отталкиваю его.
Он не примет этого.
‑ Ты отталкивала меня месяцами. Ты не рассказывала мне о многих вещах, например о том плохом ангеле. Ты знаешь, все еще жду, что ты мне расскажешь о том парне, но ты ничего не говоришь. Ты думаешь, я не смогу с этим справиться.
‑ Такер.
‑ Почему в последнее время у меня чувство, что ты просто выжидаешь время со мной? Что ты собираешься все это прекратить.
‑ Моя мама умерла, ‑ огрызаюсь я, садясь. – Я, правда, даже не задумываюсь о чем‑либо еще. ‑ Он покачал головой.
‑ Почему ты не рассказываешь мне? Почему ты думаешь, что я не смогу справиться с этим? Разве я не справился со всем, когда ты бросила меня?
‑ Хорошо, ‑ знаю, что должна звучать рассерженно, но это не так. Я устала. Устала скрывать вещи, устала быть той, кого хотят видеть люди, устала быть девочкой, чья мама умерла и что вокруг меня ходят на цыпочках. В какой‑то мере разговор Такера в таком тоне для меня облегчение. По крайней мере, он больше не ходит на цыпочках.
Такер ждет.
‑ Что ты хочешь знать?
‑ Все, ‑ просто отвечает он.
‑ Хорошо. Давай начнем. Некоторое время я думала, что ты умираешь. У меня были видения о кладбище Аспен‑Хилл, о том, что там кто‑то умер, а тебя не было в моем видении, так что я подумала, что это был ты. Я не хотела рассказывать тебе, потому что если бы я ошиблась, то как бы ты себя чувствовал из‑за всего этого. Но в итоге оказалось, что я неправа. Так что я рада, что ничего тебе не сказала.
‑ Но ты сказала Кристиану, ‑ произнес он.
‑ Да. Он может читать мои мысли, поэтому он знает об этом.
‑ Ха, ‑ говорит он, но я могу сказать, что он очень несчастен из‑за идеи слияния моего сознания и сознания Кристиана.
‑ И я могу читать чувства людей. Иногда чувства, иногда мысли, а иногда и то, и другое сразу. Но в основном ‑ чувства.
Становится лучше, после исповеди. Я чувствую что‑то.
‑ Конечно, это еще не все. ‑ Он моргает, пораженный.
‑ Хорошо, черт возьми.
Забавно, что он должен сформулировать это таким образом, когда то, что я скажу дальше словно пуля, летящая со скоростью света из моего рта в его сердце. Не знаю, почему я делаю это. Я только знаю, что не хочу, чтобы между нами был обман. Это противоречит моей натуре.
‑ Мое предназначение еще не закончилось. Я не знаю в чем именно оно заключается, но я знаю, что она включат в себя Кристиана. Это словно мы с ним две стороны одной монеты. Я не… люблю его так, как я люблю тебя, но мы одинаковые, он и я. Мы делаем друг друга сильнее. ‑ Голубые глаза Такера становятся цвета грозовых туч. Он смотрит на меня. Он не хочет знать следующую часть.
Но я расскажу ему в любом случае. Потому что часть меня понимает, что я так сильно его люблю, что готова ухватиться за него и никогда не отпускать, но ему будет лучше без меня, безопасней, подальше от моего безумного мира ангелов, падших и таинственных обязанностей, которые будут появляться всю мою жизнь. Ему будет счастливей без моей лжи и тайн. Знаю, что говоря сейчас правду и, особенно, следующую её часть, я, вероятно, разрушу наши отношения. Знаю, как сильно я не хочу этого, но думаю, что это единственный путь, чтобы гарантировать, что я не струшу.
Итак, начнем.
‑ Я поцеловала Кристиана, ‑ мой голос сломался на его имени. ‑ Ну, на самом деле, он поцеловал меня. Но я позволила это ему. Он сказал, что это часть его предназначения, и я позволила ему. Потому что мы связаны. Потому что в моем сне, когда моя мама умерла, когда мы были на кладбище, именно он держал меня за руку, утешая и поддерживая. Потому что тебя там не было.
Выражение лица Такера напоминало камень. Мускулы спины напряглись.
‑ Когда? ‑ спрашивает он хрипло. ‑ Когда он…
‑ За два дня до маминой смерти…
Он остановился.
‑ Я должен идти.
‑ Такер.
Он закрывает глаза. Его кулаки сжимаются, а затем расслабляются. Когда он вновь открывает глаза, я вижу намек на слезы. Он делает прерывистый выдох.
‑ Я должен идти. ‑ Что я наделала? Подумала я с изумление. Я иду за ним из спальни, вниз по лестнице.
‑ Мне очень жаль, Так, ‑ говорю я. Как будто это сможет что‑нибудь исправить.
Мои слова не волнуют его. Он проходит мимо группы сочувствующих в гостиной, мимо Венди и Анжелы, сидящих вместе на диване.
‑ Венди, пошли.
Она вскакивает.
‑ Так, ‑ вновь позвала я. Но затем остановилась. Я решаю отпустить его, даже если он никогда вновь не заговорит со мной. Боль в моей груди увеличилась, заставляя чувствовать отдышку. Я прислонилась к стене гостиной и беспомощно смотрела, как Такер почти выбегает из моего дома.
Он останавливается около своей машины и ищет в кармане ключи. Венди догоняет его, хватает за руку и что‑то говорит, кивая головой в сторону дома. Он кивает. Затем он оборачивается и видит Кристиана на крыльце. Все замедляется.
‑ Ты. ‑ Он отталкивает Венди и делает несколько медленных шагов к дому.
‑ Такер, ‑ тихо сказал Кристиан.
‑ Что ты за человек такой? ‑ Такер практически рычит, наступая на него. Он игнорирует Венди, когда та умоляет вернуться домой. ‑ Выжидаешь, когда она станет наиболее уязвимой, чтобы сделать свой ход?
‑ Это то, что она сказала тебе? ‑ спросил Кристиан, не угрожая, но и не отступая ни на йоту.
Я хочу, чтобы это прекратилось прежде, чем кто‑либо пострадает. Меня не покидает чувство, что кто‑то может действительно пострадать сейчас. Но как только я делаю шаг к двери, Анжела хватает меня за руку.
‑ Не надо, ‑ говорит она. ‑ Ты сделаешь еще хуже.
‑ Она сказала, что ты целовал ее, ‑ сказал Такер.
‑ Да.
‑ Для тебя не имеет значения, что у нее есть парень? Что она любит меня? ‑ Такер приблизился к Кристиану, поднявшись на крыльцо. Он остановился в паре футов от Кристиана и встал, сжав руки в кулаки, ожидая, когда оправдание Кристиана позволит ему ударить его.
Я не могу увидеть лицо Кристиана из этого положения. Он стоит спиной ко мне. Но каким‑то образом я знаю, что его лицо беспристрастно, глаза, как холодные зеленые изумруды, неестественно блестящие на свету.
В его голосе нет никакого тепла, когда он произносит:
‑ Ты мне всегда нравился, Такер. Я думаю, ты порядочный парень.
Такер смеется.
‑ Но что, я не достоит ее? Она не в моей лиге, просто потому что…
‑ Она и я принадлежим друг другу, ‑ перебил Кристиан.
‑ Точно. Из‑за твоего предназначения, ‑ сказал Такер, понизив голос.
Кристиан оглядывается раздраженно из‑за того, что Такер знает это слово, что он осмелился его сказать здесь, перед всеми людьми.
‑ Это и около сотни других причин, ни одну из которых ты не способен понять, ‑ говорит он.
‑ Ты самодовольный ублюдок. – И затем Такер бьет его. Прямо в лицо. Голова Кристиана откидывается назад, и потоки крови мгновенно начинают течь из носа. Он вытирает ее и смотрит на пальцы. Вполне возможно, он никогда прежде не видел свою кровь. Его глаза сужаются. Он вытирает руки о джинсы. Затем крыльцо взрывается шквалом движений: люди пытаются выйти, женщины визжат, кулаки летают. Я вырываю свою руку у Анжелы как раз вовремя, чтобы увидеть, как Такер толкает Кристиана спиной к стене дома так сильно, что в переднем окне трескается стекло. Я смотрю, как темные брови Кристиана хмурятся, подлинная ярость растет, вот‑вот она вырвется на свободу. Он кладет руку Такеру на грудь и отталкивает его, ломая периллы крыльца с отвратительным хрустом, когда тот летит обратно на дорогу. Гравий разлетается во все стороны. Такер вскакивает на ноги, вытирая кровь с подбородка, волосы растрепаны, глаза горят голубым огнем.
‑ Давай, красавчик, ‑ насмехается он. ‑ Покажи мне, на что ты способен.
‑ Прекратите! ‑ закричала я.
Кристиан перепрыгивает через сломанные перила так легко, что почти кажется, будто он плывет. По сравнению с Такером у него тонкий стан, а не мышцы икр и торса заработанные ежедневным трудом, не мужество сельского парня из Вайоминга, но я знаю, что он невероятно сильный.
Такер размахивается, и Кристиан увертывается. Он наносит удар в сторону Такера, вновь отправляя его в грязь. Такер кряхтит, поднимается, чтобы вновь напасть на Кристиана.
‑ Остановитесь! ‑ кричала я.
Никто из них не обращает внимания. Такер наносит еще один удар, почти попадая в живот Кристина, но Кристина отходит за момент до удара. Такер издает звук разочарования, когда Кристиан вновь бьет его, на этот раз в челюсть.
Это не справедливо. Нет никакого способа, чтобы Такер выиграл этот бой. Кристиан всегда будет быстрее, сильнее, и удары у него будут лучше.
‑ Пожалуйста, ‑ посылаю я мысленно Кристиану, используя всю свою силу, чтобы эти слова появились в его сознании. ‑ Если тебе не все равно на меня, остановись.
Он колеблется.
Я спотыкаюсь на лестнице, спускаясь к ним с крыльца. Я больше не думаю. Мне нужно встать между ними.
‑ Кристиан, прекрати причинять ему боль, ‑ говорю я вслух.
Это останавливает их обоих. Такер смотрит на меня обиженным недоверчивым взглядом. Как я могла подумать, что он будет избит этим высокомерным‑городским‑ребенком, независимо от того, какая кровь течет в его жилах? Его губы искривились в отвращении. Его глаза говорили: «Ты не веришь в меня. Почему ты не веришь в меня?»
В тоже время Кристиан опускает кулаки, поворачиваясь ко мне с выражением обиды на лице.
‑ Я не собирался причинять ему боль, ‑ сказал он в моей голове. ‑ Ты думаешь, я мог бы использовать мою силу для этого?
У меня нет ответа ни одному из них.
‑ Хорошо, этого достаточно! ‑ раздается голос. Билли спускается вниз по ступенькам. Она встает рядом со мной и смотрит на Кристиана и Такера.
‑ Что вы здесь творите, словно лоси в брачный период? Сейчас время траура. Вам должно быть стыдно.
‑ Мне пора, ‑ говорит Такер. Он снова не смотрит на меня. Ему должно быть очень больно, но он держит голову высоко, спину прямо, когда идет к своей машине. Через его плечо Венди стреляет в меня взглядом наполовину убийственным, наполовину сожалеющим. Она садится на водительское место. Я могу видеть, что она что‑то говорит, возможно, даже кричит на Такера, когда они уезжают.
Кристиан вытирает кровь с лица. Его нос перестал кровоточить, но кровь там еще есть.
‑ Мой дядя убьет меня, ‑ говорит он.
‑ Он может встать в очередь, ‑ ответила я.
Он удивленно смотрит на меня. ‑ Клара, я…
‑ Не смей говорить, что тебе жаль. Просто уходи.
‑ Я только…
‑ Уходи, ‑ вновь посылаю я. ‑ Я хочу, чтобы ты ушел, Кристиан. Я не хочу, чтобы ты был здесь. Ты мне не нужен.
Он сглатывает, засовывает руки в карманы и смотрит на меня тяжелым взглядом. Он верит мне.
‑ Убирайся отсюда, ‑ говорю я вслух.
Он разворачивается и уходит в лес, где тени протянулись через деревья.
‑ Девушка, у тебя есть талант к притягиванию неприятностей, ‑ сказала Билли, кладя руку мне на плечо.
Мне ли не знать.
После наступления темноты все люди идут домой. Дом остается удручающе пустым. Джеффри приходит домой оттуда, куда он исчезает каждый день, и уходит в свою комнату, не сказав ни слова. Я иду к двери маминого кабинета и открываю ее. Часть меня ожидает увидеть ее там, сгорбившуюся над компьютеров и пишущую код. Она бы посмотрела вверх и улыбнулась.
‑ Тяжелый день, милая? ‑ сказала бы она.
Я сглатываю. Стараюсь напомнить себе, что она на небесах. Но я не могу представить это. Не могу почувствовать это.
Все, что я знаю, что она ушла и никогда не вернется.
В ту ночь я не могла уснуть. Я даже не уверена в том, чего хочу. Просто смотрю в потолок и наблюдаю за тенями на нем, очертаниями листьев на дереве за моим окном, которые двигаются взад и вперед.
Около полуночи начинает звонить телефон. Я жду, что кто‑нибудь ответит на него, но никто этого не делает. Где Билли? Интересно. Когда папа вернется?
Телефон продолжает звонить своей одинокой песней. Я иду на кухню, снимаю трубку и смотрю на определившийс
