Молитва чужому Богу. Из книги исторических новелл

 

Рассказывала уральская учительница, дочь «декабристки», добровольно уехавшей в 1938 году с двухлетней дочкой из тёплой подмосковной Тулы к ссыльному мужу в холодный Салехард на Полярном круге:.

– Папа умер в Салехарде от чахотки. Она свирепствовала там среди ссыльных тридцать седьмого года. Спустя зиму после похорон маме удалось получить работу с квартирой в Берёзове. Мама не была осуждена, выезд ей разрешили. В Берёзове требовалась старшая медсестра, а у мамы был диплом врача. Но она согласилась работать медсестрой ради больничной квартиры. Берёзово южнее, там чуть-чуть теплее, чем в Салехарде, чуть-чуть меньше шансов на чахотку.

Как раз в школу я пошла, в первый класс – в ту осень это было. В сорок третьем году. Снег уже прочно лёг – он рано там ложится. Но Обь ещё не стала, ещё только шуга забелела по ней. Ещё бегали торопливо пароходы, катера тянули баржи и плоты леса – к Лабытнангам. Там заключённые строили железную дорогу на запад, к Уралу.

Утром, помню, пришли с юга две длинные баржи, и с них долго высаживали на пристань ссыльных калмыков – с детьми, узлами, в стёганых халатах, в жёлтых тюбетейках, в тоненьких сапожках без каблуков, в галошах, надетых на носки…

С пристани хорошо видна была облезлая берёзовская церковь, и ссыльные почему-то потянулись именно к ней, окружили её плотным кольцом, уселись прямо на снег и стали молиться. При этом мужчины – по христианскому обычаю! – поснимали тюбетейки и шапки. Черно стало от их голов!

Ссыльных были сотни, и заунывный вой поднялся над тихим обычно Берёзовом. В этом вое слышались и жалобные женские взвизги, и плач детей, и надрывный сухой кашель множества простуженных людей.

Церковь, конечно, не действовала, священника в Берёзове не было, но несчастные люди, пригнанные в далёкий чужой невероятно холодный для них край, долго молились на непонятном мне языке. Видно, просили Бога – своего ли, нашего ли! – чтобы спас их. А больше просить было некого.

Вокруг постепенно собрался берёзовский народ, и толстое тёмное кольцо сидящих на снегу ссыльных окружилось тонким пунктирным кольцом местных жителей. За спиной и вокруг себя слышала я негромкие переговоры:

– Свой-то Бог призвал их хлебом-солью фашистов встречать. Теперь, вишь, нашему Богу молятся…

– Ну, так ить не все! Бабы-то с детишками при чём?

– Одних баб, что ль, в голой степи оставлять? Тоже не дело… Передохнут! Пожалели, видать, вместе сослали…

– Ничо! Среди наших мансей обживутся, потеряются. Таки же косоглазые!

– Оно, видно, сверху так и задумано.

– А всё-тки жаль их! Люди же! Хоть на квартиру пускай от жалости… Собаку-ту бездомну в мороз пожалеешь…

– И то сказать… Не помёрзли бы с непривычки… Дров-то с собой на барже не привезли.

– Каки в степи дрова? Там кизяками топят.

– Много с их тепла!.. Дерьмо оно и есть дерьмо…

Днём ссыльных покормили из какой-то походной кухни, потом стали распределять по квартирам, развозить телегами по окрестным сёлам. Снега ещё мало было, сани не шли. Но уже было холодно, и калмыки дрожали в неподходящей для сибирской зимы одежде. Некоторые сразу попали в мамину больницу, особенно дети. Умирали они в первую зиму буквально как мухи. Три калмыцкие девочки, которые попали в наш первый класс, до весны не дожили. И по-русски они понимали плохо. А учили, понятно, на русском. Калмыцкого в Берёзове не знали.

В конце пятьдесят шестого года я заканчивала педучилище в Ханты-Мансийске. Писала в окружную газету, часто бывала в редакции. И узнала там, что ездит по северу Тюменской области зампред Калмыцкого облисполкома, разыскивает и собирает калмыков для отправки в родные края. Не одни, видно, «берёзовские» баржи привезли ссыльных в наш округ… А Калмыкию уже потихоньку восстанавливали. Правда, была она ещё не автономной республикой, как до войны, а просто областью.

Делалось всё это тихо, без огласки. В газетах – ни слова! А разыскивать калмыков в беспредельной сибирской тайге было, понятно, нелегко. Их широко разбросали, их мало осталось. Имена их и фамилии почти не отличались от хантыйских и мансийских. Возможно, на то и был когда-то сталинский расчёт – на полную бесследную навечную ассимиляцию «провинившегося» народа.

– А почему бы не опубликовать объявления и статьи во всех районных газетах? – спросила я в окружной редакции. – Прочтут и сами объявятся.

– Что ты! – ужаснулись местные журналисты. – Этого мы не можем! Это означало бы печатно признать, что был сослан целый народ. Невозможно такое признать!

Я вспомнила плотное чёрное кольцо на заснеженной площади вокруг церкви в Берёзове. Вспомнила многоголосый вой, взвизги и кашель. Вспомнила жуткую бесполезную, чуть ли не предсмертную молитву чужому Богу.

Сделать такое мы можем. Но признать!..

 

* * *

 

Так вот почему Розита поторапливала меня с этим чтением! Страшный урок массовой депортации… Мотай на ус! Не повторяй чудовищных ошибок!.. Как и с той давней новеллой про начало города на костях…

Спасибо, умница! Увы – уже не моя… Пока жив я, такого здесь не случится.

 

53. «Зачем к тебе может прийти хур?»

 

Языки мы с Лу-у изучали всё время. Днём она показывала и называла мне предметы быта, деревья, кустарники, травы, грибы и ягоды, птиц и зверюшек. Как правило, у меня были для них только обобщённые названия на «глобе». Конкретика не совпадала. Здешние хвойные были не елью, не сосной, не лиственницей и даже не пихтой, а чем-то средним. В ближних лесах существовал всего один тип хвойных деревьев – «кэш» на языке купов. То же самое и с лиственными. Севернее Аки я насчитал всего четыре вида лиственных деревьев. Южнее Аки добавлялись ещё два вида пальм. А вдоль реки гнула тонкие ветки над водой «уя», похожая на плакучую иву. Её ветками купы подвязывали шкуры на талии, и я поначалу принял их за лианы.

Видимо, постоянство климата не способствует разнообразию флоры. Раз приспособившись, она уже, как говорится, не рыпается, не ищет. Природные условия не заставляют.

По ночам мы с Лу-у тоже занимались языками. Руку, ногу, шею, уши, нос и прочее можно показать да назвать и в темноте. Порой за ночь удавалось выучить две-три фразы. Мне – на языке купов. Лу-у – на «глобе».

Однако сплошь и рядом этого не хватало, и приходилось надевать мыслеприёмники. И в эту ночь тоже пришлось. Знакомых слов и заученных фраз было ещё слишком мало.

– К нам скоро прилетят гости, – сообщил я. – Сын неба и его помощница.

– Зачем? – спокойно поинтересовалась Лу-у.

– За комарами, мухами и другими насекомыми.

– Кому они нужны? – Лу-у рассмеялась.

– От комаров и мух много болезней. Надо разглядеть насекомых, чтобы избавить людей от боли.

– Их просто нужно убивать. Когда попадутся под руку.

– Всех не перебьёшь.

– Сын неба убьёт всех?

– Тоже не сразу. Сначала избавит людей от болезней, которые приносят насекомые.

– Он колдун?

– Немного.

– Ты тоже немного.

– Он – больше, чем я.

– Он старше тебя?

– Да.

– Тогда понятно. А его помощница?

– Тоже старше.

– Как их зовут?

Я назвал.

– Что я должна делать?

– Помочь ей. Она скажет тебе, как… А ему помогу я.

– Что я должна говорить?

– Тому, кто выйдет из летающей хижины первым, протянешь руку и назовёшь своё имя. Потом протянешь руку тому, кто выйдет вторым, и тоже назовёшь имя. Остальное – когда спросят.

– Что надеть? Шкуру или са-тин?

О, женщина! Как же без главного вопроса: что надеть?

– Завтра мы сошьём тебе новую одежду. Как у наших женщин. Она закроет грудь. Наши женщины закрывают грудь.

– Это неудобно.

– Они привыкли – и стало удобно. Ты тоже привыкнешь. И перестанешь замечать.

– У Неяку грудь будет закрыта?

– Да.

– Тогда я согласна. – Лу-у помолчала. – Я постараюсь понять, зачем прилетит сын неба. А вот зачем к тебе может прийти хур, я понять не могу.

– О ком ты говоришь?

– О том, кто хотел тебя убить. Кому я швырнула камень в голову.

– Ты его видела?

– Кыр его видел.

Так вот чья нога мелькнула под кустами! Так вот отчего дёрнулась ветка на другой стороне поляны!.. И вот отчего хмурым был Тор, когда я впервые угощал его сладким чаем!..

Значит, они допускают, что я способен на предательство? Может, потому и чай показался вождю не таким уж сладким?

– Хур приходил просить о мире.

– И ты ему поверил? Его надо было убить!

– Он пришёл без оружия. Нельзя убивать того, кто пришёл к тебе без оружия просить мира. Тогда мира не будет, а будет одна война. Но купам нужен мир. И ту-пу, и айкупам тоже нужен мир.

– Он всем обещал мир? – Лу-у недоверчиво усмехнулась.

– Всем.

– А что ты ему обещал?

Вот тут я замялся. Нельзя признаться ей, что я согласился на похищение неведомых женщин из неведомых племён. Нормы земной дипломатии безусловно чужды этой неиспорченной душе. Она, по-моему, никогда не поймёт и не примет такую цену собственной безопасности и безопасности своего племени. Её чувство справедливости будет оскорблено. У неё оно – абсолютное. У нас – давным-давно искажённое исторической неизбежностью бесчисленных и жестоких компромиссов. Сейчас ей ничего не объяснишь. Сейчас её можно только успокоить, по сути – обмануть. Как это ни печально…

– Я обещал хурам новые хижины. Тёплые и чистые.

– Такие же, как эта? – Лу-у плавно провела рукой по кругу, обозначая нашу пока ещё просторную геологическую палатку.

– Лучше этой. Сыны неба начинают делать хижины теплее и прочнее этой.

– Зачем же ты отдаёшь врагам то, чего у тебя самого нет?

– Чтобы был мир. Ничего нет дороже мира. Будет мир – всё у нас появится. Всем хватит новых хижин. И нам с тобой.

– Хуры не уйдут из пещер в ваши хижины.

– Уйдут, если уж просят. Пещеры их убивают. Хуры начинают это понимать. Всем хочется жить долго.

Я боялся: сейчас она додумается до того, что новые хижины несовместимы с групповым браком, что в них надо жить небольшими семьями. «Как люди…» Именно поэтому просьба Вука может показаться ей неправдоподобной.

Но, к счастью, Лу-у до этого не додумалась. Она сняла мыслеприёмник, спрятала его, как и я, под подушку и спокойно уснула. Все её проблемы пока были разрешены.

 

Затишье перед бурей

 

Всё получилось «по протоколу». С вечера я включил пеленг в пойме Кривого ручья. Примерно за полчаса до посадки диспетчер Армен Оганисян предупредил меня, что вертолёт приближается к Западному материку. Мы с Лу-у рванули через лесок в пойму. Новый сарафан она надевала уже по ту сторону ручья. А подпоясывалась, когда вертолёт показался на востоке.

Натан вышел первым, вытер платком вспотевшую лысину, и мы с ним обнялись, как старые друзья, хотя виделись впервые. Если, конечно, не считать телевизионного разговора… С Лу-у он поздоровался очень церемонно и даже чуть наклонился, как бы желая поцеловать ручку. Но Лу-у таких тонкостей не знала и руку поспешила убрать.

Затем в дверном проёме машины появилась круглолицая и узкоглазая Неяку. Видимо, наблюдала издали за происходящим… Мы приняли её с Натаном вдвоём, и она сразу объявила:

– Тебя, Сандро, я воспринимаю как старого знакомого. Муж рассказывал о тебе.

Я вспомнил невысокого немногословного удивительно собранного и точного Нгуена Тхи, техника силовой защиты, и ответил:

– Да, мы работали с ним душа в душу.

– Надеюсь, и у нас так же получится. – Неяку улыбнулась и перевела понимающий взгляд на Лу-у. – А это мне помощница?

– Угадала.

Они познакомились, и я попросил гостей натянуть мыслеприёмники. Чтобы Лу-у понимала разговор. Хотя всего она понять, естественно, не могла. И уж никак не могла знать, что работа с Нгуеном Тхи на Южном полуострове связана для меня с гибелью Бируты.

– Тут тебе два контейнера, – объявил Натан. – Медицинский и продуктовый. И две раскладушки, как ты заказывал. Давай выгрузим!

– И загрузим эти… – Я показал на пустые контейнеры.

За несколько минут мы произвели замену, и Натан деловито поинтересовался:

– Где ловушки?

– В палатке. Надеюсь, вы не на пять минут прилетели? Идёмте в селение.

– Подожди! – Натан остановил меня. – В машине ещё подарки вождю. Ты нас представишь?

– С удовольствием.

– Это займёт много времени? У нас всего день.

– Как разговоритесь… – Я пожал плечами. – Вообще-то раскладушки я просил именно для вас.

– Нам они не понадобятся. – Натан махнул рукой. – Оставишь для других гостей. Мы же не последние…

Он вынул из вертолёта сумку с подарками, захлопнул дверку, и мы двинулись к ручью.

– Придётся разуться, – предупредил я. – Полотенца – на той стороне. Если не секрет: что в подарках? Чтоб я не растерялся…

– Не бойся, не топоры! Твой пунктик известен! – Натан рассмеялся. Однако карие глаза его при этом оставались грустными. Они всё время были грустны, что бы он ни говорил. – Мы привезли в основном сладости. Ты этого, я знаю, не увозил и не просил. Пусть попробуют! Может, понравится?

– А из несъедобного?

– Лёгкие сумки через плечо. Стопка. Ты их тоже не брал. Я интересовался.

«Может, для этого и понадобился список? – подумал я. – Может, зря грешил я на Женьку?»

Заполненность ловушек Натана порадовала. Он поочерёдно подносил их к уху и с довольной улыбкой слушал, как гудят внутри комары. Похоже, их коллективный писк о многом говорил ему. Обстановка моих палаток его явно не интересовала. Зато Неяку интересовалась именно обстановкой: внимательно осмотрела и чуть ли не ощупала почти всё.

– Если комары здесь те же, что и у нас, – сказал Натан, – мы сможем не пропитывать перметрином одежду для Западного материка. В первые годы для нас это было единственным спасением. Но, как сам знаешь, не всегда помогало.

– Такой сильный яд? – уточнил я. – Этот перметрин…

– Пока комар прокалывает ткань твоей рубашки, он получает смертельную дозу. – Натан усмехнулся. – Я видел, как упавшего отравленного комара подбирают муравьи. И тоже погибают. Но ведь не закроешь всю кожу до последнего квадратного миллиметра…

– А репелленты для кожи?

– Вот они на здешних комаров почему-то не действовали. – Натан вздохнул. – Пока химики искали новые, мы получили вакцину. Это оказалось проще.

Так спокойно, вроде бы даже лениво он очертил первый смертный бой первых здесь астронавтов. Бой с природой. После него появились первые могилы землян. После него по всему Центральному материку исчез ядовитый комар.

К хижине Тора мы шли церемонно, неторопливо, под взглядами всего селения. Впереди – Лу-у и Неяку, сзади – мы с Натаном. Я старался представить, что чувствовала в эти минуты Лу-у, и мне казалось, они были минутами наивысшего торжества в её жизни. Она шла среди сынов неба, одетая по их обычаям и защищённая всей их силой. Что может быть здесь выше этого?.. К тому же она знала уже, что проклятые хуры запросили мира и он будет оплачен сынами неба. А селение этого ещё не знало.

И от того, что я старался по возможности смотреть на происходящее сейчас глазами Лу-у, чисто деловой визит двух биологов становился символом политического союза, очень выгодного для племени купов.

Тор, как водится, угощал кхетами и жареной рыбой. Но между кхетами лежали в чистой миске чистые ложки и перочинные ножи. Из-под шкуры, на которой сидел, вождь сегодня ложек не вынимал.

Не я об этом позаботился. Тут была явная работа Лу-у. Не раз она видела, как старательно перемываю я после еды всю использованную посуду. В конце концов она научилась мыть её сама. Она видела, где держу я ложки и ножи. Далеко не всё требовалось объяснять этой толковой девочке.

Натан раскрывал праздничные яркие коробки конфет, пастилы, лимонных долек и зефира, протягивал всем попробовать, пробовал сам и нахваливал сладости, уверял, что они добавляют силы человеку. В сумке с подарками нашлись и фигурные изящные бутылочки «Тайпы», и весёлые жёлто-красно-зелёные стаканчики, не сравнимые с моими скучно-белыми. Натан поражал не только сутью подарков, но и их дизайном, расцветкой, праздничностью. И лёгкие сумки, которые потом раздал он всем в хижине, тоже оказались пёстрыми, весёлыми, нарядными. Одна такая сумка могла украсить любую одежду, даже грубую шкуру на бёдрах.

Мне был безмолвно преподан превосходный урок воспитания вкуса и понимания человеческой психологии. Натан улетит, а пребывание его здесь долго будет помниться как яркий праздник. И прежде всего благодаря дизайну.

Среди буйства красок и вкусных вещей Тор не растерялся, сохранил солидность и первым же вопросом гостю показал, кто такой он есть.

– Как живёт мой друг и брат, великий вождь Мих? – степенно спросил Тор. – Я давно не разговаривал с ним.

Натан сразу посерьёзнел. Мгновенно он понял, что должен передать от Тушина что-то особенное, именно Тору адресованное. Хотя, разумеется, ничего такого не было, и Тушин мог даже не знать, что Ренцел сюда полетел. Они работали в Городе в разных плоскостях и могли не общаться месяцами. Как и мы с Натаном. И как я с Тушиным – пока он не полюбил мою маму.

– Вождь Мих просил передать великому вождю Тору, своему другу и брату, вот этот свет для тёмной ночи. – Натан торжественно вынул из кармана плоский фонарик, мягко нажал кнопочку и отдал Тору. – Вот здесь зажигается и гасится, – показал он. – А когда весь свет выгорит, отдашь Сану. Он вложит новый свет.

Пока Тор разглядывал изящный фонарик, Ренцел тихо объяснял мне:

– Батарейки стандартные. Коробку батареек Розита вложила в медицинский контейнер. Ты про них забыл, а она ничего не забывает. Удивительная женщина!

– Скажи Миху, – попросил Тор, – что я был у айкупов. Их вождь Лар готов пролить кровь с сынами неба. Он тоже хочет стать другом и братом великого вождя Миха.

– Передам! – на самых нижних, самых солидных басах пообещал Натан. – Вождь Мих всё время думает о союзе с купами и айкупами. Он никогда не даст их в обиду. Ухр Тор!

Они остались очень довольны друг другом. И уже через час мы двинулись к болоту, где интересующих Ренцела насекомых было больше всего. А потом предстоял поход к реке и в сухой лес за моим вертолётом.

По пути я заметил, что сумка, висевшая на плече Натана, была точно того же цвета, что и наши голубовато-серые походные костюмы. Всё буйство красок он оставил для других…

Обсуждали мы, естественно, прежде всего проблему умиротворения буйных урумту.

– Всё это может оказаться куда сложнее, чем расписали компьютеры, – тихо предположила Неяку. – Они учитывают только логику и психологию цивилизованного человека. Он создавал эти машины и ничего другого вложить в них не мог. Логика и психология человека нецивилизованного машинам недоступна. И не только машинам, но и далеко живущим цивилизованным людям. У моих предков был очень характерный пример. Прямо в моей семье. Вам это интересно?

– Ещё бы! – отозвался я. – Прежде всего живого опыта здесь и не хватает!

– В середине двадцатого века, – начала Неяку, – московские романтики решили перевести весь народ ненцев на осёдлость. Хватит, мол, кочевать семьями по тундре, жить всю жизнь в чумах, в антисанитарии, детей растить необразованными… Ведь до чего порой доходило? На вертолётах носились по тундре – искали детей, чтобы определить в интернаты, заставить учиться… В общем, построили деревянные дома в приобских посёлках, стали свозить туда семьи оленеводов. Вот вам дом и школа, вот вам детский сад и магазин под боком!.. Не держите детей с женщинами в чуме, где минус двадцать, когда «на улице» минус пятьдесят… кочуйте без детей, только с олешками, и недалеко от дома!.. А дети пусть учатся!.. Так распланировали далёкие от тундры романтики…

Неяку вздохнула и сорвала с ближнего куста ворсистый листок, в «ложбинке» которого застыл неподвижный серый кокон какого-то насекомого, разглядела внимательно и опустила в прозрачный пакетик.

Мы миновали «утоптанное» племенем купов лесное пространство вокруг селения и упёрлись в почти сплошную стену леса. Две едва заметные охотничьи тропки врезались вглубь этой стены – на восток, к болоту, где можно пострелять водоплавающих птиц, и на северо-восток – к излучине Кривого ручья, где можно перейти его вброд и где я «добыл» косулю в ходе пристрелки карабина. Идти было легче на северо-восток, но комаров водилось больше на востоке, в болоте. И шеренгой по тропке не пойдёшь…

– Остановимся здесь, – предложил я. – Хочется дослушать Неяку. А потом уже врежемся в лес…

Натан согласился со мной, и помощница его продолжила:

– Бедные оленеводы, о которых позаботилась Москва, плохо понимали разницу между домом и чумом. Входили в дом, не замечали печь, считали её стенкой и разжигали посреди пола костёр. Немало домов сгорело! В том числе и дом моей пра-пра-прабабки. Звали её так же, как и меня в девичестве – Неяку Салиндер. Ничего из той реформы не вышло! Кочевать возле деревни долго нельзя – олешки быстро съедают вокруг весь ягель. И вообще, не человек ведёт оленей на новые пастбища, а сами олени выбирают путь. Порой – в сотни километров! Олень – животное полудикое. Он всего лишь терпит человека возле себя. В Москве этого не понимали, думали, что оленей пасут как коров. Уходить же в дальнюю тундру без жён оленеводы не хотели. А жёны не хотели надолго оставаться без мужей. Так реформа и разбилась о психологию… Когда я слышу, что урумту учат топить печи – вспоминаю своих предков. Может, дело тут не только в печах?

– А я вспоминаю своих, – тихо вставил Натан. – Тоже есть подходящее семейное предание… Но расскажу я его на каком-нибудь привале. А то проговорим тут весь день… Будет у нас привал, Сандро?

– Будет, – пообещал я. – Есть подходящий родничок. Всё равно хотел его вам показать…

Мы врубились в лес, и началась работа. Укладывая в прозрачные, чётко пронумерованные коробочки, пакетики и баночки различных насекомых, Натан и Неяку интересовались у Лу-у местными названиями комаров, мух, жуков, пауков, бабочек, гусениц и муравьёв. Делалось это стремительно, на магнитофон: номер – название, номер – название… Чувствовалась подготовка. Всё до мелочей было продумано заранее. И потому работа шла как по маслу. А Лу-у, надиктовывая на плёнку здешние названия, по-моему, стала воспринимать это почти как забавную игру. И постепенно сама начала ловить насекомых – ради того, чтобы назвать их.

Иногда Лу-у вскрикивала:

– Шаш!

И хватала за руку Натана или Неяку.

«Шаш» – смерть. Насекомое было ядовитым. В ход тут же шли резиновые перчатки. И слово «шаш» ложилось на магнитофонную ленту. Порою вместо него записывалось слово «кур» – болезнь.

Какая болезнь и почему – смерть, предстояло выяснить биологам. Но Лу-у предупреждала их «на бережку». И тем экономила время на исследования. Хотя вряд ли понимала это…

Отобедали мы «на природе», возле родничка, который обнаружил я недалеко от своего вертолёта. Лу-у сбегала в сторону реки и вернулась с кхетами. Видимо, знала все плодовые места возле селения. Неяку тут же пожелала посмотреть, как растёт кхет, и Лу-у увела её. Вернулись они без плодов, но очень довольные друг другом.

Натан за время их отсутствия успел рассказать, как ещё школьницей, на каникулах, Неяку избавила от мошки целый посёлок в Гыдоямской тундре. Чисто биологическими методами, безо всяких силовых полей… К сожалению, после её возвращения в Салехард та «дыра» в тундре затянулась, как затягиваются озоновые «дыры» в земной атмосфере… Но след её сказался на судьбе самой Неяку. Не попасть ей иначе в «Малахит» …

– Ты полагаешь, ей в этом повезло? – усомнился я.

– Она считает, что повезло, – спокойно ответил Натан. – Хоть и не все так считают. Это я знаю…

Не решился я спросить его, что думает он о своём собственном «везении». А он об этом не сказал. Но подумалось вдруг, что вообще никто из прилетевших на первых двух кораблях не называл при мне свой выбор ошибкой, не жалел о том, что прилетел сюда. Разговоры такие шли только среди тех, кто прилетел на нашем, третьем звездолёте.

Пойму ли я когда-нибудь, в чём тут дело?

Когда вернулись Лу-у и Неяку, я напомнил Натану о его «семейном предании».

– Хочешь намотать на ус? – Он усмехнулся.

– Всюду ищу: что бы намотать! – отозвался я. – С учителями психологии из «Малахита» отсюда не посоветуешься…

– Ну, ладно… – Натан кивнул. – Тоже моя пра-пра-прабабка видела… Похоже, была современницей Неечкиной… Отыскали в северной Сахаре далёкий затерянный в песках оазис, где полудикие люди говорили на чистейшем древнееврейском языке. Абсолютно неиспорченный тысячелетиями иврит!.. Израиль ещё только восстанавливался после двух тысячелетий небытия. Проблема языка была очень острой. Из разных стран стекались в Палестину люди, говорящие на разных языках и не знакомые со своим древним. А он уже стал государственным… И, понятно, люди, не знающие другого языка, кроме иврита, были почти на вес золота. Предложили обитателям затерянного оазиса перебраться в Израиль. Они согласились. Они считали себя потомками семьи, которая по каким-то забытым причинам откололась от народа, изгнанного со своей родины. И, если можно туда вернуться, то почему бы и нет? – Натан пожал плечами, развёл руки в стороны. – Посадили первых стариков в автобусы, привезли в ближний аэропорт, погрузили в «Боинг». А когда стюардесса объявила: «Мы пересекли границу Израиля», – старички быстренько разожгли в проходе самолёта костёр. Хорошо, стюардессы не растерялись – так же быстро загасили его огнетушителями… Потом старичков спросили: «Зачем костёр?» – «По заветам предков! – гордо ответили они. – Вернулся на родину – разожги костёр!» От одной из этих стюардесс и пошёл мой род… – Натан помолчал немного, как бы давая нам возможность переключиться на более серьёзный тон, и закончил: – Язык-то там был один, а вот психология… Я согласен с Неечкой: если мы не научимся учитывать психологию того племени, они такие костры нам разожгут!..

Вечером, перед прощаньем, уже в пойме Кривого ручья, освещённой красноватым закатом, я поинтересовался у Натана:

– Как удалось тебе столь точно выловить мои пробелы в снабжении? Ведь что ни возьми – всё у тебя в десятку!

– Так я давно об этой поездке думал, – охотно признался он. – Ещё до нашего телеразговора… Не хотелось повторяться. Прикидывал… В меру своего разумения… А когда ты поставил ловушки, я просто поинтересовался: что там уже есть? Хотя бы примерно… «Зачем примерно? – сказали мне. – Вот всё точно!» И подали список, дальше – просто…

«Значит, список был до… – заключил я. – Значит, всё-таки Женька!»

На прощанье Натан предупредил:

– Сегодня у нас был редкостно спокойный день. Как в раю! По своему опыту знаю: затишье – всегда перед бурей. Где она грянет, когда, какая? Никто не знает. Но мест без громоотводов у нас всего два – у тебя да у Марата. Не обманывайся передышкой! Она ненадолго.

Возле вертолёта мы снова обнялись с Натаном, а Неяку обняла и поцеловала Лу-у. Ответить ей поцелуем Лу-у не решилась. Она пока не знала, что целовать можно кого-то кроме меня. Она вообще этого раньше не умела и не понимала. Потихоньку я учил её этому увлекательному занятию. Но ещё предстояло объяснять, что поцеловать можно и свою подругу, и мою маму, к примеру… Повезу же я её когда-нибудь знакомить с мамой…

Мы неподвижно стояли на заросшем редкой травою песке поймы, пока бесшумный вертолёт не скрылся в быстро надвигающихся с востока фиолетовых сумерках. А потом Лу-у радостно стянула с себя сарафан, вынула из кустов свёрнутую сатиновую юбку с двумя английскими булавками, быстро обернула её вокруг талии и сказала:

– Пойдём в нашу хижину. Я соскучилась по тебе.

 

* * *

 

Через два дня спутник засёк сразу десяток костров перед пещерами урумту. Бруно тут же вызвал меня и пообещал, что на помощь придут уже два вертолёта. И пожарникам велено было подготовить к транспортировке пяток водомётов, которые поставят вдоль Аки. Реку эту решено было сделать неприступной для разбойников. И при этом любой ценой избежать прямого столкновения туземцев. Чтобы жертв больше не было. Потому Бруно и посоветовал не тревожить ни одно из племён. Пусть ничего не знают! Сами справимся! Хватит психологических эффектов!

Однако полсотни урумту потянулись следующим утром не на юг, не на юго-запад, а строго на запад, вдоль цепи озёр. Как я и советовал Вуку… Они шли в этом направлении двое суток – и вдруг исчезли. Ночью не удалось обнаружить их костров. Как сквозь землю провалились люди.

На рассвете они вынырнули откуда-то и устремились строго на юг – в густые леса севернее верховий Аки. То есть, обошли охотничьи владения племени ту-пу. Опять же, как и советовал я Вуку… Потом отклонились ещё западнее – в сторону безводного нагорья. Именно в тех лесах и мелькали костры без определённой привязки к месту, именно там и предполагались каннибальские племена – вроде тех рулов на Восточном материке, которые когда-то вытеснили на Центральный материк оседлые племена гезов и ра.

Рулы были – да видимо, и остались по сей день! – свирепыми людоедами. Они не знали ни лука, ни лёгких дротиков, не умели толком отделывать кремни. Их оружием были в основном палицы да примитивные копья. Но рулы были неуязвимы прежде всего потому, что не имели селений, спали на деревьях, разбойничали не только днём, но и ночью. Значит, и видели в темноте лучше других.

Угонять женщин из таких племён, разумеется, куда хлопотнее, чем из мирных селений, где по ночам люди спали в хижинах. Но, похоже, урумту решились на это. Чтобы не терять по десять охотников за женщину, как подсчитал Вук или те, кто послал его. И значит, племя выполнило свои обещания.

Может, и переночевали они в тех пещерах, которые Вук знал с детства?

Я высказал эту догадку Бруно, и он пообещал:

– Исследуем мы эти пещеры! По всем параметрам! Координаты засечены.

О защите бродячих племён не могло быть и речи. И невозможно практически, и смысла нет – не поняли бы нас эти людоеды. А надежды на мир с племенем урумту были бы похоронены.

Жизнь с детства учила меня: действовать надо тогда, когда хуже не будет, а лучше может быть. Если же надежд на улучшение нет, но можешь сделать хуже, чем есть – зачем действовать? Проще выждать!

Тут вырисовывался как раз такой случай.

Ещё за двое суток пещеры «на повороте», как и обещал Бруно, были исследованы. Они не давали выходов радона, не приводили в возбуждение спутниковые счётчики радиации, не обнаруживали никаких признаков урановой смолки – самой распространённой урансодержащей руды. И в то же время пещеры были просторны, сотнями метров тянулись на запад вдоль озёр. Возможно, эти две цепи – пещеры и озёра – были как-то связаны в тектонической истории материка, пока нам неведомой. Здесь мог когда-то образоваться грандиозный разлом, коему, наверное, миллионы лет, и до сути коего мы ещё не скоро доберёмся. Ибо у геофизиков наших совсем не тем заняты и головы и руки.

Вроде бы пока всё складывалось относительно благополучно. Но беда всё же пришла именно от представителей племени урумту. Хотя и не с той стороны, с которой мы ждали.