Когда мы входим, Анжела играет на скрипке. Ей нравится это делать на сцене «Розовой Подвязки», в ярком свете, заполняя театр музыкой. Я не узнаю эту песню, но она прекрасна, мелодия западает в память, пока льется в сторону меня и папы, стоящих в дверях.
‑ Чудесная песня, Энжи, ‑ говорю я.
‑ Ох, Клара, Господи, как ты меня напугала. Я думала, ты под домашним арестом. Не то, чтобы я не была рада тебя видеть. На этой неделе я изучала некоторые дикие теории – истории, которые анализируются в книге Еноха на протяжении веков. Впечатляющий материал.
‑ У меня тоже есть новости. Можешь спуститься?
Она спускается по лестнице. Ничего так не привлекает Анжелу, как новости. Как только ее глаза привыкают к тусклому свету в зрительном зале, она видит отца.
‑ Святое дерьмо!
‑ Не совсем. – Должна признать, я наслаждаюсь удивлением Анжелы.
‑ Ты – Интенджа, ‑ выпаливает она.
‑ Привет, ‑ говорит папа. – Я Майкл. Отец Клары.
Больше нет котов в мешке. Кажется странным, что они с мамой так старались держать все в тайне, а теперь он ходит и представляется моим отцом, словно это самое обычное явление. Но это его сущность, понимаю я. Он просто не в состоянии скрывать, кто он на самом деле.
‑ Отец Клары…‑ глаза Анжелы, как два блюдца. – Отец…
‑ Да.
‑ Но это бы значило…
‑ Мы очень доверяем тебе, Анжела, ‑ говорит он. – Ты должна хранить эту информацию втайне от всех.
Она торжественно кивает. – Конечно. Естественно, я буду. – Улыбается. – Ух ты. Ни разу таких не видела. – Она смотрит на меня. – Не говори, что все время знала об этом.
‑ Я узнала вчера. Когда он пришел.
‑ Ух ты.
‑ И не говори.
Она поворачивается к отцу с деловым видом: ‑ Итак. Что вы думаете о Енохе?
Он размышляет около минуты. – Он был хорошим человеком. Мне он нравился. Хотя, он позволял ужасно собой пользоваться.
Очевидно, она имела в виду книгу.
Он говорил о человеке.
‑ Так ты не Квортариус, ‑ говорит она. Что‑то в ее тоне заставляет меня посмотреть на нее. Ее лицо невыразительно, словно она очень не хочет показывать свои чувства.
Завидует. Ого, она завидует. Я чувствую это, даже не напрягаясь. Все это время она думала, что из нас двоих она самая сильная. Она же Димидиус, а я Квортариус, и ей это нравилось.
А теперь…она даже не знает, как назвать то, кем я являюсь. И здесь мой отец: красивый, сильный и добрый, он волнуется за меня, а еще из него можно вытянуть гораздо больше информации, чем изо всех пыльных книжек в мире. Потому что мой отец старше всех пыльных книжек в мире.
Ее зависть в моем мозгу кажется чем‑то вязким.
‑ Ладно, давайте не будем драматизировать, ‑ говорю я. – Это не так уж и важно.
‑ Это очень важно! – восклицает она, затем быстро втягивает в себя воздух. – Ты читала меня. Ты использовала свою эмпатию.
‑ Прости. Но твои эмоции в отношении меня довольно гадкие.
‑ Ты не можешь так поступать, ‑ говорит она, затем вспоминает, что мой отец тоже здесь и замолкает. Ее лицо бледное, как алебастр, затем от ее волос внезапно отскакивает яркая голубая искра, похожая на одинокий фейерверк в темном проходе театра.
‑ Ничего не могу с этим поделать, ‑ говорю я.
Да, она злится.
‑ Было приятно с вами познакомиться, мистер Гарднер, ‑ говорит она, ‑ но мне нужно возвращаться к репетиции. – Она смотрит на меня. – Ты знаешь, где выход.
‑ Отлично. – Я направляюсь к двери. – Пошли. Мы закончили.
‑ Мне тоже было очень приятно, Анжела, ‑ говорит отец.‑ Точно так тебя и описывала Мэгги – слишком удивительная для человека, которому пришлось справляться с таким в одиночку.
‑ Спасибо, ‑ говорит она немного пискляво, не в состоянии сохранять свою позицию оскорбленного достоинства рядом с ним.
Да, мой папочка – волшебник.
Он учит меня становиться невидимой. Ну, может, учит – это слишком громко сказано. Это сложно, и связано с преломлением света. Он рассказывает мне об этом, словно это некая формула, которую какой‑нибудь гений однажды нацарапает на окне маркером. Я не понимаю и половины, но внезапно он делает это. Он делает нас обоих невидимыми, что дает возможность летать, где хочется, и никто не будет показывать пальцем в небо и говорить: «Смотрите, ангел!» Это даже лучше, чем теория Джеффри о белой птице.
После Анжелы я все еще в плохом настроении, но очень сложно оставаться сердитой, когда отец излучает радость, и я лечу с ним, ветер несет меня, словно звуки музыки. Я так давно не летала, что боялась, что позабыла, как это делается, но с отцом это оказалось так же просто, как дышать. Мы опускаемся вниз по спирали, направляясь к вершинам деревьев. И взмываем ввысь, разбивая клубы облаков, все выше и выше, пока воздух вокруг нас не становится разряженным. Мы парим.
Мы останавливаемся у салона автомобилей в Айдахо‑Фоллс. Приземляемся за зданием, сначала отец, потом я, и он же снова делает нас видимыми.
Анжела бы описалась от восторга, если бы это увидела, думаю я. Поделом ей.
Но я тоже завидовала. Все это время, думая, что она сильнее, у нее все получалось. Она знала все раньше, чем я, даже о смерти мамы. Она первой научилась летать. Она могла поменять форму крыльев. Она встречала настоящего ангела и провела лето в Италии.
‑ Не думай об этом, ‑ говорит отец. – Ее реакция естественна. Так же, как и твоя ранее.
‑ Ты читаешь мысли?
‑ Я могу. Но мне проще читать чувства. Как и тебе.
Как и мне. Ничего не могу с собой поделать, но трясу головой от сумасшедшей мысли, что мы с ним похожи, даже в таких мелочах.
‑ Итак, мы в Айдахо‑Фоллс, ‑ я смотрю на часы. Четыре часа по полудню. Нам понадобилось двадцать минут, чтобы долететь сюда. На машине дорога бы заняла более двух часов. Мы летели быстро.
‑ Что мы здесь делаем? – спрашиваю я.
‑ Хочу купить тебе новую машину.
Какая нормальная девчонка смогла бы отказаться?
Оказалось, отец умеет торговаться. Уверена, мы заплатили самую низкую цену за тот новый белый «Субару Форестер», на котором поехали домой.
Я веду машину, потому что он уже давно этим не занимался. Я задаюсь вопросом, станет ли это привычным, проводить с ним время. Или он исчезнет, как только не станет мамы.
‑ Я буду здесь так долго, как ты захочешь, ‑ говорит он. – Не каждую минуту, в твоем восприятии, но ты всегда будешь чувствовать, что я рядом.
‑ Дело во времени, да? Точно, мама пыталась объяснить.
‑ Для тебя время похоже на линию, проведенную на бумаге, череда событий. От А до Б, от Б до С, один момент сменяется следующим. Там, откуда я пришел, нет линий. Мы и есть бумага.
‑ Ладно, теперь я вообще сбита с толку. – Я заворачиваю в магазинчик «Рейни Крик» на заправку.
‑ Когда‑нибудь ты поймешь.
‑ С нетерпением этого жду.
‑ Где мы? – спрашивает он.
‑ Лебединая долина. Ты должен попробовать их квадратное мороженое в рожке.
‑ Квадратное мороженое? – повторяет он, лицо снова ничего не выражает, словно это еще одна вещь, которую он не делал уже многие годы.
‑ Видишь, ты же ничего не знаешь. Я тоже собираюсь тебя кое‑чему научить. – Мы покупаем рожки с мороженым, которое имеет идеальную форму куба, благодаря специальной ложке. Отец выбирает шоколад и мяту. Я заказываю клубничное.
‑ Когда ты была маленькой, ты была моей клубничной девочкой, ‑ говорит он, когда мы выходим из магазина. – Твоя мама выращивала клубнику на заднем дворе в Маунтин‑Вью, и, если мы нигде не могли тебя найти, то знали, что ты должна быть там, поедаешь клубнику, перепачкавшись в соке. Твоя мама потратила много времени, выводя пятна с твоей крошечной одежды.
‑ Я этого не помню. – Я обхожу здание, заходя с торца, где стоят скамейки.
Сижу. Около минуты он стоит рядом, затем садится ко мне. Мы смотрим вдаль на гаснущий свет в горах, слушаем журчание маленького ручейка, бегущего где‑то поблизости, звуки машин, проезжающих по шоссе, все вместе они создают определенную мелодию. – У меня не много воспоминаний, ‑ признаю я.
‑ Знаю. Ты была очень маленькая.
‑ Я помню, как ты брился.
Он улыбается. – Да. Тебя это очаровывало. Тебе хотелось попробовать самой. Твоей маме пришла в голову чудесная идея, вырезать тебе бритву из старых кредитных карт, и ты сидела на столике в ванной и брилась вместе со мной.
‑ Странно, что ангелу приходится бриться.
Он потирает свой гладкий подбородок. – Не приходится. Хотя, иногда моя профессия вынуждает носить бороду.
Его профессия. Я прокручиваю в голове эти слова.
‑ В те дни с твоей мамой, для меня все было по‑другому, если говорить о физиологии. Мне приходилось бриться, мыться, есть и пить.
‑ А сейчас?
‑ Я могу. Но это не обязательно, ‑ он откусывает большой кусок мороженого, хрустя вафлей. Оно пачкает его подбородок, и он пытается стереть его. Я подаю ему салфетку.
‑ Потому что ты в другом теле.
‑ Каждый из нас состоит из двух частей, ‑ говорит он, ‑ души и тела.
‑ Значит, тело реально. А душа…призрачна, ‑ говорю я.
‑ У людей. Тело твердое, а душа невидима. До тех пор, пока они не будут разделены, и тело не превратится в прах, а душа не попадет в другой мир. Тогда и душа становится твердой.
‑ А как у меня? – спрашиваю я. – На что похожа моя душа? Ты ее видишь?
‑ Она прекрасна. – Он улыбается. – У тебя чудесная душа. Как и у твоей мамы. – Уже почти полностью стемнело. В нескольких футах от нас начинает стрекотать сверчок. Я думаю, что нам пора идти.
И нам все еще предстоит больше часа добираться до дома. Но я продолжаю сидеть.
‑ Мама…она отправится на небеса?
Он кивает, его лицо светлеет. Он счастлив, что она умирает, доходит до меня.
Потому что на небесах у него есть шанс быть с ней все время. Он счастлив, но ради меня старается подавить это чувство, посмотреть на это с моей стороны.
‑ Ее тело увядает, ‑ говорит он. – Скоро она навсегда его покинет.
‑ А я смогу видеться с ней? – В груди расцветает надежда. Мы можем пересекаться, где‑нибудь между небом и землей. Мама же была однажды на небесах. Я тоже могу отправиться туда. Я бы не чувствовала себя так ужасно, если бы смогла иногда видеть ее, разговаривать с ней. Принимать ее советы, шутки и остроумные замечания. Я все еще могу сохранить себе маму.
‑ Ты можешь летать на небеса, ‑ отвечает отец. – Как Трипл, ты обладаешь способностью путешествовать между мирами. Димидиус должен помогать, но в истории много случаев, когда Триплы учились этому сами.
Я почти смеюсь, настолько это хорошая новость.
‑ Но маловероятно, что ты будешь видеться с мамой, ‑ говорит он. – Она отправится в собственное путешествие, в котором ты не сможешь ее сопровождать.
‑ Но почему? – знаю, что вопрос звучит, как у трехлетнего ребенка, плачущего без мамы, но не могу с этим справиться. Я вытираю внезапные слезы обиды. Я вскакиваю на ноги и бросаю недоеденное мороженое в урну неподалеку.
Он не отвечает, что само по себе заставляет меня смутиться еще больше.
‑ Нам пора, ‑ говорю я. – Все будут думать, куда мы подевались. – Он доедает мороженое и идет за мной к машине. Следующие полчаса мы едем в полной тишине, минуя освещенные фермы, стоящие поодаль от дороги, силуэты лошадей в полях, затем въезжаем в сосновый бор, мимо указателя «ВЪЕЗД В ДЖЕКСОН ХОЛЛ» на дороге Титон. Отец не кажется сердитым, скорее, он проявляет уважение к моему личному пространству. Я ценю это, и в то же время меня это возмущает. Меня возмущает то, что он может заставить меня ценить это, даже не смотря на то, что он считает, что совершенно нормально вот так ворваться в мою жизнь и ставить меня под удар.
А потом я чувствую вину за то, что злюсь, потому что он – ангел, посланник бога.
‑ Извини, ‑ наконец говорю я, когда мы проезжаем узкий поворот к Джексону.
‑ Я люблю тебя, Клара, ‑ говорит он после долгой паузы. – Хочу, чтобы ты чувствовала это. Ты чувствуешь?
‑ Да.
‑ И я обещаю, ты встретишься с мамой снова.
Я напоминаю себе, что он относится к тем парням, которые не нарушают обещаний.
За ужином тихо, за столом только отец, Джеффри и я. Джеффри практически проглатывает свою порцию и уходит, что расстраивает отца, или что‑то похожее на это, насколько отец вообще способен расстраиваться.
‑ Хороший сегодня получился разговор, ‑ говорит он мне, пока мы загружаем посуду в посудомоечную машину. – Я очень этого хотел.
‑ Ты звонил мне раньше, ‑ напоминаю я ему. – Как так получилось, что ты никогда не выглядел заинтересованным в этом?
‑ Мне было неловко притворяться, ‑ говорит он, опустив глаза.
‑ Имеешь в виду, лгать мне?
‑ Да. Это происходит неестественно и причиняет боль.
Я киваю. В этом есть смысл. В конце концов, начинает иметь смысл. Это помогает.
Я улыбаюсь отцу, извиняюсь и отправляюсь в свою комнату, корпеть над домашней работой. Не проходит и десяти минут, как Кристиан появляется на крыше. Он подходит прямо к окну и стоит там, глядя на меня, затем стучит по стеклу.
Я открываю окно. – Тебе не следует здесь появляться. Это не безопасно. Нас тут вообще‑то Черное Крыло преследует, забыл?
Взгляд его зеленых глаз внимателен, словно он оценивает меня. – Забавно, потому что мне показалось, что сегодня я видел ангела, изгоняющего Семъйязу с поля. Я решил, что теперь это безопасно.
‑ Что ты видел?
‑ Я подошел к окну в конце коридора на втором этаже. Это было довольно впечатляюще. Такие крылья, просто вау.
Не знаю, что сказать. Поэтому говорю первое, что приходит в голову: ‑ Хочешь войти? – Он медлит. Он ни разу еще не был в моей комнате. – Ладно. – Я смущена тем, как по девчачьи выглядит моя комната: множество разбросанных розовых безделушек. Розового медведя я запинываю под кровать, хватаю лифчик, висящий на столбике кровати, и пытаюсь незаметно затолкать его в корзину для белья. Затем я заправляю за ухо выбившуюся прядь волос и смотрю куда угодно, лишь бы не на Кристиана.
Он кажется смущенным, как и я, не уверенный, что делать в этой ситуации. Представьте нашу досаду, когда в ту же секунду раздается деликатный стук в дверь и входит отец.
‑ О, здравствуй, ‑ говорит он, глядя на Кристиана.
‑ Пап! Ты не…это не…
‑ Кристиан Прескотт, ‑ выдает отец. – Я всегда узнаю эти глаза. – Мы с Кристианом переглядываемся, он совершенно сбит с толку тем, что отец знает его, я же злюсь, потому что не хочу, чтобы Кристиан думал, что это я так поэтично расписываю отцу его глаза.
‑ Я Майкл. Отец Клары, ‑ говорит отец, протягивая руку.
Забавно, что он всегда говорит это абсолютно одинаково.
Кристиан не медлит. Он крепко пожимает руку отца.
Отец улыбается. – Это, и правда, замечательно, как сильно ты похож на свою маму.
‑ Вы знали мою маму? – голос Кристиана почти мучительно нейтрален.
‑ Достаточно близко. Она была очаровательной женщиной и хорошим человеком.
Около минуты Кристиан стоит, глядя в пол, затем встречается с отцом взглядом. – Спасибо. – Он переводит взгляд на меня, задерживается на моем лице, словно видит меня в совершенно новом свете. Затем говорит: ‑ Что ж, мне пора. Я просто пришел убедиться, что с Кларой все хорошо после того, как она ушла сегодня посреди урока.
Отец не мог бы выглядеть более одобрительно, чем в тот момент от того, что Кристиан присматривает за мной. – Не уходи из‑за меня. Я оставлю вас наедине. Поговорите.
И он уходит. И закрывает за собой дверь. Какой отец оставит свою дочь‑подростка ночью наедине с парнем за закрытой дверью? Ему многому нужно бы научиться, что касается воспитания детей. Или, может, он просто не видит себя в роли родителя. Или, может, он просто слишком уверен, что Кристиан был бы психом, если бы осмелился сделать что‑то неуместное, когда по ту сторону двери находится ангел.
‑ Итак, ‑ через минуту говорит Кристиан. – Твой отец – ангел.
‑ Кажется, так.
‑ Он кажется классным.
‑ Так и есть. Он круче, чем я когда‑либо могла бы о нем подумать.
‑ Рад за тебя.
И это правда. Я чувствую это. Он искренне рад узнать, что у меня есть отец, которому я не безразлична, который достаточно могуществен, чтобы защитить меня, который будет со мной в это тяжелое время. Но Кристиан также хочет что‑то мне сказать. Оно лежит на поверхности, словно слова висят в воздухе, он думает, что это что‑то свяжет нас еще сильнее, но он скрывает это.
‑ Да ладно, выкладывай.
Он улыбается своей загадочной улыбкой, не разжимая губ.
‑ Я хочу отвезти тебя кое‑куда, завтра после школы. Ты поедешь со мной? – Я обретаю голос.
‑ Конечно.
‑ Отлично. Спокойной ночи, Клара. – Он идет к окну и выходит наружу.
‑ Спокойной ночи, ‑ бормочу я ему вслед, наблюдая, как он вызывает крылья, его великолепные рябые крылья, и взмывает ввысь.
