Синтия Хэнд
Святая
Неземная – 2
Синтия Хэнд
Святая
Для моей мамы Кэрол
Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери,
тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы,
и брали их себе в жены, какую кто избрал.
Ветхий Завет 6:1‑2
ПРОЛОГ
Мне грустно во сне. Это чувство перекрывает все остальные. Ужасная скорбь душит меня, застилает глаза, делает мои ноги неподъемными, когда я иду среди высокой травы. Я поднимаюсь вверх по склону вдоль сосен. Это не тот холм из моих видений. Здесь нет лесного пожара, и раньше я здесь не бывала. Это что‑то новое. Небо над головой безоблачное – чистое и голубое. Светит солнце. Птицы поют. Теплый ветерок покачивает деревья.
Черное Крыло должен быть где‑то поблизости, очень близко, если силу скорби можно использовать как индикатор. В этот момент я вижу брата, идущего рядом. На нем костюм: черный пиджак, темно‑серая рубашка на пуговицах, блестящие туфли и серебристый полосатый галстук. Он смотрит прямо перед собой, его челюсть напряжена от гнева или чего‑то еще, чему я не могу подобрать название.
‑ Джеффри, ‑ шепчу я.
‑ Давай просто пройдем через это, ‑ говорит мой брат, даже не взглянув на меня. Хотелось бы знать, о чем он.
Затем кто‑то очень знакомо берет меня за руку: жар его кожи, то, как тонкие, но мужественные пальцы переплетаются с моими. Руки, как у хирурга, однажды пришло мне в голову. Руки Кристиана. Дыхание перехватывает. Я не должна позволять ему держать себя за руку, не сейчас, не после всего, но я не отстраняюсь. Поднимаю глаза вдоль рукава его пиджака к лицу, к его серьезным зеленым глазам с золотистыми крапинками. И на мгновение скорбь притупляется.
‑ Ты выдержишь, ‑ шепчет он у меня в голове.
ГЛАВА 1. В ПОИСКАХ МИДАСА
«Блюбелл» больше не голубой. Огонь превратил автомобиль Такера «Шевроле ЛУВ» 1978 года в смесь черного, серого и ржаво‑оранжвого, стекла разбились от жары, шины пропали, салон же забит тошнотворно‑черными металлом, расплавившимися пластмассой приборной доски и обивкой. Глядя на это, сложно поверить, что еще пару недель назад моим любимым занятием было кататься в этом старом фургоне с опущенными стеклами, позволяя пальцам скользить по воздуху, украдкой бросать взгляд на Такера просто потому, что мне нравилось смотреть на него. Здесь все и случилось, на этих потрепанных, пахнущих плесенью сиденьях. Здесь я влюбилась.
А теперь все сгорело.
Такер смотрит на то, что осталось от «Блюбелл» с горечью в темно‑голубых глазах, одна его рука лежит на опаленной крыше, словно он говорит свое последнее «прости». Я беру его другую руку. С тех пор, как мы пришли сюда, он был не разговорчив. Мы провели день, гуляя по сгоревшей части леса в поисках Мидаса ‑ лошади Такера. Часть меня думала, что это плохая идея, возвращаться сюда на поиски, но когда Такер попросил меня подвезти его, я согласилась. Понимаю, он любил Мидаса не только потому, что этот конь был чемпионом в родео, а потому, что Такер присутствовал при его рождении, видел его первые неуверенные шаги, обкатывал и тренировал его, они вместе проехали почти все дороги в Титон Каунти. Он хочет знать, что с ним случилось. Окончательно.
Я знаю это чувство.
В одном месте мы наткнулись на тушу лося, почти превратившуюся в пепел, и на какой‑то ужасный момент я решила, что это был Мидас, пока не увидела рога, но это было все, что мы нашли.
‑ Прости, Так, ‑ говорю я. Знаю, что не могла спасти Мидаса. Я никак не могла вытащить и Такера, и взрослого коня из горящего леса в тот день, но я все равно по‑прежнему чувствую себя виноватой.
Его рука сжимает мою. Он поворачивается и демонстрирует мне легкие ямочки.
‑ Эй, не извиняйся, ‑ говорит он. Я обвиваю руки вокруг его шеи, и он тянет меня ближе. ‑ Это я должен извиняться, что притащил тебя сюда. Это удручает. Мне кажется, что сейчас мы должны были бы праздновать. Ты, кстати, спасла мне жизнь. ‑ Он улыбается, в этот раз уже настоящей улыбкой, наполненной теплом, любовью и всем тем, о чем я мечтала. Я наклоняю его лицо вниз, находя утешение в том, как его губы движутся по моим, в стуке его сердца под моей ладонью, в постоянстве и силе этого мальчика, который украл мое сердце. На минуту позволяю себе раствориться в нем.
Я не выполнила свое предназначение.
Пытаюсь отогнать от себя эти мысли, но это не так просто. Что‑то скручивается во мне. Сильный порыв ветра толкает нас, и усиливается дождь, который до этого слегка моросил. Дождь идет уже три дня, со дня пожара. А еще очень холодно. Этот влажный холод тут же проникает под пальто. Туман покрывает все пространство между чернеющими деревьями.
Вообще‑то напоминает ад.
Дрожа, я отстраняюсь от Такера.
Боже, мне пора лечиться, думаю я.
Конечно. Уже могу представить себя рассказывающей свою историю психиатру, вытянувшись на кушетке и говоря, что я немножко ангел, что у всех, в ком течет ангельская кровь, есть предназначение на земле, которое нужно выполнить, и что однажды я наткнулась на падшего ангела. Ангела, который буквально отправил меня в ад где‑то на пять минут. Который пытался убить мою мать. И что я боролась с ним чем‑то вроде волшебного сияния. Затем мне пришлось улететь, чтобы спасти мальчика от лесного пожара, только я не спасла его. Вместо него я спасла моего парня, но получилось так, что тот мальчик и не нуждался в спасении, потому что он тоже немножко ангел.
Да уж, почему‑то мне кажется, что первый же мой визит к психиатру закончится смирительной рубашкой и белой мягкой палатой.
‑ Ты в порядке? ‑ тихо спрашивает Такер.
Я не рассказала ему про ад. И про Черное Крыло. Потому что мама сказала, что если знать про него, то ты с большей вероятностью можешь привлечь его внимание. Не знаю точно, как это работает.
Я многого ему не рассказала.
‑ Все хорошо. Я просто… ‑ Что? Что я? Безнадежно запуталась? Совсем не в себе? Навеки обречена?
Я выбираю: ‑ Замерзла.
Он обнимает меня, растирает мои руки, пытаясь согреть меня. На секунду я ловлю его обеспокоенный, немного обиженный взгляд, который обычно получаю, когда он знает, что я не сказала ему всей правды, но я вытягиваюсь и нежно его целую в уголок рта.
‑ Давай больше не расставаться, ладно? – говорю я. – Не думаю, что смогу это пережить.
Его взгляд смягчается: ‑ Договорились. Больше никаких расставаний. Пошли, ‑ говорит он, беря меня за руку и ведя назад к моей машине, припаркованной у края сгоревшей поляны. Он открывает мне дверь, затем бежит к пассажирскому сиденью и садится внутрь. Такер улыбается. – К черту, давай убираться отсюда.
Мне нравится, что он чертыхается.
С меня хватит этого ада.
В этом году уже совсем другая девушка сидит в серебристом «Приусе» на парковке школы Джексон Хол в первый день занятий. Во‑первых, эта девушка блондинка: у нее длинные волнистые золотистые волосы с мягким рыжеватым отливом. Ее волосы собраны в низкий хвост у основания шеи, на голове серая фетровая шляпа. Она надеется, что шляпа сойдет за винтаж и отвлечет внимание от ее волос. Ее кожа тронута солнцем – это не совсем загар, но он определенно сияет. Но волосы и кожа – это не то, что я не узнаю, когда смотрюсь в зеркало заднего вида. Это глаза. В этих огромных серо‑голубых глазах горит новое знание о добре и зле. Я выгляжу взрослее. Мудрее. Надеюсь, так и есть.
Я выхожу из машины. Небо над головой серое. Все еще идет дождь. Все еще холодно. Ничего не могу с собой поделать, я сканирую облака, ищу в своем сознании малейший намек на скорбь, которая может означать, что где‑то здесь скрывается злой ангел, хотя мама и сказала, что маловероятно, что Семъйяза[1] тут же придет за нами. Я ранила его и, очевидно, ему понадобится время на лечение, потому что в аду время идет по‑другому. День здесь – это тысяча лет там, тысяча лет – это один день, что‑то в этом духе. Я не пытаюсь понять, а просто радуюсь, что нам не придется сбегать из Джексона и оставлять позади всю мою жизнь. По крайней мере, какое‑то время.
Не обнаружив следов злых ангелов, я оглядываю парковку, надеясь увидеть Такера, но его еще нет. Мне ничего не остается, кроме как пойти внутрь. В последний раз я поправляю шляпу и иду к двери.
Мой выпускной год ждет.
‑ Клара! – зовет знакомый голос, прежде чем я успеваю сделать третий шаг. – Подожди. – Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Кристиана Прескотта, выходящего из своего новенького пикапа. Этот пикап черный, огромный, сверкающий серебром на колесах, с надписью «МАКСИМАЛЬНАЯ НАГРУЗКА» на бампере. Старый грузовик, серебристый «Аваланш», который постоянно появлялся в моих видениях, тоже сгорел в лесу. Это был неудачный день для пикапов.
Я жду, пока он бежит по направлению ко мне. Взгляда на него хватает, чтобы почувствовать себя странно, нервозно, словно я теряю равновесие. Последний раз я видела его пять дней назад, когда мы стояли на моем крыльце, промокшие под дождем, перемазанные сажей, пытающиеся справится с нервозностью и войти внутрь. Нам нужно было разобраться со многими странностями, но мы так и не сделали этого, что, конечно же, не вина Кристиана. Он звонил мне. Первые несколько дней очень часто. Но как только его имя высвечивалось на моем телефоне, часть меня замирала, как олень в свете фар, и я не брала трубку. Когда я все же ответила, мы не знали, что сказать друг другу. Все сводилось к: «Итак, мне не нужно спасать тебя?» «Нет. Может, мне нужно спасать тебя?» И мы смущенно смеялись, словно все наше предназначение было простой шуткой, а затем оба замолкали. А что тут скажешь? Извини, я провалилась, похоже, я испортила твою божественную цель? Я виновата?
‑ Привет, ‑ запыхавшись, говорит он.
‑ Привет.
‑ Симпатичная шляпа, ‑ говорит Кристиан, но его взгляд скользит по моим волосам, как и всякий раз, когда он видит меня с моим натуральным цветом волос, и лишний раз убеждается, что это именно я – девушка из его видений.
‑ Спасибо, ‑ выдавливаю я. – Стараюсь быть неузнанной.
Он хмурится: ‑ Неузнанной?
‑ Ну, знаешь, из‑за волос.
‑ Ааа. – Его рука поднимается, как будто он хочет прикоснуться к непослушной пряди, которая успела выбиться из хвоста, но роняет руку, сжимая ладонь в кулак. – Почему бы тебе снова не покраситься?
‑ Я пыталась. – Я делаю шаг назад, возвращая беглую прядь за ухо. – Краска больше не держится. Не спрашивай почему.
‑ Загадочно, ‑ говорит он, и его губы кривятся в легкой усмешке, которая растопила бы мое сердце, как масло, в прошлом году. Он привлекателен и знает это. Я занята. Кристиан знает, что я занята, но продолжает мне так улыбаться. Он путает меня. Я пытаюсь не думать о том сне, который видела всю эту неделю, как Кристиан казался единственным во всем сне, кто мог помочь мне не сойти с ума. Стараюсь не думать о словах, что мы принадлежим друг другу, эти слова я слышала в моем видении вновь и вновь.
Я не хочу принадлежать Кристиану Прескотту.
Улыбка увядает, его глаза снова становятся серьезными. Он выглядит так, будто хочет что‑то сказать.
‑ Ладно, еще увидимся, ‑ говорю я, возможно, слишком радостно и иду к школе.
‑ Клара, ‑ он легко бежит за мной. – Эй, постой. Я подумал, что мы могли бы сесть вместе за ланчем.
Я останавливаюсь и пристально смотрю на него.
‑ Или нет, ‑ говорит он со своим привычным смешком‑выдохом. Мое сердце ускоряется. Я больше не интересуюсь Кристианом, но, похоже, мое сердце еще этого не поняло. Стук. Стук. Стук.
Кое‑что изменилось. Кое‑что, кажется, нет.
Все замечают мои волосы. Естественно. Я надеялась, что они будут смотреть молча, может, немного пошепчутся, пару дней немного посплетничают, а потом потеряют интерес. Но через две минуты после начала урока французского учительница заставляет меня снять шляпу, и это похоже на ядерный взрыв.
‑ Какая красота, какая красота, ‑ повторяет мисс Колберт, еле удерживаясь от того, чтобы подойти и погладить меня по голове. Я придерживаюсь придуманной ранее истории о том, что этим летом в Калифорнии мама нашла потрясающего стилиста, который за астрономическую плату превратил мои волосы из оранжевого кошмара в пшеничную сказку. Объяснять все это на французском уровня средней школы, претворяясь, что не владею им в совершенстве – самое забавное, что я делаю этим утром. Еще нет девяти утра, а я уже готова сбежать домой. Затем я ныряю в кабинет информатики, звенит звонок, и этот кошмар начинается заново. Твои волосы, твои волосы, как красиво! И снова, на третьем уроке искусства, словно они все уже готовы начать рисовать меня и мои чудесные волосы.
Четвертый урок – политика – еще хуже. Там Кристиан.
‑ Еще раз привет, ‑ говорит он, пока я стою в дверях, уставившись на него.
Наверное, я не должна была бы удивляться. В школе Джексон Хол всего около шестисот учащихся, так что нет ничего странного в том, что у нас совпадают уроки. Такер тоже был на него записан, когда я проверяла в последний раз.
Где же Такер, черт побери? Кстати, Венди я сегодня тоже не видела.
‑ Ты собираешься заходить? – спрашивает Кристиан.
Я опускаюсь на место рядом с ним и роюсь в сумке, чтобы достать тетрадь и ручку. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, поворачиваю голову из стороны в сторону, чтобы немного расслабить шею.
‑ День уже успел стать тяжелым? – спрашивает он.
‑ Ты даже не представляешь, на сколько.
В этот момент влетает Такер.
‑ Я тебя весь день ищу, ‑ говорю я, пока он занимает соседнюю парту. – Ты только что приехал?
‑ Да. Проблема с машиной, ‑ отвечает он. – У нас есть старая машина, на которой мы обычно ездим по ранчо и этим утром она не завелась. Если ты думала, что мой пикап был развалюхой, ты должна посмотреть на этот.
‑ Я никогда не думала, что «Блюбелл» ‑ развалюха, ‑ говорю я ему.
Он улыбается и прочищает горло. – И что ты об этом думаешь? У нас совместный урок, ты и я, и в этом году мне даже не придется никого подкупать.
Я смеюсь: ‑ Ты кого‑то подкупил в том году?
‑ Не официально, ‑ соглашается Такер. – Я спрашивал миссис Ловелл из бюро, ответственную за расписание, не могла бы она меня перевести на историю Британии. В последний момент, то есть где‑то за десять минут до начала занятия. Мы с ее дочерью друзья, она и помогла.
‑ Но зачем…?
Он смеется. ‑ Ты такая милая, когда долго соображаешь.
‑ Из‑за меня? Да ну! Ты ж меня ненавидел. Я была той самой крутой калифорнийской цыпочкой, которая оскорбила твой грузовик.
Он улыбается. Я в недоумении трясу головой.
‑ Знаешь, ты псих.
‑ Ой, а я‑то думал, что был милым, романтичным и так далее.
‑ Правильно. Так ты дружишь с дочерью миссис Ловелл? Как ее зовут? – спрашиваю я наигранно ревниво.
‑ Элисон. Хорошая девчонка. Она была одной из тех девушек, с которыми я был на выпускном в прошлом году.
‑ Хорошенькая?
‑ Ну, она рыжая. Кажется, меня тянет к рыжим, ‑ говорит он. Я несильно бью его по руке. – Эй. А еще меня тянет к буйным. – Я снова смеюсь. И в этот момент я чувствую огромное разочарование, такое сильное, что это стирает улыбку с моего лица.
Кристиан.
Такое уже случалось раньше. Иногда, обычно, когда я меньше всего этого ожидаю, словно у меня появляется доступ к мыслям других людей. Как, например, сейчас, я ощущаю присутствие Кристиана по другую сторону от меня так остро, словно он прожигает во мне дыры своим взглядом. Я не понимаю, о чем он думает, но знаю, что чувствует – он замечает, как естественно я болтаю с Такером. Ему бы хотелось, чтобы я так же шутила с ним, чтобы мы, наконец, могли разговаривать друг с другом, наконец, объединились. Ему хочется, чтобы с ним я смеялась так же.
Кстати, знать такое – это реально отстой. Мама называет это эмпатией, говорит, что это редкий дар среди полу‑ангелов. Редкий дар, ха! Интересно, можно ли вернуть его назад?
Такер заглядывает мне через плечо и, кажется, впервые замечает Кристиана.
‑ Как дела, Кристиан? Хорошо провел лето? – спрашивает он.
‑ Да, отлично, ‑ отвечает Кристиан, и его разум внезапно отталкивает мой волной наигранного безразличия. – Как прошло твое?
Они пристально смотрят друг на друга одним из тех пресловутых тестостероновых взглядов. – Потрясающе, ‑ говорит Такер.
В его голосе вызов. – Лучшее лето в моей жизни. – Я размышляю, можно ли еще сбежать с урока.
‑ Ну, летом всегда так, правда? – говорит Кристиан через минуту. – Но оно рано или поздно кончается.
Какое же облегчение, когда занятие заканчивается. Но затем я стою в проходе в кафетерий и решаю, что делать с ланчем.
Вариант А: Как обычно. Столик Невидимок. Венди. Болтовня. Может, несколько неловкий разговор о том, что теперь я встречаюсь с ее братом, возможно, она задаст вопрос, что конкретно произошло в лесу в день пожара, на который я не знаю ответа. Она все еще одна из моих лучших подруг и я не хочу ее избегать.
Вариант Б: Анжела. Анжела любит есть в одиночестве и, обычно, люди позволяют ей это. Может, если я сяду с ней, они и мне это позволят. Но тогда мне придется отвечать на ее вопросы и выслушивать ее теории, которыми она атакует меня последние несколько дней.
Вариант С (на самом деле не вариант): Кристиан. Стоящий у стены в привычной позе и старательно не смотрящий в мою сторону. Он ничего не ожидает, не давит на меня, а просто хочет, чтобы я знала, что он здесь. Надеюсь.
Ни за что не пойду в его сторону.
А затем решение принимают за меня. Анжела устремляет на меня свой взгляд, поднимает руку и указывает на пустующий стул рядом с собой. Когда я не реагирую, она требует: ‑ Иди сюда.‑ Командирша.
Я иду к углу, где она сидит, и опускаюсь на стул. Анжела читает маленькую, пыльную книгу. Закрыв ее, она через стол толкает ее ко мне.
‑ Просмотри, ‑ говорит она.
Я читаю название. – «Книга Еноха»?[2]
‑ Да. Очень‑очень странная старая копия, посмотри на страницы. Они тонкие. Нам нужно будет поговорить про ASAP. Но сначала…‑ она поднимает голову и громко зовет: ‑ Эй, Кристиан!
О. Мой. Бог. Что она творит?
‑ Анежела, подожди, не надо…
Она машет ему. Это может плохо кончиться.
‑ Что такое? – говорит он, как обычно, холодно и невозмутимо.
‑ Ты будешь есть свой ланч на улице, да? – спрашивает Анжела. – Ты всегда так делаешь.
Его глаза вспыхивают, когда наши взгляды встречаются. – Я думаю над этим.
‑ Хорошо, так, я не хочу нарушать твои планы, но думаю, ты, я и Клара должны встретиться после школы. В театре моей матери, в «Розовой подвязке», в городе. – Кристиан выглядит растерянным. ‑ Эээ, ладно. Зачем?
‑ Давай просто назовем это новым клубом, который я создаю, ‑ говорит Анжела. – Ангельский клуб. ‑ Он снова смотрит на меня и да, в его зеленых глазах обида, потому что я пошла и разболтала Анжеле его самый большой секрет. Мне хочется объяснить ему, что если дело касается секретов, то Анжела хуже пиявки, совершенно невозможно скрыть от нее что‑либо, но это не важно. Она знает. Он знает, что она знает. Ущерб нанесен. Я зло смотрю на Анжелу.
‑ Она такая же, ‑ просто говорю я, в основном потому, что знаю, что Анжела хотела бы сама рассказать ему об этом, и я чувствую себя лучше, разрушив ее планы. ‑ И, очевидно, она сошла с ума. ‑ Кристиан кивает, как будто это откровение совершенно его не удивило.
‑ А ты придешь в «Розовую подвязку»? ‑ спрашивает он у меня.
‑ Думаю, да.
‑ Хорошо. Я тоже, – говорит он Анжеле, продолжая смотреть на меня. – В любом случае, нам надо поговорить.
‑ Отлично.
‑ Отлично, ‑ бодро говорит Анжела. – Увидимся после школы.
‑ До скорого, ‑ говорит он и выходит из кафетерии.
‑ Я поворачиваюсь к Анжеле: ‑ Ненавижу тебя.
‑ Знаю. А еще я нужна тебе. В противном случае, ты так бы ничего и не сделала.
‑ Я все еще тебя ненавижу. – Говорю я, хотя она права. В некотором роде. Вообще‑то, ангельский клуб кажется отличной идеей, если это поможет мне выяснить, что же для нас с Кристианом значит то, что мы не выполнили свои предназначения, с тех пор мама так и не объяснила мне ничего конкретного. Анжела – профи в собирании информации. Если кто‑то и может выяснить последствия проваленного предназначения, то это она.
‑ Ой, ты же знаешь, что любишь меня, ‑ говорит она и снова подталкивает ко мне книгу. – А теперь возьми ее и иди есть к своему парню.
‑ Что?
‑ Вон там. Он уже соскучился. – Она указывает нам за спины, где, скорее всего, за одним из столов невидимок Такер болтает с Венди. Оба смотрят на меня с одинаково ожидающим видом.
‑ Кыш. Ты свободна, ‑ говорит Анжела.
‑ Заткнись. – Я беру книгу и заталкиваю в рюкзак, затем направляюсь к столам невидимок.
Ава, Линдси, Эмма – мои друзья‑невидимки, все улыбаются мне и здороваются, вместе с парнем Венди, Джейсоном Ловеттом, который в этом году ест с нам, вместо своих товарищей по компьютерным играм.
Это странно, что у нас теперь есть парни.
‑ И что это было? – спрашивает Венди, бросая на Анжелу любопытные взгляды.
‑ Ааа, просто Анжела есть Анжела. Так что у нас сегодня в меню?
‑ Гамбургеры.
‑ Вкуснятина, ‑ говорю я с энтузиазмом.
Венди закатывает глаза и обращается к Такеру: ‑ Кларе не нравится здешняя кухня. Она ест как птичка.
‑ Хм, ‑ отвечает он, подмигивая мне, потому что у него со мной совершенно другой опыт. Рядом с ним я всегда ела как лошадь. Я опускаюсь на соседний с ним стул, он придвигает свой стул поближе и обнимает меня одной рукой. Все в рамках приличия, но я слышу, как нас начинают обсуждать. Думаю, я становлюсь девушкой, которая держится за руки со своим парнем, пока они идут по школьному коридору, которая целуется в перерывах между уроками, которая оглядывает кафетерий затуманенными глазами. Никогда не думала, что стану такой.
Венди фыркает, и мы оба поворачиваемся, чтобы посмотреть на нее. Ее взгляд бегает от меня к Такеру и назад. Конечно, она знает о нас, но она еще не видела нас вместе.
‑ Вы, ребят, немного мерзкие, ‑ говорит она, а затем подвигает свой стул поближе к Джейсону и кладет свою руку в его.
Такер дарит мне озорную улыбку, которую я так хорошо знаю. У меня нет времени, чтобы возразить, когда он наклоняется для поцелуя. Я смущенно прижимаюсь к нему, затем таю и на минуту забываю о том, где мы находимся.
Наконец, он отстраняется. Но в том, чтобы быть такой девушкой есть свои преимущества.
‑ Фу, снимите комнату, ‑ говорит Венди, пряча улыбку. Трудно сказать, о чем она на самом деле думает, но, кажется, она пытается смириться с тем, что ее лучшая подруга встречается с ее братом, поэтому делает вид, что ей противно. Это значит, что она одобряет.
Я замечаю, что в кафетерии повисла тишина. Затем все возобновляется шквалом болтовни.
‑ Знаешь, мы стали главной городской сплетней, ‑ говорю я Такеру. С таким же успехом он мог бы взять маркер и написать у меня на лбу большими буквами «СОБСТВЕННОСТЬ ТАКЕРА».
Его брови взлетают. – Тебя это волнует?
Я тянусь к его руке и переплетаю наши пальцы.
‑ Нет.
Я с Такером. Несмотря на проваленное предназначение и все остальное, кажется, мне удалось его удержать. Я самая везучая в мире девчонка.
ГЛАВА 2. ПЕРВОЕ ПРАВИЛО АНГЕЛЬСКОГО КЛУБА
Мистер Фиббс ‑ мой учитель по углубленному изучению английского, который ‑ слава Богу! – является моим последним уроком сегодня, заставляет нас начать делать первое задание из курса “College English”[3], которое представляет собой личное эссе о том, какими мы видим себя через десять лет. Я достаю блокнот, щелкаю авторучкой, чтобы приступить к написанию вариантов, и смотрю на пустой лист. Смотрю. Смотрю. Так какой же я вижу себя через десять лет?
‑ Попробуйте себе это представить, ‑ говорит Фиббс, будто замечает меня здесь, сидящую в углу, и знает, что у меня возникли небольшие трудности.
Мне всегда нравился мистер Фиббс. Он вроде нашего личного Гэндальфа, Дамболдора или еще кого‑то невозмутимого в комплекте с круглыми очками и длинным белым хвостом, торчащим сзади из воротника, но сейчас он меня просто убивает. «Представьте себе», ‑ говорит он. Я закрываю глаза. Картина медленно начинает материализоваться в моей голове. Лес под оранжевым небом. Горная цепь. Кристиан. Ждет. Я открываю свои глаза. Нет, я не думаю об этих подробностях. Это не мое будущее. Это прошлое. Мое будущее с Такером, и это не трудно представить. Я закрываю глаза снова, и, приложив немного усилий, вижу очертания большого красного амбара в «Ленивой Собаке». Небо над головой чистое и синее. Вижу человека, ведущего на пастбище лошадь, которая очень похожа на Мидаса: красивая, блестящая, гнедая. И еще ‑ это та часть, от которой перехватывает дыхание ‑ верхом на лошади сидит маленький мальчик и хихикает точно так же, как Такер. Человек, ведущий лошадь по кругу, безусловно, сам Такер. Я узнаю его где угодно. Мальчик видит меня и машет. Я машу в ответ. Такер подводит лошадь к забору.
‑ Посмотри на меня, посмотри на меня, ‑ привлекает мое внимание мальчик.
‑ Я тебя вижу. Привет, красавчик, ‑ говорю я Такеру.
Он наклоняется через забор, чтобы поцеловать меня, обхватив мое лицо руками, и тогда я вижу блеск золотого кольца на его пальце.
Мы женаты.
Это лучшая мечта всех времен. Где‑то в глубине души я осознаю, что это только мечта, результат моего воображения и фантазий. Не видение. Не мое будущее. Но это единственное, чего я хочу. Я открываю глаза, сжимаю пальцы вокруг ручки и пишу: «Через десять лет я буду замужем. У меня будет ребенок. Я буду счастлива».
Затем щелкаю авторучкой и смотрю на слова. Они удивляют меня. Я никогда не была одной из тех девчонок, которые мечтают о замужестве; никогда не заставляла мальчиков на детской площадке давать мне клятвы или оборачиваться в простыни и делать вид, будто мы идем к алтарю. Когда я была ребенком, я смастерила мечи из ветвей деревьев, и мы с Джеффри гонялись друг за другом вокруг двора, крича: «Сдавайся или умри!». Не то, чтобы я была сорванцом. Мне нравились: фиолетовый цвет, лак для ногтей, ночевки, писать свое имя на полях тетрадки в школе, как и любой другой девчонке. Но я никогда, если честно, не представляла себя, состоящей в браке и будучи «миссис Кто‑то». Кажется, я предполагала, что выйду замуж, в конце концов. Просто это казалось слишком далеким, чтобы беспокоится. Но, может, я все‑таки одна из этих девушек. Я смотрю на страницу. У меня написано три предложения. Венди, очевидно, написала целую книгу о том, как здорово обернется ее жизнь, а у меня есть всего лишь три предложения. Такое чувство, что они вряд ли входят в разряд тех предложений, которые оценит мистер Фиббс.
‑ Ладно, еще пять минут, ‑ говорит мистер Фиббс, ‑ а затем, мы разделимся.
Во мне поднимается паника. Итак, чего я хочу? Анжела собирается стать поэтом, Венди ‑ ветеринаром, у Кей Паттерсон есть глава, включающая в себя вступление в университетский клуб и женитьбу на сенаторе, Шон получит олимпийское золото за сноубординг, Джейсон ‑ один из тех программистов, которые делают миллионы, придумывая какие‑то новые фишки для «Google», и я – директор круизного судна. Я прима‑балерина в «Нью‑Йорк Сити Балет»[4]. Я ‑ кардиохирург. Да, пожалуй, остановлюсь на кардиохирурге. Моя ручка порхает по всей странице.
‑ Время вышло, ‑ говорит мистер Фиббс, ‑ заканчивайте свое последнее предложение, а потом мы поговорим.
Я перечитываю то, что написала. Неплохо. Абсолютная ложь, но хоть что‑то.
‑ Нет ничего более вдохновляющего, чем сложность и красота человеческого сердца, ‑ пишу я в последнем предложении, и почти заставляю себя поверить в это. Грезы о Такере почти стерлись из моего сознания.
‑ Кардиохирург, да?‑ говорит Анжела, когда мы идем с ней вместе по набережной «Бродвей» в Джексоне. Я пожимаю плечами.
‑ Ты остановилась на юристе. Действительно считаешь, что собираешься стать юристом?
‑ Я хотела бы стать отличным адвокатом.
Мы шагаем через арку, на которой написано «Розовая подвязка», и Анжела выуживает свои ключи, чтобы открыть дверь. Как обычно, в это время театр выглядит совершенно безлюдным.
‑ Заходи.
Она кладет руку мне на плечо и толкает меня через пустой вестибюль. С минуту мы стоим в темноте. Затем Анжела ускользает, исчезая во тьме, и мгновение спустя ореол света появляется на сцене, которая по‑прежнему украшена декорациями «Оклахомы!», фальшивой фермой и кукурузой. Я неохотно бреду вниз по проходу, мимо рядов красных бархатных кресел и до линии чистых белых столиков перед оркестровой ямой, где весь прошлый год мы с Анжелой сидели с её тетрадками и стопкой пыльных книг. Где мы говорили об ангелах, ангелах, и еще раз ангелах, до тех пор, пока я не начинала думать, что мой мозг вот‑вот расплавится. Анжела практически вприпрыжку скачет в переднюю часть театра, поднимается по лестнице с краю сцены, останавливается и смотрит, ведь именно так она сможет получить четкое представление о том, кто входит. На свету ее длинные черные волосы отливают темно‑синим оттенком, что выглядит не совсем естественно. Убрав челку за ухо, она смотрит на меня этим «я‑супер‑довольна‑собой» выражением. Я сглатываю.
‑ Так что все это значит? ‑ спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал так, будто бы меня это не волнует, ‑ Умираю от нетерпения.
‑ Терпение – это добродетель, ‑ шутит она.
‑ Я не настолько добродетельна.
Она загадочно улыбается.
‑ Ты думаешь, что я еще не догадалась?
В задней части театра появляется фигура, и я понимаю, что меня охватывает паника. Эта фигура выходит на свет, и у меня снова перехватывает дыхание, но уже по другой причине. Это не Кристиан. Это мой брат. Я бросаю взгляд на Анжелу. Она лишь пожимает плечами.
‑ Он заслуживает права знать то, что знаем мы. Верно?
Я оборачиваюсь и смотрю на Джеффри. Он неловко переминается с одной ноги на другую.
Моего братца было трудно понять в последнее время. С ним определенно что‑то происходит. Во‑первых, в ночь пожара он выбежал из‑за деревьев так, будто бы за ним гнался дьявол, и его крылья были цвета свинца. Я не знаю, отражает ли это состояние его душевного благополучия или еще что‑то, так как мои крылья в то время тоже были довольно‑таки темными из‑за копоти. Он сказал, что был там, смотрел на меня, но я не купилась. Хотя одно ясно точно ‑ он был там. В лесу. Во время пожара. На следующий день он был приклеен к телевизору, каждую минуту следя за новостями. Джеффри будто ожидал чего‑то, а после у нас состоялся такой разговор:
Я (после того как проболталась о поисках Кристиана в лесу и его ангельской сущности): «Так, это было отчасти хорошо, что я спасла Такера вместо него».
Джеффри: «Ну, что ты должна была делать, если твое предназначение не заключалось в спасении Кристиана?» Вопрос на миллион долларов.
Я (несчастно): «Я не знаю».
Затем Джеффри совершил очень странный поступок. Он рассмеялся горьким смехом, неправильным, который моментально напомнил мне о неверном выборе пути. Я только что призналась, что напортачила с самой важной вещью, которую я должна была когда‑либо сделать в своей жизни, причиной, по которой я на Земле, а он засмеялся, глядя на меня.
‑ Что? – рявкнула я на него. ‑ Что тут смешного?
‑ Черт, ‑ сказал он, ‑ это прям как в долбанной греческой трагедии. ‑ Он недоуменно покачал головой, ‑ Ты спасла Такера вместо него.
Я могла бы назвать это судорогой на его лице, но он все продолжал смеяться, пока я всерьез не захотела побить его. Затем мама каким‑то сверхъестественным образом уловила нотки неминуемого насилия в воздухе и сказала:
‑ Хватит. Оба.
И я гордо удалилась в свою комнату.
Просто, думая об этом сейчас, мне хочется врезать ему.
‑ Так что ты думаешь? – спрашивает Анжела, ‑ Он может присоединиться к нам?
Тупик. Но в своем уме я или нет, мне довольно любопытно узнать, о чем именно ему известно. Поскольку мы не общались все эти дни, это может быть лучшим способом все разузнать. Я оборачиваюсь к Анжеле и пожимаю плечами.
‑ Конечно. Почему бы и нет?
‑ Мы должны сделать это быстро, ‑ говорит Джеффри, повесив свой рюкзак на один из стульев, ‑ У меня тренировка.
‑ Не проблема, ‑ говорит Анжела, подавляя еще одну улыбку, ‑ Мы ждем только…
‑ Я здесь.
И вот по проходу шагает Кристиан, засунув руки в карманы. Его взгляд скользит по театру, будто он пытается оценить место, разглядывая сцену, кресла, столы, лампы и оснастки в стропилах. Затем его взгляд падает на меня.
‑ Так давайте сделаем это, ‑ говорит он, ‑ Чтобы это ни было.
Анжела не тратит времени впустую.
‑ Подойдите ко мне сюда.
Мы медленно пробираемся на сцену и встаем в круг рядом с Анжелой.
‑ Добро пожаловать в ангельский клуб ‑ говорит она театрально.
Кристиан издает звук, похожий не то на смех, не то на вздох.
‑ Первое правило ангельского клуба ‑ вы не говорите об ангельском клубе
‑ Второе правило ангельского клуба ‑ вмешивается Джеффри, ‑ Не говорите никому об ангельском клубе.
Ох, ребят. Поехали.
‑ Весельчак. Смотрю, вы уже спелись, ‑ Анжеле не до смеха, ‑ Теперь серьезно. Я думаю, что у нас должны быть правила.
‑ Зачем? – интересуется Джеффри, с видом а‑ля «мой милый младший брат», ‑ Зачем нам нужны правила для клуба?
‑ Может быть, так бы мы знали особенности клуба, ‑ добавляет Кристиан.
Глаза Анжелы вспыхивают. Я узнаю этот взгляд – происходит то, что не соответствует ее тщательно выстроенному плану.
‑ Это точка, ‑ говорит она спокойно, ‑ Нам необходимо узнать как можно больше об ангелах, нравится вам это или нет, в противном случае, как вы знаете, мы можем умереть.
Опять мелодрама. Она хлопает в ладоши.
‑ Хорошо, давайте удостоверимся, что мы все на одной волне. На прошлой неделе наша девочка Клара наткнулась на Черное Крыло в горах.
‑ Разбилась ‑ больше похоже на правду, ‑ бормочу я.
Анжела кивает.
‑ Хорошо. Разбилась. А все потому, что этот парень выделяет своего рода токсичное горе, которое (во многом из‑за того, что у Клары сильно развиты чувствительные навыки к скорби) впитало всю ее легкость, когда она должна была улететь, из‑за чего Клара упала. Причем упала с неба, прямо там, где он этого хотел.
‑ Ты упала? – спросил Джеффри.
Я упустила эту часть истории, когда рассказывала ее дома.
‑ Чувствительные навыки к скорби? – переспрашивает Кристиан.
‑ У меня, кстати, есть теория, что Черные Крылья не могут летать, ‑ продолжает Анжела. Очевидно, что беседа строиться не в форме вопрос/ответ. ‑ Их скорбь слишком тяжела, чтобы они могли держаться в воздухе. Это всего лишь теория, на данный момент, но мне она нравится. Это означает, что если ты когда‑нибудь наткнешься на Черное Крыло, может быть, ты сумеешь спастись, если улетишь, потому что он не сможет поймать тебя в воздухе.
Я думаю, что если она в чем‑то нуждается, так это в доске, на которой пишут мелом.
‑ Таким образом, Клара была выведена из строя, просто оказавшись в присутствии Черного Крыла, ‑ говорит она, ‑ Если есть что‑нибудь, какой‑нибудь способ, чтобы каким‑либо образом блокировать эту печаль, мы должны этому научиться.
Я определенно соглашусь с этой идеей.
‑ И, так как Клара и ее мама поразили Черное Крыло с помощью славы, я думаю, что это наш ключ.
‑ Мой дядя говорит, что требуются годы, чтобы быть в состоянии контролировать сияние, ‑ говорит Кристиан.
Анжела пожимает плечами.
‑ Клара сделала это, а она только Квортариус. На каком уровне ты?
‑ Только Квортариус, ‑ отвечает он с ноткой сарказма.
Глаза Анжелы вспыхивают. Она единственная Демидиус в нашей группе. Анж имеет большую концентрацию ангельской крови. Я думаю, что это делает ее нашим единственным лидером.
‑ Итак, на чем я остановилась? – говорит она и, начиная загибать пальцы, продолжает, ‑ Первая цель ‑ найти способ заблокировать печаль. Это в основном работа для Клары, поскольку у нее, кажется, повышенная чувствительность к этому. Я была с ней, когда мы увидели Черное Крыло в торговом центре в прошлом году, и я ничего не почувствовала, кроме легкого мороза по коже.
‑ Притормози, ‑ прерывает Джеффри, ‑ Вы вдвоем увидели Черное Крыло в торговом центре в прошлом году? Когда?
‑ Мы были там, чтобы купить платья к выпускному.
Анжела бросила на Кристиана многозначительный взгляд, будто бы в этом инциденте виноватым был он, потому что он как бы был моим кавалером.
‑ И почему я ничего не слышал об этом? – спрашивает Джеффри, обращаясь ко мне.
‑ Твоя мама сказала, что знание о них опасно. По ее словам, когда ты узнаешь о Черных Крыльях, они узнают больше о тебе, ‑ отвечает за меня Анжела.
Он смотрит скептически.
‑ Таким образом, она должно быть думает, что вы достаточно выросли, раз уж она рассказала вам о них сейчас, не так ли? – услужливо предлагает Анжела.
Я думаю о каменном лице мамы на утро после пожара, когда я рассказала Джеффри о Семъйязе[5].
‑ Или она думала, что Джеффри необходимо иметь представление о Черных Крыльях, в случае, если один из них заявится в дом, желая отомстить, ‑ добавляю я.
‑ Что приводит нас к цели номер два, ‑ продолжает Анжела спокойно, смотря на меня, ‑ Ты уже прочитала книгу, которую я тебе дала?
‑ Анж, ты дала мне ее только за ленчем.
Она вздыхает и бросает на меня взгляд, который означает, что она думает, будто я дилетант.
‑ Ты можешь достать ее, пожалуйста?
Я спрыгиваю вниз, чтобы принести книгу из моего рюкзака. Анжела решает, что, может быть, за столом будет более удобно погрузиться в глубокие и тяжёлые исследования, что для нее означает, очевидно, прыгать в омут с головой. Мы вновь собираемся вокруг стола. Анжела берет у меня из рук книгу Еноха и начинает перелистывать страницы.
‑ «И случилось, ‑ она откашливается, прочищая горло, ‑ …после того как сыны человеческие умножились в те дни, у них родились красивые и прелестные дочери. И ангелы, сыны неба, увидели их, и возжелали их, и сказали друг другу: “Давайте выберем себе жен в среде сынов человеческих и родим себе детей”!»[6]
‑ Ага, поделимся ангельской кровью, ‑ прокомментировала я.
‑ Просто подожди. Я дошла до самого интересного. «И Семъйяза, начальник их, сказал им: “Я боюсь, что вы не захотите привести в исполнение это дело и тогда я один должен буду искупать этот великий грех”.»[7] Это имя звучит знакомо, не так ли?
Дрожь проходит по моей спине.
‑ Это он, тот Семъйяза? Ангел, который напал на маму и Клару? – спрашивает Джеффри.
Анжела откидывается назад.
‑ Я думаю, что да. Она продолжает говорить о том, как он женился на человеческой женщине и учил людей, как делать оружие и зеркала, и показал им волшебство, заклинания и другие запрещенные вещи. У них было много детей, которые в книге описаны как злые гиганты – Нефилимы[8] – которые были мерзостью в очах Божьих, потом их стало так много, и Земля стала так зла, что Бог послал потоп, чтобы уничтожить их всех.
‑ Так что, получается, мы ‑ злые гиганты, ‑ повторяет Джеффри, ‑ Ребят, но мы ведь не высокие.
‑ Люди тогда были гораздо ниже, ‑ говорит Анжела, ‑ плохое питание.
‑ Но это не имеет смысла, ‑ говорю я, ‑ Как мы могли быть мерзостью? В чем наша вина? В том, что мы рождаемся с ангельской кровью в жилах? Я думала, что Библия описывает Нефилимов как героев.
‑Да, ‑ отвечает Анжела, ‑ но «Книга Еноха» не Библия. У меня есть теория, что это может быть своего рода антипропаганда кровных ангелов. Но ведь это интересно, не так ли? Думаю, это заслуживает изучения. Потому что этот парень ‑ Семъйяза находится в центре всего этого. Он лидер группы Черных Крыльев, называемых Стражами, которые на основе некоторых других моих исследований, являются группой падших ангелов, основной работой которых является соблазнить человеческих женщин и произвести на свет столько кровных ангелов, сколько возможно.
Потрясающе.
‑ Итак, значит цель номер два – узнать больше о Семъйязе, ‑ говорю я, ‑ Понятно. Есть еще цели?
‑ Одна, ‑ говорит Анжела беспечно, ‑ Я думаю, что одной из целей ангельского клуба является помощь друг другу в выполнении наших предназначений. Я имею ввиду, что у вас двоих они были, но вы не выполнили их. Так что это значит? – говорит она, взглянув на Кристиана и меня, ‑ А Джеффри и я еще не получили свои. Может быть, если бы мы все вместе хорошенько подумали, то смогли бы разобраться в этих предназначениях лучше.
‑ Великолепно. Эй, послушай, я должен идти, ‑ говорит Джеффри отрывисто, ‑ Тренировка началась десять минут назад. Тренер заставит меня наматывать круги до тех пор, пока я не упаду.
‑ Подожди, мы еще не добрались до правил для участников, ‑ закричала Анжела ему в след, но он уже закрывал дверь.
‑ Клара сообщит мне их позже, ‑ произнес он через плечо, ‑ Ну, или вы могли бы сделать, например, каменные скрижали, или что‑то еще. Десять заповедей ангельского клуба.
Затем он ушел. Так много выяснено, но я так и не узнала, что еще ему известно. Анжела смотрит на меня.
‑ Он смешной.
‑ Да, он просто бочка смеха.
‑ Так. Правила.
Я вздыхаю.
‑ Выкладывай, давай.
‑ Ну, во‑первых, это и ежу понятно, никому не рассказывать об этом. Мы единственные, кто знает о клубе, окей?
‑ Никому не говорить об ангельском клубе ‑ говорит Кристиан с ухмылкой.
‑ Я именно это и имею в виду. Не говори своему дяде, ‑ Анжела поворачивается ко мне, ‑ Не говори своей маме. Не говори своему парню. Поняли? Второе правило: ангельский клуб ‑ тайна для остальных, но мы не храним секреты друг от друга. У нас – полное отсутствие секретов. Мы говорим друг другу все.
‑ Ладно, ‑ соглашаюсь я, ‑ Какие еще правила?
‑ Это все, ‑ говорит она.
‑ Ох. Я за каменную скрижаль, ‑ шучу я.
‑ Ха. Ха, ‑ она снова поворачивается к Кристиану, ‑ А что на счет тебя? Ты был очень тих все это время. Ты должен поклясться тоже.
‑ Нет, спасибо, ‑ говорит он вежливо.
Она опирается на спинку стула от неожиданности.
‑ «Нет, спасибо»?
‑ О правилах. Я не буду болтать об этом с моими приятелями по лыжной команде, но дяде я расскажу все. Я собираюсь сказать ему и об этом, ‑ его глаза ищут зрительный контакт со мной. ‑ Глупо не сообщать то, что вы знаете взрослым. Они только пытаются защитить нас. А что касается отсутствия секретов в клубе, я не могу согласиться на это. Я даже не знаю вас, ребята, так почему же мне рассказывать вам свои секреты? Ни в коем случае.
Анжела теряет дар речи, а мне это кажется забавным.
‑ Ты прав, ‑ говорю я, ‑ Мы угробили правила. Правил больше не существует.
‑ Я думаю, это здорово, хотя… ‑ говорит он, ища способ успокоить Анжелу, ‑ Встречи и выяснение того, что мы можем сделать, пытаясь разобраться во всем… считайте, что я в игре. Я буду здесь до тех пор, пока идет снег, ведь я член лыжной команды. Думаю, мы можем проводить встречи в воскресенье после обеда. Мне будет удобно.
Анжела успокаивается и даже слегка улыбается.
‑ Конечно, это выполнимо. Наверное, так будет лучше, да и с графиком Джеффри тоже должно совпасть. Давайте встречаться по воскресеньям.
Наступает неловкое молчание.
‑ Ладно, ‑ говорит Анжела, наконец, ‑ Я считаю, что эту встречу можно закончить.
Уже почти темнеет, когда я выхожу из театра. Грозовые тучи собираются над головой и издают звуки, похожие на урчание желудка. Полагаю, что должна быть благодарна дождю, так как буря потушит пожары, и, возможно, тем самым спасет жизни людей и их дома. Это только погода, напоминаю себе, но иногда я задаюсь вопросом, который беспокоит меня: а что если ее специально насылают, чтобы наказать меня за то, что я не справилась со своим заданием? Я надеюсь на быстрое, случайное прощанье с Кристианом в углу, но он кладет свою руку на мою.
‑ Я все еще хочу поговорить с тобой, ‑ говорит он, понизив голос.
‑ Мне надо идти, ‑ упираюсь я. ‑ Моей маме станет интересно узнать, где я была. Позвони мне, ладно? Или я тебе позвоню. Один из нас обязательно позвонит другому.
‑ Правильно, ‑ его рука исчезает, ‑ Я позвоню тебе.
‑ Я должна бежать. Опаздываю.
И тогда я пошла в противоположном направлении. «Трусиха» ‑ говорит ворчливый голос в моей голове. «Ты должна поговорить с ним. Выяснить, что он хочет тебе сказать». А что, если он скажет, что мы принадлежим друг другу? «Хорошо, тогда ты будешь иметь дело с этим. Но, по крайней мере, ты не будешь убегать». Я думаю, что это больше похоже на быструю ходьбу. Неважно. У меня спор с самой собой. И я в проигрыше. А это является не очень хорошим знаком.
ГЛАВА 3. ЧУЖИЕ СЕКРЕТЫ
Мама выходит из своего кабинета сразу же, как слышит, что я переступаю порог дома.
‑ Привет, ‑ говорит она. – Как дела в школе?
‑ Все обсуждали мои волосы, но все нормально.
‑ Мы снова можем попробовать их покрасить, ‑ предлагает она.
Я пожимаю плечами. – Должно быть, это что‑то значит, да? Бог хочет, чтобы в этом году я была блондинкой.
‑ Ну да, ‑ соглашается она. – Блонди, хочешь печенья?
‑ А ты как думаешь? – Я бегу за ней на кухню, где чувствую запах чего‑то потрясающего, пекущегося в духовке. – Шоколадное печенье?
‑ Конечно. – Пищит таймер, она надевает кухонную рукавицу, вытаскивает противень с печеньем и ставит его на стол. Я подтаскиваю табурет и сажусь рядом с ней. После всего произошедшего это кажется странно‑нормальным, весь тот драматизм, борьба за жизнь, попытки разобраться в себе, а сейчас…печенье.
В день пожара я пришла домой уверенная, что вот теперь‑то у нас состоится разговор на чистоту, и мне станет ясно, что же на самом деле случилось. Но когда я оказалась дома, мама спала, спала в самый важный вечер в моей жизни, и я не стала ее будить, не стала винить ее за это, потому что в тот момент мы обе были выжаты, как лимон. Она сражалась и чуть не умерла. Но все же. Все прошло не совсем так, как я надеялась, выполняя свое предназначение.
Это вовсе не означает, что мы не разговаривали. Разговаривали, но в основном лишь подробно обсуждали то, что уже случилось. Никакой новой информации. Никаких открытий. Никакого объяснения. Однажды я спросила: ‑ Ну, а что теперь? ‑ и она ответила: ‑ Не знаю, милая. ‑ И это было все. Я бы и дальше давила на нее, но у нее на лице было то самое выражение: глаза полные боли и печали, словно она ужасно расстроена из‑за меня и того, чем обернется мне проваленное предназначение. Конечно, она бы никогда не сказала мне этого прямо. Никогда не сказала бы мне, что я все провалила, что она думала, что я окажусь лучше, чем она думала, что смогу сделать правильный выбор, когда придет время и докажу, что имею право называться полу‑ангелом. Но ее взгляд говорит за нее.
‑ Итак, ‑ говорит она, когда мы ждем, пока остынет печенье. ‑ Я думала, ты приедешь домой раньше. Видела сегодня Такера?
И мне снова предстоит принять важное решение: говорить ей об ангельском клубе или нет.
Ладно. Я думаю о первом правиле, которое упомянула Анжела: не рассказывать никому, особенно взрослым, а затем думаю о том, как Кристиан просто отказался, сказав, что он все рассказывает дяде.
Раньше у нас с мамой тоже так было. Раньше. Теперь у меня нет желания делиться с ней чем‑либо, ни про ангельский клуб, ни о странном повторяющемся сне, который вижу по ночам, ни о своих чувствах, касающихся того, что случилось в день пожара, или о том, что же было моим настоящим предназначением. Не хочу снова касаться этого.
Поэтому я не рассказываю.
‑ Я была в «Розовой подвязке», ‑ говорю я. – С Анжелой.
Это ведь не совсем ложь.
Я уже готова к тому, что она скажет, что однажды из‑за Анжелы и ее хороших намерений мы попадем в серьезные неприятности. Она знает, что все время, проведенное с Анжелой, мы обсуждаем полу‑ангелов и множество ее теорий.
Вместо этого она говорит: ‑ О, очень хорошо, ‑ и, пользуясь лопаткой, перекладывает печенье в глубокую чашку, стоящую на столе. Одно мне удается стащить.
‑ Очень хорошо? – недоверчиво повторяю я.
‑ Подай, пожалуйста, тарелку, ‑ просит она, и я выполняю. И, пока я сижу с полным ртом, наслаждаясь шоколадным чудом, она говорит: ‑ Я не собиралась ограждать тебя других полу‑ангелов. Я просто хотела, чтобы ты жила нормальной жизнью столько, сколько это возможно, чтобы знала, каково это – быть человеком. Но теперь ты уже достаточно взрослая, у тебя были видения, ты видела зло, и я думаю, что для тебя совсем неплохо начать узнавать, что на самом деле значит быть полу‑ангелом. А это значит, проводить время с такими же, как и ты. ‑ Интересно, она все еще имеет в виду Анжелу, или теперь говорит о Кристиане? Думает ли она, что мое предназначение ‑ быть с ним? Не очень фиминистично с ее стороны, если она на самом деле считает, что все мое предназначение на земле заключается в том, чтобы зависать с каким‑то парнем.
‑ Молока? ‑ спрашивает она, затем идет к холодильнику и наливает мне стакан.
И в этот момент я набираюсь храбрости и спрашиваю: ‑ Мам, меня накажут?
‑ За что? ‑ она тянется за печеньем. ‑ Ты сделала сегодня что‑то, о чем мне стоит знать?
Я качаю головой. ‑ Нет. Я про предназначение. Меня накажут за то, что я, ну, знаешь, не выполнила его? Я отправлюсь в ад?
Печенье застревает у нее в горле, и она делает глоток моего молока.
‑ Это работает не совсем так, ‑ говорит она.
‑ Тогда как? Я получу второй шанс? Или будет еще что‑то, что я должна буду сделать?
Минуту она молчит. Я практически вижу, как мысли крутятся в ее голове, пока она решает, как много можно мне рассказать. Конечно, это усиливает чувство страха, но я ничего не могу поделать. Поэтому жду.
‑ Каждый полу‑ангел имеет свое предназначение, ‑ наконец говорит она. Кажется, прошла целая вечность. ‑ Для некоторых, их предназначение заключается в единственном событии, где ты должен быть в определенное время в определенном месте, чтобы сделать что‑то определенное. Для других… ‑ она смотрит на свои руки, аккуратно подбирая слова. ‑ В их предназначение входит больше.
‑ Больше? ‑ спрашиваю я.
‑ Больше, чем одно‑единственное событие.
Я пристально смотрю на нее. Наверное, это самый странный разговор матери и дочери за молоком и печеньем. ‑ Насколько больше?
Она пожимает плечами. ‑ Не знаю. Мы все разные. Наши цели тоже разные.
‑ А какая была у тебя?
‑ У меня… ‑ она изысканно прочищает горло. ‑ Это было больше, чем одно событие, ‑ признается она.
Этого мне не достаточно.
‑ Мам, ну перестань, ‑ требую я. – Не оставляй меня в неведении.
Неожиданно она слегка улыбается, словно находит меня забавной. ‑ Все будет хорошо, Клара, ‑ говорит она. ‑ Ты все узнаешь, когда придет время. Я знаю, что тебя это огорчает. Поверь, знаю.
Я подавляю гнев, который уже поднимается у меня в животе. ‑ Откуда? Откуда ты знаешь?
Она вздыхает. ‑ Потому что мое предназначение длится больше ста лет. ‑ Мой рот непроизвольно открывается.
Сто лет.
‑ Так… так ты говоришь, что для меня еще не все кончено?
‑ Я говорю, что твое предназначение более сложное, чем простое выполнение задания. ‑ Я подскакиваю на ноги. После такого я просто не могу больше сидеть. ‑ Ты не могла сказать мне всего этого, ну, не знаю, до пожара?
‑ Клара, я не могу дать тебе ответы, даже если и знаю их, ‑ говорит она. ‑ Если бы я сделала это, то результат бы изменился. Ты просто должна доверять мне, когда я говорю, что ты получишь ответы, когда они тебе потребуются.
И снова этот взгляд: грусть. Как будто прямо сейчас я ее разочаровала. Но в ее светящихся голубых глазах я вижу что‑то еще: веру. Она все еще верит. Для наших жизней существует какой‑то план, какое‑то назначение или направление стоит за всем этим. Я вздыхаю. У меня никогда не было такой веры, как у нее, и боюсь, никогда не будет. Но я понимаю, что, хотя между нами все еще осталось некоторое недопонимание, я доверяю ей. Свою жизнь. Не только потому, что она моя мать, а потому, что она спасла меня, когда я в этом нуждалась.
‑ Ладно, ‑ говорю я. ‑ Хорошо. Но это не значит, что мне это нравится.
Она кивает, снова улыбается, но грусть не покидает ее лица. ‑ Я не жду, что тебе это будет нравиться. Если бы это было так, ты не была бы моей дочерью.
Я думаю о том, чтобы рассказать ей про сон. Узнать, считает ли она, что это важно, просто ли это сон или видение. О возможном продолжении моего предназначения.
Но как раз в этот момент Джеффри заходит в дверь, и, конечно, кричит: ‑ Что на обед? ‑ для него еда важнее всего. Мама кричит ему в ответ, начинает суетиться, готовя для нас еду, а я восхищаюсь ее способность так легко переключаться с одного на другое, вселять в нас чувство, что мы ‑ это какие‑то другие дети, пришедшие домой после первого дня в школе, что для нас нет никакого небесного задания, нет падших ангелов, охотящихся на нас, нет плохих снов, а наша мама такая же, как и все остальные мамы.
После обеда я лечу на ранчо «Ленивая собака», чтобы увидеться с Такером.
Он удивляется, когда я стучу к нему в окно.
‑ Привет, красавчик, ‑ говорю я ему. ‑ Можно войти?
‑ Естественно, ‑ говорит он и целует меня, затем перекатывается через кровать, чтобы закрыть дверь. Я влезаю в окно и останавливаюсь, осматриваясь вокруг. Люблю его комнату. Она теплая, удобная и чистая, но не стерильная, плед небрежно наброшен поверх простыни, стопки учебников, комиксов и журналов про родео разбросаны по его столу, пара спортивных носок и скомканная майка валяются в углу на слегка запыленном дубовом полу, его коллекция ковбойских шляп лежит в ряд на шкафу в компании с несколькими старыми зелеными солдатиками и парочкой рыбных блесен. К двери гардероба прибита подкова. Это так по‑мальчишески.
Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, почесывая шею.
‑ Это ведь не превратится в одну из тех жутких ситуаций, когда ты появляешься глубокой ночью, чтобы посмотреть, как я сплю, да? ‑ спрашивает он игриво.
‑ Каждый раз, когда я вдали от тебя, часть меня умирает, ‑ говорю я в ответ.
‑ Тогда это значит, да.
Он улыбается. ‑ Нет. Я определенно не жалуюсь. Я просто хотел узнать, стоит ли мне надевать в постель еще что‑либо, помимо боксеров.
Это заставляет меня залиться краской. ‑ Ну, не надо…эээ, ничего менять из‑за меня, ‑ произношу я, запинаясь, он смеется и пересекает комнату, чтобы вновь меня поцеловать.
Мы отлично проводим несколько минут на его кровати. Ничего такого, Такер по‑прежнему уверен, что должен хранить мою честь хотя бы потому, что в моих жилах течет ангельская кровь. Довольно долго мы просто лежим вместе, затаив дыхание. Я кладу голову ему на грудь, чувствуя, как под моим ухом колотится его сердце, и в тысячный раз думаю, что он без сомнения самый лучший парень на этой планете.
Такер берет мою руку и то переплетает, то разнимает наши пальцы. Мне нравятся его руки, мозоли на ладонях доказывают, что ему в жизни приходилось заниматься нелегким трудом, показывают, что он за человек. Такие грубые руки, которые могут быть такими нежными.
‑ Итак, ‑ внезапно говорит он, ‑ ты собираешься мне когда‑нибудь рассказать, что случилось в день пожара?
Момент нарушен.
Думаю, я знала, что он задаст этот вопрос. Возможно, я просто надеялась, что он не спросит. Я оказываюсь в ужасном положении, поскольку знаю чужие секреты, тем более, что все эти секреты так или иначе связаны со мной.
‑ Я… ‑ я сажусь и отстраняюсь от него. Я, правда, не знаю, что сказать. Слова застревают у меня в горле. Должно быть, мама чувствовала себя так же, имея секреты от людей, которых она любит.
‑ Эй, все нормально, ‑ говорит он, садясь рядом. ‑ Я все понимаю. Это сверхсекретная ангельская информация. Ты не можешь рассказать.
Я качаю головой. Я решаю, что я – не моя мать.
‑ Анжела создала клуб. Для потомков ангелов, ‑ я начинаю с этого, хотя это и не то, о чем он спрашивал.
Такер не ожидал, что я скажу что‑то подобное. ‑ Анжела Зербино ‑ полу‑ангел?
‑ Да.
Он фыркает. – Ну, кажется, в этом есть смысл. Она всегда была немного двинутой.
‑ Эй, во мне тоже течет ангельская кровь. Ты хочешь сказать, я тоже двинутая?
‑ Да, ‑ отвечает он. – Но мне это нравится.
‑ Ну, тогда ладно, ‑ я тянусь, чтобы поцеловать его. Затем отстраняюсь.
‑ В Кристиане тоже ангельская кровь, ‑ говорю я, стараясь быть смелой и смотреть ему в лицо, когда произношу это. ‑ Я не знала этого до дня пожара, но это так. Он ‑ Квортариус. Как и я. ‑ Глаза Такера расширяются.
‑ Ох, ‑ говорит он ничего не выражающим голосом и отводит взгляд. ‑ Как и ты.
Довольно долго мы оба молчим. Затем он говорит: ‑ Какое совпадение, хм, что все ангелы собрались в Джексоне.
‑ Было довольно неожиданно, это точно, ‑ соглашаюсь я. ‑ Не знаю, совпадение ли это.
Он сглатывает, и я слышу небольшой щелчок у него в горле. Я вижу, как сильно он старается оставаться спокойным, делать вид, что вся эта ангельская история не пугает его, не заставляет чувствовать себя так, словно он стоит на пути чего‑то более важного, чем он сам. Он все еще готов отойти в сторону, понимаю я, если решит, что отвлекает меня от моего предназначения. У него на лице уже такое же выражение, как в день нашего разрыва.
‑ Не знаю, что должно было случиться в тот вечер, ‑ быстро говорю я. ‑ Но пожар потушен. Моя жизнь продолжается. ‑ Надеюсь, он не заметил нотку отчаянья в моем голосе, как сильно я хочу, чтобы слова, которые я произношу, стали правдой. Даже думать не хочу о том, что мое предназначение может длиться еще сто лет. – И теперь я вся твоя, ‑ и эти слова звучат неправильно, ужасно неправильно в моих ушах. И тогда я решительно хочу рассказать ему правду.
Вот только правды я не знаю. Или, может, не хочу знать.
‑ Ладно, ‑ говорит он, хотя я могу сказать, что он не знает, верит ли мне. – Хорошо. Потому что я хочу себе всю тебя.
‑ Я твоя, ‑ шепчу я.
Он снова целует меня. И я целую его в ответ.
Но образ Кристиана Прескотта, стоящего на дороге Фокс Крик спиной ко мне, ждущего меня, всегда ждущего, внезапно вспыхивает в моем сознании.
Когда я возвращаюсь домой, то вижу Джеффри во дворе, колющим дрова. Он замечает меня и кивает головой, поднимает руку и рукавом стирает капельки пота над верхней губой. Затем он берет полено, вновь замахивается топором и легко его разрубает. Затем еще одно. И еще. Горка дров у его ног уже достаточно высока, но он выглядит так, словно в ближайшее время совсем не собирается останавливаться.
‑ Ты решил снабдить нас дровами на всю зиму? Не можешь дождаться снега? ‑ спрашиваю я. ‑ Знаешь, еще только сентябрь.
‑ Мама простыла, ‑ говорит он. ‑ Она в доме в своей фланелевой пижаме, укуталась в одеяла и пьет чай, ее трясет. Я думал разжечь ей камин.
‑ О, ‑ говорю я. ‑ Мило с твоей стороны.
‑ Что‑то произошло с ней в тот день. С Черным Крылом, ‑ говорит он, выдавливая из себя слова. Он поднимает голову и наши взгляды встречаются. Иногда он выглядит таким юным, как маленький беззащитный мальчик.
Иногда же, как сейчас, как взрослый мужчина. Мужчина, который видел слишком много горя в своей жизни. Как такое возможно? Спрашиваю я себя. Ему всего пятнадцать.
‑ Да, ‑ говорю я, потому что согласна с ним. ‑ Я имею в виду, он пытался убить ее. У них была довольно жесткая схватка.
‑ С ней все будет в порядке?
‑ Думаю, да. ‑ Сияние вылечило ее. Я смотрела, как оно омывает всю ее, словно теплая вода, исцеляя ожоги, удары, полученные от руки Семъйязы. Но, думая об этом, я снова вижу ее висящей в его руках, сопротивляющейся, хватающей ртом воздух, когда его руки смыкаются на ее горле, ее удары, становящиеся все слабее и слабее, пока она не затихает. Пока я не понимаю, что она мертва. Мои глаза жжет от воспоминаний, и я быстро отворачиваюсь и смотрю в сторону дома, чтобы Джеффри не видел моих слез.
Джеффри раскалывает еще несколько поленьев, а я собираюсь с силами. Сегодня был долгий день. Мне хочется свернуться калачиком в постели, натянуть одеяло на голову и забыться сном.
‑ Эй, а где ты был в тот день? ‑ внезапно спрашиваю я.
Он притворяется, что не понимает, о чем я. ‑ Когда?
‑ В день пожара.
Он берет следующее полено и ставит на подставку. ‑ Я же тебе говорил. Я был в лесу, теб
